Глава 3 Рождение большевизма

Глава 3 Рождение большевизма

Кружок «технологов» (или «стариков», как их позднее называли) родился не на пустом месте. Марксизм в качестве революционного учения проник в Россию еще в 1870-е годы, но долгое время его воспринимали как одну из революционных доктрин, апеллирующих исключительно к рабочему классу. В 1880-е годы в России марксизм воспринимался преимущественно через призму лассальянства, а созданная в Швейцарии Плехановым группа «Освобождение труда» практически не имела устойчивых контактов с русским революционным подпольем. Кроме того, марксизм в этот период крайне мало влиял на характер пропаганды, да и сама пропаганда ограничивалась распространением запрещенной литературы. Большинство так называемых марксистских кружков принимали в свой круг и народников, и радикально настроенных либералов. Члены этих кружков в основном занимались философским и экономическим самообразованием, а революционная деятельность сводилась к теоретическим дискуссиям, хотя и это по понятиям того времени приравнивалось к антигосударственной деятельности.

Один из участников этого подпольного самообразования впоследствии вспоминал об атмосфере, царившей тогда в кружках: «Обмен мыслей стал принимать какой- то шаблонный характер, речи произносились по какому-то общему трафарету. Выступает народоволец и, перечисливши крестьянство, пролетариат и буржуазию, доказывает, что эти силы еще не способны на борьбу с самодержавием, что только одна доблестная интеллигенция приведет народ к победе, и единственным средством сношения является террор; выступает социал-демократ и доказывает, что только пролетариат — революционная сила в стране; выступает какой-нибудь радикал и зовет под революционное знамя все оппозиционные элементы»[104].

Непосредственным предшественником группы «технологов» была Брусневская[105] группа, действовавшая в Петербурге в 1890–1892 годах. В кружках этой группы было немало рабочих, что выделяло ее на фоне чисто интеллигентских кружков. Летом 1892 года группа Бруснева была разгромлена полицией, но некоторые из ее членов уцелели. Одним из них и был основатель группы «технологов» Степан Иванович Радченко. На первых порах в кружок входило всего несколько человек: Г.М. Кржижановский, В.В. Старков, А.Л. Малченко, Г.Б. Красин, П.К. Запорожец, З.П. Невзорова, Я.П. Пономарев. Чуть позже к ним присоединились А.Л. Ванеев и М.А. Сильвин, а в конце осени 1893 года Сильвин ввел в кружок еще одно новое лицо — В.И. Ульянова. В это же время в Петербурге образовался еще один кружок во главе с Ю.О. Цедербаумом (Мартовым). Этот кружок известен как «Петербургская группа «Освобождения». Чуть позже возникли кружки Д.В. Страндена, И.Д. Ставского, К.М. Тахтарева и Н.В. Чернышева.

По воспоминаниям К.М. Тахтарева, пропаганда среди рабочих в начале 1890-х годов носила кустарный характер. Помимо кружков в рабочей среде действовали и одиночки, — как правило, выходцы из гимназических кружков самообразования. Их работа сводилась к «разъяснительным» беседам, т. е. ответам на вопросы рабочих, и распространению неподцензурной литературы (брошюра Дикштейна «Кто чем живет», книга А.Н. Баха «Царь- голод» и т. п.)

Как пишет Тахтарев, «я шел к рабочим с целью лишь помогать им в их стремлениях к самоосвобождению. Владимир Ильич… сразу же поставил перед собой цель: руководить рабочим движением»[106].

Действительно, проходит не более года — и Владимир Ульянов на одном из собраний группы ставит вопрос о переходе от кружковой работы к прямой агитации в массах. Он составляет вопросник для рабочих, с помощью которого можно было выяснить условия работы и жизни рабочих конкретного предприятия: продолжительность рабочего дня, размер зарплаты во всех ее формах, вычеты из нее и штрафы, нормы браковки, степень соблюдения заводской администрацией рабочего законодательства. Кроме того, часть вопросов была посвящена бытовым условиям, питанию рабочих, проблеме алкоголизма, конфессиональной принадлежности и т. п. Это был первый (по крайней мере — в истории России) опыт социологических исследований со строго конкретной целью — выяснения реальных оснований для недовольства рабочих. Владимир Ульянов первым переставил акценты в пропаганде с чисто умозрительных социальных теорий на вполне законные требования тех, кто трудился на фабриках и заводах.

В феврале 1895 года на квартире М.А. Сильвина и

А.А. Ванеева в Петербурге состоялось совещание питерских марксистов, на котором большинством голосов против Г.Б. Красина и С.И. Радченко было принято решение перейти от кружковой пропаганды (не прекращая ее) к агитации в массах на почве насущных требований трудящихся[107]. Это была первая знаменательная веха, первый маленький шажок в процессе оформления революционной социал-демократии в России.

Общеизвестно, что 1894 год был весьма плодотворным для Владимира Ульянова. В январе он выступает с рефератом о книге В. Воронцова «Судьбы капитализма в России», в марте-июне пишет работу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», осенью готовит реферат «Отражение марксизма в буржуазной литературе» с подробным разбором книги П.Б. Струве «Критические заметкц к вопросу об экономическом развитии России». И, наконец, зимой 1894/95 года Ульянов пишет работу «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».

