Встречи финского маршала с Гитлером

Встречи финского маршала с Гитлером

Видимо Гитлер считал, что важнее всего повлиять на Маннергейма. Это он решил сделать сам при личном общении с финским маршалом после того, как закончится процесс подготовки германским командованием планов боевых действий на предстоящий период 1942 г., предусматривавших начать новое наступление немецкой армии на восточном фронте. Непосредственная подготовка к этому уже развернулась. Считалось важным подключить к наступлению на северном фланге также и Финляндию. План нового наступления летом 1942 г., обсуждавшийся на специальном совещании, которое проводилось в ставке Гитлера, получил окончательное закрепление в подписанной им директиве 5 апреля. Ею предусматривалось, чтобы, «сохраняя положение на центральном участке (на московском направлении — Н.Б.), на севере взять Ленинград и установить связь по суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ».[334] Проведение операции против Ленинграда имелось в виду осуществить после достижения успеха в наступлении на юго-восточном направлении.

Уже в день подписания директивы Гитлер в кругу своих приближенных, отвечая на вопрос о том, что должно произойти с Ленинградом, повторил свой замысел ликвидировать город вообще. При этом он указал, что еще до перехода немецких войск в наступление на ленинградском направлении разрушение Ленинграда путем бомбардировок и артиллерийских обстрелов «должно тоже внести лепту в его уничтожение».[335] Днем ранее уже был предпринят массированный налет на Ленинград с участием свыше 100 немецких бомбардировщиков в сопровождении более двух десятков истребителей. Идя несколькими эшелонами с различных направлений, они пытались нанести неожиданный удар большой разрушительной силы и потопить находившиеся на Неве корабли Балтийского флота.[336]

В указанной выше беседе Гитлер подчеркнул, что с реализацией его замысла относительно Ленинграда «Нева в будущем должна стать границей» между Финляндией и Германией.[337] Совершенно очевидно таким путем имелось в виду оказать должное воздействие на политическое и военное руководство Финляндии, склонив его к принятию решения об активном участии финских войск в операции на ленинградском направлении. О такого рода посуле Гитлера, хорошо было известно в Хельсинки. В военных же кругах Финляндии отношение к будущему Ленинграда, судя по упоминавшейся уже инструкции генерала Эквиста, мало отличалось от планов Гитлера.

Что касалось лично Маннергейма, то он, как и прежде, занимал выжидательную позицию и не выражал готовности к осуществлению наступательных действий финской армии. Это было известно в германской ставке из информации, которая поступила от ее представителя в Миккели генерала Эрфурта. Попытки сблизить Маннергейма с германским командованием путем предложения ему возглавить и немецкие войска на территории Финляндии не дали Гитлеру никакого результата. Маршал уклонился от этого предложения, понимая, что в таком случае оказался бы непосредственно в подчинении немецкой ставки и должен бы был выполнять ее оперативные планы без возражений.

Для германского военного руководства важно было в целях осуществления намеченного директивой от 5 апреля плана наступления на Ленинград привлечь войска финской армии, повлияв каким то образом на Ман-нергейма. Гитлер решил лично сблизиться с маршалом, путем непосредственного общения с ним. Для того имелся и удобный повод. 4 июня Маннергейму исполнилось 75 лет. Именно в тот день Гитлер прибыл самолетом в Финляндию и проследовал в район расположения финской ставки, где в специальном поезде состоялось чествование юбиляра.

Впоследствии Маннергейм писал в своих мемуарах так: «Можно было думать, что действительной целью визита Гитлера являлось заставить нас участвовать в военных усилиях Германии».[338] Такую оценку поездке Гитлера давали и в зарубежной печати стран запада, а также в их дипломатических кругах. Государственный секретарь США Хелл склонен был считать, что в данном случае проявлялось стремление Германии добиться от финнов согласия провести операцию и перерезать северную дорогу, по которой осуществлялось снабжение Советского Союза.[339]

Гитлер избрал, судя по всему, особую тактику поведения во время визита, маневрируя так, чтобы не сложилось впечатление о скрытых целях его встречи с Ман-нергеймом. «В вагоне-салоне, куда они удалились, — писал один из биографов маршала В. Мери, — дабы побеседовать с глазу на глаз, их разговор был тайно записан. Гитлер оживленно разглагольствовал…, Маннергейм лишь вторил собеседнику, время, от времени повторяя какие-то фразы с интонацией, выражавшей изумление или ужас».[340]

О чем же вел речь Гитлер? Как утверждалось в финских источниках, отнюдь не на тему о том, что финская армия должна включиться в осуществление германских планов, касавшихся Ленинграда. Если верить фрагменту материала, воспроизведенному впоследствии со скрытой записи на пленке, Гитлер беседовал о том, как хорошо были вооружены советские войска в 1939 г. во время «зимней войны» и почему Германия не могла начать против СССР войну ранее.[341] Не известно, однако, исчерпывался ли этим состоявшийся разговор. Профессор Маннинен отмечает, например, что гость из Германии разъяснял, когда отмечалось семидесятипятилетие Маннергейма, что Ленинград будет уничтожен «раз и навсегда» и только тогда Финляндия застрахует себя от «давления» со стороны этого города.[342] Согласно же утверждению самого финского главнокомандующего, «за время трехчасового визита Гитлера велись больше не военные, а политические беседы».[343]

