ГЛАВА V. ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. 1814–1821

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА V. ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. 1814–1821

I. Колебание основ Турецкой империи

Общее состояние Турецкой империи. В эпоху Венского конгресса Турецкая империя находилась под угрозой гибели. От реформ Селима не осталось почти никаких следов, а Махмуд, сожалевший об этой неудаче, не решался еще открыто взять на себя продолжение реформаторской политики. Янычары попрежнему господствовали в Константинополе. В администрации, за которой не выходивший из сераля султан имел лишь слабое наблюдение, замечалось все большее разложение. Алжир и Тунис находились в чисто номинальной зависимости от Порты, и Европа не признавала вассальных уз, связывавших эти области с Турецкой империей. Багдадский пашалык фактически был почти совершенно независим. В Аравии вахабиты продолжали оказывать упорное сопротивление войскам Мехмеда-Али. Последний, отделавшись от мамелюков, правил Египтом почти на правах независимого государя. В Малой Азии ускатский паша Чапван-оглу отвоевал себе нечто вроде королевства, из которого султан никак не мог его выбить; во внутренних областях шли вечные раздоры между деребеями; а на побережье господствовала всесильная олигархия Кара-Осман-оглу. Что касается европейских владений Турции, то если Болгария со времени смерти Пазван-оглу была почти усмирена, то Босния, где беи отличались непокорностью, постоянно волновалась. В Албании власть Али Тепеделенского была еще не поколеблена.

Христианское население, ободренное первыми успехами, стремилось к полному освобождению. Сербы под предводительством Милоша вырвали у султана целый ряд уступок, сделавших их почти независимым народом. Черногорцы, которые на своей небольшой территории фактически пользовались независимостью, помышляли о расширении своих владений. Привилегии Молдавии и Валахии были Бухарестским трактатом не только подтверждены, но даже расширены, и тем не менее население этих княжеств не считало себя удовлетворенным. Наконец, начал пробуждаться греческий народ, и это пробуждение проявлялось как в военных приготовлениях, так и в мирной пропаганде школ и газет. Если образовавшееся в 1814 году в Афинах общество Филомузы еще скрывало свои политические стремления под оболочкой чисто литературной программы, то иначе обстояло дело с Дружественной гетерией. Это было тайное общество, возникшее приблизительно около того же времени и ставившее перед своими членами задачу «военного объединения» не только всех греков, но даже «всех христиан Турецкой империи в целях торжества креста над полумесяцем».

Александр I и русская политика на Востоке. Эти стремления открыто поддерживались русским правительством, глава которого, пользовавшийся преобладающим влиянием в Европе, был твердо намерен ускорить падение Турецкой империи и добиться окончательного ее разрушения. В 1812 году Александр прекратил свои удачные военные действия против Махмуда лишь для того, чтобы обратить все свои силы против Наполеона. Но когда господство французов было сломлено и на Западе был восстановлен мир, он снова вернулся к старому «турецкому» плану Екатерины II. Россия господствовала на Черном море благодаря Крымскому полуострову; владения ее простирались к югу от Кавказа, и она имела возможность напасть на Малую Азию с тыла. Россия держала в своих руках устья Дуная, а признанное за ней право протектората над Молдавией, Валахией и Сербией доставляло ей все новые предлоги для вмешательства в турецкие дела. Толкование, которое Александр давал Кучук-Кайнарджий-скому трактату, побуждало его выдвигать все большие требования и выступать в качестве посредника между турками и всей массой их христианских подданных. Он считал, что его миссия заключается в том, чтобы охранять турецких христиан, а в случае надобности и освободить их 13-под турецкого ига. Каким путем будет разрешен восточный вопрос в том виде, в каком этого ему хотелось, Александр и сам не знал, но твердо решился не только использовать, но и вызвать удобный случай, который позволил бы ему осуществить свои планы. С 1815 года Александр начал проявлять к турецким делам такой настойчивый и многозначительный интерес, что Порта и заинтересованные в ее защите державы заволновались. Невозможно было закрывать глаза на благосклонное внимание, которое царь оказывал вождям эллинской пропаганды. Фанариотские князья были осыпаны его милостями. Вывший валахский господарь Константин Ипсиланти бежал в Россию, где и умер в 1816 году. Два сына его, Александр и Димитрий, которые позднее, в 1821 году, подали сигнал к греческому восстанию, были адъютантами русского императора. Уроженец Корфу Каподистрия, столь же преданный идее освобождения своей родины, как и они, был одно время любимым министром Александра. Царь не только не препятствовал тому, чтобы этот государственный деятель стал председателем общества «Филомузы», но и разрешил Гетерии учредить свое центральное управление на русской территории. На глазах снисходительной русской полиции грек Скуфас, основатель этого общества, посылал из Одессы распоряжения своим главным помощникам.