Литературная деятельность В. Ульянова приносит ему определенную известность в кругах демократической интеллигенции и репутацию «хорошо образованного марксиста». Владимир Ульянов проявляет задатки искусного полемиста, но теоретический уровень его работ вряд ли можно назвать высоким. Постулируемые им идеи есть трафаретное изложение основ марксизма (в том виде, каким его восприняли в России через призму немногочисленных переведенных на русский язык трудов) в приложении к русской реальности конца XIX века. Ульянов констатирует разложение общества на классы (хотя процесс социальной дифференциации был куда сложнее), особо выделяя процесс накопления капитала в крестьянской среде. Он заявляет о самодостаточности русского капитализма против утверждений апологетов народничества о его ущербности. Он убежден в прогрессивности происходящих в российской экономике процессов. Анализируя т. н. «вопрос о рынках», Ульянов апеллирует к авторитету К. Маркса, утверждавшего, что «вполне мыслимо капиталистическое производство без внешних рынков, с растущим накоплением богатства…» И, наконец, Ульянов полностью разделяет точку зрения Плеханова о классовой природе государства. Более того, он убежден в том, что русское государство есть выразитель интересов и воли буржуазии, а наличие пережитков феодализма (включая абсолютную монархию) свидетельствует лишь о незрелости русского капитализма. Для Ульянова буржуа — это, прежде всего, собственник. Весь социальный смысл генезиса европейского капитализма для Ульянова не очевиден, он мыслит другими, весьма упрощенными категориями. То, что для легальных марксистов (Н.А. Бердяева, П.Б. Струве и др.) представлялось абсолютной ценностью, а именно: буржуазное развитие неминуемо сопровождается определенным социальным прогрессом (возникновением гражданского общества и демократических форм управления обществом), — для Ульянова есть всего лишь система политических институтов, прикрывающих господство буржуазии. Буржуазная демократия есть ложь, ибо она консервирует социальное неравенство и создает правовую основу для эксплуатации человека человеком. От этой идеи Ульянов-Ленин никогда не отступал до конца своей жизни. Капитализм в условиях самодержавной монархии — это произвол власти в интересах буржуазии, не прикрытый никакими демократическими декорациями. Никакого самостоятельного значения за русским самодержавием В. Ульянов в тот период не признавал.

В феврале 1895 года происходит совещание представителей марксистских групп Петербурга, Москвы, Киева и Вильно, которое показало наличие весьма существенных различий в толковании целей и задач рабочего движения. Для Ульянова становится необходимым обращение к авторитету Плеханова и в конце апреля 1895 года он уезжает в Швейцарию.

К середине 1890-х годов взгляды Плеханова на исторический процесс в России сложились в довольно стройную теориюС Отправной точкой для создания этой теории послужил критический анализ народнических взглядов и практики народовольцев в его книге «Наши разногласия». Плеханов отверг основную идею революционного народничества — прийти к социализму, минуя капитализм, с помощью захвата политической власти. Особо Плеханов подчеркивал ложность тезиса о природном коллективизме русского крестьянства. В марксизме для Плеханова одной из самых важных (и созвучных ему!) идей стала идея о консервативности крестьянства, стоящего на пути общественного прогресса. Единственным классом, готовым поддержать революцию, Плеханов считал рабочий класс, а главной целью русских революционных марксистов — способствование развитию самосознания рабочего класса и организацию марксистской рабочей партии. При этом Плеханов был убежден, что развитие капитализма и формирование рабочего класса в общих чертах пойдет в России так же, как и в Европе. Главная опасность для Плеханова — именно захват власти революционерами ранее того момента, когда Россия окажется готовой к социализму. В этом случае возможна лишь диктатура «социалистической касты», которую Плеханов называл «царским деспотизмом на коммунистической подкладке». Плеханов был убежден, что при «патриархальном и авторитарном коммунизме» народ потерял бы «всякую способность к дальнейшему прогрессу». Одной из главных категорий плехановской доктрины социализма становится слово «европеизация».

Экономическая европеизация России необходимо поведет за собой и ее политическую европеизацию, заявляет Плеханов. Но далее делает оговорку: «Теоретически это совершенно бесспорно, так как кто же не знает, что политическая конституция всякой данной страны вырастает из ее экономических отношений. Однако современная русская жизнь заставляет, по-видимому, усомниться в правильности этого положения»[108].

Как отмечает Ингерфлом, сомнения Плеханова связаны с проблемой естественной эволюции самодержавия, иными словами, — у него возникает сомнение в том, может ли в России стихийный ход истории привести к политической европеизации. Однако — следует подчеркнуть — эти сомнения ни в малейшей степени не отразились на постулате о необходимости периода буржуазного развития России.

