Глава 10 От ермоловских зачисток до сталинской депортации

Глава 10

От ермоловских зачисток до сталинской депортации

«В общем и целом Марокко представляет поразительное сходство с нашим Кавказом. История героической борьбы кавказских горцев за независимость и по характеру, и по энергии сопротивления представляет полную аналогию с борьбой марокканских племен. Она же дает ключ к пониманию затяжного характера этой борьбы и причин поражений, понесенных здесь европейским империализмом».

М.В.Фрунзе

«Самый еройский народ. Та й то треба сказать – ...свою ридну землю, свое ридно гнездечко обороняв. Якщо по правде говорыты, то его тут правда була, а не наша».

П.Пономаренко, кубанский казак

Содержание военной истории прошлого составляют не только фронтальные сражения крупных регулярных армий, но и различные по масштабу и интенсивности вооруженные конфликты между странами в ходе колониальной экспансии, политического или силового передела мира, когда в качестве противников развитых стран представали народы, значительно отставшие в темпах и уровне развития, чаще всего даже не имевшие вооруженных сил. Вспомним, как велись и чем завершились войны с индейцами в XVI в. на территории нынешних США, когда коренное население вытеснялось и самым жестоким образом истреблялось. Сильным армиям во все времена не составляло труда сминать организованное сопротивление туземцев в открытых столкновениях. Но стоило последним употребить тактику затягивания войны, распыления своих сил и уклонения от сосредоточенных ударов, перейти к партизанским действиям, как интервенция приобретала непредсказуемый характер, а война превращалась в истребительную.

В большинстве регионов сопротивление, по сути, никогда не прекращалось, переходя от пассивной в активную фазу и обратно. Фактически в течение десятков и сотен лет на огромных пространствах Азии, Африки и Америки шла малая мировая война, в которой каждая из сторон последовательно придерживалась сугубо своего способа ведения военных действий.

Как писали авторы исследования «Армия и внутренние войска в противоповстанческой и противопартизанской борьбе», этот способ всегда оставался неизменным, приобретая разве что черты, обусловленные физико-географическими особенностями местности и национальными традициями, менталитетом народа. Да и сами конфликты, как перманентные очаги, возникали по одним и тем же причинам, сохраняли формы протекания, проходили одни и те же стадии развития, отличаясь лишь характером применяемого оружия, которое, однако, не становилось определяющим фактором влияния на основные параметры вооруженной борьбы. В этом убеждает однотипное развитие конфликтов современности в регионах, где они неоднократно возгорались 100 и более лет назад, – Юго-Восточная Азия, Северо-Западная Африка, противостояние афганцев английским колонизаторам, масштабные партизанские действия крестьянских армий в Мексике, повстанческое движение на Кубе и в Южной Америке и, наконец, Кавказ.

Характерным и объединяющим для конфликтов в этих регионах стало то, что конечный успех освободительной борьбы постепенно вырастал из фактической оккупации территории и ответной эскалации малой войны. И чем полнее осуществлялась оккупация, тем полнокровнее и масштабнее был ответ повстанцев, тем с большей жестокостью действовали завоеватели.

Показательны в этом отношении действия русской армии на Кавказе, длившиеся половину позапрошлого столетия, – Кавказская война (1817 – 1864).

После заключения с Персией в 1813 г. Гюлистанского трактата, по которому к России были присоединены западные прикаспийские владения Персии, Россия распространила свою власть на территорию Закавказья, значительно удаленную от нее и отделенную труднопроходимым хребтом Главного Кавказа. Возник вопрос об установлении нормальных отношений. Начали разрабатывать дорогу через Дарьял, получившую название Военно-Грузинской. Первый раз русские, в числе 400 человек, прошли Дарьяльское ущелье в 1769 г.; затем той же дорогой они пользовались в 1770, 1784, 1795 и 1799 гг. Установилось сообщение, не обеспеченное, однако, от нападения горских народов. С 1819 г. началась борьба, продолжавшаяся почти 50 лет и постоянно сопровождавшаяся внешней агрессией.

В 1826 г. Персия без объявления войны вторглась в пределы Грузии. Ряд побед над персами, одержанных нашими войсками под предводительством Паскевича, привел к заключению Туркманчайского трактата, по которому Россия приобрела Эриванское и Нахичеванское ханства, река Аракс стала пограничной. Едва окончилась эта война, началась турецкая. В 1828 г. русскими войсками были взяты Карс, Ахалцых, Баязет, Поти и другие крепости, а в 1829 г. – Эрзерум. По Адрианопольскому миру к России отошли Анапа, Ахалцых, Ахалкалаки; граница была проведена по Западному Арпачаю – от его верховьев по ряду хребтов до Аджарских гор и берега Черного моря.

И все это время продолжалась война с горцами. С 1846 г. она велась с большей систематичностью, чем в предшествующий период, но не привела ко времени Крымской кампании к покорению Россией так называемых «вольных» обществ – племен. Вместе с тем шло и мирное административно-экономическое развитие края.

Роль России в этой войне парадоксальна, писали авторы монографии «Кавказская война» М.М.Блиев и В.В.Дегоев. С одной стороны, она, стимулируя экономическую жизнь горских обществ, вызывала в них глубокие социальные сдвиги, с другой – олицетворяла собой «образ врага».

