С Гитлером к власти

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

С Гитлером к власти

Из тех, кто знал, как начиналась политическая карьера Гитлера в Мюнхене, в живых осталось только трое. Каждому из них перевалило за восемьдесят. Двое живут в Баварии, а третий пребывает в тюрьме Шпандау, в Западном Берлине.

Отто Штрассер познакомился с Гитлером в доме своего брата Грегора еще в 1920 году, а порвал с ним в 1931 году. Созданный братьями Штрассерами «черный фронт» доставил немало хлопот «коричневому» фашизму. Отто Штрассер вскоре бежал за границу, затем добрался до Канады и только после войны, при Аденауэре, вернулся в Баварию. Мемуары Отто, как мы помним, относятся, однако, к весьма непродолжительному периоду его тесного сотрудничества с Гитлером. За «измену» жизнью заплатил брат Штрассера Грегор, который слишком много знал о личной жизни Гитлера, чтобы тот позволил ему пережить себя.

В ту же самую ночь убили еще двоих, знавших больше, чем нужно. Генерала Курта фон Бредова застрелили, ибо он знал, что Гитлер вовсе не получал железного креста в годы первой мировой войны. То был подлог, совершенный по указанию Гитлера его давним фельдфебелем Максом Аманном, который после войны входил в узкий круг приближенных фюрера. Точно так же пуля наемного убийцы настигла экс-канцлера и политического руководителя рейхсвера генерала Курта фон Шлейхера, ибо он был свидетелем тех унижений, которые испытал Гитлер в доме президента Гинденбурга. Это там он услышал об «австрийском ефрейторе, которого хозяин дома больше не хочет видеть у себя». Весь Берлин потешался тогда над Гитлером.

Материалы Нюрнбергского процесса и сотни опубликованных после войны книг, воспоминаний, диссертаций, а также иных работ в той или иной степени осветили закулисную историю «третьего рейха» и его фюрера. Но вот истоки карьеры Гитлера все еще остаются притягивающей к себе внимание темой, ибо Гитлер уничтожил множество документов, а также живых свидетелей того периода. Кое-кто погиб во время похода на Мюнхен (1923 г.) либо же бесследно исчез вроде шофера Гитлера Эмиля Мориса, Ульриха Графа или Кристиана Весера — головорезов из личной охраны фюрера.

Но есть еще один свидетель тогдашних событий — д-р Эрнст Ганфштенгль, Путци, сын известного состоятельного мюнхенского антиквара и американки, натурализовавшейся в Германии. Его мемуары, опубликованные в 1970 году в Мюнхене, «Между Белым и коричневым домом» — по существу единственный достоверный документ, написанный человеком, который не только дружил с Гитлером с 1921 года, но и предоставлял ему свой кров, помогал деньгами (стоит заметить, что Путци дал в долг НСДАП в 1922 году тысячу долларов на покупку оборудования для типографии «Фёлькишер бебахтер») и ввел Гитлера в мюнхенские салоны.

Ганфштенгль пережил «третий рейх» только потому, что в 1937 году, поскандалив с Гитлером и Геббельсом, удрал в Швейцарию, а затем перебрался в Лондон. Ему удалось также спасти своего сына Эгона, некогда баловня Гитлера. Поскольку студенческие годы Путци провел в Гарвардском университете в Соединенных Штатах, а во время первой мировой войны оставался в Америке, руководя в Нью-Йорке филиалом антикварной фирмы отца, он обзавелся там множеством связей и знакомств, которые пригодились ему в годы второй мировой войны. Сын его служил в американской армии и воевал против японцев на Тихом океане. Старший Ганфштенгль, давний приятель Рузвельта по университету и клубу, выйдя из лагеря для интернированных граждан Германии в Англии, был зачислен в штат Белого дома в качестве советника пресс-службы по германским делам. Это единственный в своем роде человек, который может сегодня утверждать, что он руководил пресс-службой Гитлера и работал экспертом по делам печати у Рузвельта.

Пробыв в Соединенных Штатах в первый раз 10 лет, Ганфштенгль вернулся в Германию в июле 1921 года. С женой и годовалым сыном он обосновался в родном Мюнхене.

Ганфштенгль не очень-то хорошо представлял себе, что же ему теперь делать. Инфляция разорила фирму отца, а семейство не торопилось поделить оставшуюся часть состояния. Путци считали больше американцем, чем баварцем. Двухметровый гигант, голубоглазый брюнет, напоминающий ирландца, говорящий по-английски лучше, чем по-немецки, всегда одевающийся по заграничной моде, — в Баварии он не мог рассчитывать на многое. К нему относились, как к чужаку. И кто знает, как бы сложилась его жизнь, если бы не случай.