Восточный вопрос на Венском конгрессе. Среди держав, которых беспокоила восточная политика петербургского кабинета, Австрия и Англия давно уже занимали первое место. Если бы это зависело только от князя Меттерниха, Венский конгресс не закрылся бы без того, чтобы не гарантировать торжественно путем общеевропейского соглашения существование и неприкосновенность Оттоманской империи. Британское правительство поддерживало усилия Меттерниха и предлагало Порте свое покровительство. Но Порта сама ставила препоны этой политике; она опасалась, что европейская гарантия уменьшит ее авторитет и нарушит ее политическую самостоятельность; мысль об английском посредничестве, в котором она усматривала скрытый протекторат, пугала ее. Впрочем, ввиду возражений России, вопрос этот ни разу не мог быть поставлен на конгрессе. Официально царь всегда устранял его, ставя все тот же предварительный вопрос. Александр требовал, чтобы одновременно с гарантией, предоставляемой султану относительно его владений, державы гарантировали и испанскому королю обладание колониями, прекрасно понимая, что Англия ни в коем случае не согласится с подобным предложением. Царь предоставлял Каподистрии вести пропаганду в пользу греческого дела и принял от Александра Стурдзы записку, составленную в благоприятном для греческой нации духе; грекам же он дружески рекомендовал «потерпеть». Царь принял также прошение от сулиотов, которые обращались к нему как к «отцу греческого народа». Одним словом, Австрия и Англия ничего не могли с ним поделать. Когда в июне 1815 года конгресс закончился и Наполеон на время снова овладел французским престолом, державы нашли, что это неблагоприятный момент для ссоры с Россией. Интересы греков не были приняты во внимание дипломатами; та же участь постигла и интересы турок. Заключительный акт Венского конгресса был составлен так, как будто Оттоманской империи вовсе не было на свете. Европа отложила на время решение Восточного вопроса, рассчитывал пока выпутаться из затруднительного положения молчанием.

Новые угрозы со стороны России. Бессилие конгресса подняло дух Александра. После поражения Наполеона при Ватерлоо этот монарх задумал пресловутый трактат Священного союза (26 сентября 1815 г.), который под своей мистической и туманной фразеологией плохо скрывал заднюю мысль, грозную для Турецкой империи. Разве за аффектацией, с которой он в этом странном документе говорил о «христианской нации» и о солидарности, существующей между всеми ее членами, не скрывалась смутная мечта о крестовом походе против турок или, по меньшей мере, намерение этими самыми заявлениями поставить оттоманский мир вне общего публичного права? Именно так склонны были думать Австрия и Англия. Порта, со своей стороны, не могла скрыть своего беспокойства, когда русский император в феврале 1816 года опубликовал этот договор. Она потребовала объяснений от венского и лондонского дворов, которые могли успокоить ее лишь наполовину. Порта потребовала также объяснений у царя; но мирные уверения, которые она получила, были не в состоянии скрыть от нее угрожавшей опасности.

В самом деле, как могла Турция поверить, что Александр не питает по отношению к ней никаких недоброжелательных замыслов, когда он, под предлогом обуздания морских разбоев берберийских пиратов, предложил (в декабре 1816 года) всем европейским государствам принять сообща меры не только к тому, чтобы наказать мусульманских корсаров, но и чтобы разрушить все естественные и искусственные источники их силы? Это предложение явно обнаруживало его намерение оккупировать некоторые господствующие пункты на Средиземном море. В марте 1817 года стало известно, что царю удалось путем тайных переговоров добиться от Испании обещания уступить ему Порт-Магон. С другой стороны, Александру очень хотелось бы провести свой военный флот через Босфор и Дарданельский пролив. Но Англия, Австрия и даже Пруссия заняли по отношению к этому вопросу такую позицию, что, не желая рисковать расторжением Священного союза, Александр дезавуировал сам себя и отказался от своих проектов. Правительство Великобритании открыто выступило в роли защитника Турции на Средиземном море. Благодаря содействию Австрии англичанам уже удалось (по трактату 5 ноября 1814 года) добиться протектората над Ионическими островами, которые России очень хотелось бы отнять в свою пользу. Правда, Англии нелегко было получить на этот трактат согласие Порты. Но в конце концов Махмуд, по совету венского двора, смирился и признал законным водворение англичан на Корфу, так как не мог не понимать, что это соседство очень выгодно для Турции (1817)[68]. Таким образом, Ионические острова превратились в британский форпост, с которого англичане, следя за русскими происками, наблюдая и сдерживая Грецию, могли в несколько дней достигнуть берегов Дарданел и Константинополя.

Итак, со стороны моря у царя были связаны руки. Но на суше он мог свободно производить свои угрожающие демонстрации. В то время как остальные державы насколько возможно сокращали контингент своих армий, Александр в конце 1816 года держал еще под ружьем 640 000 солдат, готовых двинуться в поход. Вместе с тем он не только отказывался выполнить те пункты Бухарестского договора, которые были для него обременительны, например, эвакуировать некоторые крепости, незаконно удерживаемые с 1812 года на берегах Черного моря, — но даже жаловался на то, что Порта не выполнила всех взятых на себя обязательств, говорил о военной дороге, которую ему следовало получить в южной части Кавказа, и требовал для сербов всех обещанных им вольностей. Русский посланник в Константинополе Строганов начал новые переговоры по поводу различных спорных пунктов и при этом держал себя так высокомерно по отношению к дивану, что вряд ли его поведение способно было содействовать смягчению разногласий. Махмуда нелегко было запугать требовательным тоном, и спорящие стороны никак не могли столковаться. В 1820 году переговоры ни на шаг не подвинулись вперед. Ни одна из сторон не хотела ни уступить, ни взять на себя ответственность за полный разрыв. В ожидании удобного момента, чтобы начать действовать, царь нарочно оставлял спор со своим противником открытым.

