Извилистый путь к идее

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Извилистый путь к идее

Любую женщину, добровольно вставшую на самостоятельную, или, проще сказать, мужскую, тропу, в середине XIX века, подстерегали такие многочисленные и разнообразные ловушки, которые живущий уже даже в следующем столетии считал бы не чем иным, как выдумкой или, по меньшей мере, фатальной цепью случайностей. Женщина должна была представить неоспоримые доказательства своей самодостаточности и добродетельности, которые тестировались всяким обществом повсеместно. Самостоятельность женщины и, тем более, попытки какой-либо общественно значимой деятельности вызывали в обществе преимущественно бурное негодование, раздражение и желание вернуть отступницу на уготованное традицией место. Вырвавшись из оков семьи и не менее жестких общественных тисков не отличавшейся демократическими свободами России, Блаватская, похоже, вполне осознавала, с какими трудностями ей придется столкнуться. Она с тщательностью опытного старателя на золотых приисках взялась за создание маскировочной сетки для прикрытия любой своей деятельности.

Разрыв с обществом сам по себе требовал немалой решимости и воли, чтобы выжить в новой роли, поэтому Елене Блаватской требовалось самоутвердиться, демонстрируя окружающим необыкновенные знания, обаяние и волю. Ей необходимо было найти себя, идентифицировать с конкретной деятельностью. Для начала она решила стать человеком мира, свободно перемещающимся по планете и использующим камуфляж беспристрастного исследователя земных тайн. Прибиваясь то к одним, то к другим попутчикам, она находилась в постоянном движении в течение всей оставшейся жизни, двигаясь, словно белка в огромном колесе величиной с земной шар. «Она жила преимущественно мгновением, сумбурной жизнью авантюристки. Ей приходилось выживать с помощью сомнительных средств и не задумываться о последствиях некоторых своих необдуманных решений и поступков», – анализирует ее действия Александр Сенкевич, один из поздних биографов, хорошо уловивший психологические тонкости ее мотивации.

Действительно, было бы непростительным и необоснованным преувеличением считать немыслимые по драматизму и легкомыслию эпизоды последующих двадцати лет ее жизни после бегства из России единой и однородной цепью целенаправленных попыток найти себя. Это был тревожный и тернистый путь, и вел он совсем не на олимп признания. Для начала ей необходимо было разобраться с собственными целями и средствами. В мире, где понятия перетасовывались так же легко, как меченые карты, рассчитывать на любовь и признание было куда сложнее, чем научиться танцевать на туго натянутом канате. Хотя годы не прошли даром: она научилась быть изворотливой и вкусила много запретных плодов. Теперь ей было под силу завораживать окружающих: к артистическому, постоянно тренируемому в различных аудиториях таланту добавились знания тонкостей человеческой психики. Блаватская очень скоро осознала слабости людской восприимчивости, она с легкостью находила бреши в нервной системе наиболее уязвимых и с откровенным деспотизмом эксплуатировала искусно подавляемых и обработанных ее смелыми находчивыми приемами людей. Естественно, она не могла не заметить, что люди становятся податливыми в моменты наибольшего ослепления тайнами смерти и секретами бытия, и эта необыкновенная женщина научилась ловко и легко вводить часть окружающих в глубокий транс, влияя на их дальнейшее поведение.

В целом два десятилетия после бегства оказались временем нескончаемого мытарства и тщетных попыток найти свою нишу. С одной стороны, она стремилась к самостоятельности, порой с трудом осознавая, как распорядиться этим опасным, словно обоюдоострый меч, приобретением. С другой – ей хотелось, как всякой женщине, любви и признания, а также спокойной и счастливой жизни. Может быть, в силу развитого желания экстремального Елене не просто хотелось признания, она желала блистать в обществе, шокировать всех, демонстрируя нечто совершенно уникальное. Но этого еще надо было достичь…