Он как раз сидел над исследованием о баварском короле Людовике И, тратившем баснословные средства на возведение сказочных дворцов, когда ему позвонили из Берлина. Это был его давний приятель по Гарварду, в то время советник посольства США в германской столице Уоррен Роббинс. Американец попросил Путци помочь приезжающему в Мюнхен заместителю военного атташе посольства капитану Трумэну Смиту и представить его военным чинам Баварии, прежде всего генералу Эриху Людендорфу. Хэнфи (так его прозвали в Гарварде) согласился. Свой человек в Мюнхене, Ганфштенгль пустил в ход все связи. Капитан Трумэн Смит, который не скрывал, что работает на военную разведку, встретился кое с кем из видных баварских деятелей: с наследником баварского трона Рупрехтом Виттельсбахом, генералом Людендорфом, Густавом фон Каром — впоследствии правителем Баварии, дипломатом графом Гуго Лерхенфельдом, многими журналистами и политиками.

На прощанье, поблагодарив Хэнфи за помощь, Трумэн Смит высказал следующие соображения:

— Все эти серьезные господа ни к черту. Они ничего не смыслят, и у них нет никакого понятия о том, что делать дальше. Только один меня заинтриговал. Уверяю вас, это тот еще фрукт! Он знает, чего хочет, и за ним будущее. Может, еще не сейчас, но, пожалуй, время его не за горами. Жаль, что я не могу задержаться, он пригласил меня на свой доклад в пивной «Киндлькеллер». У меня к вам просьба. Послушайте его и тотчас же дайте мне знать…

— А что это за человек, капитан? — спросил разжигаемый любопытством Путци.

— Его зовут Адольф Гитлер…

— Гитлер? Вы, видимо, спутали. Вы наверняка имеете в виду Гильперта, доверенного человека Гугенберга?

— Ничего подобного, Ганфштенгль, я знаю, о ком говорю. Этого парня зовут Адольф Гитлер, и меня удивляет, что вы о нем еще ничего не слыхали. Повсюду полно его плакатов.

— Ах да, я уже где-то встречал эту фамилию. Она появляется на плакатах той партии, которая не пускает на свои собрания евреев…

— Сходите в «Киндлькеллер», увидите, какой он оратор. У этого человека талант, и он знает, как разговаривать с немцами!

Когда вечером Ганфштенгль распрощался на вокзале с Трумэном Смитом, к нему подошел какой-то человек и представился: Альфред Розенберг. Как руководитель пресс-службы Гитлера, он официально пригласил его на митинг. Это было ноябрьским вечером 1921 года. Путци не скрывает, что оратор очаровал его националистической демагогией, мимикой и переливами голоса. После митинга Ганфштенгль подошел к Гитлеру со словами признательности. Гитлер оживился, узнав, что слышит эти слова от друга Трумэна Смита, замечает в своих воспоминаниях Путци.

Так завязалось знакомство Ганфштенгля с Адольфом Гитлером, знакомство, которому покровительствовал американский военный атташе в Берлине. Шапочное поначалу, оно переросло затем в дружбу временами весьма интимного свойства. В ту пору Ганфштенгль нравился Гитлеру. Богатая семья, красивая жена, гостеприимный дом в Мюнхене и усадьба в Уффинге, одним словом, он принадлежал к людям, хорошо устроившимся в жизни, тогда как Гитлер вынужден был снимать квартиру и не мог выбраться из нужды. У него был единственный темно-синий выходной костюм и старая фетровая шляпа, сползавшая на уши. Для Гитлера такое знакомство значило многое, с его помощью он проник и в другие модные гостиные. Тут он пользовался особым расположением у дам почтенного возраста, которые не скрывали своих материнских чувств к этому «господину с чубчиком».

Фрау Брукман, жена влиятельного издателя, и фрау Бехштейн, жена владельца фабрики, выпускавшей рояли, очень симпатизировали Гитлеру и ссужали его деньгами. Так что вождь НСДАП, днем окружавший себя, по выражению Путци, всякими подозрительными личностями, у многих из которых было уголовное прошлое, вечера проводил в гостиных крупной буржуазии, где его принимали с большой сердечностью.

Гитлер, с трудом скрывавший свой комплекс неполноценности и старавшийся отыграться всякого рода экстравагантными чудачествами, здесь вел себя, как примерный ученик. Его отношение к женщинам приобретало порой прямо-таки карикатурный характер. Нередко после ужина в доме какого-нибудь плутократа Гитлер вдруг падал на колени перед хозяйкой и признавался ей в любви. Путци вспоминает, что дважды заставал Гитлера в подобной позе перед своей женой и притворялся, что ничего не замечает. Поймать Гитлера с поличным было делом небезопасным.

Интимная жизнь Гитлера — сплошная загадка. Путци рассказывает, что Геббельс, который был первостатейным сводником, тщетно прибегал ко всевозможным уловкам, чтобы подсунуть Гитлеру любовницу. После свиданий с фюрером женщины бывали разочарованы и на вопрос Ганфштенгля, как прошла встреча, делали выразительное лицо и пожимали плечами. Более же всех переживала, по словам Путци, англичанка Юнити Митфорд (ее сестра Диана была женой вождя английских фашистов Освальда Мосли), фанатичная почитательница фюрера, принимавшая участие во всех съездах НСДАП. Она внушила себе, что станет женой Гитлера, и делала все возможное, чтобы достичь своей цели. Но и она в конце концов отступилась.