Накануне Кавказской войны Россия имела внушительные успехи на Кавказе. Еще в конце XVIII в. она значительно продвинулась в экономическом и политическом освоении Предкавказья: была создана Кавказская военная линия, активно внедрялись управленческие учреждения, набирали темпы колонизация и хозяйственное освоение края. По-прежнему вне сферы влияния России, по существу, оставался Большой Кавказ – основной район, где, набирая силу, развивалась набеговая система горцев. В результате между Закавказьем, окончательное присоединение которого становилось делом будущего, и Предкавказьем, включая равнинные районы Северного Кавказа, образовался барьер, сковывавший действия России.

Речь шла не только о вопросах экономического и административного обустройства. Кавказ раздирали межэтнические, социальные и межрелигиозные противоречия, которые обострялись благодаря подстрекательству Турции и Ирана. Устранить их простым решением было невозможно. Горцы, привыкшие жить по своим обычаям, весьма негативно реагировали на попытки навязать им российские законы. В силу этого на Северном Кавказе стало быстро расти недовольство. Особенно возмущали горцев запреты на набеги (в то время род обычного промысла в горах). Весь этот край относился к разряду «неспокойных», где предстояло решать немало военно-политических задач.

К моменту назначения А.П.Ермолова главнокомандующим Грузией (1816 г.) Северный Кавказ представлял собой следующую картину: неспокойны были Осетия и Кабарда, совершались набеги из Чечни, Дагестана, горных районов Северо-Западного Кавказа. К тому же турки занимали весь берег Черного моря до Кубани.

Эту обстановку в российских правительственных кругах объясняли по-разному. Одни понимали все это как следствие длительных русско-иранской и русско-турецкой войн, отвлекших военные силы России в Закавказье. Другие указывали на нерешительность российских властей и предлагали перейти от политики подкупов и заигрывания с горскими народами к новой программе. Прежние мирные способы решения проблем предлагали заменить военно-политическими, карательными. Именно это имея в виду, российское правительство направило на Кавказ инициативного политика, опытного военачальника, способного не только сформулировать конкретную программу действий, но и реализовать ее. Герой Отечественной войны 1812 г., честолюбивый, популярный в русской армии генерал Ермолов вполне отвечал видам правительства Александра I.

Нарушая традиционную оценку Ермолова, при создании политического портрета которого в основном используются всего две краски – черная и белая, – авторы вышеназванной монографии отмечают, что на Кавказ прибыл европейски образованный генерал, увлекавшийся просветительской философией XVIII в., сочувствовавший движению декабристов. Либеральствовавший под впечатлением от западного общественно-политического движения конца XVIII – начала XIX в., Ермолов в кавказский период предстает перед нами сложной личностью. И дело не только в его бесспорной незаурядности. «Усмиритель» и «устроитель» Кавказа за время службы в Тифлисе приобрел немало новых профессиональных и личностных качеств. Пытаясь создать «новый Кавказ», Ермолов не заметил, как Кавказ создал «нового Ермолова». Неординарный военачальник, полный великодержавных амбиций, взявший на себя смелость остановить наступательное развитие «вольных» обществ Кавказа, столкнувшись с неординарной общественной жизнью горцев, то с восточной жестокостью предпринимал карательные экспедиции против них, то на уровне европейской дипломатии предлагал переговоры о дружбе.

Период покорения Кавказа с 1817 по 1830 г. по имени главного героя называют ермоловским. Ставя крупные для судеб народов Кавказа проблемы, Ермолов видел универсальное средство их решения в насилии. «Бунтующие селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня... нищета крайняя будет их казнью»; «Итак, по открытии, где прошла партия, исследуется, точно ли защищались жители и были со стороны их убитые в сражении или они пропустили мошенников, не защищаясь; в сем последнем случае деревня истребляется, жен и детей вырезывают» – таковы первые записи, сделанные главнокомандующим на Кавказе.

Нельзя, однако, думать, будто Ермолов вынашивал идеи геноцида. Для этого, разумеется, ни у главнокомандующего, ни у его правительства не было ни практических, ни идеологических резонов. Речь здесь должна идти о жестоких «правилах» ведения войны, с помощью которых Ермолов думал не только достигнуть своих целей, но и принести мир народам, раздираемым междоусобицей. Более полутора лет главнокомандующий потратил на дипломатическую работу в Иране, изучение кавказских дел и разработку программы своей военно-политической деятельности. Успев за это время предпринять ряд военных акций на Центральном Кавказе, он заодно сумел зарекомендовать себя у горцев человеком, вполне импонирующим их суровому нраву. Между Ермоловым и горцами установились своеобразные правила «игры», то, что сегодня относят к области моделирования социального поведения, называемого теорией игр. По одной из дилемм этой теории, чем хуже каждая из сторон думает о другой, тем скорее обе они примут стратегию обмана. При этом, если выбирать из худших исходов наилучший, то надо обманывать противника. Однако следует учитывать, что если бы обе стороны сотрудничали, то обе они были бы в большем выигрыше, нежели в случае взаимного обмана. В этом и заключалась дилемма выбора, а весы попеременно склонялись то в одну, то в другую сторону.

