Глава 7 1917 год. Триумф большевизма
Глава 7 1917 год. Триумф большевизма
1917 год явился «звездным часом» большевизма, его «моментом истины», когда все потенции этого политического движения были реализованы ради достижения конкретного результата — взятия власти. Сам захват власти произошел в момент острого системного кризиса государственности и экономики России. Но природа этого кризиса, вопреки схемам, построенным в советское время в контексте т. н. «исторического материализма», в самой малой степени была связана с активизацией классовой борьбы пролетариата.
Самодержавие, как форма политической организации российской государственности, было обречено с того момента, когда в легальном русском сатирическом журнале появилась первая карикатура на царя, а интимная жизнь царских покоев стала достоянием не сплетен узкого круга столичной знати, а массовых слухов. Тем самым была уничтожена сакральность символа власти в массовом восприятии. Священное и предначертанное свыше оказалось вполне земным и обыденным.
Десакрализация символа сама по себе не была бы столь важна, если бы не сопровождалась кризисом всей системы власти, обусловленным мировой войной и той новой ролью, которую начинает играть в этой ситуации политизированная верхушка русской буржуазии. В условиях войны экономическая власть гораздо более чем в период стабильности нуждается во взаимодействии с политической властью. То, с чем мирились в мирные годы, стало весьма болезненным и раздражающим в годы войны.
И дело здесь не только в зависимости от опеки государства и ограничении в получении прибыли (они были более чем относительны) — здесь уже весьма большую роль играет чисто психологический момент. Верхушка русской буржуазии впервые почувствовала вкус к власти.
Мировая война сыграла свою роль и в том смысле, что сделала ранее немыслимое и невозможное возможным — она обеспечила поддержку политическим притязаниям русской буржуазии на Западе, со стороны западноевропейских лидеров, заинтересованных в том, чтобы Россия продолжала войну в составе антигерманской коалиции. В любой другой момент политическая революция в России быстро могла оказаться в международной изоляции. Мировая война привела Россию к финансовому кризису, превратив во вселенского должника. Мировая война снабдила винтовками миллионы «мужичков». Мировая война качественно изменила состав офицерского корпуса российской армии, во много раз увеличив процент т. н. «офицеров военного времени» — вчерашних инженеров, учителей, студентов и выходцев из нижних чинов.
На этом фоне деятельность т. н. Прогрессивного блока, образовавшегося в 4-й Государственной думе в августе 1915 года, выглядит вполне рационально, а его притязания на политическую власть — вполне логично и обоснованно.
Блокирование самодержавием легитимных попыток создать центр власти, независимый от власти царя, вынужденно толкали политическую оппозицию на поиск обходных путей. В этой ситуации единственно возможным вариантом действий оставался дворцовый переворот. Вся логика деятельности оппозиционных буржуазных кругов вела именно к заговору, к дворцовому перевороту.
Знаменитая речь П.Н. Милюкова в Думе 1 ноября 1916 года на тему «глупость или измена?», в которой он позволил себе обвинить царскую фамилию в желании заключить сепаратный мир с Германией за спиной народа, а супругу царя — едва ли не в шпионстве, — эта знаменитая речь, по воспоминаниям Екатерины Кусковой, сыграла более революционизирующую роль, чем все «закулисные махинации» революционных партий. Дискредитация царской фамилии, судя по всему, должна была подготовить почву для дворцового переворота, упреждающего революцию. Фактически же эта речь подготовила массовую почву для революции. Растиражированная на гектографах и простых пишущих машинках, эта речь превратилась в прокламацию, которая распространялась среди офицеров, чиновников, интеллигенции, рабочих, внушая отвращение к царствующему монарху. Но тем самым подвергался глубокому сомнению сам принцип абсолютной монархической власти.
Если верить С.П. Мельгунову[317] (а его книга основана на вполне объективных данных), уже осенью 1916 года в Петрограде активизируются группы заговорщиков, связанных с легальной (в том числе и думской оппозицией) посредством масонских, или квазимасонских, лож. Не суть важно, было ли русское политизированное масонство истинным и связанным с «Великом Востоком», или нет. Главное в том, что эти ложи помогли объединить на какое-то время интересы различных политических и социальных групп — от представителей социалистических партий до великих князей. И не только объединить, но и придать всей деятельности оппозиции и заговорщиков единый вектор. В попытке оседлать рабочее движение с целью удержать ситуацию в стране в случае дворцового переворота под контролем, заговорщики не учли, что сами своей деятельностью способствуют революционизации массовых настроений. И, одновременно, подталкивают революционные партии к более активной пропагандистской деятельности. Между тем это было именно так. Об этом
свидетельствует в своих мемуарах видный большевик, в то время — член Русского бюро ЦК РСДРП(б) и связной между Русским и Заграничным бюро ЦК партии А.Г. Шляпников. Этот человек, вступивший в РСДРП еще в 1901 году, до раскола на большевиков и меньшевиков, являлся хранителем традиций русского рабочего революционного движения и был глубоко убежден в предначертанности пролетарской революции и избранности пролетариата как класса-преобразователя: «Все мы, большевики того времени, были единодушны в том, что основными двигателями грядущей революции во время войны будут пролетарии и крестьяне, одетые в серые шинели»[318].
