Взращивание многоликого дракона

Взращивание многоликого дракона

Начался период матриархата римского типа. Как когда-то империей управляла Ливия, хитроумные решения которой оглашались устами Октавиана Августа, так Клавдий или Паллант объявляли волю Агриппины. Естественно, выдавая ее за решения принцепса, скрепленные одобрением сената.

Агриппина, зная по своему жестокому детству, что враги никогда не дремлют, начала вычеркивать их из списка живых своей твердой, бестрепетной рукой. Когда дело касалось жизни и смерти, Агриппина никогда не испытывала сомнений. Первыми пали потенциальные наследники и бывшие претендентки на некогда пустующее супружеское ложе Клавдия. Затем соперники Палланта, которые до некоторого времени составляли определенный баланс политических сил в окружении Клавдия. Властная и коварная женщина очистила дворец от всех, кто хоть чуточку симпатизировал родному сыну Клавдия. Наряду с этим Агриппина сумела убедить Клавдия в необходимости брака ее подрастающего сына Домиция с его дочерью Октавией (от Мессалины). А затем с осторожностью охотника, последовательно и предусмотрительно ставящего капканы по всей территории, она добилась от Клавдия уравнивания в правах Британика и Домиция. Дальше последовала акция усыновления Домиция Клавдием, организацию которой взял на себя Паллант, все еще остающийся фаворитом Агриппины. В результате Домиций перешел в род Клавдиев, приняв воинственное древнее имя Нерона. Клавдий дорого заплатил за свою безопасность… Впрочем, не упустила момента возвыситься и Агриппина, получив по завершении этой политической операции титул Августа, – она все еще состязалась с тенью Ливии.

Агрипина оказалась женщиной с многогранным стратегическим мышлением, свойственным лишь немногим мужчинам. Затевая игры, она заглядывала далеко вперед. Так, она возвратила из многолетней ссылки известного философа-стоика Луция Аннея Сенеку, которого сделала воспитателем своего сына. В своих грезах новая Августа видела в сыне мужчину, равного по силе духа и глубине талантов Александру Великому. В глубине своего женского естества она осознавала, что никакие формальные признаки величия не уравняют ее – лучшую из женщин – с лучшими мужчинами. Ее роль и функция другая – не столько управлять самой, сколько дать миру великого человека. Впрочем, была еще одна причина для такого шага: Агриппина, которой, в отличие от Ливии, всегда недоставало сильного достойного мужчины возле себя, решила вылепить такого из своего собственного сына. Правя империей и властвуя над мужчинами, она не видела среди ближайшего окружения человека, способного подавить ее женское начало. Хотя бы так, как это удавалось безумному Калигуле. Опускаться же до поиска сильного мужского психотипа она не могла себе позволить. Слишком яркими и свежими были примеры падений ее предшественниц: сначала дочери Августа Юлии – ее бабки, умершей в изгнании на безлюдном острове; ее родной тетки Юлии, окончившей так же мрачно, как и бабка; и, наконец, Мессалины, безжалостно зарезанной только за то, что она хотела быть рядом с сильным мужчиной… Никого не спасла принадлежность к наследному или знатному роду, никто не сумел доказать, что то, что позволительно мужчине, может делать и женщина. Поэтому свою женскую страсть Агриппина сублимировала в жажду власти и ее повсеместную демонстрацию.

Ключевым шагом собственного возвышения стал откровенный контроль над преторианской гвардией. Как когда-то при Тиберии – Агриппина хорошо помнила те смутные времена – Элий Сеян стянул преторианцев, словно петлю на шее императора, в одном месте, получив одним махом полную физическую власть над империей. Тогда коварный старик Тиберий перехитрил Сеяна, казнив его и сбросив бездыханное тело в Тибр. Агриппина поступила осмотрительнее: после долгих поисков кандидатуры префекта претория и аккуратного зондирования всех имеющихся возможностей она остановилась на Афрании Бурре – человеке железной воли, военачальнике с непререкаемым авторитетом. Сложнее всего было склонить его к сотрудничеству. Но женская мудрость и тут не подвела ее: сильные мужчины ищут либо признания и славы, либо любовных побед, либо денег. Афраний, который, вполне вероятно, возбуждал Агриппину как мужчина своим непокорным нравом, удивительной силой и благородством, тоже попался на ее крючок с блестящей наживкой, которой послужили атрибуты славы. Как полководец он напоминал Агриппине отца, память о котором продолжала жить в ее подсознании помимо воли: она знала, как губительна в этом мире честность, как уязвимо благородство и как слаба мужская мускулистая рука в борьбе против коварства и яда… Но эти знания не мешали ей вести неосознанный поиск своего мужчины, и этот мужчина был более всего похож на Гая Г ерманика.

Между тем ее поиски были безуспешны и, скорее всего, обречены на провал. Словно в отместку, издеваясь над бессилием мужчин, не способных ее покорить, продемонстрировать истинный мужской характер, Агриппина вела себя все более вызывающе. Ее многочисленные любовники не в счет – это был ее односторонний выбор, физическое скрепление сделки, как в случае с Паллантом. И никак не любовь, к которой она подсознательно стремилась, но обрести которую было выше ее поднебесной власти. За это она мстила мужскому роду со всей силой женской страсти. Она, словно полководец, появлялась вместе с Клавдием пред римским войском, что было неслыханно. Но и солдаты, и офицеры хорошо понимали невербальные сигналы. Афраний Бурр оказался на редкость верным другом и могущественным сторонником: заслушивая его доклады, она теперь корректировала всю внутреннюю жизнь империи. Вернее, ту ее часть, которая касалась ее образа и будущего образа Нерона. В результате Агриппина позволила себе надеть на сына мужскую тогу за два года до совершеннолетия, а затем, во время одного из цирковых представлений – одежды триумфатора, чтобы он четко контрастировал с Британиком в юношеском одеянии. Теперь сигналы посылались народу: деятельная мать готовила фундамент для будущего рывка, теперь уже продвигая к власти собственного сына. Все сословия – от разнузданного плебса до сенатской знати, – должны были заранее смириться и принять власть Нерона…

После того как с помощью Бурра высокомерная владычица устранила и из армии людей, близких Клавдию или подрастающему Британику, демонстрация ею силы и власти перестала иметь пределы. Как-то Агриппина поднялась на Капитолий в двуколке, позволив себе удостоиться чести, традиционно воздававшейся лишь жрецам. Она полагала, что такими шагами закрепит в сознании соотечественников свое величие, равное которому было теперь лишь у богов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.