Гетерия и ее успехи с 1814 по 1820 год. Опасения турецкого правительства еще усиливались из-за успехов и возраставшей смелости Гетерии. Александр делал вид, что не знает о существовании этого общества; оно, между тем, имело членов даже среди его приближенных. На самом же деле царь прекрасно знал об обществе и покровительствовал ему настолько, что в конце 1816 года Скуфас мог без всякой помехи избрать Москву местом своих операций. В это же время в Санкт-Петербурге находился великий сербский изгнанник Кара-Георгий. Оказанные ему там почести и встреченная им поддержка немало содействовали его сближению с Гетерией, которая скоро доставила ему возможность вернуться на родину. Но как только Кара-Георгий явился в Сербию, соперник его Милош, не желавший уступить ему свое место, не остановился перед преступлением, лишь бы отделаться от соперника. Кара-Георгий в июне 1817 года был убит Воницей, давшим ему приют, а голова его в виде трофея была отправлена в Константинополь.

Это неудачное начало ничуть не обескуражило членов Гетерии. Спустя некоторое время они попытались склонить на свою сторону самого Милоша. Но этот эгоистический и осторожный вождь весьма холодно отнесся к их предложениям (1817–1818). Общество тем не менее продолжало расти. В 1818 году оно осмелилось перенести свое главное местопребывание в Константинополь, где ему удалось ускользнуть от бдительности турецкой полиции, благодаря соучастию фанариотов и всех более или менее видных греков, живших в этой столице. После смерти Скуфаса (в декабре 1818 года) во главе общества был поставлен комитет из восьми человек, из которых только один жил в Константинополе, а остальные разъехались по другим турецким городам и за границу, чтобы там создать вокруг себя новые очаги пропаганды. Один из них был отправлен в Петербург, а другой в Бухарест (1819). С этого момента Гетерия развернула широкую деятельность в Молдавии и Валахии, и вскоре ей удалось приобрести видных сторонников даже среди приближенных обоих господарей.

С особенным успехом Гетерия распространяла свои революционные идеи среди греческого населения. Перребос, Анагностарас, Фармакис и множество других эмиссаров разъехались от ее имени по островам, по континентальной Греции и особенно по Морее с целью заблаговременно подготовить христианско-национальное восстание, которое, как они утверждали, непременно будет поддержано русским императором. Клефты и арматолы тайно обещали свое содействие. Теодор Колокотронис, живший изгнанником на Корфу, объявил о своем предстоящем возвращении. Прелаты и священники массами вступали в ряды общества. Могущественный бей Майны Петр Мавромихалис был без труда привлечен на сторону повстанцев. С другой стороны, из различных областей Греции были посланы агенты в Петербург, для того чтобы сообщить русскому правительству о состоянии умов и разузнать, на какую помощь с его стороны могут рассчитывать греческие патриоты.

В это время, правда, настроение царя и политические его симпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Александр теперь испытывал меньше любви к свободе, но зато гораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе (в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияние Меттерниха и реакционной политики. Несколько позднее либеральная агитация в Германии (1819) и восстания в Испании, Португалии и Италии (1820) произвели на его колеблющуюся натуру такое сильное впечатление, что, не переставая желать освобождения христиан из-под турецкого ига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе. Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, что он боится показаться изменником монархическому делу. Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что, он остался непримиримым врагом турок. Его непостоянство и слабость были достаточно известны. И потому сохранилась надежда снова вовлечь его в крестовый поход против турок. Впрочем, если революционные вспышки в Испании и Италии охлаждали Александра, то они, напротив, чрезвычайно разжигали гетеристов. Пример этот казался им заслуживающим подражания. Сгорая нетерпением взяться за оружие, они уже не могли больше сдерживаться, когда султан Махмуд, вызвав новую внутреннюю войну, сам усилил затруднения, которые его уже давно одолевали.

Махмуд и Али-паша. Этот государь, весьма желавший поднять во всех областях империи свой непризнанный авторитет, успел за последние годы одержать над пашами несколько незначительных побед, которые придали ему преувеличенную смелость. В Малой Азии Махмуд разрушил власть деребеев, а также владычество рода Чапван-оглу и Кара-Осман-оглу. Вахабиты были побеждены (1818). Босния была почти умиротворена. Теперь падишах мечтал о ниспровержении египетского и янинского пашей. А так как в данный момент он не мог добраться до первого, то счел удобным приняться за второго, ненавидимого христианским населением и встречавшего противодействие даже со сторопы своего собственного сына Вели, который вытеснил его из Фессалийского пашалыка. Дерзость непокорного паши, который хотел умертвить одного из своих врагов в самом центре столицы, доставила султану предлог провозгласить его бунтоыциком и объявить вне закона (апрель 1820 года). Но гораздо проще было осудить Али, чем привести приговор в исполнение. Пришлось выслать против Али две армии, которым с большим трудом удалось блокировать его в Янине. В декабре пришлось армии усилить, а несколько позднее (в январе 1821 года) прислать для принятия над ними команды лучшего турецкого генерала Хуршид-пашу, который некогда победил Кара-Георгия и с недавнего времени был губернатором в Пелопонесе. Хуршид принужден был оставить эту провинцию и отправиться в Эпир, где в течение долгого времени он не мог добиться никаких серьезных успехов. Отъезд его из Пело-понеса должен был ускорить уже готовую вспыхнуть революцию. Али Тепеделенский пытался было вступить в переговоры, но в конце концов, убедившись, что ему не добиться помилования, призвал на помощь христиан, возвратил сулиотам их крепости и бросился в объятия Гетерии. Фессалийские, акарнанские и эпирские арматолы и клефты, понимавшие, что для них очень выгодно принять его сторону, преодолели свою старую ненависть к Али и выступили в его защиту. Вся Греция трепетала от волнения, и слова Меттерниха: «Берегитесь! Это начало грандиозного революционного движения» — оправдались.

