Глава 1. Мятежное десятилетие

Глава 1. Мятежное десятилетие

Когда Леонтий воцарился на царство, всем казалось, по словам летописца, что «всюду был мир». Но это обманчивая иллюзия вскоре развеялась. Хотя Леонтий был прекрасным полководцем, но не стал хорошим царём. Уже в 696 г. от Римской империи отделилась Лазика, правитель которой Сергий, сын Варпукия, заявил о добровольном подчинении этой страны арабам. В этом же году мусульмане совершили страшное по своим последствиям нашествие в Малую Азию, уведя множество пленных. А в следующем 697 г., Абд-Аль-Малик направил полководца Хасана в Африку, и после непродолжительной кампании арабы захватили Карфаген.

Узнав об этих печальных событиях, император отдал приказ подготовить флот и, посадив на суда армию под командованием патриция Иоанна, отправил её в Африку. На счастье греков, в это же время Хасан попытался проникнуть вглубь Намибии, но там его войско пало в битве с маврами, возглавляемыми собственной царицей Аль-Кахиной. Поэтому, когда Иоанн прибыл к Карфагену, ему никто не оказал сопротивления. Город был с лёгкостью возвращён обратно, но римляне оказались столь же беспечны, как арабы не так давно легкомысленны.

В 698 г. Абд-Аль-Малик направил к Карфагену огромный флот и армию, которую возглавил всё тот же Хасан. Всю зиму с 697 на 698 г. греки защищали Карфаген, но затем к Хасану подошли подкрепления, римский флот потерпел поражение в битве, и помощи византийцам ждать было неоткуда. Поняв, что соотношение сил просто убийственно для римлян, патриций Иоанн отдал приказ оставить Карфаген, а сам передислоцировался с армией на остров Крит. В столице в то время свирепствовала чума, и войско решило переждать в безопасном месте[836].

Видимо, оставление Карфагена было сделано без ведома и разрешения царя, поскольку высшие офицеры римской армии очень боялись гнева императора по возвращении в Константинополь. Как известно, самым простым способом избегнуть наказания является заговор с целью смены правителя. И в этот раз всё прошло по этому сценарию. Патриций Иоанн был убит, а армия назначила своим императором этнического гота Апсимара, друнгария фемы кивиритов. Как видно из наименования его должности, это был командир среднего звена, под командованием которого состояло не более 1 тыс. человек, и выбор армии трудно прокомментировать. Приняв предложение войска, Апсимар сменил своё имя на более благозвучное — Тиверий II[837].

Мятежники сразу не пошли к городу, а остановились в пригороде Сики[838]. Но тут выяснилось, что константинопольцы полюбили Леонтия и не собирались присягать узурпатору. Однако среди командного состава столичного гарнизона, в частности среди иностранцев, оказались предатели, открывшие ворота Тиверию. Римские войска вошли в Константинополь, как в завоёванный город, компенсируя собственный недавний страх безнаказанным грабежом, а Тиверий тем временем расправлялся с предшественником. По сложившейся недоброй традиции он приказал отрезать тому нос и отправил в монастырь в Далмацию. Многие царские сановники также были подвергнуты телесным наказаниям, конфискации имущества, а иные — смертной казни[839].

На удивление, новый царь оказался более деятельным правителем, чем несчастный Леонтий. Поняв, что в Африке он ничего не может противопоставить чудовищному по силе напору арабов, император занялся организацией армии и обустройством крепостных стен столицы со стороны моря, к тому времени пришедших в полную негодность. Попутно он вернул на остров Кипр ранее выселенных императором Юстинианом II киприотов. Ввиду полного опустошения этого острова и притеснений, которым христиане стали подвергаться на землях арабов, киприоты направили к царю посольство с просьбой организовать их переезд, и получили согласие Тиверия. В 697–698 гг. переезд был удачно завершён, и остров вновь принял статус территории двойного подчинения[840].

Тем временем события в Африке разворачивались по очень интересному сценарию. Захват Карфагена ещё не гарантировал арабам власти над всей Северной Африкой. Многие берберские племена были объединены таинственной фигурой маврской царицы Кахины (Пророчицы). Собрав остальных вождей, царица предложила им самостоятельно разрушить собственные города и уничтожить сокровища, хранившиеся в них, дабы лишить арабов добычи. В следующих месяцах царице удалось нанести арабам поражение у Вади Маскияна и сохранить свою власть над Ифрикией. Но вскоре халиф прислал своему полководцу подкрепление, да и сам Хасан сумел привлечь на свою сторону до 12 тыс. берберов, недовольных правлением Кахины[841].

