Глава 5. КНР: компас «красного дракона»

Глава 5. КНР: компас «красного дракона»

Текст этой главы был написан в 2008–2009 годах по заказу Московского гуманитарного университета и представляет собой системно-динамическую оценку китайского государства и общества по состоянию на конец 2008 года. За прошедшие с того времени шесть лет «красный дракон» продолжал динамично развиваться, и сегодня, вне всякого сомнения, представляет собой не только «мастерскую мира», но и крупнейший центр геостратегического влияния, по многим параметрам уже превосходящий США. Пример Китая, чей ВВП в 1989 году примерно вдвое уступал уровню Советского Союза, наглядно показывает, чего могла добиться за прошедшую четверть века наша страна, если бы не рухнула в бездну горбачевской «перестройки» и ельцинских «рыночных реформ».

Поскольку данная работа широко не публиковалась, надеемся, она будет интересна нашим читателям — разумеется, с необходимостью поправки на то, что китайская экономика с 2008 года выросла еще практически в 1,5 раза, а Пекин — через механизмы БРИКС — уже открыто заявил о своей готовности к глобальному лидерству.

Экономика КНР

Прежде чем приступить к характеристике современного состояния китайской экономики, необходимо дать оценку тому глобальному контексту, в который она по определению «вписана».

В конце 60-х — начале 70-х годов произошел переход западной экономики из режима ускоренного развития в режим глобального перераспределения прибылей и собственности, вследствие чего произошел отказ от послевоенной бреттон-вудсской финансовой модели в пользу модели либерально-монетаристской. Возможные причины, механизмы и субъекты такого перевода специально рассматривать здесь совершенно не обязательно — достаточно отметить его как факт.

Важно понимать, что «китайское экономическое чудо» возникло в рамках этой глобальной либерально-монетаристской модели — точно так же, как немецкое и японское «экономическое чудо» 50-х-60-х годов возникло в рамках бреттон-вудсской модели. Его основой стал принцип максимизации прибылей транснациональных корпораций (ТНК) с выносом основных производств за пределы «старых» индустриально развитых стран — туда, где социальные риски, затраты на оплату рабочей силы и прочие накладные производственные расходы минимальны.

В начале 70-х годов эти механизмы были отработаны в национальных экономиках так называемых «азиатских тигров» — малых государств региона Юго-Восточной Азии, а затем были распространены на КНР, поскольку Южная Корея, Индонезия, Филиппины и прочие сингапуры, вместе взятые, — заведомо не могли обеспечить растущее потребление стран «золотого миллиарда». Для этого понадобилось личное соглашение президента США Ричарда Никсона с «председателем Мао» (февраль 1972 года) и многоуровневые гарантии будущих «реформ Дэн Сяопина». Эти реформы специально для будущих американских инвесторов были названы «политикой открытых дверей» — по имени известной доктрины, выдвинутой еще в конце XIX столетия госсекретарем США Джоном Милтоном Хеем и требовавшей «равных прав» для американских бизнесменов на территории «зон влияния» различных европейских держав в Китае. Однако под старым, известным и ласкающим американский слух названием скрывалось принципиально иное содержание. Двери в Китай открылись только в одну сторону: «на вход».

В результате с конца 70-х годов в «специальные экономические зоны» Китая, созданные под экспортное производство, потекли деньги и технологии, а оттуда нарастающим потоком пошли дешевые потребительские товары, позволявшие поддерживать социальную стабильность в США и европейских странах. При этом доля прибылей ТНК, полученная от деятельности на территории КНР, как правило, не вывозилась, а реинвестировались в китайскую экономику. Точно так же доля, полученная пекинскими властями, вкладывалась в американскую валюту и американские ценные бумаги — по преимуществу, государственные облигации.

В результате именно Китаю были переданы функции «мастерской мира», где производится практически вся существующая товарная номенклатура — разумеется, за весьма существенными высокотехнологичными вычетами, включая продукцию военного назначения. Однако именно благодаря такому сотрудничеству с КНР западным ТНК удалось, сосредоточив все свои силы и средства на направлении главного удара, разрушить «мировой лагерь социализма» во главе с Советским Союзом и добиться победы в «холодной войне».

Однако после устранения советского проекта с мировой арены внезапно оказалось, что главной проблемой для «глобального мира» становится уже сам китайский «красный дракон». И это стало весьма неприятной неожиданностью для крупнейших финансистов, стоявших за администрацией Билла Клинтона. Переломной точкой здесь можно считать британо-китайские переговоры по Гонконгу (Сянгану), в результате которых суверенитет над данной территорией был возвращен КНР 1 июля 1997 года. А буквально на следующий день, 2 июля, после крупномасштабных валютных спекуляций повалилась национальная валюта Таиланда (бат). Однако массированная и длительная (с мая 1997 по ноябрь 1998 года) атака на китайскую экономику и китайскую валюту через все «зоны влияния» КНР в Юго-Восточной Азии, как известно, успехом не увенчалась — несмотря на серьезные потери экономик Южной Кореи, Малайзии, Индонезии, Филиппин и Таиланда, юань, гонконгский и сингапурский доллары устояли. Более того, из-за ответных действий Пекина с мирового валютного рынка был вынужден уйти такой «кондотьер доллара», как Джордж Сорос. Донельзя раздосадованные своим стратегическим поражением американцы не нашли ничего лучшего, чем развязать войну в Югославии и нанести ракетный удар по посольству КНР в Белграде. 7 мая 1999 года стратегический бомбардировщик ВВС США В-2 поднялся с авиабазы на территории Штатов, пересек Атлантику и выпустил по зданию посольства три новейшие сверхточные ракеты JDAM. Под развалинами посольства погибли три китайских журналиста, еще 27 человек получили ранения. Тем самым было практически открытым текстом заявлено, что отныне США переносят соперничество с КНР из финансовой в военно-технологическую плоскость.