Ей пришлось испробовать многие роли. Одно время она, рискуя жизнью, испытывала себя как цирковая наездница. И однажды чуть не погибла под копытами лошади. Потом она сопровождала богатых светских дам из России, прислуживая им до тех пор, пока отвращение не захлестывало ее, как гигантская волна накрывает обреченную лодку. Всякий раз Блаватская заставляла окружающих восхищаться собой. Она влюблялась, пытаясь найти радость в романтических отношениях с мужчинами или просто предаваться радости телесной близости ради плотских ощущений. Небезынтересны свидетельства самой Блаватской о том, что в первые годы исканий ей нередко приходилось переодеваться в мужскую одежду, например при посещении Индии и Египта. Это само по себе говорит о сложностях для женщины XIX века действовать в мужской плоскости. Но и не только. Елена Блаватская уже в молодости продемонстрировала готовность к изменению образов, необыкновенную изобретательность ума и бесконечное упорство. На фоне чувствительной восприимчивости и яркого демонстративного темперамента, балансирования на грани с подкупающей мужчин истерией это был неплохой арсенал средств. Необходимость выживать в суровых жизненных условиях не только закалила молодую женщину, но и научила ее применять асимметричные приемы – то, чего не ждали в мире господства мужчин, в мире, где женщине путь к успеху был заказан по половому признаку. Хотя в своей внутренней сосредоточенной борьбе она всегда оставалась одинокой, как уныло мерцающий маяк на далеком краю каменистого, глубоко вдающегося в море мыса. Свой двадцатый день рождения она встретила в полном отчаянии, без единого близкого человека рядом, сходя с ума без человеческого тепла. Отступница, как и в детстве, она не чувствовала ответственности ни перед кем, всегда с показным равнодушием относясь к родственникам и любящим ее людям. В своих бесконечных поисках душевного равновесия и любви она стала агрессивным существом, прячущимся под маской женского очарования и интригующей таинственности, высасывая из окружающих все, что они могли дать. Впрочем, жизнь не раз жестоко наказывала ее за это, пытаясь вернуть в лоно традиции. Например, когда она была вынуждена, прячась от ядовитых насмешек окружающих, родить внебрачного сына, к тому же физически неполноценного. Это была жестокая встряска, преобразившая женщину, сначала исцеляя материнской любовью, а затем, после неожиданной смерти мальчика в пять лет, еще больше ожесточив ее против всего мира. Хотя информация о том, что Блаватская родила сына, довольно противоречива. Например, в медицинском свидетельстве, выданном ей за шесть лет до смерти, говорилось, что «она, как показывает подробное исследование, никогда не рожала и не переносила гинекологических заболеваний». При этом современные специалисты указывают на определенную двусмысленность и самого заключения: например, на тот факт, что отсутствие гинекологических заболеваний у нерожавших женщин является крайне редким явлением. А кроме всего прочего, отношение врача, выдавшего медицинское свидетельство, к самой Блаватской вполне могло оказаться предвзятым, ведь в то время Блаватская уже была широко известной, фактически магической личностью. В конце жизни эта женщина точно знала, что выполняет миссию, и ей, конечно же, желательно было «очиститься» от многих непривлекательных для великого человека событий бурной и отчаянной молодости. Как бы там ни было, с возрастом развивалось и ее специфическое отношение к людям, в которых она все больше усматривала подходящий или, наоборот, непригодный материал для своей деятельности. «Елена Петровна стала обращаться с людьми, как пчела с цветком, – с неутомимым упорством собирала нектар», – с правдивой откровенностью замечает Александр Сенкевич. Чтобы прослыть медиумом, Елене Блаватской необходимо было быть резкой, властной и излучать мистическое сияние тайны, которую не способны постичь окружающие. И она действовала именно так, с каждым годом приобретая все больше навыков влияния на людей, в течение нескольких мгновений определяя слабые места психики и коварно атакуя эти бреши с использованием всех своих средств – от гипнотического воздействия до хитроумных приманок для амбициозных душ. Она уловила: люди всегда будут, как мухи на мед, лететь к неведомому свету тайны. И это фатальное влечение она ненавязчиво использовала в течение всей жизни, пророчески заметив однажды, что тяга некоторых людей к потустороннему неотвратимее, чем половое влечение. При этом она не менее ясно осознавала, что, играя на самых тонких струнах человеческого восприятия и манипулируя чужим сознанием, она должна как можно резче отличаться от окружающих. Часть ее силы должна была проистекать из контраста и необыкновенного блеска собственной упаковки, приковывающей внимание каждого, кто соприкоснется или увидит необыкновенное чудо. Хотя объективно, некоторых людей она поражала насквозь и навсегда, как летящая навылет пуля.

