Марк Ливий соглашается принять консульство.

Марк Ливий соглашается принять консульство.

На исходе года Тит Квинтий Криспин умер, успев назначить диктатором Тита Манлия Торквата. В один год погибли оба консула, и притом по глупой случайности, не совершив ничего достойного памяти, – такой беды не случалось еще никогда, ни в одной из войн. Для осиротевшего государства первой заботою было избрать новых консулов, не менее мужественных, чем прежние, но более надежно защищенных против пунийского коварства.

Всю эту войну, говорили римляне, неразумная торопливость и чрезмерная горячность полководцев – главный источник наших бед. Вот и теперь то же. Но бессмертные боги милостивы к римскому народу: они пощадили ни в чем не повинные войска и лишь сами консулы поплатились за свое безрассудство.

Обсуждая, кто более других достоин занять консульскую должность, сенаторы почти в один голос называли Гая Клавдия Нерона. Однако же для борьбы с Ганнибалом он казался недостаточно сдержанным и хладнокровным, надо было дать ему в товарищи человека, чья осторожность и здравый смысл служили бы противовесом пылкости Нерона. И вдруг многие вспомнили про Марка Ливия. Много лет назад, за год до начала войны с Ганнибалом, он был консулом и успешно воевал против иллирийцев. Но как только срок его консульства закончился, Ливия обвинили в том, что из добычи, захваченной в Иллирии, он слишком большую долю взял себе[83]. Народное собрание осудило его, и, возмущенный и оскорбленный приговором народа, Ливий уехал в деревню и жил там безвыездно. Лишь восемь лет спустя когда консулами были Марк Марцелл и Марк Валерий, они заставили его вернуться в Рим. Но и тут Ливий продолжал ходить в поношенном, темном платье, не брился, не стриг волос, всею внешностью своей показывая, что не забыл давней обиды. Цензоры приказали епу остричься, одеться как следует и приходить в сенат; однако жив курии он всегда молчал – до тех пор, пока однажды не оказалось поставленным под угрозу доброе имя его родственника, начальника тарентской крепости. Ливий произнес речь, и это вызвало всеобщее внимание. Пошли разговоры, что народ допустил несправедливость, что государство несет тяжелый ущерб, не пользуясь службою и разумом такого человека, как Ливий, да еще в такие трудные времена.

Все сходились на том, что товарищем Гая Нерона по консульству должен быть Марк Ливий, и только один в целом Риме был с этим не согласен – сам Ливий. Он говорил:

– Вы не сжалились надо мною, когда в траурном платье я молил вас о сострадании[84], а теперь, против моей воли, хотите облечь меня в белую тогу консула. Если вы считаете меня человеком достойным и честным, то почему осудили как последнего негодяя? А если нашли виновным, зачем доверяете новое консульство тому, кто и в первый раз не оправдал вашего доверия?

Так он укорял и обличал сенаторов, а они возражали ему, что перед суровостью отечества, даже несправедливою, надо смиряться, как смиряется сын перед суровостью отца, и, уступая общим просьбам и уговорам, Ливий сдался.

Консулами были избраны Гай Клавдий Нерон и Марк Ливий.

Надвигающийся год обещал быть тяжелым, а государство по-прежнему сиротело[85], и сенат просил вновь избранных консулов заранее, не дожидаясь вступления в должность, поделить меж собою провинции, чтобы они заранее знали, кому с каким неприятелем придется иметь дело. Смущала сенаторов и вражда между Ливием и Клавдием. Она была давней и всем хорошо известной, и Ливий, ожесточившийся в несчастье, слышать не хотел о примирении. Мало того, он утверждал, что примиряться и не надо: каждый из консулов будет действовать тем энергичнее и храбрее, что любой его промах принесет радость и прибавит славы другому консулу. Но сенат поставил на своем: противники согласились забыть старый раздор и во всем соблюдать единодушие.

Провинции им достались в противоположных концах Италии: Гай Клавдий получил юг, то есть Бруттий и Лука-нию, где уже который год шла Зорьба с самим Ганнибалом, Марк Ливии – север, то есть галльские земли вдоль реки Пада, где со дня на день должен был появиться Гасдрубал, по слухам уже подступивший к Альпам.

Слухи эти становились все тревожнее. Сперва прибыли послы из Массилии и сообщили, что Гасдрубал перевалил через Пиренеи и что все галлы взбудоражены его приходом:, от племени к племени бежала молва, будто он привез с собою очень много золота и собирается вербовать наемников. Потом в Массилию отправились римские послы, чтобы все разузнать на месте. Они донесли в Рим, что их люди вместе с массильцами ездили к галльским вождям – друзьям и гостеприимцам этих массильцев. Вожди уверяют – и не верить им никаких оснований нет, – что Гасдрубал с огромным войском стоит у подножия Альп и с началом весны двинется дальше. Он бы, верно, не дожидался и весны, но зимою альпийские перевалы закрыты и неприступны, и это единственное, что его удерживает.

В заключение надо заметить, что в том же году цензоры произвели перепись, и в списки граждан было внесено сто тридцать семь тысяч сто восемь человек – намного меньше, чем перед началом войны[86].