Хасан всё-таки сумел преодолеть сопротивление мавров и разбил их в жестоком сражении в 703 г., причём в сражении погибла и Маврская царица[842]. В 704 г. его сменил полководец Мусса, который подчинил Арабскому халифату всю Мавританию и дошёл до Атлантического океана. Из всех африканских владений Византии уцелели только острова Майорка, Минорка и Сардиния. Греки бежали от арабов, куда глаза глядят, спасаясь от необходимости выбирать ислам или становиться рабами, платящими безмерно высокую подушную подать.

Вскоре ситуация резко изменилась в пользу византийцев. Среди арабов вновь возникли внутренние трения, и брат царя Ираклий, получивший титул главнокомандующего, опытный и талантливый военачальник, сумел использовать выгоды создавшегося положения. Он восстановил организацию границы в Капподакии, через которую совершались арабские набеги, и сформировал здесь сильные кавалерийские части. Когда против Абд-аль-Малика началось восстание, Ираклий вторгся в Сирию, дошёл до города Самосаты, и с большим количеством пленных и богатой добычей вернулся обратно. В 702–704 гг. арабы попытались вновь напасть на римские территории, но каждый раз неудачно[843].

Правда, и римлян ждали новые разочарования. В 702 г. от Империи откололась и перешла под власть халифата Четвёртая Армения, аристократия которой посчитала, что арабы куда успешнее, чем греки, смогут обеспечить их безопасность. Но часть армянской знати не собиралась рвать связи с Константинополем и предприняла несколько попыток освободиться от арабов, в чём им деятельно помогал Римский царь. Однако силы были явно не равны, и арабский полководец Мухаммад вскоре разбил восставших. Затем последовал один страшный эпизод, относящийся к 703 г. Коварный Мухаммад решил одним ударом покончить с сопротивлением некоторых непокорных армян. Под предлогом составления списка лиц, желавших служить халифу, он пригласил армянскую аристократию в одну из церквей. Когда все собрались, он приказал закрыть двери и поджечь строение. В это же время брат царя Ираклий очень удачно воевал с арабами, разгромив их полководца Азара с 10-тысячным войском, многих убил, а других взял в плен. В следующем году Ираклий вновь нанёс поражение арабам — говорят, потери мусульман достигали 12 тыс. воинов только погибшими в бою, не считая раненых и пленных.

Несмотря на некоторые успехи, участь Тиверия всё же была предрешена. Безродный гот, быстро оставивший в сторону те идеалы Римской империи, которые веками лелеяла византийская культура, без большого сожаления воспринявший падение Армении, столь много значащей для Ираклидов и придворных сановников, он был обречён. Спустя короткое время, ему стали чудиться заговоры, и несколько сановников, заподозренных им в неповиновении, поплатились имуществом и свободой. Например, один из них, армянин Вардан, рассказал вслух о своём сне, в котором ему виделось, будто орёл летал над его головой. Вардан самонадеянно и легкомысленно напомнил своим слушателям, что такие пророческие сны снятся лицам, которые вскоре должны принять на себя царскую власть в Римской империи. Конечно, его отправили в ссылку, и это было далеко не самое тяжёлое наказание. Двор постепенно отворачивался от своего правителя, нередко бойкотируя его приказы. И когда над Тиверием занёсся острый меч судьбы, выяснилось, что царь одинок, и никто не станет с ним рядом, чтобы протянуть руку помощи[844].

На этот раз его противником стал не очередной узурпатор, а порфирородный царь Юстиниан II, томящийся в ссылке на краю земли, в Херсоне, где вино и оливки казались невиданной роскошью. Хотя Херсон и признавал над собой политическую власть Византийской империи, никакой римской администрации в нём не было. Население жило своим республиканским строем, не собираясь демонстрировать особые знаки внимания и почтения к бывшему царю, чьё лицо было изуродовано наподобие того, как наказывают разбойников. На счастье Юстиниана, около него оказалась небольшая группа бывших военных товарищей, решивших связать с ним свою судьбу.