Например, в своих воспоминаниях о Блаватской, видный российский государственный деятель Витте написал следующие, дающие емкую характеристику личности женщины слова: «Когда я познакомился с ней ближе, то был поражен ее громаднейшим талантом все схватывать самым быстрым образом: никогда не учившись музыке, она сама выучилась играть на фортепиано и давала концерты в Париже; никогда не изучая теорию музыки, она сделалась капельмейстером оркестра и хора у сербского короля Милана; давала спиритические представления; никогда серьезно не изучая языков, она говорила по-французски, по-английски и на других европейских языках, как на своем родном языке; никогда не изучая серьезно русской грамматики и литературы, многократно, на моих глазах, она писала длиннейшие письма стихами своим знакомым и родным с такой легкостью, с которой я не мог бы написать письма прозой; она могла писать целые листы стихами, которые лились как музыка и которые не содержали в себе ничего серьезного; она писала с легкостью всевозможные газетные статьи на самые серьезные темы; совсем не зная основательно того предмета, о котором писала; могла, смотря в глаза, говорить и рассказывать самые небывалые вещи, выражаясь иначе – неправду, и с таким убеждением, с каким говорят только те лица, которые никогда, кроме правды, ничего не говорят». Даже с учетом субъективности восприятия образа знаменитой женщины автор дает представление не только о многогранности и демонстративной натуре Блаватской, но и о ее развитой способности внушения окружающим, психического и даже гипнотического воздействия на них. Не вызывает сомнения, что эта эксцентричная, мятежная женщина часто прибегала к своим способностям для решения самых различных жизненных задач.

Елена Блаватская смело действовала, создавая неповторимый образ медиума, таинственного и уполномоченного посредника между земным миром и великим Космосом. Могла ли она не поразить современников? Они были обречены попасть под мощный пресс ее всеобъемлющего обаяния, харизматической одержимости и какого-то странного умиротворенного фанатизма. Хотя она не отказывала себе иногда опускаться до земного и ощущать себя просто женщиной-колдуньей, бросающей вызов встреченным на жизненном пути людям. Эта выставляемая напоказ порочность и высота полета, невесть как уживающиеся в одной душе, имели и внешние формы. Елена стала заядлой курильщицей, она испытывала пьянящий восторг обволакивающего облака гашиша, ее ужасающее пристрастие к обильной еде (возможно, развившаяся в годы голодных скитаний) и разрушительный образ жизни рано обезобразили тело непомерной полнотой и заложили целый сонм различных болезней, мучивших женщину в преклонные годы. Она могла и обольстить мужчину, если ей того хотелось, но объективно Елена Блаватская гораздо меньше других известных представительниц слабого пола эксплуатировала сексуальную сферу для достижения своих целей. Скорее, жажда любви сама по себе становилась для нее промежуточной целью, когда истощенные оккультизмом душевные силы нуждались в восстановлении. Тогда она в захлестывающем все ее женское естество порыве жаждала человеческого тепла. Много позже ее основной сподвижник Генри Олкотт заметит, что «каждое ее слово и каждый ее поступок говорили о безразличии к сексу». Хотя Елена Блаватская встретила Олкотта уже во время угасания своей женственности, правота ее соратника, очевидно, в том, что идея для этой женщины всегда стояла выше любви и секса. Это свидетельствует об исключительно мужской черте ее странного и воинственного характера.

Не стоит перечислять всех несчастий, случившихся с Еленой Блаватской, которая взвалила на свои хрупкие плечи бремя отступничества. Нет смысла также перечислять имена ее возлюбленных или страны и города, посещаемые ею в поисках призрачного счастья. Ощущение пьянящей свободы часто было запятнано грязью мрачных блужданий, чувством голода, болезнями и даже крайней нуждой. В минуты отчаяния она использовала такие трюки для выживания, что ей мог бы позавидовать любой циркач. Однажды, охваченная душевным смятением и приступом безысходности, она даже написала российским жандармам рекомендации для Службы внешней разведки… Не раз она оказывалась на краю могилы, но всякий раз судьба давала ей новый шанс, чтобы она уверовала в свою обреченность быть мессией на Земле. Неистребимая жажда жизни выплескивала ее на берег измотанной борьбой за выживание, но все-таки живой. После смерти сына она внесла столько изменений и якобы правдоподобных деталей в свою биографию, что отличить факты от мифов стало почти невозможно. Без всякого сомнения, Блаватская использовала свои фантазии и даже совершенные выдумки для создания причудливого и таинственного мифа о женщи-не-мессии. Этот образ ей был нужен для реализации новой, действительно уникальной идеи, всеобъемлющей по масштабу, жутковатой по форме, обволакивающей сознание подобно проникновению в организм нервно-паралитического газа. К четкому пониманию контуров этого грандиозного плана мирового масштаба Елена Блаватская подошла лишь после двух десятилетий блуждания по миру.