Гетерия под руководством Ипсиланти. Гетерия решила не откладывать дольше вооруженного восстания. Так как заговорщики нуждались в военном руководстве, то они не преминули отправиться за ним в Россию, и в апреле 1820 года князь Александр Ипсиланти принял предложенное ему высшее командование. Это был не слишком удачный выбор. Вождь этот носил дорогое для греков имя, но состоял уже давно на русской службе и потому очень плохо знал население, которое ему предстояло призвать к восстанию. Он был слишком уверен, что достаточно ему подать сигнал к открытию военных действий, чтобы увлечь императора Александра, содействие которого представлялось ему необходимым для успеха задуманного предприятия. Вместе с тем, по своей нерешительности и взбалмошности Ипсиланти точно не знал, будет ли он действовать в интересах греков, в интересах царя или в своих собственных.

Прежде всего Ипсиланти в продолжение нескольких месяцев не мог определенно остановиться ни на одном плане кампании. Только в июле 1820 года он покинул Петербург, чтобы оттуда отправиться сначала в Киев, а затем в Одессу. В октябре и ноябре он не решил еще, следует ли ему сразу ринуться в Грецию или избрать операционным базисом румынские княжества. Наиболее благоразумные из друзей убеждали его, что наилучшей почвой для него будет Пело-понес, где к нему примкнет все население; что в Молдавии и Валахии греческое происхождение повредит ему в глазах бояр, издавна притесняемых фанариотами; что румынские крестьяне, мало проникнутые еще идеями свободы и полные недоверия к грекам, не обратят внимания на его призывы к оружию; наконец, что помощь сербов, без которой он не сможет обойтись, очень мало вероятна, так как этот народ относится одинаково подозрительно и к грекам и к румынам и почти удовлетворен теми вольностями, которые предоставлены ему Портой.

Несмотря на все эти предостережения, Ипсиланти в конце концов решился начать свое вторжение с дунайских княжеств, где войска царя могли бы быстро притти к нему на помощь и где он надеялся, быть может, выкроить себе королевство. Но он потратил еще много недель на приготовления и совещания. Ипсиланти вел продолжительные переговоры с Милошем сербским, который держался в стороне и в конце концов не дал никаких определенных обещаний. С другой стороны, он с детской наивностью подготовлял восстание, которое должно было разразиться в центре Константинополя и, как он думал, отдать в его руки вместе со столицей и самого султана.

Теодор Владимиреско. Наступил февраль 1821 года. Проекты Ипсиланти начали получать огласку и с каждым днем становились все менее осуществимыми. Его проволочкам был положен конец только тогда, когда валахский господарь Александр Сутцо неожиданно скончался и когда воспользовавшийся этим благоприятным для него событием солдат Теодор Владимиреско на свой страх подал румынскому населению сигнал к восстанию. Этого агитатора подстрекали некоторые гетеристы, рассчитывавшие сделать его орудием для достижения своих целей. Но сам он, несомненно, хотел работать только для себя. Во всяком случае, Владимиреско не намерен был действовать в интересах фанариотов вообще и Ипсиланти в частности. Он заявлял, что борется исключительно во имя румынской нации и что взялся за оружие не столько для того, чтобы способствовать греческому влиянию, сколько для того, чтобы бороться с ним. Вскоре вся Малая Валахия оказалась в руках Владимиреско, а в конце марта он овладел Бухарестом.

Ипсиланти в Румынии (1821). Получив известие об этих событиях, князь Ипсиланти решил приступить, наконец, к действиям. 25 февраля он перешел Прут вместе с двумя своими братьями, князем Георгием Кантакузеном и восемьюстами кавалеристами. В прокламации, обращенной к дакийцам, Ипсиланти, стараясь не испугать их, заявлял, что только пройдет через их страну, направляясь в Грецию, но добавил, что если какие-нибудь отчаянные турки осмелятся попрать ногами их землю, то эта дерзость будет наказана одной великой державой. В Яссах молдавский господарь Михаил Сутцо высказался в его пользу. Вскоре после того Ипсиланти обратился к грекам с напыщенной прокламацией, в которой, не довольствуясь напоминаниями о славных деяниях древности, призывал их последовать примеру современных народов, которые в это самое время боролись за свои права и вольности. 25 марта он снова обратился к румынской нации и на этот раз открыто призывал ее присоединиться к нему. 7 апреля он прибыл, наконец, в Колеятину, недалеко от Бухареста. Но на этом и закончились его успехи.

Отряд Ипсиланти увеличился самое большее на 4000–5000 человек. Румыны не двинулись с места. Владимиреско, который имел с Ипсиланти свидание, выказал полную холодность и сохранял свою независимость. Но что погубило Ипсиланти, так это главным образом неодобрение, высказанное его дерзкой попытке русским правительством. Император Александр находился на Лайбахском конгрессе, когда получил письма, в которых глава Гетерии извещал его о своем вступлении в дунайские княжества и просил поддержки. Царь только что узнал о военном бунте в Пьемонте и под влиянием Меттерниха, упрекавшего его в попустительстве революционному двиясению, счел нужным отречься от всякой солидарности с тайным обществом, которое сильно походило на общество карбонариев и которое, подобно этому последнему, сеяло мятежи среди народов.

