Александр Григорьевич ТИМОЩЕНКО

Александр Григорьевич ТИМОЩЕНКО

...1938 год подходил к концу. После окончания курсов командиров полков Александр Григорьевич Тимощенко получил назначение в дивизию имени Ф.Э. Дзержинского.

В новой должности освоился быстро. Уже в 1939 г. в части стали всемерно развивать снайперскую стрельбу из орудий. Необходимость ее все ощущали остро. Просматривая скудные сводки, рассказывающие о боевых действиях на Хасане, Халхин-Голе, артиллеристы понимали, как важно в кратчайшие сроки уметь поражать намеченные цели. На всех учениях, проводимых в те годы, артиллеристы-дзержинцы получали лишь высокие оценки командования. Снайперская стрельба из орудий все более входила в практику. И не случайно, попав в суровые испытания во время боев с белофиннами, фашистами, дзержинцы показали высокое огневое мастерство.

В 1943 г. Александр Григорьевич получил назначение на передовую. Его путь лежал на Харьков через дымящийся от боев Курск в гвардейскую армию генерала Чуйкова.

Советские войска неудержимо продвигались вперед, освобождая родную землю. Чувство справедливого возмездия, которое должны понести гитлеровцы, придавало новые силы нашим наступающим частям. День и ночь велись бои. От Донца путь простирался на Павлоград, далее шли с боями на Днепропетровск и Кривой Рог. К тому времени Тимощенко назначили командующим артиллерией корпуса.

...Сентябрь 1944 г. Поступил приказ: форсировать Вислу, захватить плацдарм и удерживать его до подхода основных сил. Задача не из легких. Дополнительных средств для преодоления водной преграды не имелось. Да и весь орудийный огонь был сосредоточен на участке, где фашисты, бросив в бой танковые части, препятствовали продвижению наших войск.

Форсирование тем не менее прошло успешно. Воспользовавшись внезапностью удара, части сумели отбить у врага прибрежную линию обороны и углубиться в его боевые порядки на три-четыре километра.

С рассветом гитлеровцы опомнились и попытались сбросить гвардейцев в Вислу. Однако время они упустили. Наши сумели наладить оборону, достаточно укрепились, чтобы отразить первые атаки врага. Шесть дней шли ожесточенные бои. Фашисты, наступая на различных участках, прощупывали оборону, пытаясь найти брешь в боевых порядках. На седьмой день враг решился на генеральный штурм. Он стянул бронированный кулак и перешел в атаку.

Огневых средств для решающего боя у закрепившихся на плацдарме частей явно недоставало. К тому же подвоз боеприпасов осуществлялся по неровным, зыбким бревенчатым настилам, проложенным через болото. И у Тимощенко возник план. Суть его заключалась в том, что фашисты пропускались несколько вперед в центре плацдарма. Если гитлеровцы попадутся на эту уловку и бросят сюда основные силы, то можно будет незаметно выдвинуть в их фланги скрытые до времени артиллерийские дивизионы. Остальное должна решить меткость огня наших батарей. На том и порешили.

С утра лавина вражеских танков двинулась в наступление. По данным разведки насчитывалось до ста пятидесяти бронированных машин. Завязалось огневое сражение. В первые же минуты до десятка гитлеровских танков были подожжены, но остальные, не считаясь с потерями, рвались напролом. Их огонь становился все более интенсивным. Предположения подтвердились: фашисты клюнули на удочку. Прозвучал сигнал – и в бой вступили советские резервные силы. Выдвигаясь во фланги, батареи стали в упор расстреливать подошедшие вражеские машины. Не прошло и часа, как, потерпев сокрушительное поражение, гитлеровцы начали поспешно отступать. На поле боя дымились восемьдесят сожженных танков.

За форсирование Вислы и руководство этой операцией А.Г. Тимощенко был представлен к званию Героя Советского Союза.

...За массивными окнами лаборатории быстро темнело.

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – прервал свой рассказ Александр Григорьевич. – Впрочем, еще об одном эпизоде.

Несколько дней наши части вели ожесточенные бои на реке Одер. Особенно сильный бой разгорелся за одну из командных высот – 64,5. К утру были получены данные, что высота занята. Решил выехать на место, чтобы убедиться в правильности известия. Навстречу мне двигалась повозка, в которой лежал раненый солдат. Мне хотелось узнать, как шли дела, но ездовой очень плохо говорил по-русски, а раненого не хотелось беспокоить, так как видел, что ранение его тяжелое.

К моему удивлению, солдат шевельнул рукой и, глядя на меня, сказал:

– Может, у вас будет закурить?

Я протянул папиросу. Раненый жадно затянулся и, морщась от боли, заговорил:

– Там, кажись, уже кончился бой. Наши пошли вперед. А то, проклятый, никак не давал двигаться. Там у него дзот был один, прямо заколдованный: строчит, строчит... Сержант приказал мне уничтожить его. Подполз я, кинул гранату – он вроде замолк. Потом гляжу – опять застрочил. Я в него еще одну гранату, потом сразу две. А он, проклятый, разворочен совсем и все-таки строчит. Гранаты у меня кончились, и кинулся я на него.

– На кого? – спросил я.

– На пулемет.

– И что?

– Замолк.

– А вы?

– А меня поранило. Как закрыл я его, слышу рвануло меня по ногам, вроде как бревном ударило. И в нутро попало... потому горит...

Ездовой тронул повозку; я тоже поехал дальше, но вспомнил, что не узнал фамилии солдата, номера его части. Развернул машину, догнал повозку и, волнуясь, спросил:

– Как ваша фамилия, где служите?

Но ответа не последовало. Только ездовой ответил:

– Умер он.

С тех пор прошло много лет. Я всегда вспоминаю этот день, повозку, немолодого, раненного в живот и ноги солдата. Я вижу его спокойное, бледное лицо, слышу его краткий рассказ о самом большом и высоком, что только может совершить человек, – о подвиге.