И эта смена угла атаки произошла вовсе не потому, что «прижимистые азиаты» не захотели отдать финансовым агентам «дяди Сэма» несколько миллиардов честно заработанных долларов — а потому, что они всё-таки сумели это сделать. То есть, у КНР существовал собственный проект, альтернативный проекту либеральной глобализации, и не американцы почти двадцать лет втемную разыгрывали «китайского болванчика», а китайцы — «американского». Вероятность «случайной» победы в финансовых конфликтах подобного масштаба примерно равна вероятности того, что сто тысяч обезьян, сидя за компьютерами и непрерывно барабаня своими лапами по клавишам, до конца света случайно напишут «Войну и мир».

«Промышленный план» Сунь Ятсена выполнен

Судя по всему, вашингтонские геостратеги рассчитывали, что столкновения с проектом глобальной либерализации не выдержит ни один из вариантов уравнительного социализма, в том числе и китайский. И это был совершенно правильный расчет. Трагическая для США ошибка заключалась в другом — китайский проект не был социалистическим. Вернее, социалистическая форма прикрывала в нем вполне националистическое содержание. В сфере экономики это содержание определялось знаменитым «Промышленным планом» Сунь Ятсена (Шанхай, 1919 год), который ставил задачу: по размерам производства ключевых видов промышленной продукции в 4 раза превысить уровень США и в 2 раза — совокупную экономическую мощь Соединенных Штатов и Европы по состоянию на 1917 год. Впоследствии Мао Цзэдун поставил ту же задачу относительно текущих объёмов производства США и Европы. Иными словами, это был план установления неоспоримого экономического господства Китая во всем мире под лозунгом «Догнать и перегнать Америку!». И он, в отличие от хрущевского, неукоснительно выполнялся.

Пока Соединенные Штаты перестраивали мировую экономику на «застойную» либеральную модель, Китай стремительно наращивал реальное производство.

Если изъять показатели КНР из мировой статистики и затем посчитать показатели производства ключевых видов продукции на душу населения, то мы обнаружим весьма странную, на первый взгляд, картину. Окажется, что такой подушевой уровень производства сравнительно с 1980 годом не только в целом не увеличился, но по ряду позиций наблюдается весьма заметный спад. То есть «остальной мир» практически треть века стоял на месте, а весь реальный социально-экономический рост был сосредоточен в Китае.

Однако благодаря уникальной китайской статистике, несомненно, выполнявшей соответствующий заказ политического руководства, данный факт очень долго затушевывался и скрывался. Именно благодаря такому, в общем-то, нехитрому приему, экономический потенциал КНР в 70-е-90-е годы недооценивался как Советским Союзом, так и — самое главное — Соединенными Штатами Америки.

Лишь после вступления в ВТО (2001) «красный дракон» начал менять свою «статистическую кожу». В связи с этим основной массив публикуемых данных стал гораздо лучше отражать реальное положение дел в экономике, чем это было по 2000 год включительно. Видимым результатом данного процесса стало скачкообразное увеличение промышленного производства и ВВП Китая.

Таблица 1–1. Данные о росте производства отдельных товарных групп и ВВП КНР (без Гонконга, Макао и Тайваня) за 2000–2007 гг.

* — данные 2006 года

Как можно видеть из этой таблицы, некоторые весьма консервативные экономические показатели — например, производство угля или выплавка чугуна и стали — за период 2000–2005 гг. продемонстрировали просто фантастический рост. Так, для угля рост за пять лет составил почти 70 %, для чугуна — 62,6 %, для стали — вообще 2,75 раза. Стоит ли говорить, что такой рост в реальности попросту невозможен? Следовательно, мы имеем дело либо с ненаучной фантастикой, либо с постепенной «легализацией» ранее скрывавшихся объемов производства. Положение на мировых рынках, попросту заваленных китайскими товарами, и на внутреннем рынке КНР, где наблюдается настоящий взрыв потребления, очевидным образом свидетельствуют в пользу второго предположения. Здесь необходимо сказать, что выход «красного дракона» из тени в связи со вступлением в ВТО отнюдь не завершен, и ниже данный вопрос будет рассматриваться подробнее. Пока же отметим, что общий рост ВВП Китая за период 2001–2005 гг. официально заявлен в размере 58,2 %, или в среднем чуть более 9,6 % в год, и для сравнения приведём некоторые данные за предшествующую шестилетку, 1994–1999 гг.

Таблица 1–2. Общие показатели роста экономики КНР за 1994–1999 гг. (в %)

Как можно видеть, среднегодовое значение роста ВВП и за этот период составляет около 9,5 %. Чрезвычайно показательное совпадение, косвенно подтверждающее «управляемость» той статистической картины, которую «рисуют» в Китае для остального мира. В таблице 2 также обращает на себя внимание значительное сокращение прямых иностранных инвестиций в 1998–1999 гг. Видимо, это связано не столько с последствиями предшествующего финансового кризиса 1997–1998 гг., сколько с изменением статуса вложений гонконгских компаний в китайскую экономику.

