13. 2. Судьба номенклатуры

13. 2. Судьба номенклатуры

Номенклатура – это, как известно, обозначение советской правящей элиты. Есть точка зрения, согласно которой либеральные реформы в России ничего не изменили, ибо власть и собственность как принадлежали номенклатуре, так ей и принадлежат. Процитирую снова О. Шкаратана: «В советском обществе только административно-командная номенклатура имела осознанные интересы и обладала всеми чертами социального слоя, включая самоиндентификацию. Благодаря этому в ходе реформ номенклатура сохранила контрольные позиции во власти и трансформировалась в крупную квазибуржуазию. Таким образом, в постсоветской России в трансформированном виде сохранилось этакратическое общество, которое приобрело форму номенклатурно-бюрократического квазикапитализма» (Шкаратан 2004: 44).

О. Крыштановская, один из наших лучших исследователей элиты, акцентирует внимание на том, что у истоков российского бизнеса стояли выходцы из номенклатуры, а едва ли не все первые частные компании имели номенклатурные привилегии (Крыштановская 2002: 12). В этих констатациях чувствуется оттенок осуждения. В связи с этим у меня возникает вопрос: откуда, собственно, могла появиться в постсоветской России новая элита?

Напомню, что в СССР по сути было не классовое, а кастовое общество. Статус человека определялся почти исключительно позицией в служебной иерархии. Номенклатура, высший слой этой иерархии, и была элитой. Она же стала инициатором реформ, так как больше выступить в таком качестве было некому. Не было иных политических субъектов и иных социальных сил. Не считать же таковыми крошечное число интеллектуалов-диссидентов. В составе номенклатуры было немало продвинутых, глубоко мыслящих людей. Они понимали необходимость преобразований и хотели провести их, разумеется, без ущерба для своих интересов, а лучше – с пользой. Это вполне естественно. Иной исход был возможен только при кровавой революции с полной сменой элит и с еще большими материальными потерями в процессе трансформации.

Вопрос не в том, сменились ли люди в высших слоях общества, хотя это важный момент, но в каких отношениях, в какой институциональной среде они оказались в итоге преобразований. Акцент следует делать не на том, что во главе рыночных компаний оказались люди, занимавшие высокие позиции в номенклатуре, или их дети, а на том, стали ли эти компании рыночными, смогли ли эти люди приспособиться к новым формам отношений, к новым ролям, смогли ли они измениться. Разумеется, это верно с точки зрения интересов общества, а не отдельных лиц, желающих занять место в элите, вытеснив других. Несомненно, в советской номенклатуре был высок удельный вес балласта, особенно для новых рыночных условий (Гаман-Голутвина 1998: 334—337).

В новую эпоху представители советской номенклатуры разделились на три группы: 1) бизнес, 2) новую бюрократию – эти две группы с высокой вероятностью сохраняли старой номенклатуре место в элите; 3) оппозицию – группу, с высокой вероятностью исключавшую эту часть номенклатуры из элиты. Некоторая часть номенклатуры просто опустилась в более низкие социальные слои, а кто и вовсе не смог приспособиться – попали «на дно».

Также в бизнес-элиту и в новую высшую бюрократию пришли люди из других слоев – научные работники, инженеры, врачи, учителя, чиновники более низких рангов, деятели демократического движения. Так что новую политическую и бизнес-элиту нельзя отождествлять со старой номенклатурой. По крайней мере произошло ее сильное обновление и, естественно, омоложение. Но важнейшим источником формирования новой элиты действительно была элита прежняя. Иначе и быть не могло. И в этом нет ничего предосудительного. Наоборот, я считаю это заслугой лидеров реформ, которые стремились к гражданскому миру, к тому, чтобы как можно лучше использовать наличный человеческий капитал. Закон о люстрации в России в силу многочисленности прежних функционеров принес бы больше вреда, чем пользы. Хотя были и немалые издержки, связанные с этим, прежде всего для становления демократии.