А.Г. Шляпников, находившийся в то время в Петрограде и связанный со многими представителями думской оппозиции, свидетельствует о том, что буржуазная оппозиция, поддерживаемая фракциями меньшевиков и трудовиков, готовила массовые выступления в поддержку Государственной думы в день ее предполагаемого открытия 14 февраля 1917 года. В своих мемуарах он сообщает о собрании, состоявшемся накануне 14 февраля на квартире присяжного поверенного Гальперна (как выяснилось впоследствии — видного масона): «Собрание у Гальперна было посвящено предполагавшемуся выступлению в день открытия Государственной Думы. На нем присутствовали: от фракции меньшевиков — Н.С. Чхеидзе, Скобелев; от социалистов-революционеров — А.Ф. Керенский и Александрович (он же Дмитриевский, он же Пьер Ораж)[319]; от большевиков был один я. Там же присутствовали: Н.Д. Соколов, хозяин квартиры Гальперн и еще несколько человек, имена и фамилии которых не сохранились в моей памяти.
На этом собрании мне поставили вопрос о том, как мы относимся к тому движению, которое подготовляется в населении Петрограда и связывается с днем открытия заседаний Государственной Думы. Я заявил, что наша партия решительно не согласна обманывать рабочих надеждами на Государственную Думу и ее «прогрессивный блок». Мы будем выступать, как и раньше, с разоблачением политики Государственной Думы; в противовес единению с ней и борьбе через нее будем призывать к немедленной борьбе с царизмом…»1.
Надо, однако, отметить, что большевистская организация Петрограда не превышала в то время 1500 человек (по официальным данным — около 2000). Ни легальной, ни нелегальной газеты у большевиков в тот момент не было, а размноженные на гектографе листовки распространялись только на крупных заводах. Устная агитация велась также весьма слабо из-за нехватки пропагандистских кадров. Петербургский комитет партии был обескровлен арестами, а Русское бюро ЦК насчитывало, как уже говорилось выше, всего трех человек — П.А. Залуц- кого, А.Г. Шляпникова и В.М. Молотова (Скрябина), находившихся на нелегальном положении. Влияние большевиков в Петрограде было незначительным, хотя и преувеличивалось их политическими противниками. Московская организация, насчитывающая не более 600 человек, пользовалась, по крайней мере, большим (по сравнению с Петроградом) влиянием среди студенчества и интеллигенции. Еще хуже обстояло дело в провинции, где численность организаций редко где превышала сто человек.
Шляпников в своих мемуарах сообщает, что на квартире у Гальперна он заявил о том, что большевики не собираются препятствовать выступлению 14 февраля, но поддерживать демонстрации в защиту Думы и «думского министерства» своим авторитетом не будут. Скорее всего, так и было. Шляпникову, а через него и верхушке питерских большевиков, было известно о подготовке дворцового переворота (Шляпников называет в качестве своего информатора Н.Д. Соколова). Вот изложение данного сюжета самим Шляпниковым: «План заговорщиков состоял в том, чтобы, опираясь на верхи воинских частей, арестовать Николая Второго, принудить его к отречению от престола в пользу сына Алексея. При Алексее предполагалось организовать регентство с Михаилом Александровичем во главе, а кн. Львова поставить во главе министерства, пользующегося доверием «общества»[320].
Примерно так же излагает план переворота и С.П. Мельгунов в своем исследовании. Приезд с фронта в январе 1917 года в Петроград генерала Крымова и его встречи с высокопоставленными представителями оппозиции, фиксировавшиеся охранкой ночные беседы офицеров с нижними чинами в гвардейских частях, фрондирование отдельных членов императорской фамилии — все это говорит о том, что подготовка дворцового переворота действительно имела место. Невозможно сегодня установить, как далеко зашли в своих действиях заговорщики. Попытка устроить какие-то «события» 14 февраля провалилась, и Керенский, если верить Шляпникову, обвинял в этом большевиков и его лично[321]. Однако пропагандистские акции меньшевиков и эсеров не пропали даром, чему весьма способствовала нехватка продовольствия в Петрограде, вылившаяся в настоящий продовольственный кризис. Некоторые историки считают, что этот кризис был организован искусственно, в рамках подготовки к дворцовому перевороту. Это невозможно доказать, но трудно себе объяснить, почему составы с сибирским зерном (а в Сибири летом 1916 года собрали неплохой урожай) застревали на узловых станциях.
Так или иначе, но в Петрограде начинаются забастовки и демонстрации. На улицы Петрограда вышли голодные женщины, в демонстрациях принимают активное участие не только рабочие, но и так называемая «чистая» публика. Запасные батальоны Волынского, Преображенского и Литовского полков, выведенные на улицы, практически бездействовали, а уже 27 февраля в казармах этих полков начался форменный бунт. Стоит отметить, что один из инициаторов этого бунта, фельдфебель Волынского полка Т.И. Кирпичников был позднее награжден Временным правительством Георгиевским крестом и произведен в прапорщики. Никакого отношения к революционным партиям Кирпичников не имел. В период с 25 по 27 февраля солдаты неоднократно поддерживали демонстрантов, а затем стали открыто переходить на сторону восставшего народа. Более того, на улицах Петрограда во время столкновения народа с полицией, на сторону восставших перешли и казаки, повернувшие оружие против полиции и жандармов.