Для демонстрации разночтений в китайской статистике приведем и более широкие данные о росте ВВП за 1978–2003 гг. (http://china1.ru/vse.html, источник — Национальное статистическое бюро КНР).

Диаграмма 1–1.

То есть, например, прирост китайского ВВП в 1994 году дается уже на уровне фантастических 35 %, а не 12,6 % — почти в три раза выше! При таком разбросе, спрашивается, каким же из этих цифр можно верить?

А теперь — внимание! Так или иначе, но в 2007 г. Китай выплавил уже в 5 раз больше стали, чем США, и произвел в 14 раз больше цемента. По потреблению стали уровень США превзойден минимум в 3 раза, а цемента — минимум в 10 раз.

Объем производства электронной и телекоммуникационной продукции в КНР (без Тайваня) также превзошел аналогичные показатели США. В Соединенных Штатах в сфере производства электроники и телекоммуникационного оборудования в 2003 г. было занято 1,36 млн. человек, а в КНР в 2005 г. только на предприятиях с участием иностранного капитала — 3,185 млн. человек. Китай многократно превзошел США в области производства практически всех видов бытовой электроники, включая персональные компьютеры, и техники (холодильники, моечные машины, кондиционеры и т. д., за исключением легковых автомобилей).

В 2007 г. в КНР произведено электроэнергетическое оборудование мощностью 130 млн. квт. Мировое производство электроэнергетического оборудования остальным миром без Китая — меньше. Превосходство Китая над США в производстве продукции легкой промышленности — многократно.

В 2006 г. промышленное потребление электроэнергии в КНР, по официальным данным, составило 1685 млрд. квтч и превысило аналогичный показатель США примерно на 1/3. В 2007 г. добывающая и обрабатывающая промышленность потребили в КНР в 2007 г. уже более чем в 2 раза больше электроэнергии, чем США (около 3 трлн. квтч против 1,3 трлн. квтч). Поскольку из-за высокого удельного веса мелких предприятий и легкой промышленности энергоемкость промышленности КНР существенно меньше энергоемкости промышленности США. Отсюда можно сделать вывод, что по объему промышленного производства Китай в 2007 г. приблизительно вдвое превзошел Соединенные Штаты.

Таким образом, «промышленный план Сунь Ятсена/Мао Цзэдуна/Дэн Сяопина» можно считать выполненным — хотя его реализация проходила в чрезвычайно неблагоприятных исторических условиях и фактически растянулась на 90 лет (1919–2008).

Разумеется, скептики могут спросить: а как же в таком случае быть с показателем ВВП, внутреннего валового производства, который никто не отменял? Ведь по размерам ВВП Китаю, несмотря на все его успехи, до Америки с Европой еще расти и расти. Что же, попытаемся ответить и на этот вопрос.

Фокусы со статистикой. Не только китайские.

Согласно данным МВФ, показатель ВВП КНР еще в 2005 г. составлял, при расчете по паритету покупательной способности (ППС) юаня, принятом за 51 цент, 67 % от ВВП США (World Economic Outlook. April 2006. Washington D. C. 2006. p. 170). То есть $9,5 трлн.

Много? Нужно меньше?

Тогда получите новую оценку ВВП по итогам всё того же 2005 г. — $5,33 трлн., или 43 % от ВВП США (Россия в цифрах. М., 2008, с. 506 и 510). ППС юаня считался равным 35 центам (это вовсе не российская оценка).

Эта цифра, 35 центов за 1 юань, соответствует ППС юаня без учета его реальной покупательной силы в сфере услуг, где она в несколько раз выше, чем в товарной сфере. В инвестиционной сфере ППС юаня в 2005 г. никак не меньше, чем 51 цент (попросту известно, сколько что стоит в Китае построить). А вот для валовой продукции промышленности он — всего лишь около 25 центов.

Ситуация дополнительно запутывается тем, что китайские данные о величине ВВП всё еще не соответствуют действительности и нуждаются в основательной корректировке.

В связи с вопросом о реальной величине ВВП КНР следует иметь в виду, что в теневом секторе китайской экономики этой страны производится около четверти товаров и услуг. Поэтому китайские статистики попросту не имеют в своём распоряжении данных, которые позволяли бы точно исчислить эту часть ВВП методом прямого счёта. И, в отличие, скажем, от российских коллег, не стремятся делать это. Есть признаки того, что большая часть ВВП, произведенного мелкими промышленными и полупромышленными предприятиями в сельской местности, вообще игнорируется официальной статистикой КНР.

Вследствие этого для определения с приемлемой точностью реальной величины китайского ВВП следует использовать методы косвенного счёта — прежде всего, по массе наличных денег в обращении (М0) и массе денег для сделок, с учетом безналичных (М1). Оба эти параметра поддаются исчислению с высокой точностью. Именно поэтому погрешности при оценке ВВП КНР по данным о величине М1 могут быть значительно меньше, чем при его исчислении методом прямого счета. Соотношение ВВП и массы денег для сделок (М1), то есть реально обращающихся денег и денег на расчетных счетах, для стран с низким и средним уровнем эффективности экономики составляет 5±1 к 1. В развитых странах это соотношение может увеличиваться до 7:1. При среднегодовой величине китайского показателя М1 в 2007 г. 13,9 трлн. юаней, адекватная величина ВВП должна располагаться в пределах 69,5±13,9 трлн. юаней. То есть, если даже брать по нижней планке допуска, 55,6 трлн. юаней, эта цифра более чем вдвое превышает номинальную величину ВВП КНР, официально зафиксированную на уровне 24,66 трлн. юаней. Даже если считать по среднегодовому обменному курсу доллара к юаню (1:8), то ВВП КНР находится на уровне $7 трлн. (интересно, что данные МВФ по ППС без учета «теневой» экономики Китая хорошо совпадают с этой цифрой — $6,991 трлн.) А если считать даже по минимальному паритету покупательной способности (1 юань = 25 центов), то ровно вдвое больше — $14 трлн. Понятно, что если принять юань равным по своей покупательной способности 51 центу, что в целом куда больше соответствует реальности, то китайский ВВП моментально достигнет отметки $28,5 трлн. При этом, напомним, ВВП США в 2007 году вырос на 2,2 % и достиг $13,85 трлн., а Евросоюза — $14,71 трлн., или, суммарно, те же $28,5 трлн.