Весной 1818 г. в рапорте Александру I Ермоловым были сформулированы основные положения программы военно-экономической блокады Северо-Восточного Кавказа, предусматривавшие, в частности, перенесение Кавказской военной линии значительно южнее, к границам Дагестана и Центрального Кавказа, «занятие земли, лежащей по правому берегу Терека». Ермолов имел в виду «не одну необходимость оградить себя от нападений и хищничеств», но и захват выгодных в военно-стратегическом отношении пунктов для будущих наступательных действий. Подразумевалось и другое. Полагая, что в свое время российская администрация, разрешив горцам, в первую очередь чеченцам, выселяться с гор на равнину, допустила серьезный военно-политический просчет, Ермолов решил поправить эту «ошибку». Он планировал овладеть всем правым берегом Терека, расположив здесь казачьи полки и кочующих караногайцев, «богатых скотоводством и полезных государству». По мысли Ермолова, российскому правительству следовало занять равнинные районы Центрального Кавказа значительно раньше, еще накануне присоединения Грузии к России, поскольку лишь военный контроль над этими территориями мог принести относительную безопасность русским интересам в Закавказье. При этом Ермолов, как профессиональный военный, больше учитывал военно-стратегические аспекты. В тени оставалась проблема выбора верной политики в отношении не только народов, присоединенных к России, но и горцев Большого Кавказа, все еще не расставшихся с мыслью о своей автономности.

В напряженной обстановке, какую застал на Кавказе Ермолов, он как будто действовал логично. Однако, исправляя «ошибки» предшественников, главнокомандующий с каждым новым шагом все более отдалялся от коренных социальных интересов горцев, ставя их в оппозицию и к себе лично, и к России. В программе Ермолова непродуманной, отмечают историки, являлась особенно та ее часть, где он рассматривал будущее устройство Чечни. Назвав своих предшественников по управлению чеченцами «равнодушными начальниками» и отвергая их опыт, главнокомандующий выдвигал идею переселения чеченцев из равнинных районов в горы и создания вдоль всей предгорной полосы укрепленной линии для постоянного контроля над Чечней. Ермолов сообщал Александру I, что чеченцы «сильнейший» и «опаснейший» народ, «они посмеиваются легковерию нашему к ручательствам их и к клятвам, и мы не перестаем верить тем, у кого нет ничего священного в мире».

Историки полагают, что решение депортировать чеченцев – одна из самых крупных ошибок, совершенных главнокомандующим на Кавказе в период перехода от скотоводческой экономики к земледельческой, разложения родовых отношений и складывания феодальных. Решив расположить по Тереку, от устья Сунжи и до Кизляра, казачьи поселения и русскую крепость, Ермолов не только думал о своей основной задаче – создании кордона между Чечней и сопредельными ей районами, но и надеялся на экономический подъем края.

Такова была самая общая установка, которой придерживался главнокомандующий в отношении Чечни, начиная с первых военно-административных шагов и до окончания военной службы на Кавказе. Ермолов верил, что, «лишаясь земли, удобной для возделывания, и пастбищных мест... чеченцы будут стеснены в ущелиях Засунженских гор, а русские селения, расположенныя по граничной черте, будут уже за цепью крепостей в безопасности и чеченцы не осмелятся делать набеги в местах открытых, на большом расстоянии позади крепостей».

В 1820 – начале 1821 гг. действия российского командования в Дагестане сводились в основном к контролю за соблюдением блокадной системы. К этому времени оно фактически уже добилось того, что горцы лишились возможности совершать сколько-нибудь значительные вооруженные набеги на русские города и грузинские провинции. Расширилась зона, в пределах которой они не имели права ни перемещаться, ни вести торговлю. К 1820 г. российское командование рассматривало положение в Дагестане как вполне контролируемое. Полностью была блокирована «дикая и крамольная Авария», «гроза Закавказья», как ее называл Н.А.Волконский.

Военно-экономическая и политическая блокада Дагестана обеспечивалась надежным контингентом войск. В 1819 г., как о том просил Ермолов, Александр I направил на Кавказ еще несколько егерских полков. По мнению Волконского, к 1820 г. Ермолов создал в Дагестане ситуацию, которой не было после него «десятки лет»; край был настолько «умиротворен», что главнокомандующему там «нечего было больше делать». Подобная оценка вполне справедлива применительно лишь к одной «сфере» деятельности Ермолова – блокаде.

Активность Ермолова вызвала ответную реакцию горских народов. От партизанской войны они стали переходить к организованным выступлениям. В 1819 г. почти все правители Дагестана объединились на борьбу с войском генерала А.Пестеля, любившего подкреплять свои распоряжения угрозой: «А то прикажу повесить!» В 1823 г. кабардинские князья в отместку за выселение аулов между реками Малкой и Кубанью разорили селение Круглолеское, в 1825 г. – станицу Солдатскую. В 1824 г. в Чечне поднял восстание Бейбулат Таймазов, служивший до этого в царской армии. Именно с восстания Таймазова борьба против русского владычества на Кавказе получила свое религиозно-идеологическое обоснование – «мюридизм», о чем речь пойдет ниже.