Последовавший вечером 26 февраля указ об отсрочке открытия Государственной Думы фактически подтолкнул депутатов к более активным действиям. В ночь на 27 февраля частное совещание членов Думы, проходившее в Полуциркульной зале Таврического дворца, поручило своему Совету старейшин выбрать Временный комитет Государственной Думы, причем задачи этого комитета вначале были ограничены лишь «восстановлением порядка и сношениями с государственными учреждениями и лицами, имевшими отношение к движению». Все призывы немедленно взять власть в свои руки и объявить Думу Учредительным собранием были отвергнуты. Вечером 27 февраля представителями социалистических партий (количество большевиков было минимальным) был создан Петроградский Совет рабочих депутатов, разместившийся также в Таврическом дворце. До определенного момента Временный комитет Государственной думы не выдвигал никаких притязаний на власть, а просто формировал правительство во главе с князем Г.Е. Львовым. Чтение мемуаров участников этих событий оставляет ощущение, что до 2 марта большинство действующих лиц думской оппозиции либерального толка полагало, что все происходящее — в рамках дворцового переворота, — и никаких сомнений в положительном исходе дела не испытывало. В то же время появление Петроградского Совета, а еще более — Исполнительного комитета этого Совета, внесло в развитие ситуации новые штрихи. Это революционизировало массу и дало ей совершенно другие ориентиры, отличные от тех, которые выставляли лидеры либерального движения.
Характерно, что когда 1 марта на совместное заседание Временного комитета Думы и членов формирующегося Временного правительства явилась депутация Исполкома Петроградского Совета во главе с Н.С. Чхеидзе и Ю.М. Стекловым, предложившая обсудить условия поддержки Временного правительства со стороны «демократических организаций», при дискуссии пункт о форме правления в будущей России был снят с обсуждения. Как раз в это время представители Временного комитета Думы вели переговоры с великим князем Михаилом о его возможном регентстве. Однако участники переговоров не учли быстрой радикализации настроений петроградских демократических слоев населения и петроградского гарнизона.
Фактически в Петрограде в конце февраля — начале марта 1917 года параллельно происходили два процесса — попытка дворцового переворота, при достаточно широком участии представителей правящей верхушки, а, с другой стороны, быстро развивающаяся революционная ситуация, обусловленная как кризисом власти, так и массовым недовольством экономическим и политическим положением в стране» Эти два процесса как бы «наложились» друг на друга, что блокировало «иммунную систему» самодержавия, действие его защитных механизмов»
Именно в этом разгадка скоротечности и относительной легкости падения самодержавия в России. Свою роль в этом сыграла и позиция верхушки генералитета, не совсем адекватно воспринявшей происходящие события. В отречении Николая Второго эти люди видели единственный шанс спасти Россию от анархии и продолжить войну. По этой же причине русский генералитет не поддержал идею военного подавления «Петроградского бунта». Есть все основания полагать, что командование армии сознательно не пошло на крайние меры, т. к. для того, чтобы «потушить революционное движение», было необходимо снять с фронта несколько дивизий. Но это могло сказаться на ходе боевых действий. Кроме того, не исключалась возможность, что в этом случае быстро справиться с «мятежниками» не удастся, а это означало гражданскую войну в тылу в то время, когда положение на фронте продолжало ухудшаться. Это повело бы к подписанию сепаратного мира, а сама мысль об этом казалась русским генералам ужасной. А.Г. Шляпников ссылается на воспоминания генерала Лукомского, который следующим образом оценивал складывающуюся тогда ситуацию: «Решение подавить революцию силой оружия, залив кровью Петроград и Москву, не только грозило прекращением на фронте борьбы с врагом, а было бы единственно возможным только именно с прекращением борьбы, с заключением позорного сепаратного мира. Последнее же было так ужасно, что представлялось неизбежным сделать все возможное для мирного прекращения революции — лишь бы борьба с врагом на фронте не прекращалась»1. По этой же причине генералитет предпринял откровенное давление на царя через генерала Рузского, хотя сам Рузский в разговоре с императором предпочел ссылаться на мнение председателя Думы Родзянко.
Отречение Николая Второго от престола от своего имени и от имени своего сына, цесаревича Алексея, (как мы сегодня знаем — не соответствующее закону о престолонаследии, а потому нелегитимное) было следствием невероятного стечения объективных и субъективных факторов и обстоятельств. Но к этой ситуации самодержавие пришло само, в силу своих внутренних противоречий. И даже попытка перехитрить Историю, а именно отказ Михаила принять престол с указанием на то, что только Учредительное собрание должно решить вопрос о будущем строе России, попытка дать шанс монархии возродиться, привела к обратному — нарастанию анархии.
Как действовали в этой ситуации находившиеся в России большевики, каковы были их оценки происходящих событий?