Казалось, этот день никогда не наступит, но когда в Херсон пришла весть о свержении Леонтия, Юстиниан настолько осмелел, что стал совершенно открыто поносить императора Тиверия[845]. Горожане настолько взволновались, что, от греха подальше, даже хотели отправить Юстиниана обратно в столицу, чтобы новый царь решил судьбу бывшего монарха. Узнав об этом, Юстиниан не стал мешкать и бежал из Херсона в город Дорос, где проживали готы, находившиеся в подчинении у хазар. Через посредство одного хазарского сановника Юстиниан добился аудиенции у Хазарского хана Ибузира, который оказал ему пышный приём и даже предложил молодому вдовцу (императрица Евдокия уже к тому времени почила в Бозе) в жёны свою сестру — Юстиниан согласился. При крещении новая супруга по настоянию бывшего царя приняла имя Феодора — в память о святой императрице Феодоре, жене императора св. Юстиниана Великого.

С разрешения хана Юстиниан поселился в Фанагории, и, казалось, новый родственный союз даст ему некоторые надежды на возвращение к власти. Как человек, проведший детство и юность при дворе, прекрасно зная все хитросплетения высшей политики, Юстиниан понимал всю непрочность положения императора Тиверия и исподволь вёл активные переговоры с варварскими вождями, надеясь получить от них помощь в реализации собственных планов.

Но, в действительности, в Константинополе зорко присматривали за Юстинианом, и когда в столицу дошли сведения о его перемещении и новых обстоятельствах жизни, император Тиверий распорядился направить к хану посольство с требованием выдать неугомонного Юстиниана. Поскольку просьба Константинополя была подкреплена щедрым подарком в денежной форме, хан соблазнился и направил в Фанагорию своих слуг с приказом убить Юстиниана. Но эта миссия не осталась в тайне, поскольку один из старых слуг Феодоры сообщил ей о предстоящем убийстве, а та, исполняя долг жены, предупредила своего супруга о нависшей над ним опасности. Когда посольство прибыло, Юстиниан каким-то образом сумел заманить к себе посланца хана и своими руками задушил вначале его, а затем и правителя Боспора, который должен был принять участие в убийстве бывшего императора.

Очевидно, ему больше ничего не оставалось делать, как идти напролом к желанной цели — не было никаких сомнений, что император Тиверий и хан не оставят его в покое и, рано или поздно, доведут свой замысел до логического завершения. Юстиниан отослал верную жену обратно к её брату, а сам вместе с небольшой группкой друзей сел в обычную рыбацкую лодку и отплыл в Балаклаву, обогнув Таврический полуостров. Оттуда он вызвал своих соратников (судя по именам, этнических армян), прозябавших в Херсоне, предложив им крайне рискованный план, имевший целью возвращение царского титула. Те явились по зову претендента и составили маленький отряд в десять человек, во главе которого Юстиниан направился в Константинополь. Если что и было у бывшего царя в избытке, так это смелости, решительности и умения презирать опасность.

Проплывая на своём суденышке мимо устья Днестра и Днепра, заговорщики попали в страшную бурю. Волна заливала лодку, и всем казалось, что нет никакой возможности спастись. Как христиане, приближённые Юстиниана посчитали, что Господь не попускает им вернуться в столицу, поскольку бывшим царём двигали жажда мести и гнев к врагам. Поэтому один из заговорщиков обратился к Юстиниану с просьбой: «Владыка! Нам грозит погибель. Дай обет Богу за своё спасение, что если Он возвратит тебе царство, ты не станешь мстить никому из своих врагов». Но в ответ прозвучали такие слова Юстиниана: «Если я пощажу кого-нибудь из своих врагов, то пусть Бог меня потопит!». Наверное, как мы увидим по последующим событиям, это был переломный момент в сознании Юстиниана. В ситуации, когда всё решала его личная воля, он сделал окончательный выбор, и далеко не в пользу христианских добродетелей.