Накануне проведения военно-политических мероприятий, предусмотренных планом покорения Чечни, Ермолов обрел уверенность, жесткость и перешел к ультимативным распоряжениям. В одном из «обвещений» муллам, старшинам и почетным людям Чечни он заявил, что если население Чечни не будет совершать «воровство», «грабежи» и «смертоубийства», то они могут рассчитывать на «покой», «богатства» и «счастье». «В противном случае, – грозил главнокомандующий, – за всякое с вашей стороны буйство, за всякое воровство, грабеж и смертоубийство аманаты будут отвечать головою». Когда писалось это «обвещение», Ермолов все еще продолжал скрывать свои широкомасштабные планы в Чечне, поэтому его жесткий тон не исключал призывов мирно заниматься скотоводством и хлебопашеством.

Нельзя думать, будто Ермолов, готовясь к военным акциям против Чечни, во что бы то ни стало стремился к вооруженным конфликтам. Напротив, он не исключал возможности реализовать план относительно мирными средствами. Ермолов был вполне искренен, когда писал императору о своей надежде установить военно-экономическую блокаду без кровопролития. С его точки зрения, такое было возможно при одном условии – введении в Чечне российского военно-административного управления, способного держать население в повиновении, не давая ему участвовать в набегах и грабежах.

До конца своей службы Ермолов оставался в убеждении, что его деятельность на Кавказе «благородна» – России она принесет новых «верноподданных», а «верноподданным» – мирную жизнь. Во имя этой «патриотической» задачи Ермолов и допускал необходимость насилия. Его действия в Чечне исполнены противоречивости, драматической несогласованности с логикой военачальника, разумом цивилизованного человека. Внешне казалось: блокада в Чечне стяжает ему новую боевую славу. Однако именно здесь он впервые почувствует бессмысленность своих усилий. Правда, это произойдет много позже, перед тем как новый император отзовет его в Петербург.

Уже в 1818 г. Ермолов приступил к своей «переселенческой» политике в Чечне. Обращаясь к населению, на подвластных землях которого поселились чеченцы, он приказал их «немедленно и без всяких отговорок выгнать и препроводить в Чечню». Могли остаться лишь те из них, кто был известен своим «трудолюбием и спокойною жизнью». На них составлялись списки, которые утверждались на собрании андреевских, аксаевских и костековских владельцев. Если обнаруживалось, что кто-то из включенных в список принял участие в набеге, ответственность нес владелец. И «боже избави того, кто посмеет ослушаться», – грозил Ермолов.

Российское командование, непосредственно занимавшееся организацией блокады, разрабатывало предложения, принимавшие у главнокомандующего вид жестких решений. Особенно сурово преследовались участники набегов. Если устанавливалось, что чеченец принял участие в набеге, то село, где он проживал, обязывалось выдать его вместе с семьей, в противном случае все село предавалось огню. Жестокой каре подвергались «охотники» на казаков, русских людей, солдат, офицеров. «Начальнику войск, по Тереку расположенных», вменялось в обязанность, не задумываясь над средствами, всячески вести борьбу с подобным занятием.

Пытаясь сорвать строительство укреппостов, «чеченцы производили беспрестанныя нападения на передовые посты, и нередко в ночное время приближались к самому лагерю» главнокомандующего. Это вынудило Ермолова вызвать на подмогу один батальон Кабардинского пехотного полка и несколько казачьих команд, перекрывших в ряде мест переправы через Сунжу и лишивших чеченцев возможности перехода в районы расположения русских войск.

В 1821 г. Ермолов в основном контролировал положение в Чечне, хотя до полного ее покорения было еще далеко. Главнокомандующему удалось не только ослабить массовый характер набеговой системы, но и привлечь к борьбе против нее самих чеченцев. В одной из записок, присланных полковнику Грекову по поводу положения в Чечне, Ермолов распорядился: «В поощрение чеченцев к доброму служению, которое они в продолжении двух лет оказывают, вы объявите прощение по 1819 год всем виновным в воровстве или других шалостях, кроме смертоубийства». По свидетельству Ф. фон Климана, после карательных мер, проведенных российским командованием в Чечне, жившие на правом берегу Терека чеченцы под именем «мирных» не только прекратили набеги, но и не раз выдавали их участников.

Вместе с тем Ермолов не исключал отправки в глубь Чечни карательной экспедиции. Этот вопрос он оставлял на усмотрение полковника Грекова, занимавшегося военно-оперативной деятельностью в Чечне. Главнокомандующий пояснял, что экспедиция, заставляющая «непокорствующих» укрывать своих жен, детей и имущество в лесах в зимнее время, «истолкует» «им выгоду повиновения, а чеченцы, послушные нам, почувствуют разность с ними своего положения и получат к нам более доверенности».

Форсированные действия российского командования в 1821 г. значительно приблизили покорение Чечни. Греков даже считал возможным назначение в Чечню российского пристава для осуществления административного управления. Подобный шаг, однако, Ермолову казался преждевременным, поскольку чеченцы «едва начинают понимать обязанность повиновения и весьма легко оную нарушают».

Историки Кавказской войны и биографы Ермолова давно обратили внимание на необычный разрыв между сугубо военными мероприятиями этого незаурядного военачальника, призванными служить делу покорения горцев, и «гражданским бытом». Без учета внутренней организации чеченской жизни военно-экономическая блокада являлась, по меньшей мере, вооруженным вторжением. И как реакция на нее – оставленные Ермоловым оккупационные гарнизоны, коммуникационные пути и хозяйственно-бытовые объекты, а также административные органы притягивали к себе рыскавшие повсюду шайки, которые действовали тем успешней, чем мельче и подвижней они были.