Одно время, казалось, Гитлер боготворил Магду Геббельс. Но это была всего лишь игра. Ганфштенгль утверждает, что и роман с Евой Браун, с которой Гитлер познакомился через своего личного фотографа Генриха Гоффмана (Ева работала у него лаборанткой), — мистификация. Свадьба с нею перед самоубийством была задумана «для вечности». Ева Браун, по мнению Ганфштенгля, — несчастная женщина, которую Гитлер держал в заточении в различных своих замках и виллах. В минуту отчаяния и одиночества она как-то призналась Путци: «Как женщине мне от Гитлера нет никакого толку».

А между тем Гитлер любил, любил сильно только одну женщину. Это была весьма странная любовь. Возлюбленной его была, как я уже писал, молоденькая Ангелика Раубаль, дочь его единокровной сестры. Дядюшка попросту терроризировал Гели, как ее называли близкие Гитлера, бил и истязал ее. Загадка ее смерти и по сей день не разгадана до конца. Если в официальном сообщении (в 1931 г.) говорилось, что она погибла случайно, забавляясь револьвером, найденным в столе дяди, то Грегор Штрассер, который первым прибыл в мюнхенскую квартиру Гитлера (сам фюрер находился в предвыборной поездке), констатировал, что это было самоубийство. Мнение Штрассера, однако, не согласовывалось с результатами вскрытия. Были обнаружены следы побоев, перелом пальцев руки, а также подбородка. Но предоставим слово Ганфштенглю:

«В 1937 году разведенная жена единокровного брата Гитлера Алоиса, госпожа Биргид Гитлер, находившаяся в Лондоне, рассказала мне иную версию смерти Гели. 18 сентября 1931 г. в доме Гитлера разразился очередной скандал. Гели заявила, что собирается поехать в Вену; будет учиться там петь. Гитлер пришел в бешенство. Тогда Гели сказала ему правду: она беременна. Ее любовником долгое время был художник из Линца, за которого она собирается выйти замуж. Но это еще не все: этот любовник — еврей… Можно представить себе выражение лица Гитлера. «Оскорбление расы» в собственном доме да к тому же в доме фюрера!» — вот что рассказала Биргид Гитлер.

И Гели должна была исчезнуть. Ребенок не мог появиться на свет. Финал — «самоубийство»… По всей видимости, это дело рук кого-то из охраны Гитлера.

Только благодаря вмешательству баварского министра юстиции Франца Гюртнера, старого гитлеровца (позже в правительстве Гитлера он также стал министром юстиции), дело удалось замять. Гели без излишнего шума похоронили в Вене.

Но вернемся к политическим событиям.

По поводу пресловутого похода НСДАП 9 ноября 1923 г. к Дому героев на площади Одеон в Мюнхене, похода, который возглавили Гитлер и генерал Людендорф, существует множество версий. Согласно одной из них, когда полиция начала стрелять по приближающейся колонне, Гитлер струсил и грохнулся наземь, сломав себе ключицу. По другим сведениям, и Людендорф повалился на землю, как это чуть ли не инстинктивно делает всякий солдат, когда летят пули. Поскольку такие действия полиции и армии оказались неожиданностью, колонна бросилась врассыпную.

Гитлеровская версия выглядела по-иному: Гитлер упал под градом пуль, а жизнь спас ему смельчак Ульрих Граф, который собственным телом прикрыл вождя, сам был тяжело ранен и навсегда потерял здоровье. Людендорф не сбавил шагу, словно пули ему нипочем. Раненый Геринг тоже шел вперед и вперед по телам павших товарищей. Когда Гитлер захватил власть, легенда эта приобрела масштабы едва ли не новой «Песни о нибелунгах».

Как же описывает эти события непосредственный их участник, руководитель службы печати НСДАП Эрнст Ганфштенгль (Путци), в доме которого Гитлер спрятался после путча? По мнению Ганфштенгля, который преотлично знал положение в НСДАП — у него дома велись споры с Гитлером и Герингом, — партия была на грани распада и финансового банкротства. Макс Аманн не мог сладить с кредиторами, а кошелек Ганфштенгля, который поддерживал партию, оказался пуст, поскольку он почти ничего не зарабатывал, живя на проценты от своей части наследства, депонированной в банке. В НСДАП Розенберг и братья Штрассеры расходились во взглядах с Гитлером. В Мюнхене создавались различные военизированные группировки, соперничающие с усиливающейся НСДАП.

Людендорф, правда, с симпатией относился к Гитлеру, но генерал Ганс фон Сект, стоявший во главе рейхсвера, считал «господина с усиками» шутом. И капитан Рем, который во время войны был командиром Гитлера и имел собственные виды на будущее, не хотел подчиняться приказом своего бывшего ефрейтора. Ганфштенгль предчувствовал, что Гитлер не будет сидеть и ждать сложа руки. Хотя численность партии уменьшалась, однако, когда выступал Гитлер, залы были переполнены. Как-то в кафе Ноймайера родился план государственного переворота.