С момента начала революционных событий петроградские большевики активизировали свою пропагандистскую деятельность в армейских казармах. Но полиция сработала на опережение, и утром 26 февраля собравшийся на свое заседание Петербургский комитет большевиков был арестован. Члены Бюро ЦК и несколько членов ПК избежали ареста. Оставшийся на свободе член Бюро Шляпников на основе Выборгского районного комитета создает новый ПК. Однако уже вечером 27 февраля арестованные члены прежнего ПК были освобождены революционной толпой. Рядовые большевики, по воспоминаниям Шляпникова, уже в тот момент требовали оружие и были готовы на самые активные действия. Руководящая верхушка большевиков в самом Петрограде насчитывала не более десятка человек. Разумеется, они принимали активное участие в разворачивающихся событиях, но скорее как статисты, нежели руководители. Уличные события носили стихийный характер. Главной задачей большевиков было внести свои лозунги в массовое сознание, овладеть настроениями толпы, но их для этого было слишком мало. Среди большевиков в тот момент, и это признает Шляпников, не было единства в ответе на вопрос: что можно ожидать от развивающихся событий? А ведь именно от трезвой оценки происходящего зависело и адекватное ситуации содержание лозунгов.
Часть членов ПК склонялась к идее создания боевых рабочих дружин (в традициях 1905 года), сам Шляпников настаивал на том, что главным в действиях большевиков должна быть пропаганда в казарме, присоединение армии к революционному движению. Без этого победа револю- ции, считал Шляпников, в принципе невозможна. Поэтому большевики призывают рабочих к братанию с солдатами. Одновременно в ход были пущены лозунги всеобщей всероссийской стачки, свержения самодержавия, создания «народной республики» и Временного революционного правительства. По сути, все эти лозунги были заимствованы из арсенала первой русской революции. Однако события развивались с такой быстротой, что питерские большевики оказались в положении не ведущих, а ведомых, и в дальнейшем им приходилось в какой-то мере адаптироваться к ситуации, а не создавать ее.
Малочисленность большевиков и их некоторая дезорганизация предопределили и их малое представительство в Совете рабочих депутатов, а затем и в Исполкоме Совета. Шляпников вспоминал, что первое заседание Совета происходило довольно сумбурно и избрание членов Исполкома носило случайный характер. Кто первым явился и напомнил о себе — того и избрали. Правда, Шляпникову удалось «погасить» кандидатуру Хрусталева-Носаря, бывшего в 1905 году председателем первого Петроградского Совета, а затем ставшего едва ли не монархистом. Но это был единственный отвод. Заседания Исполкома Совета проходили уже более организованно и деловито. В первые дни из примерно 30 членов Исполкома Совета только шестеро (А.Г Шляпников, П.А. Залуцкий, В.М. Молотов, К.И. Шутко и два солдата питерского гарнизона) были большевиками, и еще два человека (эсер — интернационалист П. Александрович и член «междурайонной» организации РСДРП Юренев) поддерживали в основном их программные заявления. Однако среди членов Исполкома было много социал-демократов левого толка (на платформе Циммервальда), что создавало на первых порах благоприятные условия для работы большевиков. Пока Исполком решал чисто технические вопросы о вооружении рабочих, об организации рабочей милиции и комиссариатов, вводил демократические порядки в армии (приказ № 1) и т. п. — особых разногласий между большевиками и представителями других социалистических партий не было. Камнем преткновения стал лозунг большевиков о создании Временного революционного правительства из представителей всех социалистических партий. Меньшевики и эсеры-оборонцы выступали за передачу власти буржуазии, а Петроградский Совет рассматривали как некое подобие революционного парламента, с помощью которого они смогут влиять на принятие решений. Вопрос о власти развел большевиков и их оппонентов по разные стороны революционного потока и положил начало стремительно нараставшей конфронтации. Вторым дискуссионным вопросом, еще более усилившим эту конфронтацию, стал вопрос об отношении к войне. Большевики не приняли лозунг «революционного оборончества» и не прекратили антивоенную пропаганду.
Позицию Русского Бюро ЦК и Петербургского комитета в тот момент признали правильной все крупные российские организации РСДРП, за исключением московской. Поддержав антивоенные и интернационалистские лозунги питерцев, московская организация заняла самостоятельную позицию в вопросе о поддержке Временного правительства. Московский комитет, в котором ведущую роль играли М.Ольминский, И. Скворцов-Степанов и В. Соловьев, считал, что есть все основания поддержать Временное правительство постольку, поскольку оно честно исполнит принятые на себя обязательства, а потому не стоит слишком торопить события1. Однако позиция московских большевиков все же отличалась от позиций меньшевиков и эсеров, готовых безоговорочно поддерживать Временное правительство. Надо также отметить, что в некоторых большевистских организациях (в том числе и московской) раздавались голоса о необходимости объединения всех групп и фракций в единую социал-демократическую партию. Эти настроения были следствием общей эйфории от легкой победы революции, но затем довольно быстро сошли «на нет». Таким образом, уже через неделю после создания Петроградского Совета рабочих депутатов наметилось противостояние большевистской фракции, с одной стороны, и влиятельного блока всех остальных левых партий — с другой.
