I

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I

Восемнадцатое ноября тысяча девятьсот семнадцатого оказалось решающим днем. За сутки предопределились пути вождей армии.

На рысях, с полком текинцев Корнилов[18], освобожденный приказом Духонина{2}, двинулся к далекому Югу, пробиваясь сквозь огневые завесы бронепоездов, стараясь по ночам передвигаться вязкими грунтами Полесья.

В кургузой тройке, смазных сапогах, во втором классе едва ползущего «скорого», уезжал Деникин, и солдаты, штурмовавшие вагон, обращаясь к нему, говорили: «А ну, почтенный купец, пододвинься». Романовский, в солдатской форме, с солдатскими документами, изображал денщика при собственном адъютанте. Остальные быховские узники разбежались, кто куда и кто как изловчился.

А в это время освободитель быховских узников, последний верховный, в глубокой нерешительности ходил по огромному кабинету, в котором год назад царь совещался с Гурко о плане весеннего наступления. Георгиевский кавалер, стоявший на часах у главного входа, видел в полуосвещенном окне стройный силуэт Духонина. Еще через час к заднему крыльцу подкатил бесшумный «Rolls-Royce», изготовленный по специальному заказу Николая Николаевича. В штатском черном пальто с барашковым воротником Духонин вышел на крыльцо, направился к автомобилю, занес ногу на подножку каретки, неожиданно резко повернулся и вернулся во дворец. Вызванному дежурному офицеру верховный сообщил, что бежать не хочет и будет ждать завтрашнего приезда Крыленки с матросами. Одновременно он приказал не оказывать никакого сопротивления.

Через восемнадцать часов изуродованный труп Духонина был брошен под товарный вагон; матрос Стебельчук — восемнадцатилетний долговязый парень — угрожая ручной бомбой, не разрешал убирать труп. Толпа, совершившая самосуд, расползлась по вокзалу в поисках других чинов штаба. На перроне, в самом углу у пакгауза, на складном стульчике сидел небольшой человек, с молодым лицом, седыми растрепанными волосами, в серой шинели без погон. Зажавши обеими ладонями голову, он судорожно всхлипывал. Николай Васильевич Крыленко[19] еще в университете отличался слабыми нервами и перешел с медицинского на филологический из-за отвращения к трупам.

Поплакав, он приехал во дворец и начал разбираться в делах ставки при помощи нового начальника штаба Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, генерального штаба генерал-лейтенанта и родного брата управляющего делами совнаркома.

Пролог окончился. Занавес поднялся. Начиналось трагическое русское действо.

Смерть Духонина, равная самоубийству; и в ответ на нее прозвучат и прокатятся по всей России выстрелы Скалона[20] (эксперта в Бресте) и Каледина[21] (принца Гамлета и атамана донского казачества). Такова линия усомнившихся и разочарованных. Через год к ним присоединится еще один, чей образ тусклый и загадочный забыт всеми. Для первого вождя восставших терских казаков — генерала Мистулова, покончившего самоубийством в тот день, когда Прохладненские казаки отказались драться, — для Мистулова[22] до сих пор не нашлось ни слова, ни слезы.

Другая линия — борьба до конца. Веря и неверя, проклиная и любя, пройдут герои Великой Армады. Корнилов с его мыслью об «истинном сыне своего отечества»; Алексеев[23], осторожный, мудрый, скептичный, убежденный, что иначе нельзя, значит, нужно так, как идет; и бог войны, неукротимый Марков[24]: «Бросайте ученые кабинеты. Ваше счастье в ратном подвиге, на спине прекрасной лошади» (из речи Маркова в академии).

И третья линия, начатая Бонч-Бруевичем[25]. Русские Моро[26] и Пишегрю[27], Гоши[28] и Дюмурье[29]. Русских потомков соблазнил незабываемый звон золотых революционных карьер.

Они сыграли на красную лошадь. Домчит ли?