Другой исследователь данной проблематики, Б.В. Богданов, обратил внимание на противоречивость теоретических построений Плеханова: «Марксову аргументацию из «Манифеста» и «Капитала» об исторической прогрессивности капитализма Плеханов попытался усилить ссылкой на необходимость уничтожения «восточного деспотизма» в России, чтобы убедить всех в том, что «дальше так жить нельзя»[109]. Иными словами, без свержения самодержавия европеизация России просто невозможна, но свергнуть самодержавие в состоянии только рабочий класс. Однако эта революция по характеру должна быть буржуазной, а потому пролетариат должен объединиться с буржуазией. Для обоснования этого тезиса Плеханов создает концепцию двустадийности революционного процесса в России. В изложении Б.В. Богданова эта концепция выглядит следующим образом: «России еще предстоит длительный процесс «европеизации» и она еще не готова для социализма ни в экономическом, ни в социально-политическом, ни в культурном отношении». Поэтому предстоящая революция будет лишь политической (завоевание демократии и свержение «восточной деспотии»), а не социальной (т. е. социалистической по тогдашней терминологии). Эти две революции должны быть разделены временным промежутком. Размеры этого предполагаемого временного промежутка между двумя революциями Плеханов то укорачивал, то удлинял… Непоследовательность Плеханова не случайна. Он близко подошел к выводу о том, что революция, в которой главной движущей силой выступит пролетариат, не вместится в рамки буржуазной революции старого типа. Вполне логично было предположить, что пролетариат сделает нечто гораздо большее, чем просто создаст условия для расцвета капитализма. Он не удовлетворится тем, что вместо царя посадит на трон своего классового противника — буржуазию. Чувствуя парадоксальность положения пролетариата, обязанного делать не свою, а буржуазную революцию… Плеханов выдвинул… идею, заключенную в формуле «гегемония пролетариата в буржуазной революции»… Но если перевести эту формулу в практическую плоскость, то организационные формы такой гегемонии, как и формы сотрудничества с буржуазией оставались для Плеханова весьма туманными…[110]»

Плеханов находит выход из противоречия, встраивая в свою концепцию категорию «классовое самосознание пролетариата». «Именно самосознание, — пишет Б.В. Богданов, — должно во всяком конкретном случае взвешенно определять те дозы «союза» и «борьбы» с буржуазией, которые не грозят пролетариату конфликтом с «необходимостью»[111].

Таким образом, принцип гегемонии пролетариата не только не противоречит идее исторической необходимости (которая воспринималась Плехановым как нечто фатальное), но и как бы становится составной частью этой идеи. Ибо, как верно подметил Б.В. Богданов, «статусом пролетарского классового самосознания Плеханов наделял не всякое, а лишь то содержание сознания, которое порождено этой «необходимостью», которое ее адекватно отражает и ей соответствует». Плеханов, добавим мы, вольно или невольно наделил пролетариат (который сам по себе представлял гипотетическую величину) даром провиденциализма. «Практически же, — делает вывод Б.В. Богданов, — это означало не что иное, как требование признать «самосознанием» его собственную плехановскую интерпретацию «необходимости», включая выводы о неодолимости и необходимости капитализма в России, о неготовности ее для социализма, требование разделения двух революций длительным промежутком времени, призыв «не пугать» буржуазию, а вступить с нею в «союз» ради завоевания политической свободы и т. п. Иначе говоря, создавалась лишь видимость решения проблемы синтеза борьбы за демократию и борьбы за социализм. Плеханов попросту ушел от ответа на вопрос о том, что делать пролетариату практически в буржуазной революции и каков социалистический эквивалент его действий, коль скоро признавалась его ведущая роль в революции»[112].

Туманность теоретических посылок предопределила путаность и неопределенность дальнейшей политической позиции Плеханова, который с 1903 года метался между большевиками и меньшевиками, поддерживая то первых, то вторых и заключая временные союзы. Но это будет позже. А в 1895 году Плеханов — признанный лидер российских марксистов, стоящий почти на равных с теоретиками Второго Интернационала. Ульянов едет в Швейцарию, чтобы убедиться в правильности и обоснованности своей позиции. Беседы с Плехановым и Аксельродом во многом предопределили генезис ленинских взглядов на рабочее движение, роль марксистской партии и революцию в России.

Надо отметить, что с самого начала плехановская интерпретация марксизма вызвала в молодом Ульянове определенные сомнения. Многие произведения Маркса (особенно раннего периода) тогда вообще не были известны. Об учении Маркса судили по таким работам, как «Капитал», «Манифест Коммунистической партии», «Гражданская война во Франции», «18-е брюмера Луи Бонапарта», «Критика Готской программы» и некоторым другим. Вульгарно усвоенное материалистическое истолкование истории несло в себе метафизическое начало, критически воспринятое Ульяновым. Об этом он напомнил в 1899 году в письме А.Н. Потресову: «Помните, как один наш общий знакомый в «прекрасном далеке» зло высмеивал и разносил в пух и прах меня за то, что я назвал материалистическое понимание истории — «методом»?»[113]

Это важное свидетельство того, что уже в 1895 году Ульянов был далек от телеологического истолкования марксистских взглядов на историю в духе плехановской фатальной «исторической необходимости». Однако в СССР именно эти плехановские постулаты (перекликающиеся с концепцией раннего К. Каутского) были переработаны в т. н. «исторический материализм», а затем (во многом благодаря Н.И. Бухарину) канонизированы и превращены в абсолютную истину.

Что касается молодого Ульянова, то он уже тогда, пользуясь категориями «революционное сознание», «организация революционных сил» и т. п., прекрасно отдавал себе отчет в преходящем характере этих категорий. У Плеханова же материалистическое понимание истории сводится к линейности исторического процесса, развитие которого идет согласно незыблемым законам, не зависимым от человеческой воли. Отсюда — известный тезис Плеханова о том, что стремления социалистов «не что иное, как сознательное выражение бессознательного хода общественного развития»[114].