Всё же судно спаслось, и заговорщики вошли в устье Дуная. Там Юстиниан отправил посланца к Болгарскому хану Тербелу с просьбой помочь вернуть царство законному владыке, то есть ему самому. В случае удачи он обещал хану богатое вознаграждение и руку своей малолетней дочери от первого брака. Безусловно, этот поступок, который, к сожалению, впоследствии, как пример, станет распространённым способом достижения поставленной цели для многих претендентов на царский трон, не имеет оправдания. Никогда ранее ни один Византийский император не ставил личные планы в зависимость от безопасности Римского государства, никогда не торговал Отечеством ради царства. Теперь счёт таким изменам был открыт…

Для болгарина эта было соблазнительным предложением, и, пригласив в свою ставку Юстиниана, он в скором времени сформировал ему большое войско из славян и своих соотечественников. После необходимых организационных мероприятий, впрочем, не занявших много времени, Юстиниан выступил в поход на Константинополь. Поскольку войско болгар было конным, вскоре претендент был уже у стен города. Но его надежды на то, что константинопольцы радостно откроют ему ворота, не оправдались. Жители осыпали его насмешками и, хорошо помня крутой нрав Юстиниана, не ждали от него ничего хорошего для себя[846].

Но Юстиниан вновь показал силу своего характера и проявил личное мужество. Через три дня бесцельного стояния у городских стен он с горсткой храбрецов, рискуя жизнью, проник в город через трубу водопровода и с налёта овладел Влахернским дворцом. Дело происходило ночью, и паника усилила страхи горожан, принявших нескольких вооружённых воинов за большой отряд. Пока по городу распространялась паника, Юстиниан захватил ворота и впустил своё войско в Константинополь.

Император Тиверий попытался бежать, но был схвачен и доставлен в темницу; туда же срочно перевезли из Далмации Леонтия. Обоих бывших императоров водили по улицам города, как воров, а во время первых же игр, данных Юстинианом народу, предали смерти. По приказу нового царя их распростерли по обеим сторонам от ложа Юстиниана, а император наступал ногами им на шеи и провозглашал слова из Псалтыря: «На аспида и василиска наступиши и поперши льва и змия». После окончания игр Леонтия и Тиверия отвели на Собачий рынок, где они и были казнены[847].

Так печально закончили свой земной путь два императора, покусившиеся на права Ираклийской династии. За внешне незначительным промежутком времени таится много опасной «новизны», со следами которой мы вскоре начнём встречаться довольно часто. Личность императора, до сих пор священная, стала объектом преступных замыслов и деяний, так что, как в старые, худшие языческие времена. Претендовать на неё мог уже простой батальонный офицер, выражаясь современным языком. Но и порфирородные императоры перестали замечать нравственные сдержки, которые ранее являлись безусловными для их предшественников. Безусловно, это стало возможно только вследствие жесточайшего кризиса монархического правосознания греческого общества и общего расстройства нравов, вызванных внешними поражениями, утратой многих территорий и, как следствие, утратой веры и доверия к носителям высшей власти.

Конечно, от верховной власти люди всегда ждут справедливости, благоденственного покоя, стабильности, безопасности. Но до сих пор все эти критерии оценки деятельности императоров, характеризующие прагматичную сторону оценки царей, находились в спасательной пропорции с их духовным образом, который византийское сознание при помощи Церкви сформировало для себя. И в прежнее время не вполне удачливый, но благочестивый государь был для греков дороже успешного нечестивца. Теперь внешние успехи и личная безопасность стали значить больше, чем сакральный смысл самого императорства. Идея государства начала утрачивать свой высокий смысл, а вместе с ней и царский сан перестал считаться даром Бога.

Отцы Трулльского Собора ещё называли императора Юстиниана II «оком Вселенной», сохранявшим истину в веках, но, согласимся, Божий ставленник не стал бы продавать Отечество за царский статус, как это случилось в действительности и вымещать свою месть теми способами, которые мы вскоре увидим. Здесь много привычного, но мало христианского.

Щедро, хотя по греческому обыкновению двусмысленно, были награждены союзники Ринотмета болгары. Император удостоил их хана Тервеля титулом кесарь — второго в табели о рангах. Болгары могли гордиться тем, что их вождю засвидетельствовано уважение со стороны великой Римской империи. Правда, сами византийцы смотрели на церемонию 705 г. другими глазами: они считали, что приняв титул, Тервель признал себя вассалом Римского императора. Впрочем, в любом случае этот факт свидетельствовал о том, что на Балканах появилась новая мощная держава, с которой Византии необходимо считаться[848].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.