Это, собственно, и есть реальная картина современной мировой экономики, которую «требовалось доказать», а вернее — реставрировать лишь потому, что она всячески затушевывается не только собственно китайскими, но и западными статистиками, выполняющими «социальный заказ» сильных мира сего.

Конвертация экономической мощи

Разумеется, обладая такого уровня финансово-экономической базой, Китай не может замыкаться в собственных границах и активно использует любые возможности для расширения своей «зоны влияния» и для конвертации достигнутых экономических преимуществ в преимущества политические и военно-стратегические.

Китайская экспансия идет одновременно по нескольким направлениям.

Первое из них — активное использование диаспоры, так называемых «хуацяо», этнических китайцев, постоянно проживающих за рубежом. Производимый ими «скрытый» ВВП по итогам 2007 г. может быть оценен суммой около $1 трлн. Впрочем, ресурс «хуацяо» не может быть сведен к простой экономической «инфильтрации». Этот канал широко используется и для захвата ключевых позиций в мировой экономике (например, 8 из 10 крупнейших морских портов мира в настоящее время контролируются компаниями, принадлежащими этническим китайцам), и для «несанкционированного» получения и распространения информации, включая новейшие научные разработки и технологии «в готовом виде». Гигантским прорывом в этом отношении можно считать назначение министром энергетики в будущей «президентской команде» Барака Обамы нобелевского лауреата Стивена Чу, родившегося в США сына китайских эмигрантов.

Второе направление — «обычное» проникновение китайских корпораций на внешние рынки. Перечень европейских, американских, азиатских, австралийских и прочих компаний, в управление которыми за последние годы вошли собственно китайские инвесторы, может занять сотни страниц убористого текста. Причем здесь экспансия идет по всем направлениям: от добычи первичного сырья до крупнейших финансовых институтов и предприятий high-tech. Только за 9,9 % акций американской финансовой корпорации «Morgan Stanley» в декабре 2007 года государственная компания КНР «China investment» заплатила $5 млрд. На эти цели, согласно официальным китайским данным, только в 2007 г. было израсходовано $18,72 млрд. долл., или на 6,2 % больше, чем в 2006 г., а общий объём накопленных инвестиций составил $92,05 млрд. Видимо, речь идет исключительно о государственных инвестициях, поскольку, согласно оценкам «Merrill Lynch», общая сумма затрат китайских инвесторов на выкуп активов зарубежных компаний в 2007 г. составила $29,2 млрд.

И если в Юго-Восточной Азии, традиционной зоне китайского влияния, экспансия «красного дракона» осуществляется в основном через «хуацяо», то страны Черной Африки активно подчиняются китайским интересам благодаря деятельности государственных структур КНР, в 90-е годы получивших почти полную свободу рук на этом «брошенном континенте». Впрочем, Пекин рассматривает данные государства не только как источник сырья для своей быстрорастущей экономики, но и как серьезный внешнеполитический рычаг, позволяющий воздействовать на партнеров в третьих странах. Для иллюстрации данного тезиса, пожалуй, лучше всего подходят те сложности, которые в ноябре текущего года возникли у крупнейшего российского олигарха Олега Дерипаски с реализацией крупных бизнес-проектов в Нигерии и Гвинее. В последней из названных стран купленные его компанией «Rusal» предприятия по производству глинозема вдруг стали объектом массовых акций протеста местного населения в связи с их «вредом для экологии», а правительство Гвинеи объявило о возможном одностороннем разрыве контрактов. Несомненно, такое воздействие должно было повлиять и повлияло на позицию Олега Дерипаски, представляющего российское бизнес-сообщество в структурах АТЭС, по ряду совместных энергетических и оборонных проектов с Китаем.

Вообще, активное участие КНР в различного рода региональных международных организациях следует признать последним по месту, но не по значению направлением его экономической экспансии. Самыми важными здесь являются Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), созданная в июне 2001 года и фактически установившая в постсоветских республиках Центральной Азии российско-китайский кондоминиум, а также создание в 2006 году зоны ACU (Asian currency unit), объединяющей валюты 13 стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

Что дальше?

Экономическое будущее любой страны определяется её инвестиционной программой. И именно в этой области превосходство Китая над потенциальными конкурентами особенно велико. Судя по цифрам потребления стали и цемента, капиталовложения КНР в основные фонды экономики превышают американские в 3–4 раза и примерно равны капиталовложениям в основные фонды всех стран-членов Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР).

Капиталовложения КНР в промышленность составили в 2007 г., по официальным данным, 4984 млрд. юаней, или, считая по паритету покупательной способности инвестиционного юаня, $2,5 трлн. Китай вкладывает в промышленность в 4–5 раз больше средств, чем США, и примерно вдвое больше, чем США и ЕС, вместе взятые.