Второй (и основной в то время!) пункт несовпадения взглядов молодого Ульянова и Плеханова — отношение к либералам. Вот как подходит к этому вопросу Ингерфлом: «Презрение Ульянова к либералам связано с тем, что качество общественной «ткани» не составляет для него отдельной проблемы. Если общество является синонимом экономической системы и если в России эта система заключает в себе борьбу между пролетариатом и буржуазией, то создание общества принадлежит прошлому, ибо классы уже политически сложились, и с этой точки зрения всякая социальная сила, за исключением рабочего класса, обречена на исчезновение; следовательно, бесполезно о ней заботиться, а любой экономический или политический вопрос должен оцениваться в зависимости от его соответствия интересам рабочего класса»[115].

Думается, однако, что столь резко негативное отношение Ульянова к либералам связано более с тем обстоятельством, что либерализм, выражаясь его словами, пытается «учитывать» в свою пользу результаты борьбы рабочих против царизма, а это для Ульянова неприемлемо вдвойне.

Молодому Ульянову было присуще упрощение российской социально-политической структуры и социально-экономической проблематики. Социальное он сводит к экономическому, а последнее трактует в духе «Манифеста». Что касается крепостнических пережитков, то они, с точки зрения Ульянова, замедляют процессы капитализации и классового расслоения, но не более. Для Ульянова, справедливо замечает Ингерфлом, «устранение докапиталистических пережитков необходимо лишь в той степени, в какой это нужно рабочему классу для его борьбы с буржуазией. Демократия — не самоцель… она лишь предварительная стадия для конечной победы пролетариата»[116].

Либеральные идеи о самоценности демократии действительно чужды Ульянову, ибо власть в его представлении в любом виде представляет насилие. Буржуазная демократия есть власть буржуазии, прямая демократия (вроде Парижской Коммуны) — власть народа. Это упрощение мешает Ульянову вначале найти взаимопонимание с Плехановым и его окружением. П.Б. Аксельрод впоследствии вспоминал: «…первый вопрос, который мы обсуждали, касался отношения русской социал-демократии к либералам. В конце концов, Ульянов заявил, что признает правильность точки зрения «Группы» на этот вопрос»[117]. Плеханов и Аксельрод убеждают прибывшего к ним неофита в необходимости европеизации России, для чего собственно и нужны либералы. Ингерфлом строит предполагаемую логику доводов из контекста опубликованных Аксельродом в этот период брошюр. В них Аксельрод развивал взгляды на своеобразие русской истории. В России, по мнению Аксельрода, «активной исторической силой являлось только государство, общество же играло роль… воска, из которого государственная власть лепила, сообразно социально- политическим нуждам, те или иные формы»[118]. Экономическое развитие России есть простой результат усложнения интересов и потребностей государства, а не общества. Самодержавие предполагает отсутствие политически господствующих классов, которые с успехом заменяет царь с чиновниками. Иными словами, в России нет общества в европейском значении этого слова. А, следовательно, нет и классов, способных выступить против господства абсолютизма. Речь идет не только о буржуазии, но и о пролетариате, который все еще есть плоть от плоти погрязшей в рабстве и невежестве народной массы.

Так считал Аксельрод, и, надо полагать, так же считал Плеханов. Для молодого Ульянова, скорее всего, подобные рассуждения звучали откровением. Он не мог не задуматься о том, какие формы может принять участие рабочих в политической борьбе в условиях самодержавной монархии и что может подтолкнуть их к такой борьбе.

В конце сентября 1895 года Ульянов возвращается в Петербург и в течение октября-ноября проводит объединение питерских социал-демократических кружков вокруг т. н. «центральной группы», а затем начинает подготовку издания нелегальной газеты «Рабочее дело», первый номер которой готовился к изданию, но так и не вышел. Единственное, что удалось сделать в этот период питерским социал-демократам — выпустить написанную Ульяновым листовку «К рабочим и работницам фабрики Торнтона». В ночь с 8 на 9 декабря (с 20 на 21 по новому стилю) Ульянов и ряд его сподвижников были арестованы полицией. Мартов оставался на свободе еще месяц, пытаясь вместе с Сильвиным, Радченко и Ляховским наладить работу организации, но 5 января 1896 года был арестован и он вместе с Ляховским и Бабушкиным. Та легкость, с какой полиции удалось разгромить организацию, неприятно удивила Ульянова и заставила о многом задуматься.

Первая половина 1896 года — период так называемого «бабьего царства», когда костяк «Союза борьбы»[119] составили сестры Зинаида и Софья Невзоровы, А.Л. Якубова, Н.К. Крупская и Инна Смидович. Постепенно Центральная группа «Союза» пополнялась выходцами из других питерских кружков. Наряду со «стариками» М. Сильвиным и

С. Радченко в организации работали Б. Горев, Ф. Ленгник, Ф. Дан и Ю. Лурье. Однако в августе 1896 года были арестованы Сильвин, Ленгник, Дан и Лурье, после чего осенью того же года образовалась новая «центральная группа» в составе Потресова, Тахтарева, Горева и Иваньши- на. Чуть позже к ним присоединился В.Н. Катин-Ярцев. Подобная ротация кадров несомненно влияла на качество пропагандистской работы, но главное заключалось не в этом. В большинстве своем это были люди совсем иных, чем Ульянов, взглядов на роль рабочего движения в России. Суть этих взглядов сводилась к известной идеализации самих рабочих, якобы несущих в себе некое здоровое начало. Это был сколок с народнической идеализации крестьянства. В частности, Б.И. Горев впоследствии вспоминал: «Часть нашей центральной группы (Катин-Ярцев и Якубова, а раньше и Тахтарев), недовольные нашим «централизмом» и тем, что они называли «опеканием рабочих», высказывались за большее привлечение рабочих к активной и руководящей работе. При этом они иногда доходили до крайних увлечений, утверждая, например, что лучше плохая (курсив источника. — А.Б.) прокламация, написанная рабочим, чем хорошая, но сочиненная интеллигентом. Они требовали создания особой центральной группы из одних рабочих, без одобрения которой не предпринимался бы ни один ответственный шаг «Союза»[120].