Правда, наряду с официально высказанным ему неодобрением фанариотский князь получил от Каподистрии и Нессельроде конфиденциальные сообщения, из которых явствовало, что царь вовсе уж не так рассержен, как он старается показать. Что ему было делать? Продолжать ли свой поход и смело ринуться к грекам, которых он призывал к оружию, или же открыто и без промедления отказаться от своего предприятия? Ипсиланти не сумел сделать ни того, ни другого. Отступив на Тарговишты с целью приблизиться к австрийской границе, через которую он думал тогда бежать, он потерял еще несколько недель, в то время как виддинский, силистрийский и браиловский паши уже наводняли дунайские княжества своими войсками.

Подозревая измену со стороны Владимиреско, движения которого у него в тылу казались ему подозрительными, Ипсиланти приказал схватить Владимиреско и казнить его без суда (4 июня 1821 г.). Этот насильственный поступок окончательно восстановил румын против Ипсиланти. Многие из его сторонников, упрекаьших князя в том, что он обманул их, посулив им помощь русского царя, покинули его, а некоторые перешли даже на сторону турок. Наконец, после битвы с виддинским пашой при Драгагаани (19 июня) Ипсиланти покинул свое войско (27 июня) и перешел на трансильванскую территорию; австрийское правительство посадило его в тюрьму[69]. Кантакузен также бежал в Бессарабию. Остатки отряда рассеялись или были перебиты турками. Для дунайских же княжеств наиболее осязательным результатом ипсилантиевской авантюры было опустошение их турецкими войсками; ареной таких опустошений они уже были и должны были надолго еще остаться.

II. Война за греческую независимость (1821–1829)

Восстание в Греции. Если румынская нация осталась глуха к призывам Ипсиланти, то совсем иначе обстояло дело с греками, которые давно уже ждали только сигнала к восстанию. С первых же дней апреля революционное движение с быстротой молнии охватило все греческое население. Не потребовалось даже никакого согласования действий между отдельными провинциями или городами. Каждый округ вооружался самостоятельно во имя отечества и религии, не задаваясь вопросом, найдет ли его пример подражание. Не отказываясь также и от разбоя, клефты повсюду, на суше и на море, дрались как герои и проявили истинно гражданскую доблесть. Вследствие растерянности и бессилия турок, почти все силы которых были сосредоточены в Албании или Румынии, инсургенты за несколько месяцев сделались господами почти всей Греции. Успехи их были невелики в Фессалии и Македонии, где Хуршид и его помощники в состоянии были дать им надлежащий отпор, но зато восстание победоносно распространилось в Пелопонесе, где в руки инсургентов (в августе — октябре) попали Наварин, Монемвазия, Триполица; в то же время повстанцы через Мисолунги, Салону и Фивы сильно укрепились в континентальных провинциях; волнение начало охватывать и Эвбею, а около двухсот кораблей, вооруженных купцами Гидры, Специи и Псары, направлялись через острова Архипелага, готовые водрузить знамя независимости даже на берегах Малой Азии.

Но, несмотря на все эти успехи, дело греческой свободы далеко еще не было выиграно. Греческая нация, так громко требовавшая признания своих прав, лишена была организации и руководства. Прежде всего ей нужны были законы и правительство. Князь Димитрий Ипсиланти прибыл, правда, в июне, чтобы принять командование от имени своего брата, а так как в то время последнего считали еще победителем, вожаки морейских отрядов в течение некоторого времени признавали его власть. Но когда имевшие место в Румынии события стали известны, власть эта стала чисто номинальной. Впрочем, греки вовсе и не намерены были подчиняться России, интересам которой явно служил вождь Гетерии. Прежде всего они хотели быть независимыми. Эту-то независимость Греции и провозгласило перед лицом всей Европы национальное собрание, созванное в Эпидавре 1 января 1822 года, выработавшее временную конституцию. Эта конституция провозгласила национальный суверенитет, равенство граждан перед законом и свободу вероисповеданий. Она учредила сенат, состоявший из выбранных на один год депутатов, и исполнительный совет из пяти членов, избираемых также на год этим собранием из лиц, в него не входящих. Исполнительный совет назначал министров, ответственных перед сенатом. Сначала председательство в этом правительстве было предоставлено князю Александру Маврокордато, просвещенному дипломату и либералу, симпатии которого склонялись скорее к западным державам (особенно к Англии), чем к петербургскому кабинету.

