Глава 8 Агония и смерть большевизма. 1918-1923
Глава 8 Агония и смерть большевизма. 1918-1923
Первое большевистское правительство появилось на свет экспромтом. Оно и не могло появиться иначе, т. к. существовало несколько вариантов развития событий, и арест Временного правительства до определенного момента отнюдь не был предрешен. Но, получив одобрение своих действий от делегатов Второго съезда Советов и ввиду отказа левых эсеров (на тот момент) разделить с ними власть, большевики вынуждены были создать свое однопартийное правительство. Очевидно, это не отвечало интересам значительной части руководства большевиков, но в данной ситуации им ничего не оставалось, как подчиниться партийной дисциплине. Старый большевик Г.И. Ломов (Оппоков) впоследствии вспоминал, что Ленину приходилось ловить своих однопартийцев в коридорах Смольного и, держа за пуговицу, чтобы не убежали, буквально уговаривать войти в правительство. С.В. Леонов по этому поводу заметил: «Столь редкое в мировой практике коллективное нежелание входить в правительство свидетельствовало не только об остроте положения, неуверенности большевиков и о других «конъюнктурных» факторах, но и о том, что главным движителем безудержного стремления к власти, продемонстрированного Лениным и большевистской партией в 1917 г., являлось не столько властолюбие как таковое, сколько желание как можно скорее реализовать свою идеологизированную цель — диктатуру пролетариата»[358].
Кстати, и сам Ленин вначале решительно отказался от участия в правительстве, но затем под давлением соратников был вынужден уступить. Суханов в своих записках передает этот эпизод со слов Луначарского: «Сначала Ленин не хотел войти в правительство. Я, говорит, буду работать в ЦК партии… Но мы говорим — нет. Мы на это не согласились. Заставили его самого отвечать в первую голову. А то быть только критиком всякому приятно…»[359]
Выше уже было сказано, что критическая ситуация, в которой оказалось большевистское правительство уже в первые дни своего существования, парализовала всю его работу. Кроме того, противоречия между умеренными большевиками и радикалами привели к продолжительному правительственному кризису, который отнюдь не закончился после отставки нескольких наркомов 4 ноября 1917 года. Если в первые дни Ленин был абсолютно равнодушен к конкретным персоналиям в составе правительства, то затем он начинает постепенно подбирать людей, хоть в какой-то степени соответствующих его взглядам на ситуацию и отвечающих профессиональным требованиям данной должности.
Возможно, находясь в состоянии эйфории вследствие так легко полученной власти, Ленин вначале и не помышлял о партийной диктатуре. Выступая 26 октября на Втором съезде Советов с докладом о земле, он заявил: «И если даже крестьяне пойдут и дальше за социалистами-ре- волюционерами и если они даже этой партии дадут на Учредительном собрании большинство, то и тут мы скажем: пусть так. Жизнь — лучший учитель, а она укажет, кто прав, и пусть крестьяне с одного конца, а мы с другого конца будем разрешать этот вопрос. Жизнь заставит нас сблизиться в общем потоке революционного творчества, в выработке новых государственных форм. Мы должны следовать за жизнью, мы должны предоставить полную свободу творчества народным массам»[360].
И эта свобода на первых порах действительно была предоставлена. Первые месяцы нахождения у власти большевики не спешили инициировать процесс государственного строительства, многие их декреты, что замечено многими исследователями, носили чисто пропагандистский характер. Это признавал впоследствии и сам Ленин. В частности, выступая с политическим отчетом ЦК на XI съезде РКП (б) 27 марта 1922 года, он заявил следующее: «У нас была полоса, когда декреты служили формой пропаганды… когда большевики взяли власть и сказали рядовому крестьянину, рядовому рабочему: вот как нам хотелось бы, чтобы государство управлялось, вот декрет, попробуйте. Простому рабочему и крестьянину мы свои представления о политике сразу давали в форме декретов. Но эта полоса прошла…»[361]
Однако, предоставляя народу известную степень свободы и самостоятельности, Ленин оставлял за руководимым им правительством очень важную прерогативу: охрану завоеванной власти, борьбу с контрреволюцией. В условиях обострения внутренней и внешней борьбы это не могло затем не повести к дальнейшему усилению противоречий между декларируемой полновластностью местных Советов и концентрацией реальной власти в центре. Это был объективный процесс, не зависящий от воли конкретных лиц. Между тем, на Урале восстает атаман Дутов, на Дону пытается поднять казаков атаман Каледин, в самом Петрограде 28 ноября проходит массовая антибольшевистская демонстрация* В этой ситуации большевики идут на создание правительственной коалиции с левыми эсерами. После того, как коалицию с большевиками одобрил первый съезд ПЛСР (Партии левых социал-рево- люционеров) (19–28 ноября 1917 г.), семь представителей этой партии входят в состав Совнаркома.