Появление в руководстве «Союза» новых лиц совпало с активизацией забастовочной борьбы питерских рабочих, что казалось этим молодым марксистам подтверждением их взглядов: рабочие самим ходом классовой борьбы обречены возглавить общественный прогресс. Так исподволь, постепенно в российской социал-демократии стало зарождаться новое течение, получившее наименование «экономизма». Суть его сводилась к борьбе за сиюминутные экономические выгоды, за улучшение материального и социального положения рабочих, в то время как политическая борьба рассматривалась как удел либеральной оппозиции.

Какова в этот момент была позиция Ульянова? Б.И. Горев сообщает в своих мемуарах, что когда Ульянов и его соратники были освобождены из ДПЗ, они два вечера подряд собирались на квартире у Цедербаумов, где Горев в качестве одного из руководителей «Союза» отчитывался о деятельности за прошедший без «стариков» период. (Кстати, кроме Б.И. Горева от «молодых» на эту встречу пришла только А.А. Якубова.) Горев вспоминает, что Ульянов по поводу идеи о самостоятельности рабочего движения и создании руководящей «рабочей» группы заявил следующее: «Если у вас есть сознательные и заслуживающие доверия отдельные рабочие, введите их в центральную группу, вот и все. Больше никакой особой «рабочей политики» не нужно»[121]. Судя по всему, мысли Аксельрода о несамостоятельности рабочего движения оставили свой след во взглядах молодого Ульянова.

Затем Ульянов и большинство «стариков» отправляются в Сибирь, а в «Союзе» в течение 1897 года взгляды «молодых» оформляются в довольно стройную и не чуждую логике концепцию, получившую наименование «экономизма». Печатным органом питерских «экономистов» стала газета «Рабочая мысль» (№ 1 появился в октябре 1897 года), в редакцию которой вошли А.А. Якубова, К.М. Тахтарев и В.Н. Катин-Ярцев. «Рабочая мысль» пропагандировала борьбу за повышение заработной платы и улучшение условий труда. В редакционной статье первого номера газеты говорилось: «Пусть рабочие ведут борьбу, зная, что борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя и своих детей, пусть помнят, что каждая победа, каждая пядь, отбитая у врага, есть пройденная ступень лестницы, ведущей к их собственному благополучию»[122].

Логика «экономизма» на первое место ставила постепенность. В России рабочий класс еще слаб, плохо организован, еще не готов к политической борьбе, поэтому «желательна та борьба, которая возможна, а возможна та, которую ведут рабочие в данную минуту». Исходить из реальных возможностей, а не из доктринальных постулатов — эта мысль многим тогда показалась здравой. Не отрицая в принципе значения политической борьбы, «Рабочая мысль» отождествляла последнюю с борьбой за легальные возможности, в том числе возможности, проистекающие из общественного характера земского самоуправления.

Когда первый номер «Рабочей мысли» попал в руки Ульянова, тот пришел в полное недоумение, но посчитал все это недоразумением. Однако через некоторое время его сестра пересылает в Шушенское текст программного документа (скорее всего, черновика) наиболее умеренной части «экономистов», более известного под именем «Credo». На этот раз Ульянов реагировал бурно. К этому моменту (в течение второй половины 1897 года) он успел написать работу «Задачи русских социал-демократов» и переправить ее в Европу, где она вышла уже в 1898 году отдельной брошюрой с предисловием П.Б. Аксельрода. В этой работе Ульянов прямо указал на главную близлежащую цель социал-демократии в России — завоевание политической свободы и демократизацию политического и общественного строя в России. И что же он вынужден читать в ответ? — «Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности».

К этому времени взгляды Ульянова претерпели определенную эволюцию. В процессе написания двух своих работ — «Развитие капитализма в России» и «Задачи русских социал-демократов» он совершенно другими глазами начинает смотреть на сущность происходящих в стране социально-экономических и политических процессов. На это указывает Ингерфлом, но он ошибается, полагая, что Ленин перестает мыслить классовыми категориями. Если в «Задачах…» Ульянов признает самостоятельное политическое значение царизма, то только в качестве пережитка феодального общества. Но он уже не рассматривает российскую монархию как инструмент буржуазного классового господства, а это уже шаг вперед. В «Развитии…» Ульянов пересматривает свои прежние взгляды на природу крепостнических пережитков, которые в своих ранних работах он объяснял кратковременностью пореформенного периода и архаичностью политико-правовой системы самодержавия[123]. Теперь все это объясняется характером русской аграрной системы, в которой невероятным образом переплетаются элементы феодального и капиталистического укладов. Ульянов признает, что торговый и ростовщический капитал играет огромную роль в русской деревне, задерживая при этом расслоение крестьянства на сельскую буржуазию и сельский пролетариат. (Надо, однако, задать вопрос: а насколько была возможна чистота подобных процессов в русской деревне? Ингерфлом здесь проходит мимо проблемы.) Ульянов вынужден признать исключительную живучесть старых аграрных отношений в России, которые под влиянием «русского капитализма» лишь деформируются, но не собираются уступать место новым, более прогрессивным отношениям. Отсюда — сомнения в потенциях «русского капитализма», который бы сам по себе обеспечил социальные преобразования на европейский лад. Вспомним, что о том же самом писал в 1882 году

В.П. Воронцов! Правда, у В.И. Ульянова совершенно другой подход: дело не в неразвитости внутренних рынков и отсутствии внешних, а в том комплексе общественных отношений, которые порождает царизм и которые со времен Добролюбова принято именовать «азиатчиной».