Примечательно, что война на Кавказе дала значительный опыт боевого взаимодействия армии с казацкими формированиями, которые в условиях России XIX в. можно рассматривать как разновидность внутренних войск. Так, наибольшей эффективностью отличались мобильные рейдовые действия сводных отрядов из линейной пехоты и казаков, в которых сочетались лучшие качества регулярности и иррегулярности. А в особо сложной, неясной обстановке применялись только казацкие отряды, делом доказавшие, что лучшего средства для ведения такой войны нет.

Вот как проводились «зачистки» немирных чеченских сел в XIX в. Читаем об этом в записках самого Ермолова:

«...Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предложил выгнать их с земель Аксаевских, которые занимали они, сначала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли. При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.

В сем намерении приказал я (...) генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и, буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты и дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.

Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, ибо кроме офицеров простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания».

В июле 1825 г. в селении Герзель-аул в ходе встречи с советом старейшин были убиты генерал-лейтенант Лисаневич – командующий войсками Кавказской линии и генерал-майор Греков – первый комендант крепости Грозной. Обоих генералов в припадке гнева кинжалом зарезал чеченский мулла в ответ на то, что они называли почтенных старейшин непотребными словами. Реакция русских была незамедлительной. Из 318 старейшин, принимавших участие в той встрече, из Герзель-аула живым не ушел ни один. Чечня ответила всеобщим мятежом. Особого размаха противодействие русской армии достигло к зиме.

И все же Кавказская война, утверждают историки, разразилась позже, а не в годы организации Ермоловым жестокой блокады, когда русские отряды то и дело вступали на вольные черкесские земли. В годы ермоловской блокады горцы имели все для оказания русским сопротивления, но не имели идеологической предпосылки, которая могла бы их объединить и призвать к войне. Такой идеологической предпосылкой стал мюридизм, стержневой идеей которого был джихад, или, по-кавказски, газават (война с неверными). Настольной книгой мюридам служила арабская «Футух аль-Ваххабийа» («Ваххабитские откровения»).

Мюридизм перекочевал на Кавказ с Ближнего Востока, политика России на Кавказе становилась лишь одним из факторов, генерирующих идеологию мюридизма, что разительно напоминает события конца XX – начала XXI в.

Идея газавата стала одним из основных политических лозунгов мюридов. «Рай есть под тенью шашки, убитый в войне против неверных есть живой, и будет он жить в раю, а кто будет бежать – тот есть ничтожный человек, и будущая его жизнь есть ад. Мюрид должен беспрекословно повиноваться своему религиозному наставнику «мюршиду», быть готовым по его приказу пожертвовать имуществом, семьей, жизнью. Лишь религиозный закон правит людьми – все правоверные равны перед Богом. Не может быть чьих-то рабов или подданных, тем более рабов или подданных неправоверных», – учил известнейший проповедник мюридизма Мухаммед Ярагский.

Под лозунгами мюридизма стала разворачиваться не только борьба против русского наступления, но и война свободных горцев против собственных правителей. С 1828 г. во главе этого движения стал аварец Гази-Мухаммед, получивший от Мухаммеда Ярагского звание имама Чечни и Дагестана, то есть духовного лидера мюридов. В 1831 – 1832 гг. Гази-Мухаммед одержал несколько важных побед, он осаждал древний Дербент, крепости Грозная и Внезапная, совершал набеги на Кизляр и Владикавказ и погиб в бою.

На Северо-Восточном Кавказе главная борьба развернулась на Черноморском побережье. Тогда это была дикая береговая линия от Анапы до границы с Турцией. Сменивший неугодного Николаю I Ермолова генерал И.Ф.Паскевич ревностно принялся выполнять приказ императора: «Усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных». В 1830 г. Паскевич вознамерился проложить по побережью Черного моря линию сухопутного сообщения, надеясь справиться с этой задачей за год отрядом в 2500 человек при 8 орудиях. На самом деле на это ушло 34 года. С боями пришлось продвигаться сразу за Сухуми.

Единственными завоеваниями отряда стали Пицунда и Гагра, считавшиеся воротами в Абхазию, через которые горцы совершали набеги. Горцам начали помогать турки и англичане, доставлявшие морем оружие, боеприпасы и продовольствие. Тогда в действие активно вступил русский Черноморский флот. В устьях рек высаживались десанты, и под прикрытием корабельной артиллерии строились укрепления. 17 фортов на протяжении 500 км образовали Черноморскую береговую линию. Эти укрепления еще больше настроили горцев против русских: гарнизонные начальники запрещали крестьянам пользоваться зимними пастбищами, расположенными на побережье, и общаться с приплывавшими купцами. Жившие в этих местах джигеты, убыхи, шапсуги и натухайцы блокировали эти форты так, что заготовка сена и дров, поездка за водой к роднику становились боевыми операциями с перестрелками или даже рукопашными схватками.

Писатель и декабрист А.Бестужев-Марлинский, служивший в Сухуми, Гагре и Пицунде, писал, что пули горцев с окрестных скал «бьют людей даже на койках», что солдаты часто, «говоря их языком, отыскивают в каше черкесские пули».