Подобная расстановка сил заставляла большевиков усилить организационную работу внутри собственной партии, а также агитацию и пропаганду среди рабочих и солдат. Уже 5 марта (в воскресенье) вышел первый номер газеты «Правда», тираж которого составил 100 ООО экз. и раздавался бесплатно. Второй номер был уже платным, а затем большевикам срочно пришлось искать людей, готовых спонсировать это издание, ибо издержки были слишком велики. Одним из первых крупную сумму (3000 руб.) внес Максим Горький, хотя в то время он не разделял взглядов, пропагандируемых «Правдой». Статья «Социал-демократия и война», помещенная во втором номере «Правды» от 7 марта, пропагандировала знаменитое воззвание Кинтальской конференции, призыв к прекращению братоубийственной войны. В эсеровских и меньшевистских газетах сразу же появились отклики, расценивающие данную статью как «призыв к пораженчеству». Позиция, занятая питерскими большевиками, рассматривалась их политическими противниками как весьма уязвимая и использовалась для дискредитации большевиков, особенно среди полуграмотной крестьянско-солдатской массы. Редакция вышедшей 7 марта в Москве газеты «Социал- демократ» в своих статьях старалась не слишком заострять внимание на разногласиях с другой частью «революционной демократии», а предпочитала принимать реальность такой, как она есть, и искать точки соприкосновения с меньшевиками и эсерами. Даже в самой питерской организации, по признанию Шляпникова, чувствовалось недовольство «слишком острой и резкой постановкой вопроса об отношении к Временному правительству»1. Свое неудовольствие высказывали и представители левой социал-демократической интеллигенции, близкой к большевикам. Многие из них входили в Исполком Петроградского Совета или другие советские организации, и с их мнением нельзя было не считаться.
С 1 марта 1917 года Совет объединил рабочее и солдатское представительство и стал называться Советом рабочих и солдатских депутатов, причем эта идея принадлежала большевикам. Однако меньшевики и эсеры-оборонцы использовали это обстоятельство для того, чтобы размыть рабочее представительство в солдатской массе. Манипулировать солдатскими голосованиями было гораздо легче, чем рабочими, как и убедить солдат в необходимости обороны «революционного Отечества» от реакционера кайзера Вильгельма. Постепенно большевики оказываются в Исполнительном комитете все в большей изоляции, их призывы и заявления откровенно игнорируются. На какое-то время новые ноты в ситуацию внес приезд в Петроград из сибирской ссылки бывшего депутата 4-й Госдумы от большевиков Муранова, члена ЦК партии Джугашвили-Сталина и бывшего члена редакции «Правды» Каменева. Эти люди были настроены на сотрудничество с «революционной демократией», т. е. с партиями меньшевиков и эсеров, а потому принимали лозунги поддержки Временного правительства и «революционного оборончества». Позиции, занимаемые членами Русского бюро ЦК, не нашли у приехавших из Сибири понимания. Следствием этого стал конфликт, основной причиной которого послужила попытка вновь прибывших установить контроль над редакцией газеты «Правда» и публикация в этой газете ряда весьма двусмысленных статей.
Это привело к выяснению отношений между «умеренными» и радикалами в самой питерской организации большевиков. Позиции радикалов оказались сильнее, и Муранов вместе со Сталиным вынуждены были признать ошибочность своих взглядов, оставив Каменева в одиночестве. Радикалы взяли верх. Однако следствием этого стало дистанцирование от большевиков тех левых социал-демократов, которые до этого служили «связующим звеном» между большевиками и остальными социалистами. Они считали лозунг Временного революционного правительства малопригодным в данной ситуации, а позицию большевистского руководства — неконструктивной.
В течение марта позиции большевиков внутри Исполкома Петроградского Совета значительно ослабли, но большевики пытались компенсировать потерю своего влияния в центре усилением на местах. Они активизируют пропаганду в армии и на флоте, в крупных рабочих коллективах, в советских учреждениях. Тактика большевиков в этот период сводится исключительно к лавированию между революционно настроенным меньшинством питерских рабочих и массовыми настроениями, лояльными по отношению к политике Петроградского Совета, а потому — и к Временному правительству. В этой ситуации большевикам оставалось только выжидать и вести планомерную пропаганду своих лозунгов.
В то же время надо отметить, что политика, проводимая Временным правительством, с самого начала была неадекватной реальной ситуации в стране, что способствовало быстрому нарастанию кризисных явлений.
Весьма сомнительным был государственно-правовой статус Временного правительства. Действие старых законов фактически было приостановлено, а многочисленные указы Временного правительства не имели реальных механизмов их исполнения. Официально форму правления должно было установить Учредительное собрание, но никто не знал, когда оно будет созвано. Авторитет Временного правительства первые полтора месяца поддерживался за счет эффективной пропагандистской кампании, организованной «революционной демократией», прежде всего — посредством прессы и выступлений известных литераторов и артистов. Но уже первый (апрельский) кризис Временного правительства показал, насколько быстро может измениться настроение массы.