Для большевиков во многом это был вынужденный шаг. Но он давал им значительное преимущество. Левые эсеры пользовались большой популярностью среди крестьянства, а без поддержки крестьянства большевики вряд ли могли себе позволить какие-то социальные эксперименты. В деревне же большевики осенью 1917 г. имели всего 203 партийные ячейки, в которых состояло примерно 4 тыс. крестьян. Благодаря поддержке левых эсеров стало возможно соглашение о слиянии ВЦИК с Крестьянским Исполнительным комитетом, причем в объединенном ВЦИК левые эсеры согласились остаться в меньшинстве.
Поворотным рубежом стал декабрь. Было подписано перемирие с Германией, это был первый шаг к сепаратному миру, к выводу России из войны. Дезертирство из армии приняло массовый характер, причем мужички дезертировали вместе с винтовками и пулеметами.
5 декабря был распущен Военно-революционный комитет, а 7 декабря создана Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с саботажем и контрреволюцией. Надо сказать, что к этому времени саботаж чиновников принял угрожающие размеры, грозя парализовать деловую жизнь городов. Ленин в записке Ф.Э. Дзержинскому предлагает ввести контроль (через домовые, фабрично-заводские, продовольственные комитеты, НКВД, а также введение «потребительско-рабочих» книжек) над «лицами, принадлежащими к богатым классам». Создание ВЧК в тот момент, несомненно, усилило власть большевиков, но если называть вещи своими именами, в длительной перспективе это был весьма рискованный шаг. Еще в ходе гражданской войны органы ВЧК стали предпринимать попытки освободиться от партийного контроля, были случаи открытого неповиновения чекистов местному партийному руководству и центру. Уже в те годы ВЧК превратилась в параллельный (партийным органам) центр власти, который, в силу специфики деятельности спецслужб и в условиях отсутствия элементарных демократических свобод, обладал определенными преимуществами. В дальнейшем история СССР наполнена фактами скрытой конкуренции между партией (давно утратившей большевистское содержание) и органами ВЧК — ОГПУ— НКВД — КГБ. В 1980-е годы КГБ обеспечил прикрытие пресловутой «политики перестройки», инициированной партийной верхушкой, что привело к стремительному краху КПСС и запоздалому «термидору». Но кто мог это предвидеть в 1917 году?
Самым важным и определяющим в декабре 1917 года становится вопрос о дальнейшей судьбе Учредительного собрания. Большевизм пришел к власти под лозунгом скорейшего созыва Учредительного собрания, и ликвидация этого органа без весомых на то причин однозначно выглядела бы как узурпация власти. Умеренные большевики во главе с Каменевым и Рыковым рассматривали Учредительное собрание как символ революционной демократии и предостерегали от репрессивных действий, могущих привести к развязыванию гражданской войны не только между большевиками и буржуазной контрреволюцией, но и между большевиками и прочими социалистическими партиями. Судьбу Учредительного собрания решили два фактора: массовая демобилизация армии (с армейскими комитетами, где большинство сохраняли эсеры и меньшевики, можно было теперь не считаться) и позиция левых эсеров, которые неожиданно для большевиков поддержали идею ликвидации Учредительного собрания. Ликвидация Учредительного собрания прошла почти безболезненно для большевиков, но стала прелюдией к гражданской войне. А гражданская война объективно становилась неизбежной, ибо только через нее для большевиков был возможен выход из того экономического тупика, в котором они оказались зимой 1918 года.
Еще 14 ноября ВЦИК и Совнарком приняли «Положение о рабочем контроле», но с каждым днем объектов для контроля оставалось все меньше и меньше — производство останавливалось, фабрики и заводы закрывались. Большевики получили в наследство от Временного правительства финансовый, транспортный и промышленный кризисы, громадный рост инфляции, острую проблему со снабжением городов продовольствием. Национализация банков в декабре вряд ли могла помочь в этой ситуации. Массовая эмиссия денежных знаков только усугубляла кризис, а введение «рабочего контроля» над заводчиками и фабрикантами привело к полной бесконтрольности самих рабочих. Введение повременной оплаты труда и сокращение рабочего дня резко снизили производительность труда. У части рабочих появилось настроение вседозволенности, производительный труд терял в их глазах всякий смысл. Город перестает быть промышленным центром, он не производит более товары для эквивалентного обмена с деревней. Крестьяне же не собирались отдавать продукты питания за обесцененные бумажки, которые им совсем не были нужны. Уже в феврале в городах центральной России стала ощущаться реальная угроза голода, которая еще более усилилась после подписания Брестского мира и оккупации Украины и Донской области германскими войсками. Это была угроза не только для большевиков, но и для государства, для городской цивилизации в целом. Начинается массовый отток городского населения (в том числе и рабочих) в деревню. Например, население Москвы к апрелю 1918 года по сравнению с началом года сократилось на 134 тыс. человек. Усиление экономических проблем и Брестский мир в очередной раз ударили по авторитету большевиков: только по официальным данным, численность партии к лету 1918 года уменьшилась на 200 тыс. человек и составила чуть менее 150 ООО.