В 1830 г., в то время как мюриды вербовали в свои ряды все новых и новых сторонников, вооружались и создавали первые боевые отряды, вышел высочайший рескрипт, предписывающий устроить на Кавказе амнистию «по случаю благополучно оконченных войн с Персией и Турцией». В нем говорилось: «...Всех вообще, без суда сосланных из сего края в Сибирь и другие места за измену и неблагонамеренность, возвратить на прежнее жительство и вместе со всемилостивейшим прощением возвратить им отобранные у них имения. Имения, поступившие в казну после бежавших за границу, казненных или умерших в ссылке, возвратить их наследникам...»

Планировалось, что амнистия будет служить делу мира и согласия и покажет горцам, что с кровавой ермоловщиной покончено навсегда. А вместо этого толпы амнистированных тут же влились в ряды мюридов, и вскоре общими усилиями они уже штурмовали крепости Кизляр, Грозную, Внезапную, Бурную, в осаде был Владикавказ, и прервалось движение по Военно-Грузинской дороге. Невероятными усилиями удалось оттеснить мюридов обратно в горы, при этом соотношение потерь русских и горцев было в ходе тех боев тридцать к одному. Многотысячное население Кизляра мюриды вырезали полностью...

В истории Кавказской войны 1831 г. знаменателен расширением ее фронта и появлением нового – внешнего – политического стимулятора. Проведенная тогда весенне-летняя кампания вызвала острую военную конфронтацию горцев с Россией. На это обратили внимание как на Кавказе, так и далеко за рубежом. Вмешательство других стран в войну с самого начала приняло вид «моральной поддержки».

Позднее, в 50-е годы, интерес представляет деятельность английской и турецкой дипломатии, направленной на то, чтобы затянуть Кавказскую войну. При этом большие надежды возлагались на иностранных агентов на Кавказе. Англии для этого удалось использовать польских и венгерских эмигрантов, которые надеялись, что впоследствии она поможет восстановить им независимость Польши и Венгрии. К тому же после подавления польского восстания на Кавказ было переселено около 30 тысяч поляков, третья часть которых активно помогала горцам. Теперь и простому обывателю становится понятно, почему в Варшаве в наши дни появилась улица имени Джохара Дудаева, различные чеченские центры...

В 1831 г. Паскевича отправляют на подавление очередного польского восстания. Новым наместником на Кавказе на 6 лет становится барон Розен. В 1832 г. он предпринимает поход в Дагестан. Тогда при обороне родного селения Гимры погиб первый предводитель мюридов Кази-мулла. Но его место заступил новый имам, Гамзат-бек.

Но вскоре Гамзат-бек стал жертвой заговора. В аварском селе Хунзах прямо в мечети, во время молитвы, его убил молодой горец по имени Хаджи-Мурат. Движение мюридов оказалось обезглавленным. Горцы стали спешно искать себе нового вождя, а Хаджи-Мурат получил от русских крупное денежное вознаграждение и стал командовать местной милицией.

Все это было обычной для Кавказа игрой на клановых и кровных распрях горцев. Делая ставку то на одного местного разбойника (боевика), то на другого, царское командование добивалось каких-то частных успехов, но со временем они неизменно оборачивались провалом. Хаджи-Мурат вскоре сбежит от русских и станет одним из главных предводителей кавказского газавата.

В 1834 г. новым имамом Дагестана стал Шамиль. В течение 25 лет он был главным политическим и военным деятелем, действия которого на волнах общественно-экономических и политических процессов предопределяли ход Кавказской войны.

Русское военное начальство, ответственное за безопасность Кахетии, не имело достаточных сил для эффективной защиты от набегов, не говоря уже о наступательных операциях. Когда за отсутствием других средств отомстить горцам задерживались стада баранов, то от «пострадавших» немедленно являлись к русским войскам горские делегации с уверениями в преданности России и непричастности к разбоям, в которых были повинны якобы другие.

Отражение набегов было делом трудным и зачастую малоэффективным. Редко удавалось предугадать их направление, производились они с необычайной стремительностью, преследование горцев с их очень выносливыми, быстроходными лошадьми не раз оказывалось безнадежным занятием. В начале 30-х годов начальник Кавказской линии генерал Вельяминов пессимистично оценивал перспективы борьбы с этой искусной системой. «В продолжении службы моей на Кавказе, – писал он, – не один раз усиливался я придумать верное средство к отражению сих набегов – и должен признаться, что не нахожу удовлетворительного к тому способа... Сей образ войны, если можно назвать это войною, дает все выгоды нападающим, оставляя все неудобства в удел обороняющимся».

Между тем в дагестанских и чеченских селах Шамиль ввел среди горцев обязательную воинскую повинность и стал создавать уже не ополчение, а регулярную армию. Он планомерно истреблял военных приставов, изгонял пророссийски настроенных дагестанских ханов и на месте их владений создавал наибства как административные единицы будущего государства.