Административная деятельность правительства носила сумбурный, если не сказать — хаотический характер. Члены правительства полагали, что организация революционного порыва масс в некоторые приемлемые формы — дело Петроградского Совета, лидеры Исполкома, в свою очередь, верили в «самоорганизацию масс». Бывший управляющий делами Временного правительства В.Д. Набоков впоследствии вспоминал: «В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собою образуется и пойдет правильным, организованным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию — «великая», «бескровная», — идеализировали и население. Имели, например, наивность думать, что огромная столица, со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или же с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались профессиональные воры и беглые арестанты. Всероссийский поход против городовых и жандармов очень быстро привел к своему естественному последствию. Аппарат, хоть кое- как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. И постепенно в Петербурге и Москве начала развиваться анархия»[322].
Действительно, первые недели существования Временного правительства сопровождались форменным разгромом силовых структур. Уже на заседании 4 марта Временное правительство постановило упразднить особые гражданские суды, охранные отделения, отдельный корпус жандармов, железнодорожную полицию. 10 марта последовал официальный указ об упразднении Департамента полиции, а 19 марта — о расформировании отдельного корпуса жандармов. Разумеется, все эти акты были во многом следствием давления Исполкома Петросовета, но можно предположить, что свою роль сыграла и давняя нелюбовь к репрессивным органам власти той либеральной профессуры, что составила ядро Временного правительства. Тем самым Временное правительство само лишало себя не только важнейших инструментов реализации власти, но и в буквальном смысле выбивало почву из-под собственных ног. Что касается милиции, то появившееся с большим опозданием Главное управление по делам милиции не имело четкой структуры и осуществляло лишь самое общее руководство милицией, не слишком вмешиваясь в дела местного начальства.
Губернские и уездные комиссары Временного правительства, назначаемые в основном из числа земских деятелей, быстро увязли в текучке дел и в самой малой степени могли контролировать ситуацию на местах. Как вспоминал писатель Е. Лундберг, «уездные комиссары стали исправниками, правда, честными и, подчас, с университетскими значками. Они заняты сплошь представительством, борьбою с преступностью, земскими повинностями и выдачею разного рода удостоверений»[323]. В деятельность местных Советов и их многочисленных комиссий уездные комиссары, как правило, не вмешивались. А поскольку местные Советы контролировались в основном крайними элементами «революционной демократии» (как правило, левыми эсерами) или большевиками, в провинции многие проблемы решались явочным порядком, без оглядки на позицию Временного правительства. Начинаются самочинные захваты помещичьей земли, а иногда и имений, секвестр отдельных частных предприятий. Применять силу в большинстве подобных случаев представители Временного правительства остерегались, репрессии применялись крайне редко. Это вело к появлению массового настроения вседозволенности, к разрастанию анархии.
Одной из ключевых проблем, требующих немедленного разрешения, являлся земельный вопрос, упорядочивание отношений между крестьянами и помещиками. Однако Временное правительство ограничилось созданием земельных комитетов, а затем — Главного земельного комитета во главе с профессором политической экономии Петроградского политехнического института А.С. Посниковым, при запрещении любых форм решения земельного вопроса до созыва Учредительного собрания. К подобным паллиативам Временное правительство прибегало и в остальных социально-экономических вопросах, ссылаясь на то, что в период ведения боевых действий на фронте внутренняя политика требует особой осторожности. В частности, в рабочем вопросе правительство предпочитало занимать положение арбитра, пытаясь как-то примирить интересы буржуазии и рабочих, но тем самым лишь провоцировало рабочих на предъявление все больших и больших требований, а буржуазию — на проведение локаутов.
Однако ситуация не оставалась постоянной и неизменной, кризис приобретал системный характер. Отсутствие единства мнений по большинству проблем среди самих членов Временного правительства, явно видимый страх превратить политическую революцию в социальную (спровоцировать эскалацию экономических требований к имущим слоям), усиливающаяся зависимость Временного правительства от «революционной демократии», непродуманные, рассчитанные на внешний эффект высказывания отдельных министров — все это вело к постоянным конфликтам внутри самого правительства и, как следствие, его дискредитации. В будущем ни один из составов Временного правительства так и не приступил к структурным изменениям в экономике, хотя регулярно печатались программы экономических реформ.
В то же время нарастающий финансово-экономический кризис не только заставлял усиливать de facto государственное вмешательство в сферу экономики, но и подталкивал к проведению мероприятий в духе «государственного социализма». К примеру, А.С. Посников объявил себя приверженцем идеи государственного землевладения уже на первом заседании Главного земельного комитета 19 мая 1917 года. В № 1 и 2 «Известий Главного земельного комитета» были опубликованы статьи Н.П. Оганов- ского, в которых фактически признавалось право крестьян на помещичью землю. Это вызвало резкий протест со стороны представителя Министерства юстиции в ГЗК
В.П. Семенова Тянь-Шанского, поддержанный обер-прокурором 2-го Департамента Сената проф. И.М. Тютрюмовым. Не менее противоречивой была политика, проводимая министерством земледелия во главе с А.И. Шингаревым. Настроенный крайне враждебно, по воспоминаниям В.Д. Набокова, к Керенскому и «социалистическому болоту», сам Шингарев способствовал созданию земельных комитетов и передаче им необрабатываемых помещичьих земель. Позднее, уже находясь на посту министра финансов, он же поддержал решение о повышении ставок подоходного налога, что резко усилило враждебность имущих классов к Временному правительству.