До весны 1918 года власть большевиков держалась поддержкой значительной части промышленных рабочих и революционно настроенных солдат и матросов, а также благодаря действию Декретов о мире и земле, обеспечивших на какое-то время нейтралитет крестьянства. В какой-то мере на большевиков играла и та свобода, которую они первоначально предоставили местным Советам. Но ситуация быстро меняется. Уездные Советы начинают провозглашать свои местные республики, усиливая тем самым децентрализацию власти и анархию в системе управления. Не собираются отдавать свою власть и органы местного самоуправления (земские и городские управы), многие из которых продолжают находиться в оппозиции большевикам. До открытия Учредительного собрания большевики были вынуждены это терпеть. После разгона «Учредилки» возникла острая необходимость скорейшего конституирования рабочего государства и структурирования нового государственного аппарата.
Первый шаг в этом направлении был сделан на Третьем съезде Советов, открывшемся 10 января 1918 года. 62 % делегатов этого съезда были большевиками. Как известно, съезд одобрил разгон Учредительного собрания и принял «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». В этой декларации руководством большевиков было заявлено об отходе от унитарного принципа государственности и признании принципа федерализма. По инициативе левых эсеров в этот документ было добавлено два пункта, а именно: все дела местного значения должны были решаться исключительно местными Советами, кроме того, было дано поручение ВЦИК разработать основные положения советской Конституции и внести их на рассмотрение делегатам следующего съезда Советов. В новом составе ВЦИК большевики имели 160 мандатов (52,3 %), и это большинство, когда впереди уже не маячил призрак «Учредилки», позволило большевикам перейти к более самостоятельной внутренней и внешн-ей политике. Но как раз в этот момент резко обострились экономические проблемы, а вопрос о необходимости мира с немцами вызвал раскол внутри партии большевиков. Советское правительство вынуждено было продолжать политику хлебной монополии, начатую Временным правительством. Но промышленных товаров для эквивалентного обмена в городах уже просто не было. Кроме того, крестьянское хозяйство вообще было малотоварным. До 40 % хлеба на рынок до сих пор поставляло помещичье хозяйство, но с ним было покончено. Крестьяне охотно делили помещичью землю, но заниматься ее обработкой не спешили. Кроме того, наметился рост потребления сельхозпродуктов самими крестьянами. В результате в крупных городах норма выдачи хлеба сократилась к марту 1918 г. до 50—100 г. в день. Это вызвало голодные бунты и массовое недовольство рабочих.
Уже к концу декабря стало ясно, что условия подписания мира, предложенные Германией, будут крайне жесткими и невыгодными для России. 28 декабря 1917 г. (10 января 1918 г.) пленум Московского областного бюро, возглавляемого Ломовым (Оппоковым), Осинским (Оболенским), Максимовским, Сапроновым и некоторыми другими радикально настроенными большевиками, принял резолюцию с требованием прекращения мирных переговоров и разрыва дипломатических отношений со всеми буржуазными государствами. Подобную резолюцию принял и Петербургский комитет РСДРП (б). Так было положено начало течению «левых коммунистов» в самой большевистской партии, организационно оформившемуся к марту 1918 года. Возникнув в ходе дискуссии по вопросу подписания мира с Германией, впоследствии это течение выступило против принятого с подачи Ленина курса на усиление централизации и внедрение в экономику элементов государственного капитализма, превратившись во внутрипартийную оппозицию. Это говорит о том, что лозунги октября 1917 года значительная часть большевиков восприняла не как чисто пропагандистские, а как программные, и в дальнейшем эти большевики будут отстаивать «идеалы Октября» в борьбе с ленинским прагматизмом, апеллируя при этом к Ленину периода 1917 года.