Появлению на свет ростка идеи, как это обычно бывает, предшествовал суровый кризис, низвергший женщину почти на самое дно жизни. Ветер скитаний занес ее в Нью-Йорк, где Блаватская вдруг осознала, что она – потрепанная жизнью, почти отчаявшаяся и стремительно стареющая особа, обитающая в одном из беднейших кварталов формирующегося мегаполиса. Она превратилась в жалкое измученное существо, похожее на потерпевший крушение и дрейфующий в неизвестном направлении корабль, когда неожиданно получила известие о смерти отца и причитавшейся ей как наследнице некой сумме. Она сумела привести себя в относительный порядок и трезво посмотреть на жизнь вокруг. Америка сотрясалась от нового захватывающего бума – спиритизма. Предприимчивый и гибкий ум Блаватской тотчас оценил открывающиеся возможности. Разыскав местных медиумов, она изысканно преподнесла свое недюжинное психическое дарование. И ее, как волна прибоя, захлестнуло неожиданное внимание окружающих, явившееся предвестником успеха.

Блаватская начала медленно развивать начатое дело, скрупулезно изучая свои перспективы. Она очень хорошо представляла себе (да и убедилась на опыте предшествующих десятилетий), что демонстрация необыкновенных возможностей психики сама по себе мало что значит. В конце концов, она видела достаточно медиумов и слышала о людях с подобными возможностями, которые так ничего и не добились в жизни, кроме сиюминутного интереса обывателя, угасающего с каждым повторенным опытом демонстрации чудесных спиритических опытов. Они кончили в безвестности, наткнувшись на стену непонимания и насмешек. Нужна была более сильная внутренняя суть, от которой бы веяло леденящим душу холодком Вечности. Нужны были более привлекательные внешние формы идеи, понятной и в то же время пугающей, привораживающей таинством и душераздирающей мистикой.

Совершенно очевидно, что идея символизации восточной мудрости и проповедование мирового братства на фоне противопоставления идеалов Востока ценностям Запада вызрела не сразу. Но жажда познания некой высшей мудрости, необходимость самоидентификации и самореализации гнали эту смелую и на редкость рискованную женщину на поиски своей ниши в этом суетном сумбурном мире. Как всякой женщине, ей хотелось очаровывать, производить впечатление, и, осознавая, что век ее женской привлекательности слишком короток (в том числе и из-за невоздержанности и безалаберного отношения к собственному здоровью), она томилась поиском такой формулы, которая дала бы ей пожизненную власть над окружающими. Признание тешило ее самосознание, служа убедительным подтверждением тому, что она живет не зря, а ради некой высшей идеи; оно же подталкивало и к настойчивому поиску методов влияния на массовое сознание. Хотя сама Блаватская в зрелые годы отрицала и даже многими своими действиями отвергала позиции доминирования, тем не менее скрыто или явно она стремилась к влиянию на формирование системы ценностей современников, а значит, и на общество в целом. Подобно тому, как наиболее чувствительные экзистенциалисты последующего столетия уловили «болезнь души» индустриального человека, постепенно превращающегося в универсального, духовно опустошенного биоробота, Елена Блаватская в течение двух противоречивых десятилетий своей внутренней трансформации осознала необходимость создания нового направления, затрагивающего изменение духовных ценностей. Вопрос для нее стоял гораздо глубже некой гуманизации корчащегося в болях мирового сообщества. Путешествуя по всем мыслимым уголкам Земли, заглянув даже в такие дебри, куда ступала нога лишь редкого смельчака, она всюду ощущала запах людской крови, жажду агрессии и беспримерной борьбы за пространство. Действительно, ее ранние поиски мудрости и философского камня там, где уже царила цивилизация, не увенчались результатом, о чем она откровенно поведала друзьям. Эти исповеди приходятся на гораздо более ранний период, чем ее американское восхождение к успеху. И это свидетельствует о том, что она уже тогда упорно искала себя и место, где могла бы с гордостью и спокойствием заявить о какой-то новой масштабной идее. И если эллинская культура и даже тайны Ближнего Востока ее разочаровали так же быстро, как напыщенный литературный бомонд Парижа и Лондона, то манящие демонические тайны труднодостижимых Гималайских гор и Тибета, открывая невиданные перспективы, пленяли ее воображение, прежде всего своей непостижимостью и сложностью, что делало возможным проведение различных манипуляций с обществом, задуманных ради самого общества и его спасительницы, открывающей путь к совершенствованию. Бесчисленное количество раз она мысленно прорабатывала такую идею, и космический полет мысли привел ее к смутному осознанию объединения в единое пространство культовых тайн религии, запредельных возможностей философии и научного познания.