Еще большей враждебностью было встречено имущими классами введение хлебной монополии. На открывшемся 20 марта (2 апреля) в Москве Всероссийском съезде торгово-промышленных организаций созданная съездом продовольственная комиссия отвергла правительственные предложения о хлебной монополии и о твердых ценах. Тем не менее, уже 25 марта (7 апреля) Временное правительство утвердило постановление о передаче хлеба в распоряжение государства и временное положение о местных продовольственных комитетах. В постановлении о хлебной монополии указывалось, что в случае обнаружения скрытых хлебных запасов таковые будут отчуждаться в пользу государства по половинной цене. От этого постановления до организации комбедов и продразверстки, конечно же, дистанция известного размера, но следует признать, что первый робкий шажок в направлении ущемления «священного» права собственности был сделан уже 25 марта 1917 года. Глашатаями подобной политики выступали т. н. «советские экономисты», в том числе В.Г. Громан и известный аграрник-кооператор А.В. Чаянов, работавшие в период нэпа с большевиками и ставшие затем жертвами сталинского режима. Парадокс заключался в том, отмечал Н. Суханов, что, будучи по своим убеждениям правыми социал-демократами или народниками, именно эти люди в 1917 году призывали к усилению государственного вмешательства в экономику, т. е. к той экономической политике, которая через некоторое время станет ассоциироваться уже с большевизмом.
Надо отметить, что Временное правительство отдавало себе отчет в том, что хлебная монополия есть один из элементов «государственного социализма». Выступая на съезде кооператоров, А.И. Шингарев указал, что если хлеб становится государственной собственностью, то государство должно предоставить деревне необходимые ей продукты — мануфактуру, железо, керосин и пр. — в должном количестве по твердым ценам. Обеспечить подобные поставки Временное правительство оказалось не в состоянии ни весной, ни летом, ни, тем более, осенью 1917 года. В условиях военного времени, дальнейшего роста инфляции, бесконтрольных спекуляций частных банков, повсеместной остановки производства — обеспечение деревни необходимым минимумом товаров по твердым ценам возможно было лишь при условии жесткого контроля за системой товарного распределения, однако реального механизма такого контроля у Временного правительства не было, да и в условиях нарастающего кризиса и быть не могло. Было лишь понимание того, что если излишки зерна выкачать по твердым ценам из деревни не удастся — в городах начнется голод.
Таким образом, можно констатировать, что в своей практической политике, вопреки декларациям и собственному желанию, Временное правительство уже с самого начала было вынуждено исходить из признания необходимости государственного регулирования экономики. Это было вызвано в большей мере объективными факторами, чем давлением «революционной демократии». В свою очередь, российская буржуазия уже в марте 1917 года осознала, что это Временное правительство — не то правительство, которого она хотела и на которое она могла бы рассчитывать. Начался процесс быстрого сужения социальной базы новой власти.
Не менее противоречивым было положение в армии, где после публикации знаменитого приказа № 1 (к составлению которого приложили руку солдаты-большеви- ки А.Н. Падерин и А.Д. Садовский) начинается создание выборных солдатских комитетов. Вначале этот процесс начинается в частях Петроградского военного округа, а затем распространяется и на фронтовые части. Солдатские комитеты подчинялись Петроградскому Совету и осуществляли контроль за действиями командного состава. Нередко они отстраняли от командования монархически настроенных генералов и офицеров, бывали и случаи самосуда. Впоследствии это привело к нарастанию конфликта между солдатскими комитетами и офицерским составом. Однако большинство комитетов оказалось под контролем эсеров и меньшевиков, и вплоть до корниловского мятежа большевики не имели устойчивой поддержки солдатской массы. Это не означало, что они не вели своей пропаганды и агитации среди солдат, но этой пропаганде чинили препятствия прежде всего эсеровские и меньшевистские солдатские комитеты. По воспоминаниям Шляпникова, в конце марта и в начале апреля вся армия была охвачена политической агитацией и борьбой различных направлений. Шляпников признает: «В марте месяце влияние нашей партии на фронте было еще слабое»[324]. В то же время уже в марте отмечались случаи братания российских и австро-немецких солдат, но происходило это не под влиянием пропаганды, а стихийно. Лозунги «революционного оборончества» в какой-то мере спасали положение, помогая сохранять остатки дисциплины и нейтрализуя конфликты между солдатской массой и офицерским корпусом. Отсюда вытекала та парадоксальная ситуация, которую Шляпников определил следующим образом: «Русская буржуазия с каждым днем убеждалась, что армию могут двинуть в бой только «левые»… Союзники также настаивали на продолжении войны, требуя перехода в наступление. Для выполнения задачи продолжения войны нужны были «левые и чем левее, тем лучше»[325].
Однако лозунги «революционного оборончества» грешили внутренними противоречиями. Призывая вести войну против кайзера Вильгельма за революционную Россию, за мир без аннексий и контрибуций, Временное правительство не могло обещать, что этот лозунг поддержат союзники, которые вряд ли откажутся в случае победы от аннексий и контрибуций. Получалось, что русская армия воюет безвозмездно — за интересы союзников. Вначале полуграмотная солдатская масса не обратила внимание на этот нюанс, но затем интернационалистская пропаганда постепенно стала делать свое дело — и у солдат стали возникать сомнения в истинности лозунгов Петроградского Совета и Временного правительства.