Вечером 8 ноября 1923 г. в пивной «Бюргербройкеллер» должен был состояться митинг сторонников идеи о непослушании Берлину, на котором собирался выступить Густав фон Кар.[6] Гитлер поручил Герингу и его штурмовикам, вооруженным автоматическим оружием, захватить и терроризировать зал. Он хотел застать Кара врасплох. Так и вышло. В суматохе, которая началась, когда штурмовики ворвались в зал, Гитлер поднялся на трибуну и, к удивлению собравшихся, провозгласил национальную революцию. Он никому не разрешил покинуть зал. Штурмовики направили оружие на трибуну и правительственную ложу… А Гитлер «пригласил» Кара, Лоссова и других членов баварского правительства на совещание. Надо было обговорить состав правительства, возглавить которое намеревался Гитлер. Время шло, публика выражала нетерпение, а результатов никаких. Кар и Лоссов на словах соглашались с Гитлером, но старались затянуть дело, дожидаясь, пока подойдут их сторонники, и прежде всего полиция и армия.

И тут Гитлер допустил роковую ошибку. Когда он вышел, чтобы сообщить собравшимся, что его «партнеры» выразили согласие сформировать правительство с ним во главе, Людендорф позволил «собеседникам» Гитлера уйти. Так он потерял заложников. За исключением маленькой группки слепо преданных ему людей, Гитлеру по сути дела не на кого было опереться. Потом он оправдывался тем, что, когда ему пришлось выйти из комнаты, где шло совещание, генерал фон Лоссов сумел убедить Людендорфа, и «под честное слово солдата» заложники смогли покинуть здание. Для Людендорфа не было на свете ничего превыше чести германского офицера. Да к тому же, говорил он, нельзя было держать старика фон Кара в столь некомфортабельной обстановке пивной ночь напролет. Разумеется, заложники Гитлера не вернулись. Ганфштенгль и другие члены НСДАП знали, что Гитлер с треском провалился, тем более что из города стали приходить весьма неприятные вести. На площади Марии видели полицейские кордоны и первые подразделения рейхсвера. Генерал фон Лоссов решил круто расправиться с теми, кто обманом продержал его в пивной под арестом.

Когда Гитлер вернулся к своим приятелям, тщетно дожидавшимся Кара и Лоссова, ему стало ясно, что первый раунд он проиграл. Он потерял заложников, в распоряжении которых находились армия и полиция. Дальнейшее ожидание было пустой тратой времени. Специальный посланец Геринга к Кару вернулся ни с чем, да к тому же пришла весть об аресте двух приспешников Гитлера — Вильгельма Фрика (впоследствии министр внутренних дел «третьего рейха») и Пёнера (один из основателей НСДАП). Вот тогда-то Гитлер и объявил о походе на Мюнхен. О бесславном завершении фашистского путча 1923 года было сказано выше.

И кто знает, не оборвалась ли бы на этом карьера Гитлера, если бы в Берлине повнимательнее следили за тем, что происходит в Баварии, где группировались все консервативные, сепаратистские и милитаристские силы, враждебно настроенные к Веймарской республике. Недостаточно серьезное отношение центрального правительства к обстановке, складывавшейся в Баварии, позволило Гитлеру постепенно воссоздать НСДАП.

В межвоенные годы много и на разный лад рассказывали о том, как Уинстон Черчилль отправился в Мюнхен повидаться с Гитлером. Будущий премьер Великобритании принадлежал тогда к оппозиции в палате общин и проявлял немалый интерес к карьере «коричневого демагога». До встречи, однако, не дошло, хотя Гитлер принял многих видных британских политиков, в том числе бывшего премьера Дэвида Ллойд-Джорджа. Отчет этого английского политика о его беседе с вождем НСДАП открыл впоследствии гитлеровской дипломатии двери даже в королевский дворец Великобритании. Неудачная миссия Черчилля в «коричневый дом» должна была иметь какие-то последствия, раз уж в своих мемуарах, написанных после второй мировой войны, Черчилль решился вернуться к этой теме.

Вот что он написал в первом томе своих воспоминаний, озаглавленном «Надвигающаяся буря», появившемся в Бостоне в 1948 году в издательстве «Хофтен Миффлин К°»:

«Летом 1932 года в связи с моими занятиями историей жизни принца Мальборо (прадед Черчилля. — Авт.) я посетил старые поля сражений на его ратном пути в Голландии и Германии. Наша семейная группа, в которую входил также проф.,[7] путешествовала по следам воинственного принца, по дорогам его славного похода от Нидерландов до самого Дуная, причем Рейн мы пересекли недалеко от Кобленца. Проведя день на полях сражений под Бленхаймом, я отправился в Мюнхен, где задержался почти на неделю.

В гостинице «Регина» некий господин представился одному из членов нашей группы. Это был Ганфштенгль (Путци); он много говорил о фюрере, с которым, по всей видимости, продолжал поддерживать очень близкие отношения. Поскольку он казался интересным и разговорчивым парнем, прекрасно изъясняющимся по-английски, я пригласил его пообедать с нами. Ганфштенгль весьма любопытно рассказывал о деятельности и планах Гитлера. Он производил впечатление завороженного. Вероятно, у него было поручение сблизиться со мной. Он прямо из кожи лез, чтобы произвести на меня как можно лучшее впечатление.