Но в январе 1918 года речь пока шла только о возможности мира с немцами. 8 (21) января на совещании членов ЦК с делегатами от большевиков Третьего съезда Советов Ленин выступил с «Тезисами по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира». При обсуждении тезисов в руководстве партии выявились три течения: сторонники ленинской точки зрения о необходимости принятия любых условий мира (за нее голосовало 15 человек), сторонники объявления революционной войны Германии — «левые коммунисты» (32 человека) и сторонники предложенного Троцким тезиса «ни войны, ни мира» (16 человек). Лозунг «революционной войны» был очень популярен среди большевиков, и Ленину пришлось всячески лавировать, чтобы отстоять на заседании ЦК 11 (24) января резолюцию о затягивании мирных переговоров до момента предъявления немцами ультиматума. 15 (28) января 1918 г. лидеры «левых коммунистов» Бухарин и Пятаков подали заявление в ЦК, настаивая на немедленном созыве партийной конференции для принятия решения по этой проблеме. Ленин же настоял на созыве экстренного съезда партии. Кроме того, ЦК РСДРП (б) предпринял весьма неординарный шаг, направив в Западную Европу через Швецию т. н. миссию Л.Б. Каменева, чья задача, по его собственным словам, состояла в том, чтобы «сказать нашим братьям о том, что то унижение, которое испытывает Россия от натиска империализма, относится также и к западному пролетариату, который слишком долго пробуждается». По мнению главы французской военной миссии в России генерала Ниссе- ля, у миссии Каменева были более широкие задачи: оценить настроения в социалистических партиях воюющих стран, собрать информацию об общественных настроениях в отношении большевиков, выяснить степень готовности европейского пролетариата к мировой социалистической революции, разъяснить английскому и французскому правительствам внешнюю политику большевиков, проинформировать их о ситуации, сложившейся вокруг переговоров в Брест-Литовске[362]. Однако миссия Каменева закончилась полным провалом (его даже не впустили на территорию Франции), а сам он был в марте 1918 года (при возвращении в Петроград) арестован финнами на Аландских островах и освобожден только в начале августа.
Седьмой экстренный съезд РСДРП (б) важен для истории большевизма не только потому, что на нем большинство делегатов поддержало Брестский мир. И не потому, что на нем Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков была переименована в Российскую коммунистическую партию большевиков. На съезде организационно оформилась партийная оппозиция (т. н. «левые коммунисты»), не только выступившая против Брестского мира, но и отстаивающая лозунги октября 1917 года в качестве программных. Своей целью большевики-ради- калы называют построение государства-коммуны, при этом настаивая на независимости Советов от партийного диктата. Они всерьез говорят о советской демократии, они готовы воевать со всем буржуазным миром. Выступая на Седьмом съезде, А.С. Бубнов, один из левых коммунистов, заявил о «развитии гражданской войны в международном масштабе». То, что большинство съезда их не поддержало, отнюдь не поколебало убежденности многих левых в своей правоте.
Особо надо отметить, что Ленин в течение всего периода гражданской войны был вынужден считаться с критикой оппозиционных групп, официально так и не решившись отказаться от лозунга государства-коммуны (этот тезис вошел даже в новую программу партии, принятую на VIII съезде). Но фактически с лета 1918 года руководимый Лениным ЦК берет курс на создание сверхцентрализованного государства, подчиненного тотальному контролю партии большевиков, а сама партия очень быстро превращается в составную (и главную!) часть государственного аппарата.
В феврале-марте 1918 года большевизм проходит еще через один рубеж. Это было не только подписание Брестского мирного договора, обрушившее левоэсеро-большевистскую коалицию и вызвавшее к жизни внутрипартийную оппозицию, но и события в Финляндии, где финская Белая гвардия буквально вырезала финскую Красную гвардию под прикрытием немецкого десанта. По воспоминаниям Троцкого, первая реакция Ленина на получение известий из Финляндии была крайне резкой — «драться». Но это означало крах всех Брестских договоренностей. И уже через десять минут, придя в себя, Ленин заявляет: «Нет, нельзя менять политики. Наше выступление не спасло бы революцию Финляндии, но наверняка погубило бы нас. Всем, чем можно, поможем финским рабочим, но не сходим с почвы мира. Не знаю, спасет ли нас это теперь. Но это, во всяком случае, единственный путь, на котором еще возможно спасение». Шахматист вновь взял верх над революционером-бунтарем. Но события в Финляндии еще раз убедили Ленина — игра в демократию несет с собой поражение. Только крайними мерами, только насилием можно удержать власть. Под сомнение был поставлен и тезис о праве наций на самоопределение, хотя формально Ленин от него никогда не отрекался. Судя по всему, именно события в Финляндии подсказали Ленину, что крупномасштабной гражданской войны не миновать. Более того, ряд признаков указывает на то, что с определенного момента сам Ленин стремится к тому, чтобы события развивались именно в ключе гражданской войны. И этому есть свое объяснение.
Брестский мир и все более усиливающийся социально-экономический кризис, рост сепаратистских тенденций на окраинах России, массовый голод в городах, нарастающая анархия в системе управления — все это подрывало позиции большевиков и вело к падению их авторитета и влияния. Особенно быстро большевики теряли поддержку крестьянства. В то же время союзники большевиков — левые эсеры с каждым днем увеличивали свое влияние в деревне, да и во многих городах. На Третьем съезде Советов левые эсеры составляли 15,8 %, на Четвертом — 20,4 %, на Пятом — 30, 3 %. В мае 1918 года в Пензенском Совете левых эсеров было 57 %, в Костромском — 49 %, в Рязанском — 48 %, в Курском и Пермском — по 44 %, в Петроградском, Новгородском, Орловском и Тамбовском — по 40 %, в Архангельском — 37 %, в Псковском — 32 %. В 21 уездном Совете из 137 фракции левых эсеров составляли от 50 до 100 % депутатов[363]. Все это не могло не тревожить руководство большевиков. В любой момент левые эсеры могли перехватить инициативу и, получив массовую поддержку крестьян и рабочих, оттеснить большевиков от власти.