Летом 1839 г. в поход на Шамиля был отправлен карательный отряд под командованием генерала Граббе. Целью экспедиции была крепость Ахульго – резиденция Шамиля. С тяжелыми боями Граббе пробивался к Аварии. 13 тысяч человек пехоты, казачьи конные сотни, артиллерия, 45 формирований милиционеров под водительством обиженных Шамилем ханов. Поход к Ахульго длился целый месяц. Горцы атаковали русские войска в ходе движения навстречу силам имама. На каждом шагу войска натыкались на засады и секреты, испытывая на себе враждебность местного населения.

У селений Буртунай и Аргуани Граббе нанес поражения Шамилю, вынудив его отступить к Ахульго и запереться в крепости. Началась 80-дневная осада.

В обстановке, становившейся для Шамиля все более безнадежной, он предложил переговоры. Но Граббе выдвинул следующие условия капитуляции: 1) имам отдает своего сына аманатом, 2) Шамиль и его мюриды сдаются русскому правительству, которое гарантирует им жизнь, неприкосновенность имущества и семей, назначает им место жительства и содержание, 3) находящееся в крепости оружие сдается, 4) оба Ахульго (старый и новый) объявляются на вечные времена землею Императора Всероссийского, где горцы не могут селиться без дозволения русских властей.

Поначалу Шамиль не принял этот ультиматум, но после того, как 17 августа Граббе приступил к штурму Ахульго, он выбросил белый флаг, выдав в заложники своего сына Джемалэддина, и попросил перемирия для продолжения переговоров. 18 августа состоялась встреча Шамиля с генералом Пулло. Все старания русского парламентера убедить противника оказались бесплодными. Имам не соглашался на второе, третье и четвертое условия, требуя, чтобы ему предоставили возможность беспрепятственно покинуть Ахульго вместе с мюридами.

19 августа он направил Граббе два послания. Шамиль писал о своем чистосердечном раскаянии и совершенной преданности России, просил верить ему, обещал усердно служить интересам Российского Императора, подданным которого он себя отныне считает. Апеллируя к великодушию русских, имам умолял о месячной отсрочке для выполнения ультиматума. На самом деле Шамиль не был намерен уступать и в надежде продержаться до скорого наступления дождливой и холодной осени лишь затягивал время, чтобы использовать его для передышки и работ по восстановлению оборонительных заграждений в Ахульго.

Понимая это, Граббе отдал приказ о новом штурме. К 29 августа 1839 г. с большими потерями для обеих сторон крепость была взята, но Шамиля нигде не нашли. Как вскоре выяснилось, ему с семьей и несколькими мюридами чудом удалось прорваться сквозь линию блокады и бежать. В ходе штурма было убито 1200 мюридов, 900 захвачено в плен.

В рамках программы широких и энергичных административно-усмирительных мероприятий, проводимых после Ахульго, Граббе поручил генералу Пулло «навести порядок» в Чечне. Рьяно принявшийся за это дело Пулло вознамерился для начала отнять у горцев оружие, являвшее для них все: неразлучную боевую принадлежность и главное «средство производства», знак силы, достоинства и общественного статуса, непременную часть мужского костюма и украшение жилища, предмет культа, можно сказать – целую жизненную философию. Чеченцев лишали возможности заниматься набегами. Вдобавок пронесся слух, будто их хотят обложить налоговой и рекрутской повинностью. Все это резко обострило обстановку и послужило толчком к быстрому возрождению влияния Шамиля. В начале 1840 г. имама, скрывавшегося в северодагестанских аулах, разыскали чеченские посланцы и предложили ему стать во главе их народа. За считанные месяцы взамен потерянной 10-тысячной армии он собрал новую, 20-тысячную. Столицей имамата на этот раз стало высокогорное село Дарго, а сам Шамиль был произведен в повелители правоверных и великие имамы Чечни и Дагестана.

По приказу имама с лета 1840 до весны 1841 г. горцы производили грабежи на обширном пространстве. Шамиль при возможности старался уклоняться от встреч с русским противником, ибо они всегда чреваты поражением или, по крайней мере, ощутимыми людскими потерями и моральным уроном.

Оставаясь глубоко социальным явлением, Кавказская война, особенно с вовлечением в нее Чечни, внешне постепенно приобретает форму партизанской войны. К 1839 г. боевые потери русских на Кавказе составляли более 30 тысяч человек, в то время как умерших от эпидемий было уже более 100 тысяч.

В 40-е годы горцы достигли наибольших успехов в борьбе за независимость. У Шамиля появился замечательный военный специалист из Египта – Гаджи-Юсуф. Он помог организовать постоянное войско, разбитое, как учили арабские книги о военном искусстве, на десятки и сотни, помог вести переписку с турецким султаном, обещавшим поддержку. У Шамиля отливали пушки, которые не разваливались при стрельбе. Русские войска совершали карательные экспедиции – с виду успешные, но совершенно бесполезные: горцы расходились и снова собирались для борьбы. На Черноморском побережье пали 4 русских укрепления. Черноморская береговая линия состояла из 17 мелких укреплений – Николаевское, Михайловское, Лазаревское и др. Это была цепь наспех сколоченных прибрежных фортов с гарнизонами по 200-300 человек. По идее, линия должна была стать преградой в торговле горцев с турками: туда везли на продажу рабов, оттуда – оружие. На деле же вышло, что этим строительством Россия сама открыла против себя второй фронт.