После обеда он сел за фортепьяно. Он сыграл и спел нам несколько песен так превосходно, что доставил нам большое удовольствие. Казалось, он знает все английские мелодии, которые я любил послушать. Ганфштенгль умел держать себя в обществе. Тогда он был, как это теперь называется, любимчиком фюрера. Он заявил мне, что я должен познакомиться с ним, и нет ничего легче, как это (то есть встречу) устроить. Гитлер ежедневно в пять часов заходит сюда в гостиницу и наверняка будет очень рад такой встрече.

У меня тогда не было никаких национальных предубеждений против Гитлера. Я мало что знал о его доктрине, как и о его прошлом, и почти ничего — о его характере. Я больше всего уважаю людей, которые защищают свою страну и после ее поражения, пусть даже они и принадлежат к противоположному лагерю. Гитлер, конечно же, имел право быть германским патриотом, если он того хотел. Я всегда стремился к тому, чтобы Англия, Германия и Франция сдружились. Разговаривая с Ганфштенглем, я мимоходом бросил: «Почему ваш фюрер так рьяно настроен против евреев? Я могу отлично понять, что он выступает против евреев, которые сделали что-нибудь дурное или ведут себя непатриотично; я могу также понять, если против них выступают, когда на том или ином участке они хотят перехватить власть, но какой смысл преследовать людей только за их происхождение?»

Ганфштенгль передал это Гитлеру. Наутро он пришел к обеду, был серьезен и сказал, что из встречи с Гитлером, которую он хотел устроить для меня, ничего не выйдет, ибо Гитлер сегодня днем в гостиницу не придет. После этого я больше не видел Путци, хотя мы еще несколько дней провели в гостинице «Регина». Вот так Гитлер потерял единственный шанс познакомиться со мной. Когда он потом стал всесильным, я получил от него несколько приглашений. К тому времени, однако, столько всего произошло, что приглашений этих я принять не мог».

Это все, что рассказал Уинстон Черчилль в своих записках о межвоенном двадцатилетий.

Откровениям Черчилля посвящает Ганфштенгль в своих мемуарах целую главу. Случай в Мюнхене он возвел в ранг проблемы. Ничего удивительного, если вспомнить, что, бежав от Гитлера (в 1937 г.) в Швейцарию, он, когда началась война, перебрался в Лондон и тут вопреки ссылкам на знакомство с Черчиллем был интернирован как германский подданный. Долгое время Ганфштенгля содержали в плохих условиях, и кто знает, чем закончилось бы это интернирование, если бы его под стражей не выслали в лагерь в Канаде, откуда его вытащил давний приятель по Гарвардскому университету Франклин Д. Рузвельт.

И потому, вспоминая мюнхенский эпизод 1932 года, Эрнст Ганфштенгль свою первую встречу с будущим британским премьером рисует в ином свете. Прежде всего он опровергает утверждение Черчилля о том, будто они случайно встретились в мюнхенской гостинице. Все было обговорено с сыном Черчилля Рандольфом, который работал тогда корреспондентом «Дейли мейл» в Берлине. Определена была и цель свидания: Уинстону хотели дать возможность познакомиться с Гитлером и побеседовать с ним. «Я более чем уверен, — пишет Путци, — что Уинстон Черчилль специально ради этого приехал в Мюнхен, ибо встречу (с Гитлером. — Авт.) в Берлине организовать из-за предвыборной кампании (в рейхстаг. — Авт.) было бы сложно».

И Далее: «Говоря без обиняков, не Гитлер выразил желание познакомиться с Черчиллем, а этот последний выказывал интерес к беседе с руководителем антикоммунистической НСДАП. Желание понятное, если вспомнить об откровенно враждебном отношении Черчилля к коммунизму…»

Ганфштенгль пишет, что о приезде Черчилля в Мюнхен он узнал из телефонного разговора с Рандольфом, как это было условлено еще в Берлине. Путци только утром вернулся из утомительной предвыборной поездки с Гитлером, невыспавшийся и небритый. Рандольф сказал, что они остановились в гостинице «Континенталь» (а не в «Регине», как пишет Черчилль) и что он и семья Черчиллей ждут Ганфштенгля к обеду, надеясь, что, как и было договорено, он приведет с собой Гитлера.

— Я согласился на это с условием, что позвоню еще раз, ибо чувствую себя хуже некуда… — продолжает Путци.

Убедившись, что Гитлер уже в «коричневом доме» Ганфштенгль без доклада зашел в кабинет фюрера.

— Простите, что врываюсь к вам пулей, но весть, с которой я пришел, так лакома, что я хотел бы сразу же, еще с пылу с жару, подать ее вам на стол. Мистер Черчилль-старший, разумеется — мне только что сообщил об этом его сын, — находится в Мюнхене и хочет с вами познакомиться. Меня просили прийти с вами к нему отобедать…

Гитлер листал какие-то бумаги, не скрывая, что он в плохом настроении, и состроил такую мину, будто услышал кошмарную весть.