Как свидетельствовал Лехмус, Маннергейм не знал о произведенной записи его беседы с Гитлером. Но, когда после войны его уведомили об этом, «маршал немного посетовал».[344] Общеизвестно, что в Финляндии строилось немало догадок о визите Гитлера. Остается и в данном случае предположить, что Гитлер имел в виду, после первой встречи, продолжить тактику постепенного влияния на Маннергейма, но уже теперь в самой Германии. Маршалу было предложено нанести ответный визит в ставку немецкого главнокомандования, причем, не откладывая его.

Поездка Маннергейма в Германию была предпринята на личном самолете Гитлера 27 июня. Маршала сопровождали генерал Туомпо, являвшийся одним из его ближайших помощников в ставке, а также еще четыре офицера. В их числе был и упоминавшийся ранее Лехмус.

Характерна атмосфера, которую создавала в стране финская печать в канун визита маршала в Германию. Самая распространенная в Финляндии газета «Хельсингин Саномат» писала 21 июня: «Мы стоим с нашими товарищами по оружию на общей непоколебимой позиции и прочно верим в окончательную победу».

В Восточной Пруссии на аэродроме у Гольдапа Маннергейма встречал Кейтель, а поблизости от ставки, в Растенбурге — сам Гитлер, которому маршал сразу преподнес подарок — финский автомат «Суоми». Затем в бункере ставки состоялась конфиденциальная беседа с гостем. В ходе нее, вспоминал Маннергейм, «я отчасти ожидал, что он заговорит о старом вопросе — об осуществлении совместной операции против Петербурга и Мурманской дороги — но хозяин удовлетворился желанием обсудить в первую очередь военный потенциал Финляндии». Когда же после этого, в оперативном отделе генерал Йодль сделал обзор об общем положении на фронтах, то Гитлер сообщил о начале в ближайшие дни наступления немецких войск на восточном фронте и, что «запрограммированным является наступление на Петербург».[345] При всем этом якобы не ставился вопрос о привлечении к операции финской армии. Начало указанного наступления предусматривалось поздним летом.[346]

Какие проблемы обсуждались во второй половине дня, когда Маннергейм гостил у Геринга в его охотничьем имении недалеко от ставки, осталось не ясным. Судя по фотографиям, запечатлевшим их обоих у разложенной на столе оперативной карты,[347] внимание было приковано, очевидно, к военным вопросам. Маннергейм, однако, не упоминает ничего об этом в своих мемуарах.

28 июня маршал возвратился в Финляндию. Естественно, необходимо оценить, какое в целом воздействие оказали на него встречи с Гитлером, и внесли ли они перемены в имевшиеся у Маннергейма представления относительно дальнейшего ведения войны против Советского Союза.

Если основываться на эпизоде, который описывает сопровождавший маршала во время визита Лехмус, то ответ можно дать ясный — от сомнений относительно возможности победы Германии Маннергейм определенно пришел к заключению о неотвратимом ее поражении. Лехмус пишет, что в тот же день вечером после возвращения из Германии маршал пригласил его домой к себе в Хельсинки и просил в присутствии министра обороны Вальдена, находившегося в дружеских отношениях с главнокомандующим, рассказать, какое сложилось мнение у него о закончившемся визите и предстоящем летнем наступлении Германии. Лехмус решил тогда откровенно сказать следующее: «После этой поездки и услышанных мною докладов в ставке Гитлера об обстановке, больше не верю в то, что Германия выйдет победителем или достигнет ничейного результата с Советским Союзом, восточный же поход, по-видимому, закончится фиаско для Гитлера». Маннергейм, по свидетельству докладывавшего, отреагировал так: «Действительно исключительно интересно было услышать, что и Вы пришли в данном случае к тому же самому окончательному заключению».[348] Это означало, по мнению Лехмуса, что маршал сделал радикальную переоценку своих взглядов относительно военной ситуации. Для Маннергейма, очевидно, важно было, что разговор состоялся в присутствии Вальдена, с которым, по всей вероятности, уже предварительно происходил соответствующий обмен мнениями.

Маннергейм безотлагательно проинформировал о своих соображениях, касавшихся оценки военно-политической обстановки, президента, узкий крут руководства в правительстве и начальника генерального штаба. Вместе с тем он был категорически против того, чтобы его мнение было доведено до сведения других лиц, в том числе и до командного состава на фронте.[349]

Однако вскоре события на советско-германском фронте стали развиваться совсем не так, как представлялось Маннергейму. Начавшееся в конце июня 1942 г. германское наступление было успешным. Осуществив глубокий прорыв на воронежском и ворошиловградском направлениях немецкие войска в середине июля стали продвигаться к Сталинграду и Кавказу.