Нельзя не согласиться с Ингерфломом и в другом: у молодого Ульянова постепенно меняются взгляды на роль социал-демократической партии в рабочем движении. В «Проекте и объяснении программы социал-демо- кратической партии», написанном в тюрьме в 1896 году, Ульянов признает задачей с.-д. партии «помогать… борьбе русского рабочего класса развитием классового самосознания рабочих, содействием их организации, указанием на задачи и цели борьбы»[124]. В «Задачах русских социал-демократов» говорится уже о непосредственном руководстве: «Практическая деятельность социал-демократов ставит себе… задачей руководить классовой борьбой пролетариата и организовывать эту борьбу»[125].

В 1895 году Аксельрод убеждал Ленина в незрелости русского пролетариата и необходимости политического лидерства буржуазии. В 1897 году Ульянов подходит к проблеме иначе: если русский рабочий класс еще не созрел для политической борьбы, то еще менее готова к ней русская буржуазия. По мысли Ульянова, в этой ситуации роль политического лидера должна взять на себя социал- демократическая партия.

Однако до поры до времени остается открытым вопрос об уровне самосознания самого пролетариата. В процессе полемики с «экономистами» Ульянов осознает необходимость разобраться в сущности понятий. Ингерфлом особо подчеркивает, что в момент написания «Задач» Ульянов «продолжает представлять рабочий класс соответствующим надеждам, возлагаемым на него теорией, чем- то внешним по отношению к самодержавию», имеющим к тому же врожденный иммунитет против всякого компромисса с рабской психологией.[126]

Дошедшие до Ульянова сведения о том, с какой легкостью идеи «экономизма» проникли в рабочую среду и покорили ее, заставляют его усомниться в правильности того образа, который он рисовал еще два года назад. Парадоксально, но в эти же годы категория «рабочий класс» вызывает большие сомнения у Эдуарда Бернштейна, пытающегося переосмыслить ключевые положения марксизма с точки зрения «экономической целесообразности». Бернштейн пишет работу «Классы и классовая борьба», в которой есть ссылка на книгу Туган-Барановского «Теоретические основы марксизма». Бернштейн полностью согласен с ним в следующем: «Маркс употребляет понятие класс в двух совершенно различных значениях: то в значении социально-экономическом, то в смысле политиче- ски-социальном, причем в основу класса (очевидно, как понятия. — А.Б.) в первом случае кладется характерный признак совершенно объективного свойства, а именно признак статики данной группы, если можно так выразиться, признак ее объективного «бытия», во втором же случае главным и существенным признаком класса является субъективное «сознание» группы людей»[127]. В реальности же рабочий класс в той совокупности значений, которую постулировал Маркс, есть не что иное, как теоретическая абстракция.

Для Ленина же рабочий класс превращается в универсальную категорию, смысловое содержание которой все время зависит от конкретного исторического или теоретического контекста. Но теоретическая полемика с «экономистами», часть которых апеллировала к выводам Бернштейна, стимулировала идейную эволюцию Ульянова и позволила довести логическую цепочку промежуточных выводов до смыслового завершения.

В своем знаменитом «Протесте российских социал-демократов» (август 1899 г.) Ульянов апеллирует к следую- щему тезису Аксельрода: «Рабочее движение не выходит из тесного русла чисто экономических столкновений рабочих с предпринимателями и само по себе, в целом, лишено политического характера, в борьбе же за политическую свободу передовые слои пролетариата идут за революционными кружками и фракциями из так называемой интеллигенции»[128]. Указывая на обоснованность таких взглядов, Ульянов добавляет от себя: «Русские социал-демократы должны приложить все усилия к тому, чтобы осуществилась другая перспектива, излагаемая П.Б. Аксельродом в таких словах: «Другая перспектива: социал-демократия организует русский пролетариат в самостоятельную политическую партию, борющуюся за свободу частью рядом и в союзе с буржуазными революционными фракциями… частью же привлекая прямо в свои ряды или увлекая за собой наиболее народолюбивые и революционные элементы из интеллигенции»[129].