Хотя сама Блаватская за несколько лет до смерти отмечала, что первые визуальные посещения ее великими Учителями пришлись на двадцатилетний возраст, то есть уже через два года после бегства от семьи, создание контуров собственной великой идеи завершилось лишь через два десятилетия непрерывных поисков. Это была неутомимая работа, и весьма сложно уловить, где заканчивалась мотивация выживаемости и начиналась мотивация самореализации. В течение всей ее сумбурной жизни эти две составляющие мотивации тесно переплетались. В напряженные годы скитаний, нужды и неутоленной любви у Блаватской появилось стойкое желание участвовать в работе, которая «послужит раскрепощению человеческой мысли». И тогда же, вероятно, с целью преодоления сопротивления общества своему собственному духовному раскрепощению, она начала характеризовать свои действия в исполнительной форме, осторожно упоминая некий неосязаемый мистический образ «пославшего ее». Это было логично и благоразумно, учитывая отношение общества к женщине как к носителю идеи. А кроме того, тогда же она заметила, что таинство и сложный для понимания высший сакраментальный смысл весьма эффектно ударяет по сознанию окружающих, не только сбивая их с толку, но и заставляя отказаться от исключительно рационального восприятия мироздания. Преподнося себя как инструмент некоего высшего разума, она не только переносила себя в иную, недостижимую для обычного человека плоскость восприятия, но и снимала с себя всякую ответственность за действия и, естественно, за ошибки и просчеты. Тема присутствия высшего разума и благословения ее деятельности периодически поднималась Блаватской в течение всей жизни. При этом наиболее скрупулезные исследователи отмечали, что Учителя появлялись в наиболее сложные моменты, когда требовалась демонстрация высшей силы. А письма, которые присылали Учителя, почему-то были написаны на французском языке, причем часто с грамматическими ошибками.

Впрочем, все героические мужчины и женщины так или иначе намекали на свою причастность к высшим силам и на выбор их неким высшим разумом в качестве инструмента для воздействия на человечество. То, что Елена Блаватская избрала такой оригинальный и хитроумный способ, лишь подчеркивает ее ловкость и гибкость при решении своих жизненных задач. К счастью, ей было чем подкрепить свои утверждения: обладание могучим энергетическим потенциалом все больше позволяло Блаватской распространить по миру информацию о себе и все чаще манипулировать сознанием тех, кто попадался ей на пути. Сильвия Крэнстон, не говоря уже о других многочисленных почитателях этой необыкновенной женщины, часто упоминает, что пресса всегда знала о перемещениях Блаватской, последняя же не отказывала себе в удовольствии общаться с журналистами. Не исключено, что тут мы имеем дело с хорошо продуманной стратегией самой Блаватской, осознававшей, что успех и признание могут прийти после четкой идентификации личности. Она ощущала прилив колоссальной силы и влияния, которые можно было употребить для изменения духовного начала общества.

Ее устремления носили исключительно конструктивный характер, и в этом контексте крайне важны две детали: Блаватская опиралась на конкретные, приобретенные в ходе странствий обширные знания, и эти знания, преобразованные в центростремительную энергию духа, она намеревалась применить вовсе не для завоевания мира или приобретения дешевой популярности; она пыталась влиять на эволюционные процессы, осознавая, что для этого необходимо многогранное и осторожное воздействие на все сферы человеческого бытия – от общественно-политического движения в массах до глубинного психологического влияния на психику конкретного индивидуума. Такое понимание свидетельствует не только о гигантском багаже знаний, приобретенном женщиной с хрупкой психикой, но и о том, что она очень чутко прислушивалась к тиканью часов цивилизации, улавливая необходимость переосмысливания многих догм. Подобно тому как она отвергала чье-либо навязчивое влияние, так и собственное старалась распространять не ураганным ветром, а тихим поступательным расшатыванием основ существующей мировой системы координат. Наверное, она осознавала, сколь сложна поставленная перед ней задача, сколь призрачной и ускользающей может показаться цель… Но, в отличие от мужчин с рациональным прагматическим мышлением, Блаватская взялась за этот тяжелый плуг вполне осознанно, лишь в одном оставляя путь к отступлению – в возложении ответственности за результат на некие мистические образы, наблюдающие за развитием земной цивилизации с недостижимых космических высот. Еще в начале пути Блаватской один американский ученый, встретив ее, заметил, что женщина оперировала парафразой Евангелия от Иоанна: «Мое учение – не Мое, но Пославшего Меня». Елена Блаватская говорила о своей миссии: «Не мой это труд, но пославшего меня». В этой связи некоторые исследователи не преминули отметить, что эту тактику Блаватская позаимствовала у Иисуса. Хотя, конечно, Елена Блаватская не могла не осознавать, что между ее успехом на пути к цели и благополучной умиротворенной жизнью есть прямая связь, стоит признать, что она меньше всего интересовалась собственным благополучием и неумолимо шла к поставленной цели – «основать под своим началом оккультную империю». Если в обыденной жизни Блаватская и была женщиной, то в своем продвижении к цели она руководствовалась мужской логикой…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.