Глава 10

Глава 10

Все это время Гого продолжала свое образование поэтапно в разных странах. Существуют две противоположные точки зрения, как лучше воспитывать детей и давать им образование: отправлять в хороший колледж и держать там так долго, как возможно, не меняя места и окружения и надеясь, что они приобретут много друзей на всю жизнь и разовьют полезные навыки; или действовать совсем наоборот: давать своим отпрыскам возможность прощупать пульс мира, чтобы впоследствии они легко и естественно воспринимали то, что им припасла судьба. В наше время, когда расстояния почти не имеют значения и человеческий ум стал более универсальным, лично я склонна принять вторую точку зрения.

В эпоху телефонов, радио, радаров, ночных полетов надо приучать детей к сознанию, что их возможности огромны. К несчастью, большинство из нас не в силах пользоваться этими возможностями без посредников, и глупо внушать ребенку, что, сидя в позе йоги и изучая свой пуп, он достигнет всего желаемого с помощью одной лишь медитации. Наша задача – помочь детям приобрести как можно более широкий жизненный опыт.

Гого, дочь Эльзы Скиапарелли, Париж, 1939–1940

Итак, я выбрала для Гого образование более разностороннее, чем могла себе позволить. Оглядываясь назад, я верю, что поступила правильно и этот выбор позволил ей стать целостной личностью. Гого великолепно преодолела сложности, вызванные в раннем детстве врожденной болезнью, и завела огромное число друзей во всех слоях общества и во многих странах. Я послала ее в английский колледж, который находился в прекрасном древнем доме в сельской местности среди несравненного пейзажа. Им руководила женщина знатного происхождения, он пользовался известностью, и во время первого посещения мне понравился. Однако в течение довольно долгого времени я не могла вернуться в Англию, и Гого провела большую часть триместра без моих посещений.

Мы встретились в Лондоне и провели вместе целый уикэнд. Меня совершенно огорошил ее внешний вид.

Куда делись ее очарование, ее шик? Передо мной стояла девочка в школьной форме ужасного синего цвета, и я не узнавала мою маленькую «кошечку» с красивым кругленьким носиком. Это была «деревенская дурочка», лишенная грации, одутловатая, крепкого сложения, очень некрасивая. Мне было трудно скрыть удивление и принять эту метаморфозу с улыбкой. Во второй половине дня ко мне пришла на коктейль Беатрис Лили (леди Пил), которая выпила несколько мартини со льдом и почувствовала опьянение. Когда она собралась уходить, ей показалось, что маленький лифт на этаже поднимается и опускается с вызывающей беспокойство скоростью. Тогда я попросила Гого проводить ее до автомобиля. Но в присутствии «деревенской дурочки» и Беатрис Лили, напустившей на себя самый несговорчивый вид, лифт стал подниматься и опускаться с еще большей скоростью, пока кто-то его не остановил. Беатрис и Гого вышли оттуда растрепанные и убежденные, что куда разумнее было бы воспользоваться лестницей.

Столь часто, насколько возможно, я приезжала по воскресеньям, чтобы освободить Гого от картофеля и пудингов. Непостижимо, но в колледжах и больницах пища почти всегда отвратительна. Гого приглашала кого-нибудь из своих подруг пойти с нами на ланч, но, когда мы выезжали на автомобиле с территории колледжа, несколько других девочек всегда ожидали нас за кустами, чтобы мы их тоже взяли с собой. Мы выбирали сельский ресторан и садились за стол, на котором стояло огромное говяжье жаркое, и это помогало компенсировать тощую диету колледжа. Иногда заказывали пиво, за что меня обвинили, что я таскаю детей в кабаре.

Все, вместе взятое, стало спасительным для Гого, и ее внешность «переходного возраста» мало-помалу исправилась. Она приобрела истинное чувство порядочности, конечно, в ней уже заложенное, но теперь оно укрепилось.

Кроме того верхнего этажа в торговом доме на Аппер-Гросвенор-стрит, который использовался в качестве моей мастерской, я сняла маленький домик в близлежащих конюшнях – две комнаты и гараж, превращенный в кухню. Я декорировала жилье небесно-голубым мебельным ситцем и наняла слугу, старого, иссохшего, типично английской внешности. Он делал все: уборку, плоские, скучные омлеты, стирку белья. Однажды, когда я не могла найти свой лифчик, спросила у него. «Вот, держите свой выталкиватель для груди!» – ответил он.