В конце марта в Петрограде была созвана Всероссийская конференция представителей Советов. Бюро ЦК РСДРП (б) накануне конференции, 28 марта 1917 года, проводит совещание партийных работников. На совещании были заслушаны доклады с мест, доклад Бюро, а затем проведена дискуссия по следующим вопросам:
1. РСДРП и Советы рабочих и солдатских депутатов.
2. Отношение к Временному правительству.
3. Отношение к войне.
4. Борьба с контрреволюцией.
5. Подготовка к Учредительному собранию.
6. Аграрный вопрос.
7. Восьмичасовой рабочий день.
Последние шесть вопросов соответствовали порядку дня конференции представителей Советов.
На совещании проявились значительные разногласия между радикальными и умеренными большевиками, а, кроме того, выделилась численно небольшая, но активная группа большевиков-оборонцев. Умеренных и оборонцев совершенно не устраивал лозунг превращения империалистической войны в гражданскую, оборонцы настаивали на включение в текст резолюции пункта о недопустимости дезорганизации армии, что, по существу, означало поддержку политики «революционного оборончества». Формально образовалось три направления — радикальное, правое оборонческое и умеренный центр. Первое направление возглавили Шляпников, За- луцкий, Молотов, Коллонтай, Падерин, Скрыпник. Центр был представлен фигурами Каменева, Сталина, Муранова, Ногина, Серебрякова. Оборонцы были немногочисленны, среди них наиболее активными были Авилов, Войтинский и прапорщик Севрук.
На совещании по-прежнему отдельные делегаты с мест ставили вопрос о необходимости объединения всех социал-демократических групп и направлений в единую партию, но эта тенденция не доминировала. В конечном итоге совещание приняло согласованную резолюцию (исправленный вариант резолюции Бюро ЦК) следующего содержания:
«Признавая, что Временное правительство состоит из представителей умеренно-буржуазных классов, связанных с интересами англо-французского империализма; что возвещенную им программу осуществляет оно лишь отчасти и только под напором Советов рабочих и солдатских депутатов; что организующиеся силы контрреволюции, прикрываясь знаменем Временного правительства… уже начали атаку против Советов рабочих и солдатских депутатов; что Советы солдатских и рабочих депутатов являются единственными органами воли революционного народа, — совещание призывает революционную демократию:
1. Осуществлять бдительный контроль над действиями Временного правительства в центре и на местах, побуждая его к самой энергичной борьбе за полную ликвидацию старого режима.
2. Сплотиться вокруг Советов рабочих и солдатских депутатов, как выдвинутых революцией центров организации революционных и демократических сил, единственно способных в союзе с другими прогрессивными силами охранять от попытки царистской и буржуазной контрреволюции и упрочить и расширить завоевания революционного движения».
Характер резолюции говорит о том, что в данный момент партия большевиков не слишком отличалась от остальных партий «революционной демократии», занимая в ее рядах почетное место на левом фланге, но не проявляя излишней радикальности и агрессивности по отношению к Временному правительству. Более того, Каменев неоднократно высказывал мысль о том, что революционной демократии в дальнейшем необходимо будет от простой поддержки Временного правительства переходить к политике сотрудничества и, возможно, даже войти в его со-
став. По его мнению, это было совершенно логично. Собственно говоря, логика Каменева исходила из тактических построений первой русской революции, когда большевики ставили своей целью вхождение (в случае победы революции) в гипотетическое Временное революционное правительство. Каменев ассоциировал с ним реальное Временное правительство 1917 года. Шляпников же и его сторонники по левому крылу считали, что Временное революционное правительство — дело будущего, и его создание многие связывали с волей Учредительного собрания. Этой же точки зрения придерживались тогда и представители левого крыла партии эсеров, и левые меньшевики. Таким образом, можно констатировать, что четкого и конкретного видения своих задач в революции у большевиков до возвращения из эмиграции Ленина не было. Тем более не прослеживается желание ускорить каким-либо образом ход событий и превратить данную революцию в социальную. Речь шла лишь об упрочении и постепенном расширении завоеваний революционного движения. Такова была позиция большевиков накануне приезда Ленина в революционный Петроград.
Между тем Ленин при получении первых же сведений о революции в России начинает разрабатывать варианты возвращения на родину. Его оценка текущего момента исходит из признания факта захвата власти буржуазией. Но уже в письме Л.М. Коллонтай от 3 (16) марта он заявляет, что «этот «первый этап первой (из порождаемых войной) революции» не будет ни последним, ни только русским». В этом же письме в сжатом виде дается программа действий на ближайший период: «Ни за что снова по типу второго Интернационала! Ни за что с Каутским! Непременно более революционная программа и тактика (элементы ее у К. Либкнехта, у S. L. Р. в Америке, голландских марксистов и т. д. есть) и непременно соединение легальной работы с нелегальной. Республиканская пропаганда, борьба против империализма, по-прежнему революционная пропаганда, агитация и борьба с целью международной пролетарской революции и завоевания власти «Советами рабочих депутатов» (а не кадетскими жуликами)»[326].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.