Организация Греции едва лишь успела наметиться в самых общих чертах, как это хрупкое здание чуть было не оказалось опрокинутым мощным натиском Турции. При известии о вторжении гетеристов в дунайские княжества, а особенно при известии о греческой революции мусульманский фанатизм вспыхнул во всей империи ярким пламенем. Константинопольский патриарх был повешен во всем своем торжественном облачении, а восемьдесят епископов или архимандритов были умерщвлены. Христианские церкви подверглись разграблению или разрушению. Тысячи христиан погибли насильственной смертью. В 1821 году на островах Кипре и Крите, в Кидонии и во многих других пунктах произошла страшная резня. В апреле 1822 года капудан-паша Кара-Али прибыл с флотом, чтобы снова подчинить турецкому игу остров Хиос, который недавно объявил себя сторонником Греции. Этот веселый и цветущий уголок был залит кровью. 23 000 жителей острова были вырезаны, а 47 000 проданы в рабство. В то же время Хуршид-паша, вступивший, наконец, в Янину и пославший Махмуду голову Али Тепе де ленского, обратил все свои силы против греческих инсургентов. Фессалия, Беотия и Аттика были преданы огню и мечу. Западная Греция была опустошена; Маврокордато, разбитый при Пете (16 июля), отступил вместе с сулиотом Марко Боцарисом до города Мисолунги, где вскоре и был осажден. Наконец, 30 000 турок под предводительством Драмали угрожали Пелопонесу страшным разрушением. Казалось, что Греция окончательно погибла; но ее героизм и неумелый образ действий ее врагов спасли ее. Все силы Морей собрались вокруг Колокотрониса; неутомимый паликар тревожил пашу неожиданными нападениями, изолировал его, отрезал подвоз продовольствия, блокировал — ив несколько месяцев турецкая армия растаяла и исчезла. В январе 1823 года Навнлия, Коринф и Афины были во власти греков. Осада Мисолунги была снята. И, наконец, турецкий флот, который не в силах был уберечься от брандеров, пускаемых смелыми моряками Псары и Гидры (Канарис, Миаулис, Томбазис и др.), с позором возвратился в Дарданелы.

Греческая революция и дипломатия до Веронского конгресса. Греция дала доказательства своей энергии и жизнеспособности, и Европа, которая впоследствии должна была цризнать за ней право на самостоятельное национальное существование, поступила бы благоразумнее, если бы тогда же признала ее независимость. Но дипломатическое соперничество, которое можно было легко предвидеть, в течение долгого времени мешало державам это сделать.

Возвратившись в Россию, Александр, который, как ему казалось, принес уже достаточно жертв политике Меттерниха, высказав в угоду ему неодобрение Ипсиланти, и видя, насколько дело греков популярно в России, снова стал поддаваться влиянию Каподистрии. Не довольствуясь возобновлением старого русско-турецкого спора, он нашел новый источник неудовольствия против султана в тех насилиях, которым подвергались тогда христиане в Турецкой империи. 28 июня 1821 года он потребовал за себя и за весь «христианский мир» удовлетворения в высокомерном ультиматуме, после которого обратился к европейским великим дерясавам с запросом: 1) какую позицию они намерены занять в том случае, если между Россией и Турцией вспыхнет война и 2) какую систему намерены они предложить вместо турецкого господства, если это господство в результате войны будет свергнуто? Затем 8 августа он отозвал своего посланника из Константинополя. В этот момент царь, по видимому, твердо решил ниспровергнуть турецкое владычество. Он предлагал Франции значительную долю из турецкого наследства[70]. На Австрия и Англия решительнее, чем когда бы то ни было, воспротивились его проектам. После долгого промедления оба эти двора сделали русскому императору представления по смыслу которых выходило, что поддержка Греции равносильна поддержке революции, а на поставленный им вопрос, ответили, что они не допустят, чтобы между Россией и Турцией вспыхнула война. Этого было вполне достаточно для того, чтобы поколебать решимость Александра. Впрочем, его расположение к грекам значительно охладело, когда он увидел, что они удалили от власти Димитрия Ипсиланти, провозгласили национальный суверенитет и приняли конституцию насквозь проникнутую принципами революции. Царь очень желал, чтобы образовалось греческое государство, находящееся под покровительством России, но мысль о независимой Греции вовсе ему не улыбалась. Кроме того, натолкнувшись на сопротивление Англии и Австрии и не имея возможности рассчитывать на Пруссию, которая в то время приспособляла свою политику к политике Австрии, он считал возможным затеять восточную авантюру лишь при содействии Франции. А Франция, где агитировали карбонарии, бывшие тогда полными господами в Испании, не располагала достаточной свободой действий. Главным стремлением Бурбонов было в то время вызвать контрреволюцию по ту сторону Пиренеев в ожидании, когда это же самое можно будет проделать по эту их сторону, у себя дома. С 1822 года эта забота овладела также и всеми помыслами Александра. Таким образом, не заключая с Турцией полного мира, он в середине этого года стал смотреть на нее несколько снисходительнее и довольно благосклонно отнесся к развлекавшим его конференциям, происходившим в Вене с июня по сентябрь и имевшим целью оттянуть греческий вопрос. Он пошел даже на открытый разрыв с Каподистрией, который перестал быть его министром и удалился в Женеву, где жил в качестве частного лица.

Таким образом, открывшийся в октябре 1822 года Веронский конгресс, на который греки возлагали некоторые надежды, не выказал никакой симпатии греческому восстанию. В деле улаживания своих разногласий с Турцией царь полагался теперь на добрые услуги Австрии и Англии. Что же касается греков, то Александр, подобно прочим государям, выражал неодобрение их восстанию, объявлял их недостойными своей благосклонности и не настаивал на допущении их делегатов (дожидавшихся в качестве просителей в Анконе) на конгресс. Этим делегатам поручено было апеллировать к солидарности всех христиан, протестовать против всякого отождествления греческого восстания с итальянскими или испанскими революциями и, наконец, просить, чтобы участь Греции не была решена без участия ее представителей. Но напрасны были все призывы главы греческой делегации Андрея Метаксаса, который обращался лично к папе, к русскому императору, к французскому уполномоченному, — конгресс отказался его принять и предложил ему уехать обратно.