С марта 1918 года многие рабочие, примкнувшие к большевикам в 1917 году, стали покидать партию. Если в ноябре 1917 года численность партии большевиков достигала 350 000 человек, то к июлю 1918 года она сократилась примерно до 150.000. В то же время численность левых эсеров увеличилась с 24 000 (апрель 1918 г.) до примерно 80 000 (начало июля 1918 г.). Влияние этой партии усилилось не только в деревне, но и в городах, среди рабочих. Это происходило на фоне резкого сокращения промышленного рабочего класса (примерно в 2 раза) и усиливающихся антибольшевистских настроений среди рабочих. Появляются находящиеся под влиянием меньшевиков Собрания уполномоченных фабрик и заводов, предъявляющие большевикам не только экономические, но и политические требования. На отдельных предприятиях вспыхивают забастовки. В апреле начинается восстание в Ижевске, в мае рабочие волнения вспыхнули в Самаре, в июне против большевиков поднялись рабочие Обуховского завода в Петрограде.
В провинции, во многих губернских и уездных Совдепах с марта 1918 г. левые эсеры блокируются с «левыми коммунистами», выступая против Брестского мира и взятого Кремлем курса на централизацию управления. В европейской части России против ратификации Брестского мира высказались 12 из 22 губернских Совдепов. В феврале 1918 г. НКВД принял постановление о повсеместной ликвидации органов местного самоуправления (городских и земских управ). Однако под давлением левых эсеров, тогда еще входивших в состав Совнаркома (левый эсер Трутовский занимал пост наркома по делам местного самоуправления), начался процесс интеграции местных Советов и земств. Многие земские деятели оказывались членами различных комиссий местных Совдепов и, разумеется, проводили на местах политику, весьма отличную от диктовавшейся из Кремля. Сам процесс ликвидации земств растянулся до июля 1918 года. Этого не могли не видеть лидеры большевиков. 20 мая 1918 года на очередном заседании ВЦИК Я.М. Свердлов заявил, что в волостных Советах «руководящая роль принадлежит кулацко- буржуазному элементу»[364].
Но главное было в том, что абсолютно не работающей оказалась та аморфная система государственно-экономического управления, которая стихийно сформировалась в постоктябрьский период на основе декретов Совнаркома и ВЦИК. Преодолеть хаос в промышленном производстве не удалось. Рабочий контроль на фабриках и заводах трансформировался в полную анархию при доминировании групповых интересов над «классовыми». Многие предприятия просто закрывались, а основные фонды и сырье — распродавались.
Не менее негативные процессы происходили в местных Совдепах, где процветал экономический эгоизм и местечковый сепаратизм. Большое распространение получили взимание контрибуций и реквизиции продовольствия у буржуазии, а в провинции — и самочинные реквизиции железнодорожных грузов. НКПС был вынужден даже направить ходатайство в Совнарком о принятии решительных мер к прекращению бесчинств на железных дорогах. В некоторых Совдепах тон задавали откровенно уголовные элементы.
Поэтому тот поворот, который произвел Ленин в апреле 1918 года в концептуальном видении политического и социально-экономического развития революционной России, вполне объясним с точки зрения адаптации к реально возникнувшей чрезвычайной ситуации. В этом повороте многие исследователи (например, С.В. Леонов) видят пересмотр исходной доктрины (имея в виду образ государства-коммуны, нарисованный в «Государстве и революции»). Но в том-то и дело, что доктрины не было. Ленинская концепция революции предполагала широчайшее поле для различных экспериментов и комбинаций в силу учета многовариантности развития событий. И в этом была ее сила.