В 2006 г. в КНР строились электростанции и электроэнергоблоки мощностью 522 млн. квт, объекты по добыче угля — 1,11 млрд. т, нефти — 223 млн. т, выплавке чугуна — 79 млн. т, стали — 7 млн. т, меди — 2,33 млн. т, электролитического алюминия — 4,4 млн. т, цемента — 581 млн. т (и это при том, что в 2007 г. было произведено 1360 млн. т цемента), химических удобрений (считая только по действующему началу) — 28 млн. т, бумаги и картона — 33 млн. т, и т. д. Мощность введенных в КНР в 2007 г. электростанций (100 млн. квт) примерно соответствует суммарному вводу мощностей в мировой электроэнергетике без Китая. И всё это — практически без участия иностранных инвесторов, доля которых в инвестиционном обеспечении развития промышленности КНР, если считать по ППС инвестиционного юаня, находится в пределах статистической погрешности — 3 %.

Даже согласно официальным статистическим данным, завышенным для Соединенных Штатов и заниженным для Китая, при пересчете ВВП по обменному курсу валют, за 2001–2007 гг. на 1 доллар прироста ВВП в США приходилось в среднем 1,38 доллара прироста чистого внешнего долга, а в КНР — всего лишь 13 центов. Эти цифры лишний раз подчеркивают разницу между паразитически-перераспределительным характером современной «глобализационной» модели западной экономики, чьим безусловным центром являются США, и «мастерской мира», которой стал Китай.

КНР давно занимает первое место в мире по объёму экспортно-импортных операций, её внешнеторговый оборот в 2007 г. составил $2173,83 млрд. (+23,5 %), в том числе экспорт — $1218,01 млрд. (+25,7 %), а импорт — $955,82 млрд. (+20,8 %). Положительное сальдо внешней торговли достигло $262,19 млрд. (+47,74 %).

Если не возникнет никаких форс-мажорных обстоятельств, то к 2020 г. КНР должен по размерам промышленного производства в 4–5 раз превзойти США и минимум в полтора раза — США, Канаду и Евросоюз, вместе взятые, заняв в мировой экономике монопольное положение, сопоставимое, скажем, с положением тех же Соединенных Штатов Америки после Второй Мировой войны, когда они сосредоточили в своих руках примерно 50 % мирового промышленного производства.

Впрочем, подобный «мирный» сценарий развития уже сегодня можно считать невыполнимым. И даже не из-за разразившегося в июле 2008 г. глобального финансово-экономического кризиса, который вверг страны так называемого «золотого миллиарда» пока в рецессию, которая в самой ближайшей перспективе может обернуться катастрофой, куда более глубокой, чем Великая Депрессия 30-х годов. Но этот кризис — скорее, не причина, а следствие тех фундаментальных сдвигов, которые произошли в мировой экономике в конце XX-начале XXI столетий. И главным из этих сдвигов следует считать именно выход КНР на позицию мирового экономического лидера, которую до этого занимали Соединенные Штаты Америки.

Перемены подобного масштаба по определению должны сопровождаться не только экономическим кризисом как реакцией всех участников действующей системы мировой экономики, но и кризисом военно-политическим. Без оценки соответствующих рисков — хотя бы в первом приближении — ни один прогноз нельзя будет считать более-менее адекватным.

Таблица 1–3. Текущие и прогнозные показатели экономики КНР и стран Запада.

* Данные по Европейскому Союзу рассчитывались на 25 стран (Австрия, Бельгия, Великобритания, Германия, Греция, Дания, Ирландия, Испания, Италия, Люксембург, Нидерланды, Португалия, Финляндия, Франция, Швеция, а также вступившие в мае 2004 г. Венгрия, Кипр, Латвия, Литва, Мальта, Польша, Словакия, Словения, Чехия, Эстония).

** Прогнозные показатели по вероятностному варианту.

Экономические риски

Собственно экономические риски для Китая можно разделить на три большие группы: риски внутренние, риски импортные и риски экспортные.

Если начинать с внутренних рисков, то в их числе необходимо отметить прежде всего инфраструктурные и экологические проблемы. По основным своим характеристикам китайское производство является технологически «грязным», промышленные отходы, как правило, утилизируются в недостаточной мере либо не утилизируются вообще. Согласно отчетам соответствующих международных организаций и китайских экономических ведомств, из 20 наиболее загрязненных городов мира 10 находятся в Китае. Ежегодный сброс промышленных сточных вод достигает 25 млрд. м³, бытовых сточных вод — 29 млрд. м³, из них удовлетворительно очищается не более 15 %. При этом уровень реального потребления воды (460 м³ на человека в год) составляет лишь треть от среднемирового, в конце 90-х годов почти в половине китайских городов ощущался недостаток пресной воды. В целом же годовой дефицит водопотребления оценивался в 30 млрд. м³, а к 2020 году должен достичь 50 млрд. м³.

По выбросам диоксида углерода (более 3 млрд. т в год) КНР занимает второе место в мире после США. Почти повсеместное использование серосодержащих углей без их предварительной очистки приводит к тому, что зона кислотных дождей охватывает практически все промышленно развитые районы Китая, особенно острой эта проблема стала в Сычуаньской котловине.

Согласно данным, обнародованным заместителем руководителя Государственного управления по охране окружающей среды КНР Пань Юэ («China daily», 2006.07.19), четверть китайцев пили воду, не соответствующую стандартам, а треть горожан дышали загрязненным воздухом.