— Зачем? И какой из этого будет толк? Вы разве не видите, что я теперь занят? Да и о чем вообще мне говорить с этим Черчиллем? К тому же я ведь не знаю английского.

— Но послушайте, — подал голос Путци, — с ним же так легко говорить, скажем, об искусстве, политике, архитектуре, о чем захотите. А для перевода у вас есть я. Черчилль — один из самых влиятельных людей в Англии, и однажды он опять окажется в правительстве. Вы обязательно должны его повидать!

Гитлер, однако, заупрямился. Он привел тысячи оговорок, как всегда, когда опасался, что ему не по плечу беседа с политиком крупного калибра. Он не страшился толпы, но боялся собеседников, до уровня которых не дотягивал. Путци настаивал на своем, особенно ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Черчиллем: «Тогда, может, вы приедете в гостиницу после обеда, когда атмосфера станет попроще и все пойдет как по маслу?»

Но Гитлер не согласился и на это. Он отговорился необходимостью готовить доклад.

Итак, Ганфштенгль отправился на встречу с Черчиллем в одиночестве. Рандольфу он сказал, что, возможно, Гитлер придет после обеда. Соврал он так, на всякий случай, ибо Гитлер был непредсказуем и мог ни с того ни с сего объявиться в гостинице.

Стол был накрыт на десять персон. За ним — леди Клементина, жена Уинстона, их сын, лорд Камроуз, издатель «Дейли телеграф», Сара Черчилль и проф. Линдеманн. Ганфштенгля посадили между супругами Черчилль. Описывая этот обед, Ганфштенгль признает, что Черчилль коснулся вопроса об антисемитизме Гитлера, добавив, что, «может, поначалу он и хорош, да не хорош как привычка».

После обеда Черчилль закурил свою непременную сигару и налил рюмку любимого коньяку. Вот тут-то Черчилль и выдвинул свою идею:

— Мистер Ганфштенгль, что думает ваш шеф о союзе Германии с Францией и Англией? («Его интересовал тогда, — замечает сегодня Путци, — антикоммунистический альянс в Европе».)

— А что будет с Италией? — с подковыркой спросил Ганфштенгль.

— Нет, только не это, — уклонился от прямого ответа Черчилль. — Когда клуб слишком разрастается, он перестает быть клубом. А я полагаю, о таком клубе стоило бы, однако, подумать.

Путци был так ошарашен предложением Черчилля, что, придумав какой-то предлог и извинившись перед собравшимися, позвонил Гитлеру. Он не застал его ни в «коричневом доме», ни на квартире. И никто не знал, где он теперь. Выходя из телефонной будки, раздумывая над тем, где и как отыскать Гитлера, он вдруг увидел его на гостиничной лестнице. В наглухо, по самую шею застегнутом непромокаемом плаще, небритый, Гитлер прощался с каким-то голландцем, сочувствовавшим НСДАП.

— Боже милостивый, — закричал, весь трясясь, Путци, — что вы тут делаете? Вы отклоняете приглашение Черчилля, а теперь вот стоите тут, где Черчилль или его сын могут в любую минуту наткнуться на вас. Они же воспримут это как оскорбление! Может, раз уж так, вы подниметесь в зал, Черчилли в добром расположении духа, это очень подходящий момент…

Несмотря на мольбы и уговоры Ганфштенгля, Гитлер и на сей раз не дал согласия. Он исчез так же молниеносно, как и появился. Ганфштенгль возвратился в гостиную и, как он пишет, был счастлив, что никто не видел небритого Гитлера. Он испытывал чувство благодарности к Рандольфу за то, что тот похвалил его музыкальный талант, и, не заставив долго себя упрашивать, сел за фортепьяно. После двух-трех маршей собственного сочинения, он сыграл несколько шотландских песен. Черчилль стал подпевать ему басом. Шампанское довершило остальное: вечер в гостинице «Континенталь» понравился всем.

Назавтра Гитлер с утра зашел к Ганфштенглю домой. Им предстояло ехать в Нюрнберг на встречу с Юлиусом Штрайхером. Путци рассказал шефу о своей беседе с Черчиллем и передал его предложение насчет западного альянса.

Когда Гитлер пренебрежительно отозвался о возможностях Черчилля, заключает свой рассказ Ганфштенгль, он обратил его внимание на ту роль, которую старый тори играет в парламенте: «Черчилль говорил о вас с большим уважением, хотя со многими вашими взглядами он и не согласен. Прощаясь, он сказал мне: «Жаль, что у вашего шефа не оказалось времени. Передайте, пожалуйста, сердечный привет господину Гитлеру…»».