Однажды вечером я проводила презентацию своей коллекции платьев герцогине Кентской, которая уже произвела сенсацию, когда носила одну из моих последних шляп-котелков. Герцогиня ожидала тогда своего первого сына, принца Эдуарда (нынешний герцог Кентский). В середине презентации произошел неуместный инцидент – погас свет. Нам оставалось только ждать, и тут герцогиня почувствовала первые схватки, и это чуть не свело меня с ума. Когда свет наконец загорелся, она вернулась к себе. Через двенадцать часов, 9 октября 1935 года, у нее родился сын, он чуть не явился в мир в парижском Доме моды.

У леди Порталингтон, замечательной хозяйки и моего большого друга, было чудесное жилье в Портмен-Сквер. По происхождению австралийка, она великолепно ассимилировалась в атмосфере английских традиций. Ее ланчи и обеды были знамениты: вкусная еда, безупречное обслуживание, но сама она во время этих восхитительных застолий ни к чему не притрагивалась. На летние периоды она снимала замок Сторнаузен в Шотландии, возвышавшийся над самым северным пляжем. Я приезжала к ней туда и оставалась на некоторое время. Очутившись в деревне Сторнаузен, путешественник словно переносился за пределы современного мира.

У обмазанных глиной домов, как у жилищ эскимосов, есть лишь дверь, окон нет. Жители молчаливы, просты, но учтивы. В этом внушающем уважение замке, будто сошедшем с театральных декораций, леди Порталингтон с ее несравненным даром всех устроить как можно удобнее создала удивительно душевную обстановку. Она привезла из Лондона всю свою прислугу, комнаты оклеила старыми обоями с китайским рисунком, которые так хорошо сочетались с английской мебелью. В сезон охоты мужчины уезжали рано утром, а мы отправлялись пешком, увязая по щиколотку в вереске, на встречу с ними, назначенную на время завтрака. Несмотря на плохую репутацию английской кухни, надо признать, что завтрак в деревне (овсяная каша и кеджери – жаркое из риса и рыбы, приправленное карри) и завтрак в охотничьих угодьях (холодная дичь, бордо и шампанское) трудно с чем-либо сравнить, а уж перепелка, которую приходилось есть руками с тарелок Георгианской эпохи, – настоящая роскошь.

Гого продолжала менять места учебы. Она училась в школе в Париже до тех пор, пока не произошла история с одним крепким стариком, пытавшимся привлечь внимание девочек через стену, и это меня очень взволновало. Я отправила ее в Мюнхен, где ей предстояло изучать немецкий, но в основном она брала уроки кулинарии у русского шеф-повара. Мы впервые совершили путешествие по воздуху, это был полет в Мюнхен, попали в сильную грозу и при свете молний переживали головокружительные подъемы и падения. Сильно напуганная, я со своей обычной манией принимать неожиданные решения поклялась отныне передвигаться только по воздуху: я почувствовала, что, если не дам такой клятвы, никогда не осмелюсь сесть в самолет. Отныне это вошло у меня в привычку, но всякий раз, когда я усаживаюсь в кресло, меня охватывает и не отпускает минут десять приступ отвратительного страха.

Из Мюнхена я отправилась в Берлин, где меня ожидал Джером Хилл, американский друг, тогда и после незаменимый компаньон в прогулках по улицам и во всяких забавных выходках. Мы исследовали столицу, где гитлеровский режим становился все более агрессивным. Как настоящее представление после генеральной репетиции Муссолини, повсюду на прилегающих к Унтер-ден-Линден улицах возникали демонстрации, которые медленно шли к этой магистрали. Ночные кабаре всех видов, от «Содома и Гоморры» до «Голубого ангела», были открыты до рассвета. С нами ходил один английский друг, любитель красивых женщин, он часто ошибался – настолько соблазнительными оказывались «девочки» в некоторых кабаре. Мне было любопытно посетить знаменитый «Хаус Фатерланд»[103], где на каждом этаже находился ресторан, украшенный по обычаю того или иного района Германии. Поднимаясь по внушительной зеркальной лестнице, я заметила в довольно невзрачной толпе кого-то, кто мне напомнил о Париже.