Продолжается деградация сельскохозяйственных земель и лесных угодий Китая, что ставит под вопрос его продовольственную самодостаточность в перспективе уже ближайших 10–15 лет.

Инфраструктурные проблемы связаны прежде всего с необходимостью устранения очевидных «дыр» и перекосов в действующей модели китайской экономики. Это касается в первую очередь создания базы машиностроения «полного цикла» и ускоренной технологической модернизации промышленного производства. Именно с выполнением данной задачи связывают по-прежнему весьма «лояльное» отношение официального Пекина к переживающему не лучшие времена американскому доллару — за поставки промышленных товаров КНР получает не только «пустые» черно-зеленые бумажки, но и допуск к новейшим промышленным технологиям.

Что касается обновления производственных фондов, то с этой точки зрения весьма показательно принятое еще в 2005 году решение правительства КНР, согласно которому предусматривалось до 2010 г. полностью вывести из эксплуатации доменные печи полезным объемом 300 куб. м и менее, а также кислородные конвертеры и электропечи емкостью 20 т и ниже.

Особое место занимают работы по предотвращению и минимизации последствий стихийных бедствий, особенно землетрясений и наводнений, которые последние годы не обходят Китай стороной.

Принятая в ноябре 2008 года правительственная программа предусматривает выделение $628 млрд. для решения этих задач, что, по оценкам экспертов, позволит хотя и не полностью преодолеть (для этого понадобится не менее $2,5 трлн.), но в значительной мере смягчить внутренние экономические риски для КНР.

Экспортные риски Китая в значительной мере преувеличиваются. Между тем экономический рост КНР не является настолько зависимым от экспорта, чтобы значительное сокращение мирового спроса на китайские товары оказалось разрушительным или даже более-менее чувствительным для китайской экономики. Еще раз напомним, что в 2007 г. экспорт продукции производственного и потребительского назначения, включая персональные компьютеры и автомобили, составлял в КНР $1218 млрд. (для сравнения, в 2005 г. — «всего лишь» $762 млрд.), что чрезвычайно много, почти 17 %, для номинального ВВП (напомним, около $7 трлн.) этой страны, но не для ВВП реального, который почти вчетверо больше. Нельзя считать экспортнозависимой страну, у которой экспорт составляет менее 5 % ВВП, а ситуация с Китаем обстоит именно так.

Зато сильно преуменьшаются импортные риски КНР, прежде всего связанные с нехваткой энергоносителей, в особенности нефти.

В 1977 г. в КНР ставилась задача добыть в 1985 г. — 250 млн. т., а в 2000 г. — 500 млн. т «черного золота» («China Reconstructs», 1977. № 9, p.12). Показатель добычи нефти в 1985 г., фигурирующий в китайский статистических сборниках, — 125 млн. т, или ровно вдвое ниже запланированного уровня. Примем это как факт и посмотрим, насколько выросло потребление электроэнергии нефтегазодобывающей промышленностью КНР в 2006 г. Оказывается, оно составило 58 млрд. квтч против 8,5 млрд. квтч в 1985 г., что соответствует добыче примерно 550 млн. т нефти и минимум в 3 раза превышает официальный уровень нефтедобычи, фигурирующий в статистических сборниках (185 млн. т).

Если в 2006 г. в Китае было добыто 185 млн. т, а потреблено, с учетом импорта, 322 млн. т нефти, то это одна ситуация. Если же в 2006 г. в КНР добывалось примерно 550 млн. т, а потреблялось 690 млн. т нефти, то это ситуация совсем другая.

В данном случае реальная потребность Китая в импорте энергоносителей при сохранении запланированных темпов роста ВВП может оказаться значительно выше ожидаемых цифр: не 200–250, а 400–500 млн. т к 2020 г.

Понятно, что обеспечить такой рост предложения страны-экспортеры нефти вряд ли смогут. Следовательно, либо Китаю придется резко затормозить свой экономический рост, либо Америке — столь же резко сократить свой уровень потребления. Поскольку ни то, ни другое решение не может быть принято без катастрофических социально-политических последствий для этих стран, решающую роль в будущем развитии событий приобретают внеэкономические риски.

Внеэкономические риски

Ситуация сегодня выглядит таким образом, что Китай в современном мире доминирует финансово-экономически ($28 из $76 трлн. мирового ВВП и свыше $3 трлн. золотовалютных запасов, с учетом Гонконга, Макао, Тайваня и других стран китайской «зоны влияния» в Юго-Восточной Азии), но значительно уступает Соединенным Штатам в информационно— технологическом (включая военно-политические аспекты) отношении.

Выше уже упоминалось о том, что США, потерпев стратегическое финансовое поражение в ходе «кризиса» 1997–1998 гг., перенесли соперничество с КНР в военно-технологическую плоскость.

Как известно, США обладают самой мощной армией современного мира в области как ядерных, так и неядерных сил, военные расходы Пентагона превышают аналогичные расходы всех остальных государств, вместе взятых даже без учета дополнительных затрат на выполнение «антитеррористических» миссий в Ираке и Афганистане.