Большевики оказались весной 1918 года в крайне затруднительном положении. Ставка на революционную творческую инициативу масс себя не оправдала, социально-экономический кризис и голод, как его следствие, угрожали самим основам государственности, в стране возникали все новые и новые локальные очаги гражданской войны. На этом фоне стремительный рост популярности левых эсеров выглядел для большевиков угрожающе. Кроме того, перед большевиками возникли новые угрозы геополитического характера: к угрозе агрессии со стороны Германии добавилась угроза широкомасштабной интервенции союзников. Хотя, пока продолжалось т. н. «вологодское сидение» союзнических послов, угроза интервенции оставалась чисто гипотетической. Запад, а особенно американская дипломатия, сохраняли надежду на возобновление боевых действий на Востоке. Ленину и его окружению пришлось вести весной — летом 1918 года виртуозную игру в поддавки, чтобы, по крайней мере, свести эти угрозы к минимуму. Как верно подметил В. Сирот- кин, Брестский мир был не только военно-политическим, но еще больше — торгово-экономическим соглашением, включавшим в себя 144 страницы приложений — подробные торговые тарифы, таможенные правила, консульские конвенции, протоколы о вознаграждении и т. д. Экономическая составляющая договора вызвала яростную критику со стороны антибольшевистской оппозиции. Так, редакция меньшевистской газеты «Новый луч» 21 марта 1918 года обращала внимание своих читателей на 11-ю статью мирного договора, из которой следовало, что деньги и ценные бумаги, принадлежащие немцам (или немецким подданным) и находящиеся в русских банках, должны быть в течение трех месяцев после ратификации мирного договора представлены в распоряжение их владельцев (вместе с наросшими процентами из расчета 4 процентов годовых). «На германцев национализация банков не распространяется», — делала вывод газета. Это способствовало возобновлению слухов об особых отношениях между большевиками и германским Генеральным штабом. Однако фактически речь шла лишь об одном: на фоне захвата немцами Финляндии, оккупации Украины, Крыма и Донской области, большевики были вынуждены откупаться от угрозы немецкой агрессии. Еще в апреле 1918 года в Берлин секретно прибыла команда экспертов во главе с Л.Б. Красиным, которая начала разработку еще более кабальных экономических соглашений с Германий. К августу 1918 года люди Красина подготовили сверхсекретный проект т. н. «Дополнительного финансового протокола» (который иногда называют «добавочным протоколом» к официальному тексту договора 3 марта 1918 года). После убийства Мирбаха в немецком Генеральном штабе разрабатывалась операция «Шлюссштайн», т. е. планировалось уничтожение большевистского режима. Однако единства в этом вопросе в немецких правящих кругах не было. Ленин, очевидно, хорошо осведомленный об этих планах, решил не скупиться на русское золото. До 1 ноября 1918 года в Берлин прибыло два эшелона с 93 535 кг чистого золота и один эшелон с облигациями займа из «романовок» и «думок» на 203 млн. 635 тыс. рублей. Такова была цена сохранения мира с Германией. И хотя это золото не вернулось в Россию, Ноябрьская революция в Германии позволила денонсировать все соглашения с кайзеровским правительством. Точно так же большевики вели игру с представителями Антанты. Хотя союзники действительно высадились в Мурманске и на Дальнем Востоке, а чуть позже — в Архангельске, первое время никаких активных действий против власти большевиков в центре они не предпринимали. Более того, после убийства Мирбаха Ленин некоторое время не исключал возобновления боевых действий против Германии вместе с союзниками. И только захват союзническими войсками Онеги заставил Ленина положить конец этой игре, откупившись от германцев при помощи русского золота, и дав ВЧК санкцию на раскрутку «дела послов». Уже было совершенно ясно, что гражданской войны и интервенции не избежать.
Немного ранее, в апреле 1918 года, появляется знаменитая ленинская работа «Очередные задачи Советской власти». Ленин призывает к централизации управления (вплоть до предоставления диктаторских полномочий отдельным руководителям), организации повсеместному го учета и контроля, введению жесточайшей дисциплины, внедрению передовых методов организации труда и элементов материального стимулирования, привлечению к управлению производством буржуазных специалистов (не исключая при этом и сотрудничества с отдельными капиталистами). Это — чисто ленинское видение государственного капитализма, как ступени к социализму. Особое внимание Ленин уделяет проблеме потребления, призывая превратить все трудовое население в единый «пролетарски руководимый кооператив». «Социалистическое государство может возникнуть лишь как сеть производитель- но-потребительских коммун, — заявляет Ленин. — Капитализм оставил нам в наследство массовые организации, способные облегчить переход к массовому учету и контролю распределения продуктов, — потребительные общества».1 Как раз 10 апреля был издан декрет о потребительской кооперации, представляющий собой известный компромисс с руководством старых (по определению Ленина — буржуазных) кооперативных организаций.
Ленин призывает использовать прогрессивные элементы капитализма, в частности, систему Тейлора, он призывает к социалистической организации соревнования в производственном процессе, не отказываясь при этом от методов принуждения там, где этого потребует конкретная ситуация. Ленин подчеркивает, что необходимость сохранения государства (как строго централизованной системы) как раз и диктуется необходимостью пускать в ход принуждение. Отсюда —* призыв не бояться диктатуры, в том числе и диктатуры отдельных лиц. Но особым смыслом наполнены последние разделы этой ленинской работы. В них присутствуют пассажи, явно направленные против партии левых эсеров, которая названа выразительницей интересов мелкой буржуазии, носительницей настроений «мелкобуржуазной стихии». Ленин в завуалированной форме дает понять, что левые эсеры — только попутчики, выражающие интересы мелкособственнического населения. «Надо ясно понять и твердо усвоить, что на такой социальной базе никакого социализма построить нельзя», — категорически заявляет Ленин.