Отталкиваясь от этого тезиса Аксельрода, Ульянов начинает создавать собственную концепцию партии. В небольшой, неопубликованной в то время статье «Наша ближайшая задача» (осень 1899 года) можно обнаружить мысли, в достаточной степени объясняющие смысл последующей деятельности Ульянова: «Борьба рабочих становится классовой борьбой лишь тогда, когда все передовые представители всего рабочего класса всей страны сознают себя единым рабочим классом и начинают вести борьбу не против отдельных хозяев, а против всего класса (курсив источника. — А. 5.) капиталистов и против поддерживающего этот класс правительства. «Всякая классовая борьба есть борьба политическая», — эти знаменитые слова Маркса неверно было бы понимать в том смысле, что всякая борьба рабочих с хозяевами всегда бывает (курсив источника. — А. Б.) политической борьбой. Их надо понимать так, что борьба рабочих с капиталистами необходимо становится (курсив источника. — А. Б) политической борьбой по мере того, как она становится классовой борьбой. Задача социал-демократии состоит именно в том, чтобы посредством организации рабочих, пропаганды и агитации… превратить их стихийную борьбу… в борьбу всего класса…»[130]

Если мы проследим за логикой рассуждений Ульянова и пойдем чуть дальше в своих выводах, то обнаружим, что именно здесь находится закладной камень большевизма. Партия Ульянову нужна, чтобы рабочая масса организовалась в класс, ибо без политической борьбы нет осознания классовых интересов, а, следовательно, нет и класса. Отсюда логически вытекает, что рабочий класс остается классом до того момента, пока существует марксистская рабочая партия, организующая рабочих на политическую борьбу. Подобная трактовка позволяет свести на «нет» то противоречие в Марксовой интерпретации рабочего класса, на которое обратил внимание Бернштейн. Вольно или невольно Ульянов приходит к выводу, что именно социал-демократическая партия должна своей деятельностью сорганизовать рабочий класс в единое целое, превращаясь при этом в его системообразующий элемент. А потому функции, которые Ульянов ранее приписывал рабочему классу, экстраполируются теперь на партию.

Стоит отметить, что сама категория «рабочий класс», о чем уже говорилось выше, постепенно из вполне определенного понятия превращается в некий многозначный символ, ибо в разном контексте Ульянов-Ленин вкладывал в эту категорию различное смысловое содержание. Об этом пойдет речь дальше. Поэтому было бы ошибкой считать, что Ульянов стремится поставить знак тождества между классом и партией. Концептуально этот вопрос в тот период, скорее всего, Ульяновым решен не был. Он просто старался адекватно реагировать на историческую ситуацию. Понять логику мышления Ульянова — значит понять природу истоков большевизма. Ингерфлом, например, пришел к выводу, что «для Ленина самодержавие концентрирует все формы угнетения и все преграды развитию, а партия совмещает в себе, в отсутствие социальных классов, все формы сопротивления всем способам угнетения»[131]. Иначе говоря, партия для Ульянова есть инструмент организации контрвласти с целью в дальнейшем инициировать гражданскую войну. В данном случае явно прослеживается логика шахматиста.

Скорее всего, Ульянов приходит к этому осознанию чисто интуитивно, но затем, оставаясь верным себе, стремится обосновать данную ситуацию логически. Подтверждением тому служит цитата из гораздо более поздней работы Ленина — «Шаг вперед, два шага назад», написанной весной 1904 года в процессе полемики с меньшевиками: «Теперь мы стали организованной партией, а это и означает создание власти, превращение авторитета идей в авторитет власти, подчинение партийным высшим инстанциям со стороны низших». Наличие контрвласти превращает борьбу с самодержавием в своего рода шахматную партию, и шахматная логика становится центральным элементом ленинского мышления.

Но в 1899 году так далеко в своих выводах Ульянов еще не заходил. Другая цель в этот период занимает его внимание — создание собственной неподцензурной газеты. Впереди было окончание срока ссылки и возвращение в европейскую Россию. Ульянов делает первый шаг. В воспоминаниях Мартова это отражено следующим образом: «В конце последнего года ссылки я получил… от В.И. Ульянова письмо, в котором он мне глухо предлагал «заключить тройственный союз», в который входил бы, кроме нас двух, еще А.Н. Потресов для борьбы с ревизионизмом и «экономизмом»[132].

Между тем, идеи «экономизма» завоевывают все больше и больше сторонников в среде социал-демокра- тической эмиграции. Они увлекают марксистскую интеллигенцию своей рациональностью, лишенной какого-либо личного риска, ибо обеспечить переход к легальной оппозиционной деятельности должна массовость рабочего движения, перед которым самодержавие не устоит. Но «экономизм» не был единым течением с цельной идеологией, взгляды «экономистов» на формы сочетания экономической и политической борьбы, необходимость существования партии, сами цели рабочего движения весьма и весьма различались. Сторонники Кусковой и Прокоповича напрочь отрицали необходимость рабочей партии и видели будущее в союзе рабочего движения с либеральной оппозицией, «рабочемысльцы» во главе с Тахтаревым и Якубовой пытались придать российскому рабочему движению формы английского тред-юнионизма, «рабочедельцы» во главе с Б. Кричевским представляли собой настолько пестрое сообщество, что их взгляды варьировались от весьма умеренных (чистая экономическая борьба) до весьма радикальных (сочетание экономической и политической борьбы вплоть до индивидуального террора). При этом большинство «рабочедельцев» выступало за необходимость создания хорошо организованной партии. Однако политические цели борьбы «рабочедельцы» выводили из задач, поставленных экономической борьбой. На первом месте стояли требования свободы союзов, стачек, собраний и неприкосновенности личности. Подобная программа подразумевала тактику выбивания из самодержавия постепенных уступок, которые, по мысли идеологов «Рабочего дела», должны быть тем больше, чем масштабнее и организованнее будет выступать рабочий класс («тактика-процесс»).

Сторонники «экономизма» заявили о себе в 1897 году, а уже к осени 1898 года они стали преобладать в заграничном «Союзе русских социал-демократов», где до недавнего времени наибольшим влиянием пользовалась плехановская группа «Освобождение труда».