– Смотри, – сказала я Джерому, – наконец элегантная женщина!

– Боже! – воскликнул он. – Да разве вы себя не узнаете?

Париж, Лондон, Нью-Йорк… Мои путешествия становились все более частыми. Состоялась коронация Георга VI. Я устроила большой праздник в честь своих американских сотрудников и покупателей, а затем отправилась в сентиментальное морское путешествие на яванском судне, которое доставило меня в Лиссабон. В октябре Муссолини провозгласил себя королем, императором Абиссинии; и напряжение между Англией и Италией достигло крайней точки. Господин Антони Иден[104], взяв на себя огромную ответственность, объявил о своих знаменитых санкциях, по моему мнению, бесполезных, безрассудных и даже просто пагубных. Итальянский народ, обработанный мощной пропагандой, совершенно не понял этого поступка, в результате молодые итальянцы все в большем количестве пополняли ряды чернорубашечников. Соглашение между Англией и Италией, подписанное графом Чиано[105], пришло слишком поздно и не принесло ничего хорошего. С другой стороны, Мюнхенское соглашение[106], вызвав нереальную надежду, извратило конечный результат. Если бы зажечь все праздные полемики, которые велись во всем мире, они светили бы подобно солнцу. Что касается меня, в тот период я никогда не встречала враждебности ни со стороны своих друзей, ни газет; никто даже не намекал на мое итальянское происхождение. Но не думать об этом я не могла и потому испытывала боль – так при изменении погоды ноет ампутированная конечность.

Тем временем жизнь моя шла своим чередом. В последние годы для Гого наступили великолепные, волшебные времена, спокойные, беззаботные, которые Лондон переживал перед войной. Моя дочка вела идеальную жизнь: театр, танцы, большие балы.

Летние платья Скиапарелли, 1937

Свои уик-энды она проводила за городом, несколько раз ей предлагали выйти замуж, кокетничала, надеюсь. Гого всегда жаловалась, будто я хочу, чтобы она одевалась как ребенок, но на этот раз ей было дано разрешение одеваться в соответствии с собственными вкусами. Ее любимым платьем было темно-синее, облегающее, украшенное на груди большим сердцем, вышитым блестками розового цвета «шокинг». Она стала очень красивой и чувствовала себя не просто взрослой, а неотразимой женщиной-вамп.

Тем не менее чувство незащищенности накануне войны вынудило меня закрыть лондонский Дом моды. Это был очень печальный момент, я считала лондонские годы одними из самых счастливых в своей жизни.

В Париже, в нашем Доме мод, безумие моды продолжалось. Мы выпустили шляпу-куклу, такую маленькую, что даже смешно. Но ее быстро приняли в Америке как самую крупную революцию в моде со времен Второй империи, когда императрица Евгения носила шляпы с перьями. Ногти, украшенные бриллиантами, также произвели фурор. Витрину на Вандомской площади мы украсили в стиле «витрины мира» – трогательное усилие, чтобы поддержать проигранное дело: большой стеклянный глобус с белыми порхающими голубями, а один голубь сидел наверху, держа в клюве оливковую ветвь. Однако благие надежды и вызывающие смешки становились все более печальными. Из Италии я получила предупреждение, что работающая у меня женщина, которую я ни в чем не подозревала, на самом деле шпионка и получает за эту работу очень небольшое вознаграждение – стоимость платья, которое она могла бы получить и у меня. Власти ее предупредили, а я вызвала ее в свой кабинет и предложила в трехдневный срок покинуть Францию. Она все отрицала и, рыдая, ушла. Именно она была виновна во многих прежних неприятностях, и моих, и тех, кто ко мне приходил.