Многие годы Ганфштенгль ссужал Гитлера деньгами, принимал его у себя в доме, вводил его в круг своих влиятельных друзей. Он был на «ты» с Герингом. А вот Геббельс, издатель прессы НСДАП, Макс Аманн, Юлиус, Штрайхер и Мартин Борман не выносили его и постоянно донимали хорошо одетого, отличавшегося светскими манерами любимчика Гитлера. Путци чувствовал, что по мере того, как возрастает влияние старой гвардии НСДАП и увеличиваются шансы этой партии, его положение становится все труднее. Просто-напросто многим партийным бонзам он мешал, о ком-то знал больше, чем нужно, был посвящен в чьи-то семейные тайны. Однако у Гитлера Путци по-прежнему оставался на хорошем счету. Он официально был утвержден главой пресс-службы руководства НСДАП, ему вменялось в задачу поддерживать отношения с иностранными корреспондентами в Берлине и быть посредником в организации их контактов с Гитлером. Ганфштенгль руководил предвыборной кампанией Гитлера и приглашал журналистов на пресс-конференции в его поезд или самолет. Первым, кто получил интервью у Гитлера в Берлине тотчас после того, как тот пришел к власти, был Сефтон Делмер из «Дейли экспресс». Он же по протекции Путци сопровождал Гитлера в его предвыборной поездке осенью 1932 года. Партия нуждалась в поддержке печати, особенно английской и американской. Обеспечить это мог только Ганфштенгль, у которого были хорошие связи в журналистском мире, особенно с англо-американской прессой.

Какое-то время Ганфштенгля поддерживали Иоахим фон Риббентроп и Рудольф Гесс, а также Гиммлер. Последний был сыном учителя из мюнхенской школы, в которую ходил Путци. Ганфштенгль часто бывал в доме своего школьного учителя. Гиммлер даже предостерегал Ганфштенгля, советуя ему быть осторожным с Геббельсом, не скрывая, что тот завидует успехам Путци. Ганфштенглю с трудом удавалось удерживаться в своей должности, хотя он и подчинялся непосредственно Гитлеру. Но вот когда Ганфштенгль сделал фильм о Хорсте Весселе, Геббельс пустился на все, чтобы его разорить. Он заявил, что картина не слишком радикальна, и распорядился снять ее с экранов. Если бы не Муссолини, которого фильм восхитил и который выпустил его на итальянский экран, рассказывает Ганфштенгль, банкротство было бы неминуемо.

Борьба против всех, утверждает автор воспоминаний, не прекращалась до того самого момента, когда Гитлер взял власть. Гитлер потворствовал такого рода интригам и взаимной неприязни, поскольку так ему было легче руководить партией. Он к тому же хорошо знал, что, когда достигнет своей цели — стать канцлером, можно будет провести генеральную чистку, расправиться также и с теми, кто помог ему победить и прийти к власти.

На все это «грязное болото» Ганфштенгль смотрит глазами человека, глубоко разочарованного неблагодарностью давних приятелей. Вот он и не скупится на злословие.

Если бы не стечение обстоятельств, заставившее его перебраться в Швейцарию, кто знает, не пришлось ли бы Путци предстать перед одним из военных трибуналов в Нюрнберге. А так побегом в 1937 году он создал себе политическое алиби, которое после войны позволило ему не только возвратиться на родину, но и вернуть себе конфискованное состояние и красивую виллу «Хаус Тифланд» в Мюнхене, где вместе с Гитлером он встречал новый, 1933 год. Гитлер записал тогда в семейном альбоме Ганфштенглей: «Первый день нового года. Этот год принадлежит нам. Подтверждаю это письменно».

Вместе с Гитлером был он и в момент передачи власти в Берлине, и тогда, когда штурмовики промаршировали перед зданием рейхсканцелярии на Вильгель-штрассе. Когда Гитлер вернулся от Гинденбурга в «Кайзерхоф»,[8] где его ждала группа сотрудников, там уже образовалась очередь за тепленькими местами.

Когда Геббельс конфисковывал газеты и издательства, а Геринг заграбастывал чужие состояния, когда Рем науськивал штурмовиков против кадровых генералов, а Гиммлер тайно организовывал первые отряды «черных мундиров» (СС), всех их объединяло одно: как избавиться от оппозиции и остаться «хозяином в собственном доме».

Последние страницы мемуаров Ганфштенгля посвящены описанию периода становления «третьего рейха», когда Гитлер стремился отделаться от опеки со стороны как прусских руководителей рейхсвера и промышленных магнатов, так и радикалов из собственной партии.

У Ганфштенгля нет сомнений в том, что рейхстаг поджег Геринг, о чем знали Гитлер и Геббельс. Путци как раз был тогда в Берлине и жил во дворце у Геринга, председателя рейхстага. Поскольку Ганфштенгль подхватил грипп и лежал с высокой температурой, он не смог пойти на прием к Геббельсам, куда заглянул и Гитлер. Ему показалось странным, что, хотя все знали о его болезни, о том, что он не встает с постели, ему то и дело звонили от Геббельсов, настоятельно прося прийти к ним, поскольку Гитлеру хочется послушать его новый марш.

В конце концов он послал адъютанта Гитлера Брюкнера ко всем чертям и только собрался лечь в постель, как вбежала служанка, крича, что горит рейхстаг. Из окон комнаты видно было, что языки пламени уже лижут купол здания. Он сразу же позвонил Геббельсу и буквально заорал в трубку, что горит рейхстаг и что ему надо поговорить с Гитлером. Слова Ганфштенгля были выслушаны с таким спокойствием, будто пожар рейхстага — дело самое обычное. И только позднее Ганфштенгль сообразил, почему так настойчиво добивались того, чтобы он ушел из дворца Геринга, который расположен по соседству с рейхстагом.