Б.И. Горев сообщает в своих мемуарах, что в январе 1897 года члены Петербургского «Союза борьбы…» получили (в первый раз за все время существования «Союза») письмо от Плеханова, которое привез из Женевы некий Гуревич. Письмо Плеханова «сплошь состояло из жалоб на Тахтарева», который объявился в Европе, выдавая себя за уполномоченного «Союза» и пытаясь слить в одну организацию все эмигрантские группы до народнических включительно[133]. Такая активность явно не пришлась по вкусу Плеханову. Взгляды «экономистов» (т. н. «молодых») отличались слишком высокой степенью эклектизма и мало сопрягались с его собственной концепцией рабочего движения в России. Очень быстро этот антагонизм привел и к личным конфликтам.

В ноябре 1898 года на 1-м съезде «Союза русских социал-демократов» группа «Освобождение труда» заявила о своем отказе редактировать издания «Союза». По инициативе П.Б. Аксельрода группа согласилась выпустить № 5 и № 6 журнала «Работник» и две брошюры В.И. Ульянова (в том числе «Задачи русских социал-демократов» с предисловием самого Аксельрода).

Споры возникли и вокруг права собственности на женевскую типографию, и вокруг франков, присланных русскими социал-демократами из Нью-Йорка группе «Освобождения труда». Все это крайне раздражало Плеханова, привыкшего к иному отношению и к себе, и к своим идеям. Именно здесь коренится основная причина, по которой Плеханов сравнительно долго поддерживал «централизм» Ульянова-Ленина. Но это — в будущем. А пока в руководство «Союза» продвинулась группа «экономистов» во главе с Б.Н. Кричевским и П.Ф. Тепловым-Сибиряком. В редакторскую группу также вошли представители «молодых» — В.П. Акимов, В.П. Иваншин и А.С. Мартынов. Между сторонниками Плеханова и «молодыми» развернулась яростная полемика. На втором съезде «Союза» в апреле 1900 года в Женеве произошел окончательный разрыв. Группа «Освобождение труда» вышла из «Союза» и вскоре заявила о себе уже под другим названием — группа «Социал-демократ». Немного ранее этого времени, в конце февраля 1900 года, в Пскове появляется вернувшийся из ссылки Владимир Ульянов.

Мартов впоследствии признавал, что в этот период они вместе с Ульяновым «надеялись достигнуть цели революционизирования деятельности партии без углубления того организационного раскола, который начался за границей, в расчете на то, что местные организации, в среде которых уже остро чувствовалась неудовлетворенность застоем, наступившим в движении, не окажут противодействия реформаторским попыткам новой группы. План последней сводился к тому, чтобы образовать ядро центральной партийной организации, которая могла бы объединять деятельность местных комитетов, обслуживая их всесторонне, для чего она должна была обладать техническими и материальными средствами, равно как опытными пропагандистами, агитаторами и организаторами»[134].

Как видим, «централизм» Мартова в этот период ничем не отличался от «централизма» Ульянова. При этом, как признает Мартов, абсолютное большинство социал- демократических групп и организаций на территории Российской империи выразили готовность действовать солидарно с новой группой. В это время заграничный «Союз русских социал-демократов» вел подготовку созыва второго съезда РСДРП с целью преодоления раскола и создания единой партийной организации. Созыв съезда предполагался 6 мая 1900 г. в Смоленске. Члены «Союза» Ц. Ко- пельзон и П. Теплов были отправлены в Россию наладить связь с местными организациями и подготовить почву для съезда. В марте Копельзон посетил Псков. Возникла мысль об избрании Ленина, Потресова и Мартова редакторами предполагаемого центрального органа — «Рабочей газеты», издание которой намеревались возобновить. По этому вопросу еще в феврале 1900 г. в Москве велись переговоры между представителем организации «Южный рабочий» И. Лалаянцем и Лениным. Последний даже получил из-за границы мандат на съезд от группы «Освобождение труда». Но съезд не состоялся. В апреле полиция произвела массовые аресты. Организация «Южный рабочий» была практически разгромлена. В Пензе был арестован П. Теплов, ликвидированы комитеты в Полтаве, Ека- теринославе, Москве, Харькове.

Еще до арестов, в начале апреля, состоялось знаменитое Псковское совещание, на котором В.И. Ульянов, А.Н. Потресов и Ю.О. Мартов встретились с представителями «легального марксизма» П.Б. Струве и М. И. Ту- ган-Барановским для обсуждения вопроса о постановке нелегальной социал-демократической газеты и теоретического журнала. Несмотря на явные идеологические расхождения, стороны договорились о сотрудничестве, причем Мартов был настроен наиболее скептически из всех троих представителей «революционного марксизма». Ульянов же вполне сознательно стремился к сотрудничеству с «легальными марксистами», предполагая, прежде всего, материальные выгоды от такого союза. Он прекрасно понимал, что газета и журнал будут стоить больших денег. Что касается Струве и Туган-Барановского, то для них был важен сам переход к политической борьбе с самодержавием, на смену которому, по их мысли, могли прийти только либералы.

В июле 1900 года Ульянов покидает Россию. Перед этим он объезжает Поволжье (Н. Новгород, Уфа, Самара), где проводит встречи с местными социал-демократами. Цель — организация групп поддержки будущей газеты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.