Начавшийся в городах голод и отток городского населения в деревню заставляет большевиков перейти к чрезвычайным мерам — 13 мая 1918 года большевики провозглашают «продовольственную диктатуру». Первые продотряды направляются в деревню. Крестьянство, до этого момента равнодушно лояльное или нейтрально благожелательное по отношению к большевикам, резко меняет к ним свое отношение. Создание комбедов по декрету от 11 июня 1918 года[365] фактически означало противопоставление бедняков середнякам и кулакам, что было равнозначно инициированию гражданской войны в деревне. Это отнюдь не отвечало интересам левых эсеров, поэтому есть основания полагать, что за этим декретом стояли не столько экономические, сколько политические мотивы. Левых эсеров подталкивали к окончательному размежеванию, к активным действиям против большевиков — в противном случае они очень быстро потеряли бы свою популярность в деревне. Левые эсеры к тому времени были фактически единственной оппозиционной силой, сохранившей свои позиции во ВЦИК, и не выступить против политики большевиков по отношению к крестьянству они просто не могли. Это противоречило бы их программным заявлениям и лозунгам. Но достаточных сил, чтобы противостоять большевикам, они не имели. Эта «вилка» в очередной партии кремлевского шахматиста заранее предполагала мат. Возможно, в событиях 6 июля 1918 года имелась и закулисная сторона, ибо есть немало косвенных доказательств того, что вооруженное выступление левых эсеров было спровоцировано, что руководство большевиков знало о готовящемся покушении на германского посла. Весьма двусмысленным выглядит поведение Ф.Э. Дзержинского в эти июльские дни, вызывает подозрение быстрый (в течение суток) расстрел заместителя Дзержинского по ВЧК левого эсера Александровича. Как пишет Ю. Фель- штинский, «удивительно, что большевики оказались куда лучше подготовлены к этому неожиданному происшествию, чем сами левые эсеры, которые, по заявлению большевиков, этот террористический акт готовили». Детальное исследование фактов говорит о том, что никакого вооруженного мятежа левых эсеров не было, а был расчет на то, что убийство Мирбаха резко изменит ситуацию и приведет к революционной войне с Германией. Ленин же решил использовать убийство Мирбаха для окончательной ликвидации левых эсеров, о чем поведал Красину (а тот, в свою очередь, рассказал все сотруднику берлинского торгпредства Г. Соломону, впоследствии оставшемуся на Западе). По словам Красина, Ленин, объясняя, как он собирается выкручиваться из кризиса, созданного убийством Мирбаха, «с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой» заявил: «Мы произведем среди товарищей [левых] эсеров внутренний заем… и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем»[366]. Фельштинский доказывает, что никакого левоэсеровского мятежа не было, ссылаясь на показания самих большевиков. Так, председатель Моссовета П.Г. Смидович, оказавшийся в заложниках у левых эсеров, показал затем следственной комиссии, что «люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они делали. Ни системы, ни плана у них не было»[367]. Разумеется, так государственные перевороты не делают.
Так или иначе — левоэсеровская угроза была ликвидирована, но крестьянство в своей массе утратило лояльность по отношению к большевикам. Белое движение получает массовую социальную базу. В конце мая, вследствие провокационного (или не продуманного) приказа Троцкого о разоружении Чехословацкого легиона, восстают чехословаки. В том же мае во главе Донской армии становится генерал Краснов. В июне в Самаре возникает Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), который в короткие сроки формирует свою Народную армию и при поддержке чехословаков начинает наступление вдоль Волги. Гражданская война теряет локальный характер и, с появлением фронтов вдоль Волги и на Дону, превращается во всероссийскую.
Понимал ли Ленин, что майский поворот во внутренней политике обернется крупномасштабной гражданской войной? Скорее всего — он отдавал себе в этом отчет. Но ликвидация легальной (и весьма влиятельной среди крестьянства) оппозиции была для него важнее. А конфронтация с крестьянством подразумевала конфронтацию и с левыми эсерами. Кроме того, не исключено, что гражданская война входила в его планы. Гражданская война давала возможность в определенном смысле рационального и до известной степени легитимного физического уничтожения классовых врагов, т. е. полного исключения возможности внутренней контрреволюции и реставрации старого режима. В любом другом случае красный террор выглядел бы просто как немотивированное массовое убийство. Над большевиками довлели схемы Великой Французской буржуазной революции. Но в определенной степени эти схемы соответствовали реальности.