Междоусобная война в Греции (1823–1825). Греция была предоставлена своим собственным силам, и ей необходимо было по крайней мере объединить все эти силы против турок и не разрывать на части национальный организм собственными руками. Между защитниками Греции никогда не было полного единогласия. А после достигнутых ими в 1822 году успехов инсургенты, по видимому, решили, что в единстве нет больше никакой нужды, и вступили па путь, который должен был вскоре привести их к междоусобной войне.

Три местных правительства, образовавшихся в 1821 году в Морее, Западной Греции и Восточной Греции, продолжали существовать наряду с центральным правительством и совершенно его обессиливали. Новому национальному собранию, созванному в феврале 1823 года в Астросе, не без труда удалось прекратить их существование. Но оно не могло положить конец соперничеству, которое с самого начала войны проявилось между сторонниками гражданского управления (приматами) и сторонниками военного режима (вождями палика-ров), так же как и между представителями Морей, которые хотели забрать все руководство в свои руки, представителями Румелии (континентальной Греции) и островами, стремившимися к той же цели. Неукротимый Колокотронис, принудивший в апреле национальное собрание избрать его в члены исполнительного совета, воспрепятствовал назначению президентом Маврокордато и под угрозой смерти принудил последнего (в июле) удалиться в Гидру. Колокотронис сначала терроризировал собрание в Триполице, а затем хотел принудить его перебраться в Навплию — город, где он был полным хозяином и куда собрание отказалось за ним последовать. Правительство, в которОхМ он господствовал, вскоре совершило столько насилий и беззаконий, что собрание сочло нужным отрешить от должности одного из его членов. Но Колокотронис не только не подчинился этому постановлению, но попытался в декабре насильственно распустить национальное собрание. Последнее должно было бежать в Краниди, где оно провозгласило низложение Колокотрониса и его товарищей. В январе 1824 года был образован под председательством Кондуриотиса новый исполнительный совет, представлявший главным образом интересы островов. Таким образом получилось два правительства и два собрания. Законному правительству пришлось осадить Навплию, а затем двинуть свои войска на Триполицу, где вождь бунтовщиков основал свою главную квартиру. Гражданская война продолжалась вплоть до июля, когда побежденный Колокотронис был амнистирован. Но когда вскоре после этого, в октябре, законодательный корпус счел нужным возобновить полномочия Кондуриотиса, непокорный паликар снова поднял знамя восстания. Потребовалось еще три месяца, чтобы с ним справиться, после чего пришлось заключить Колокотрониса в тюрьму в Гидре (январь 1825 г.). Около того же времени жадный и коварный Одиссей, пользовавшийся громадным влиянием в Восточной Греции и не имевший другой цели, как добыть себе там княжество, также перестал подчиняться распоряжениям законного правительства. Побежденный и униженный, он в конце 1824 года продался туркам и только в марте 1825 года был схвачен бывшим своим лейтенантом Гурасом, который приказал казнить его в Афинах.

Если и не все вожаки отрядов так резко порывали отношения с правительством, как Одиссей и Колокотронис, то среди них не было ни одного, который фактически не считал бы себя стоящим выше законов и который не вел бы войну на собственный страх. Большинство предводителей отрядов шли, куда им хотелось, сражались, когда им заблагорассудится, и почти никогда не получая жалованья от государства, жили только грабежом. Солдаты вели себя так же, как их начальники. И эти обычаи господствовали не только на суше, но и на море, делая его положительно недоступным. Каждый греческий моряк был одновременно и патриотом и пиратом. Под предлогом военных действий против неприятеля корсары Архипелага захватывали без разбора суда всякого происхождения и всех национальностей. Греческие адмиралы не могли брать на себя выполнение операций, требующих продолжительного времени, так как матросы нанимались только на один месяц и часто оставляли службу даже до истечения условленного срока.

Махмуд и Мехмед-Али. Египтяне в Морее (1825). Все эти раздоры и бедствия несомненно привели бы Грецию в самом непродолжительном времени к окончательной гибели, если бы враги ее отличались дисциплинированностью, организованностью и особенно обладали бы материальными средствами, которых им как раз и нехватало. Но уже начиная с третьего года войны турецкое правительство только с величайшим трудом добывало себе деньги и солдат. Оно дошло до того, что начало фальсифицировать монету. Оно принуждало частных лиц отдавать ему свои драгоценные вещи. Правительству не хватало людей, действительно способных к флотской службе. Что же касается сухопутной армии, то оно не могло положиться на верность албанцев, которые вели войну в своих собственных интересах и которые, чтобы затянуть ее, часто сознательно поступали наперекор планам турецких генералов. По всей империи среди христианских подданных султана замечалось глухое брожение. Мусульманское население пало духом, и из его среды уже невозможно было больше производить наборы. Янычары обнаруживали все большее неповиновение. Паши, посылаемые против греков, завидовали друг-другу и вели между собою нескончаемые распри. Взаимное соперничество парализовало все их усилия в продолжение кампании 1823 года.