Поэтому американское военно-политическое давление на Китай сегодня объективно превосходит то давление, которое Соединенные Штаты оказывали на Советский Союз в разгар «холодной войны». Проблема состоит в том, может ли Китай противостоять этому давлению или нет. Если исходить из американских данных о военных расходах КНР, то может. Пентагон уже несколько лет вполне официально оценивает военные расходы КНР на уровне, в 2–3 раза превышающем номинальную величину: 248 млрд. юаней в 2005 г. и 284 млрд. юаней в 2006 г. С учетом ППС инвестиционного юаня, на оборонные цели Китай в 2007 г. потратил около $300 млрд. по сравнению с $500 млрд. затрат Пентагона. Вопрос заключается прежде всего в том, насколько эффективными являются эти затраты?

Если исходить непосредственно из открытых данных, то стратегический потенциал КНР невелик. Китай якобы располагает несколькими сотнями ядерных зарядов, что примерно соответствует уровню Израиля, и несколькими десятками МБР, лишь часть из которых может долететь до территории Соединенных Штатов, а также двумя подлодками (одной атомной и одной дизельной) с 12 баллистическими ракетами каждая.

Однако если принимать во внимание косвенные факты, картина сразу же становится принципиально иной.

Так, выступая перед скандинавскими журналистами в октябре 1979 г., видный государственный и военный деятель КНР У Сюцюань, являвшийся тогда заместителем начальника Генштаба Народно-освободительной Армии Китая (НОАК), так определил цели военного строительства на перспективу ближайших 20 лет: «Если в течение 10 лет у нас будет мирное окружение, то мы достигнем в 1990 г. нынешнего уровня сверхдержав, а за 20 лет мы сможем догнать их» («Le Monde», 1979.10.25). Как видим, тот же самый принцип планирования, что и в «Промышленном плане» Сунь Ятсена-Мао Цзэдуна-Дэн Сяопина.

Напомним, что в 1979 г. советские МБР и баллистические ракеты подводных лодок несли около 6 тыс. ядерных боеголовок. Количество ядерных боеголовок, состоящих на вооружении стратегических ракетных сил КНР, уже в начале 90-х годов прошлого века, судя по цитированному заявлению У Сюцюаня, вполне могло достигнуть аналогичного уровня.

В статье «НОАК идет по пути модернизации» («Beijing Review», 1986, № 18., p. 20) утверждалось, что стратегические ракетные силы Китая «развиваются быстро» и уже приобрели способность нанесения контрудара (то есть ответного удара после ядерного нападения). Реально такая способность, особенно с учетом явной уязвимости стратегического положения КНР, предполагала наличие стратегических ракетных сил, сопоставимых с аналогичными силами США и России, вместе взятых.

Еще в марте 1997 г. журнал «Ньюсуик» опубликовал карту, на которой было указано положение 14 баз китайских межконтинентальных баллистических ракет. Но 14 баз МБР — это не то же самое, что 14 МБР, поскольку обычное число ракет в расчете на одну базу составляет от 50 до 100 штук. В так называемом «докладе Кокса» (1999), названном по имени конгрессмена-республиканца от штата Калифорния Кристофера Кокса, который возглавлял специальную комиссию Конгресса США, делался вывод, что к 2015 году Китай сможет развернуть МБР с 1000 термоядерных боеголовок. Тысяча одних только водородных бомб — более чем серьёзный довод в пользу максимальной сдержанности любой страны по отношению к КНР. Но этого мало.

В ноябре 2006 года появились сообщения, что китайцы подвергли прицельному лазерному облучению один из американских спутников и «вели» его все время прохождения над китайской территорией — это сверхсложная техническая задача, выполнение которой равносильно подтверждению наличия у КНР полноценного лучевого оружия.

Кроме того, в 2000–2008 гг. «красный дракон» осуществил настоящий прорыв в освоении космических технологий. 15 октября 2003 года состоялся первый пилотируемый полет китайского космического корабля, первый «тайконавт» Ян Ливэй провел на орбите 21 час. 12 октября 2005 года на орбиту был выведен космический корабль «Шэньчжоу-6» с двумя «тайконавтами» на борту, продолжительность их полета составила уже 119 часов. Наконец, 25 сентября 2008 года с космодрома в провинции Ганьсу стартовал космический корабль «Шэньчжоу-7» с тремя летчиками-испытателями НОАК, полёт продолжался около 69 часов, при этом «тайконавт» Чжай Чжиган впервые вышел в открытый космос.

Вступление Китая в закрытый клуб «полноценных космических держав», состоявший до того исключительно из США и России, было окончательно подтверждено 12 января 2007 года, когда противоракетной системой, запущенной из района расположения китайского космического центра «Сичан», на высоте 865 км был сбит метеорологический спутник «Feng Yun 1C», выведенный на орбиту в 1999 году.

Тем самым политическое руководство КНР очевидно понимает опасность внеэкономических рисков для развития своей страны и стремится довести их до исчезающе малых величин.

В частности, уже отмеченная выше ракетная атака США на посольство Китая в Белграде не прошла безнаказанно. Мало того, что Пекин заставил официальных представителей Вашингтона принести за неё публичные извинения — 1 апреля 2001 года летчики китайских ВВС заставили американский самолет-разведчик ЕР-3 совершить вынужденную посадку на острове Хайнань и демонтировали всё находившееся на нём оборудование.

Тем самым «красный дракон» еще раз продемонстрировал Америке и всему миру, что на любое враждебное действие будет отвечать «с усилением», поэтому в отношениях с Пекином лучше не испытывать судьбу и не выходить за рамки общепринятых норм международного права.