Из показаний выкупленного из плена казака Василия Корнеенко о взятии горцами Михайловского укрепления в 1840 г.: «Поутру, тотчас по пробитии зари, необозримая толпа горцев, вероятно, еще ночью залегшая под укрепление, мгновенно чикнула и бросилась на вал. Все строения вдруг загорелись, провиантские бурты и сараи подожжены были нашими. У казаков было по 30, а у солдат по 60 патронов, вскоре все были выпущены. Тут же в одну минуту горцы выломали двери, влезли на бруствер и на крышу. Я был схвачен, и меня проводили через все сборище. И видел я между горцами множество наших дезертиров, которые все были вооружены и действовали с ними заодно. В это время последовал взрыв порохового погреба...»

Рядовой Архип Осипов бросил горящий фитиль в пороховой погреб и взорвал себя вместе с несколькими тысячами штурмующих. Он стал первым русским солдатом, навечно зачисленным в списки части.

В 1840 г. горцы разгромили большую часть свежевыстроенной Черноморской линии. Гарнизоны были истреблены, пленные проданы в рабство, больные (а болела чуть ли не треть личного состава) изрублены прямо на койках.

Тем временем в дагестанском ауле Кубами освоили производство нарезного оружия. Мастеров там было много, каждый за 3-4 дня выпускал по ружью. Так что вскоре Шамиль мог снаряжать уже целые отряды снайперов, которые отменно били по русским из засад и из-за специально устроенных на дорогах завалов. Кавказское командование многократно обращалось к царю: надобно обновить вооружение войск. С ружьями, использовавшимися еще во время войны 1812 г., невозможно было идти в бой в 1840 г. Эти ружья стреляли всего-то на 50 метров, в то время как горцы из своих винтовок легко могли достать цель за 80 и даже за 100 метров. В ответе сообщалось, что перевооружение войск будет для казны разорительно и что вообще великая армия и так может одолеть неприятеля. В итоге кавказским солдатам с их гладкоствольным вооружением оставалось либо полечь на месте, либо ринуться в рукопашную. Так зачастую и происходило.

...Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди...

Верхом помчался на завалы,

Кто не успел спрыгнуть с коня...

«Ура!» – и смолкло. Вон кинжалы,

В приклады! – и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко...

М.Ю.Лермонтов, «Валерик»

Летом 1840 г. Лермонтов был командирован в отряд генерал-лейтенанта Галафеева, которому предстояло участвовать в военной экспедиции в Большую и Малую Чечню, отмечал исследователь С.В.Чекалин. 11 июля Лермонтов принял участие в кровопролитном сражении у речки Валерик, ставшем широко известным благодаря его поэме с таким же названием. За проявленное геройство он был представлен к ордену Святого Владимира и золотой сабле «За храбрость», но награду получить не успел – был убит на дуэли.

Представляя поэта к награде, генерал Галафеев так охарактеризовал его поведение в бою: «Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».

В этом сражении Лермонтов потерял своего товарища, переведенного рядовым на Кавказ, декабриста Лихарева, с которым близко сошелся летом 1840 г. «В последнем деле, где он был убит, – рассказывал их современник, – он был в стрелках с Лермонтовым... Сражение приходило к концу, и оба приятеля шли рука об руку, споря о Канте и Гегеле, и часто, в жару спора, неосторожно останавливались... В одну из таких остановок вражеская пуля поразила Лихарева в спину навылет, и он упал навзничь».

Описывая в «Валерике» с жестокой, но истинной правдой один из эпизодов военных действий на Кавказе, Лермонтов не мог не отметить бесчеловечность этой войны с ее многочисленными и напрасными, как он полагал, жертвами. Так думал тогда не он один.

15 июля отряд Галафеева вернулся в крепость Грозную, а 17 июля выступил вновь в экспедицию, на этот раз в Дагестан, через крепость Внезапную и Миатлинскую переправу к Темир-Хан-Шуре. В походе Лермонтов ходил «то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесскою шашкой... В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвующих вместе с ним в экспедиции, он всегда был весел, любил острить... Когда он оставался один или с людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьезное и даже грустное выражение».

Таким и запечатлен Лермонтов в альбомных рисунках сослуживцев. На одном из них поэт изображен в профиль, в военной фуражке (рисовавшему удалось схватить живое, непринужденное выражение лица), на другом Лермонтов в кругу друзей на привале. Рисунки сделаны в конце июля 1840 г., вскоре после сражения у речки Валерик, когда отряд генерала Галафеева стоял лагерем у Миатлинской переправы по пути к крепости Темир-Хан-Шуре.

Лермонтов получил под командование «отборную команду охотников, состоящую из ста казаков... нечто вроде партизанского отряда». С этой командой он появлялся неожиданно в самых опасных местах во время стычек с горцами.

«Невозможно было сделать выбор удачнее: всюду поручик Лермонтов первым подвергался выстрелам... и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы», – отмечал заслуги Лермонтова генерал Галафеев. Лишь зимой Лермонтову удалось получить краткосрочный отпуск в Петербург, но хлопоты об отставке закончились неудачей. И это несмотря на то, что у Лермонтова было много знакомых и даже родных на Кавказе. Муж тетки Лермонтова, генерал Петров, в 1837 г., во время первой ссылки поэта на Кавказ, служил начальником штаба войск Кавказской линии.