На востоке турки опустошили Беотию и Аттику, но сами, истребляемые болезнями и нищетой, должны были в конце концов отступить. На западе после выигранной ими битвы при Карпенице, во время которой (19 августа) погиб Марко Боцарис, они осадили Анатолико. Однако этот город был выручен войсками Маврокордато, и осаждавшие его принуждены были в разгар зимы (декабрь 1823 г.) совершить отступление в самых бедственных условиях. Крепость Акро-Коринф, господствовавшая над проходом между Мореей и континентальной Грецией, попала в руки греков. На море новый капудан-паша Хозрев мог только снабжать продовольствием Патрас, Модон и Корон, которые оставались еще в руках турок на Пелопонесском побережье; неустанно преследуемый Миаулисом, он должен был бесславно возвратиться в Константинополь.

После стольких беспорядочных и бесплодных усилий Порта была почти совершенпо истощена. Ни на одном из трех главных театров военных действий (Восточная Греция, Западная Греция, Морея) ей никак не удавалось сконцентрировать больше 10 000 человек. Находясь в столь затруднительном положении, Махмуд по совету Австрии, страстно желавшей его победы, решил обратиться с просьбой о помощи к своему могучему вассалу, которого он ненавидел и с которым охотно поступил бы, как с янинским пашой, но который в данный момент был для него недосягаем и даже мог диктовать ему свою волю.

Египетский паша Мехмед-Али, который победил вахабитов и военные успехи которого в Нубии и Сенааре были не менее значительны, чем в Аравии, обладал многочисленной обученной и дисциплинированной по европейскому образцу армией, а также флотом, почти столь же многочисленным, как флот его сюзерена, и уже во всяком случае лучше вооруженным и имевшим лучших командиров. Махмуду уже раньше пришлось обращаться к помощи паши для восстановления мусульманского господства на островах Кипре и Крите. На Крите эта борьба, энергично поддерживаемая со стороны греков Афентулисом, а затем Томбазисом, тянулась два года. Она закончилась как раз в это время полным поражением инсургентов (1824). Но честолюбивый паша не любил ничего делать даром, и пришлось оставить за ним управление отвоеванными таким образом территориями. Когда к нему обратились с просьбой помочь своему повелителю взять обратно Пелопонес, главный очаг греческой революции, он не отказался, но выговорил себе за свои услуги очень высокую плату. Сын его Ибрагим, который должен был командовать экспедиционным корпусом, был назначен морейским пашой. В арсеналах Каира и Александрии начались немедленно грандиозные приготовления. В несколько месяцев все было готово, и в конце июля 1824 года египетский флот поднял паруса. Он состоял из 54 военных кораблей, эскортировавших 400 торговых судов, на которых находилось 16 700 человек десантных войск и 150 орудий полевой артиллерии. Во главе сухопутной армии стоял Ибрагим, а эскадрой командовал зять Мехмеда-Али, Хасан-паша, уже отличившийся в войне с Критом.

Для того чтобы обеспечить себе сообщение с Египтом, Ибрагим сначала, по соглашению с капудан-пашой, посвятил несколько месяцев морским операциям, не увенчавшимся, однако, особенным успехом. Желая помочь его предприятию, Хозрев напал на Псару, и этот остров, снова завоеванный турками, постигла почти такая же участь, что и остров Хиос. Отсюда он предпринял неудачное движение против Самоса. В сентябре оба флота соединились в Будруне (Галикарнас). Но все их попытки против Самоса и других островов были отражены Миаулисом, который взял обратно Псару и держал под угрозой оттоманские силы. В декабре Ибрагим, находя время года неудобным для похода в Грецию, расположился па зимние квартиры на Крите. Здесь он получил значительные подкрепления и смог (в феврале 1825 года) отправить в Морею две мощные дивизии, за которыми вскоре двинулся сам с главными своими силами. В марте он высадился, наконец, в Модоне и направился к Наварину — первоклассному морскому порту, который он намеревался сделать своей главной операционной базой.

Никогда до тех пор Греции не приходилось иметь дело с таким могучим неприятелем. Она не успела еще оправиться от междоусобной войны, и Ибрагим застиг ее врасплох. Президент Кондуриотис наскоро собрал немногочисленный отряд и двинулся навстречу Ибрагиму. Но он не был военачальником, и паликары питали к нему очень мало доверия. Притом на греков угнетающим образом подействовало превосходство египетской тактики. Ибрагим, напаЕший на них при Кремиди, без особого труда обратил их в бегство (19 апреля). А через месяц Наварин, осаждаемый с суши и с моря, вынуяеден был капитулировать (18 мая). При таких ужасных обстоятельствах между враяедующими партиями состоялось временное примирение. Старому Колокотронису, которому снова была дарована амнистия, поручено было руководить защитой Пелопонеса. Но все его отчаянные усилия не могли помешать Ибрагиму занять Триполицу и продолжать свой поход на запад. 22 июня паша находился в Мили, т. е. в нескольких милях от Навплии, которая служила местопребыванием греческого правительства. Успехи, одержанные Миаулисом и Сахтурисом на море, не. имели настолько решительного характера, чтобы принудить египетскую армию к отступлению. С другой стороны, грозный полководец Решид Мехмед-паша, который был назначен недавно «румеливалиси» и командовал войсками в Албании и Фессалии, осадил со всеми своими силами город Мисолунги, который ему приказано было взять под страхом смертной казни в случае неуспеха. Торжество мусульман казалось обеспеченным, а Греция на этот раз представлялась обреченной.