В нынешнем экономическом мироустройстве Китай занял по отношению к США позицию «в конце пищевой цепи», аналогичную той, которую в XVI–XVII веках занимала Англия по отношению к Испании и Португалии, когда потоки драгоценных металлов из Нового Света, не задерживаясь в Мадриде и Лиссабоне, прямиком отправлялись к мастеровитым островитянам. Дело порой доходило до того, что даже испанские монеты чеканились в Лондоне. Видимо, памятуя, чем закончилась эта история для «владык обеих Америк», Соединенные Штаты правом долларовой эмиссии не собираются делиться ни с кем. Зато всё остальное, от головных уборов для подразделений спецназа до комплектующих для баллистических ракет, с успехом импортируется США из Китая.

Глобальный финансово-экономический кризис, открытая фаза которого началась во второй половине 2007 г., способен значительно ускорить выход КНР на позицию бесспорного мирового лидера, которая почти столетие (1918-?) принадлежала Соединенным Штатам Америки.

Демография КНР

Согласно официальным данным, на территории КНР (без Гонконга, Макао и острова Тайвань) в конце 2007 года проживало около 1,329 млрд. человек — почти пятая часть современного человечества. Китайская Народная Республика остается первой по численности страной мира, однако темпы естественного прироста её населения в 2007 году составили (оценочно) 6,06‰ и значительно уступают общемировым (порядка 13,8‰). Не позднее 2030 года она должна уступить своё первенство Индии.

Модель демографического поведения характеризовалась относительно низкой рождаемостью (на уровне 13,2‰) и чрезвычайно низкой смертностью (около 7,14‰), средняя продолжительность жизни составила 72,58 года (для мужчин — 70,89 лет, а для женщин — 74,46 года). Доля городского населения — примерно 45 %, сельского — 55 %, хотя еще шесть лет назад, в 2001 году, в сельской местности Китая проживало почти 64 % населения, а в городской — чуть больше 36 %. В абсолютных цифрах это должно означать следующее: число горожан в КНР увеличилось с 466 до 598 млн. — на 132 млн. человек, что соответствует 10 % населения страны и сопоставимо с населением Российской Федерации. В то же время сельское население сократилось с 829 до 731 млн. — на 98 млн. человек, то есть эмиграция из Китая (оценочно) превысила 14 млн. человек.

Таблица 1. Основные показатели естественного движения населения КНР в 1950–2007 годах.

1 — данные переписи 1953 года.

2 — следствие массового голода, жертвами которого стало около 40 млн. человек.

3 — данные переписи 1964 года.

4 — данные переписи 1982 года.

5 — данные переписи 1990 года.

6 — данные переписи 2000 года.

7 — оценочные данные.

Подобная картина наглядно иллюстрирует грандиозность тех социально-демографических сдвигов, которые происходят сегодня в континентальном Китае. Можно сказать, что человеческая история еще не знала процесса урбанизации таких объемов и скорости — разумеется, если брать абсолютные, а не относительные цифры. Однако, учитывая традиционный характер китайского сельского хозяйства с высокой долей ручного труда, можно прогнозировать, что дальнейшие темпы урбанизации серьёзно замедлятся, и доля городского населения в обозримом будущем вряд ли превзойдёт 50 %-ный рубеж.

Впрочем, во всём, что касается китайской статистики, не исключая и демографические показатели, необходимо делать неопределенную «поправку на местную специфику» и понимать, что публичный «образ Китая» далеко не всегда совпадает с реальным положением вещей.

Например, объявленная руководством страны еще в 1979 году политика «одна семья — один ребенок» (рожать двоих детей разрешено жителям сельской местности — если первым ребенком оказалась девочка, а также представителям национальных меньшинств, составляющим менее 8 % населения) привела к тому, что за годы её осуществления в Китае не появилось на свет свыше 400 млн. детей. В 70-х годах прошлого века на китайскую супружескую пару приходилось в среднем 5,8 детей, а сейчас — 1,8, причем официально средняя фертильность (количество рождений на одну женщину) снизилась до 1,7. Стоит заметить, что для простого воспроизводства населения необходим показатель фертильности не ниже 2,1–2,2. Снижению рождаемости способствует также установление минимального возраста вступления в брак: 22 года для мужчин и 20 лет для женщин, а также целая система материальных «кнутов и пряников» под общим лозунгом: «Чем меньше детей, тем быстрее богатеешь». Однако в сельской местности, где особенно сильны традиционные «конфуцианские» ценности с культом большой семьи, практически повсеместно распространена практика «скрытых детей», когда новорожденные просто не регистрируются, а впоследствии всеми правдами и неправдами, зачастую по фальшивым документам, эмигрируют из страны, пополняя всемирный «чайна-таун». Сегодня численность «хуацяо», согласно оценкам экспертов, превышает 200 млн. человек, представляя собой своеобразный «внешний контур» китайской государственности. Понятно, что этот «нелегальный» человеческий ресурс эмиграции, составляющий несколько миллионов человек ежегодно, активно используется как китайскими этнокриминальными структурами, так и работающими в тесной кооперации с ними спецслужбами КНР.

Таким образом, официальная политика «ограничения рождаемости» во многом способствует формированию «теневого» Китая, который весьма активно проявляет себя в мировой экономике и политике.

Хотя ускоренная урбанизация, модернизация и вестернизация страны, несомненно, ведет к смене модели демографического поведения — особенно у городской молодежи, которая вот-вот начнет определять лицо современного Китая. В настоящее время средний возраст жителя Поднебесной составляет 32,9 года, при этом 20,8 % населения КНР моложе 15 лет, 71,4 % — в возрасте от 15 до 64 лет и 7,8 % — от 65 лет и старше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.