Бутик Эльзы Скиапарелли

Парижские женщины, как бы предчувствуя, что это их последний шанс, выглядели особенно шикарно. В глазах элегантного света, который еще не получил названия «общество кафе»[107], бесспорной царицей моды и модных журналов была Дейзи Феллоуз[108]. Она сама преобразовала себя в очень красивую женщину и, помимо этого, обладала бесспорным пониманием элегантности. Но время от времени она, однако, появлялась ужасно одетой, только чтобы досадить людям и доказать, что не зависит от принятых вкусов. Дейзи олицетворяла собой смесь Англии и Америки с французским налетом, вносила «ля» в песню моды. Миллисент Роджерс, дочь нефтяного короля Бенджамина Роджерса, выделялась среди самых красивых женщин и без видимого усилия, совершенно естественно носила самые невероятные украшения с хлопковыми блузками и спортивными юбками. Она обладала необыкновенными манерами, иной раз эксцентричными, иногда сама рисовала эскизы своих украшений, отличавшихся редкой красотой и странной формой. Я надеюсь, что когда-нибудь мы увидим их воспроизведенными. Необычайно богатая, она могла бы при своем огромном таланте и беспредельном благородстве стать известной художницей. Во время войны Миллисент создала анонимно систему помощи: использованные хирургические инструменты собирали в госпиталях и клиниках, приводили в порядок и отправляли на разные фронты. Позднее она приняла решение удалиться от общественной жизни и большую часть времени проводила среди индейцев. Когда она умерла от застарелой болезни сердца, все индейцы пуэбло города Таоса (штат Нью-Мексико) попросили допустить их в церковь – такого раньше никогда не случалось. Миллисент их понимала и помогала им, и они захотели передать ей высшее выражение благодарности. Они стояли перед белой священной горой, окаймленной цветами, у подножия которой возвышалась огромная, блестящая новогодняя елка. Закутанные в полосатые разноцветные плащи, прямые, молчаливые индейцы пристально смотрели на ель и на восходящее солнце. Я тоже хотела бы там присутствовать, чтобы проститься с ней, я любила ее и бесконечно ею восхищалась.

Ботинки из черной замши с мехом обезьяны от Скиапарелли, 1938

В тот год устраивали много балов, и самым привлекательным был бал у графа Этьена де Бомона, известного своими костюмированными праздниками. Этот бал назывался «При дворе во времена Расина». Я на него отправила Гого в качестве жены посла, принцессу Понятовскую[109] в качестве посла, Еву Кюри[110] в костюме мандарина и Розамунду Феллоуз в облачении танцовщика. Сама я оделась как принц Конде[111]: большие, длинные белые и синие страусиные перья волочились по полу, но никто так и не понял, кого я изображала. Этот бал приняли очень серьезно, и никто не чувствовал себя вне времени, что случается, когда смысл шутки преобладает над удовольствием.

В июне, за три месяца до объявления войны, леди Мендл, жена Чарлза Мендла из британского посольства в Париже, устроила в садах Версаля грандиозный бал с участием цирковых животных. Сама она проходила между ногами слона, задрапированная в длинный развевающийся плащ розового цвета «шокинг», и размахивала хлыстом, как бы посылая вызов судьбе.

В августе Россия заключила пакт с Германией, и страх увеличился, пришел конец вере в Лигу Наций, кончился период компромисса, иссякла терпимость и к тем, кто объявил себя нейтральными, и к кривым ногам Риббентропа[112], пришел конец надеждам в речи Геббельса, которым аплодировало столько наивных фанатиков, наступил конец иллюзиям.

Затем наступил сентябрь, и была объявлена война. Все ожидали скорых и смертоносных бомбардировок, пришлось эвакуировать большинство служащих, но ничего не происходило. Мы передвигались с бесполезными противогазами, забывая их в такси, используя их вместо сумок, иногда носили с собой бутылки с джином или виски в надежде, что хороший глоток лучше всего поможет в случае тревоги.

Скиап спросила у своих служащих, рассеянных по городу, не согласятся ли они рискнуть и вернуться на работу, но за меньшую зарплату, потому что дело сокращено. Служащие тотчас согласились и приняли это предложение. Так торговля возобновилась, но в меньшем объеме.

Голубой кардиган небесно-голубого цвета и шляпа с бабочками от Скиапарелли, 1937

Паскаля, деревянную фигуру, мы отправили на выставку в Сан-Франциско в блузе с вышитой бриллиантами надписью «Париж – Сан-Франциско». Его шикарные велосипедные туфли изготовил Перуджиа[113]. Наряженный в сине-красно-белый атлас, Паскаль сидел на газоне, привалившись к золоченому велосипеду с номером «Пари-Суар» в руках. Каждый день ему меняли газету, потому что он был не только представителем Дома моды Скиапарелли, но и олицетворял символ французского спорта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.