Процесс о поджоге рейхстага, признает Путци, скомпрометировал Геринга. Однажды за обеденным столом в рейхсканцелярии возмущенный Геринг обратился к Гитлеру: «Мой фюрер, это же позор, как с нами обращаются эти судебные чиновники». Гитлер ответил: «Все решит время. Эти пожилые господа вскоре заговорят нашим языком, или мы уберем их, а их места займут наши люди. Но пока старик (то есть Гинденбург. — Авт.) жив, ничего сделать не удастся».

Герингу не пришлось долго ждать. Когда в «ночь длинных ножей» Гитлер убивал своих приятелей и ненавистных врагов в Баварии, а Геринг подписывал смертные приговоры в Берлине, Гинденбург, оставленный ближайшими советниками, угасал в своем имении в Нойдеке.

В последний раз Ганфштенгль ездил с Гитлером домой к умирающему президенту. Но Гинденбург не захотел принять Гитлера.

Поскольку Гинденбург умирал долго, Гитлер выехал в Байрейт, где как раз проходил вагнеровский фестиваль. Тут, наконец, он и узнал о кончине старого господина из Нойдека. Он с нетерпением ждал этого известия, поскольку хотел получить доступ к завещанию Гинденбурга, дабы так его подретушировать, чтобы у германского народа создалось впечатление, будто Гитлер еще при жизни покойного фельдмаршала считался его наследником. Но иностранная пресса все разнюхала. Назревал скандал. Поскольку Ганфштенгль добивался от Гитлера разрешения на публикацию завещания за рубежом, между ними произошло первое серьезное столкновение.

Разумеется, Геринг и Геббельс подливали масла в огонь, стремясь наконец-то избавиться от Ганфштенгля, который все еще пользовался у Гитлера значительным влиянием. Когда Гитлер раздраженно ответил Путци: «У вас странные идеи, Ганфштенгль», бывший любимчик понял, что его «коричневому зачумлению» конец.

Кстати, это подтвердил и один из адъютантов Гитлера, которому Ганфштенгль передал какие-то бумаги для канцлера. «К слову хотел бы сообщить вам, что фюрер выразил желание, чтобы в ближайшие две недели вы не навещали его, пока он сам не переменит решения». Две недели растянулись на два года, а затем Путци удрал за границу.

Непосредственный повод этого побега не ясен. Бывший гитлеровский министр промышленности Альберт Шпеер, как и адъютант Гитлера Фриц Видеман, утверждает, что в НСДАП собирались проучить болтливого Ганфштенгля, который иронизировал над качествами летчиков гитлеровского легиона «Кондор», воевавших на стороне Франко против республиканской Испании. И вот якобы Гитлера уговорили приказать Ганфштенглю отправиться в Саламанку и провести переговоры с франкистскими властями по вопросам, связанным с работой немецких журналистов, будто бы вызывавшей нарекания.

Путци это поручение застало врасплох, но и доставило ему несколько приятных минут, так как Гитлер, подумал он, вновь обращается к нему за помощью. Первые сомнения посетили его в ходе подготовки к поездке. Оказалось, что Путци предстояло тотчас же отправиться в путь на боевом самолете и прыгнуть с парашютом в тылах армии Франко с паспортом на чужое имя. О быстром возвращении тоже не было и речи. Ему ничего не разрешалось брать с собой. По словам Шпеера и Видемана, над Ганфштенглем хотели подшутить. Едва взлетев, самолет должен был сесть где-нибудь недалеко от Берлина. Сам Ганфштенгль думает иначе. Его версия такова: «Меня хотели ликвидировать, сбросить на территорию «красных», а затем напечатать сообщение о моей героической смерти».

Ганфштенгль приводит письмо Геринга, в котором тот признает, что это был недостойный поступок, и просит его немедленно вернуться в Германию. Он даже посылал в Швейцарию своего адъютанта полковника Боденшатца, который поначалу обещал «златые горы», а затем грозил репрессиями семье. Ганфштенгль ответил: «Только попробуйте. Я написал все, что знал о вас всех, в том числе и о Гитлере, и положил рукопись в сейф цюрихского банка».

Второе письмо, приводимое в мемуарах Ганфштенгля, относится к 1965 году и написано генералом авиации фон Шёнбеком, которому тогда была поручена «операция Ганфштенгль». Генерал утверждает, что получил от Геринга указание инсценировать полет в Испанию, чтобы в определенный момент вынудить Ганфштенгля прыгнуть с парашютом. Он нимало не сомневался в том, что речь шла об уничтожении бывшего руководителя службы печати Гитлера. Однако последнему удалось улизнуть сначала в Лейпциг, а оттуда ночным поездом через Мюнхен в Цюрих.

Так завершилась гитлеровская одиссея человека, который ввел Гитлера в политическую жизнь Баварии.