На территории, контролирующейся большевиками, еще весной 1918 года одна за другой начали возникать подпольные организации, готовящиеся к свержению большевистского режима («Союз возрождения России», «Союз защиты Родины и свободы» и т. п.). Резко усиливаются антибольшевистские настроения среди рабочих. Левые эсеры, перешедшие от умеренного фрондирования к активной критике большевистской политики, как в отношении Брестского мира, так и в отношении антикрестьянской по своей сути «продовольственной диктатуры», получают шанс прийти к власти и без организации убийства Мирбаха и, тем более, театрализованного мятежа, а просто на гребне массового недовольства, повторив ленинский сценарий 1917 года. Но терпения, логики и выдержки им явно не хватило.
В этой ситуации поведение большевиков вполне логично — им ничего другого не остается, как пойти на самые радикальные меры, противоречащие на первый (но только на первый!) взгляд не только недавним октябрьским лозунгам, но и апрельским (1918 года) декларациям Ленина. Гражданская война потянула за собой и чрезвычайную экономическую политику, названную впоследствии политикой «военного коммунизма». Но парадокс в том, что никакого противоречия курсу Ленина на госкапитализм (разумеется, в его собственной трактовке) здесь не было. Об этом уже писали некоторые исследователи. В частности, историк С.Л. Павлюченков уверен в том, что «…военный коммунизм был оригинальной российской моделью немецкого военного социализма, или госкапитализма»[368]. И это действительно так. Это был госкапитализм, осуществлявшийся в условиях гражданской войны и прикрытый флером революционной пропаганды.
Прежде всего, речь идет о государственном принуждении в области экономических отношений. Если за первые пять месяцев Советской власти по всей России было национализировано всего 836 предприятий, то с марта по конец июня — уже 1222[369]. Но в первые месяцы Советской власти фабрики и заводы передавались под контроль фаб- завкомов, и худо-бедно власть пыталась наладить рабочий контроль. С лета 1918 года, особенно после принятия декрета о национализации промышленности от 28 июня 1918 года, управление промышленностью (вернее, ее остатками) все более и более централизуется, и все большую власть получает фабричная или заводская администрация, включающая в себя т. н. «старых специалистов», т. е. инженеров. Кроме того, надо отметить, что указанный декрет так и не был до конца реализован. Значительное число предприятий осталось за частными владельцами, которых также включали в состав администрации или просто назначали директорами. Разные исследователи приводят разные данные о количестве национализированных предприятий. Например, С.В. Леонов сообщает, что в европейской части России было национализировано 3338 заводов и фабрик, что составило примерно 35 % всех учтенных предприятий Центральной России[370].
Не стоит забывать о том, что большевикам в этот период приходилось оглядываться на Германию и заигрывать с союзниками. Весной 1918 года, например, орган ВЦИК газета «Известия» писала: «Признание Советской власти союзниками позволило бы быстро установить тесный контакт с Англией, Соединенными Штатами и Францией, позволило бы экипировать Красную Армию, предоставить России капиталы, признание нанесло бы прямой удар по немецким империалистам и некоторым русским политическим группировкам, придерживающимся прогерманской ориентации»[371]. Однако, как известно, усиление власти большевиков в планы союзников не входило даже в контексте нанесения ущерба Германии.
Против централизации управления экономикой, против заигрывания с союзниками, против ослабления влияния Советов и переноса центра тяжести в государственном управлении на партийные комитеты выступили «левые коммунисты». Они сочли, что эволюция в сторону государственного капитализма противоречит принципу самодеятельности масс, организованных в государство- коммуну. Ленин ответил им работой «О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности» (май 1918), в которой назвал самой главной опасностью социализма мелкобуржуазную стихию. Ленин утверждал, что мелкая буржуазия плюс частнохозяйственный капитализм суть противники и социализма, и государственного капитализма, так как мелкая буржуазия сопротивляется любому учету и контролю: и государственно-капиталистическому, и государственно-социалистическому. Политический подтекст этого тезиса явно был направлен против левых эсеров. Отсюда следовал вывод, что госкапитализм явился бы шагом вперед по сравнению с переживаемым кризисом и что в нем (госкапитализме) для Советской власти нет ничего страшного, «ибо Советское государство есть государство, в котором обеспечена власть рабочих и бедноты»[372]. Далее Ленин ссылается на свою работу «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанную еще в сентябре 1917 года, подчеркивая тем самым, что его нынешние идеи есть логическое развитие идей кануна Октябрьского переворота: «Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет»[373].
Левые коммунисты пытались организовать полемику, возлагая большие надежды на Пятый съезд Советов, но события 6 июля 1918 года (убийство немецкого посла Мирбаха и разгром партии левых эсеров) сыграли против них, вынудив поспешно отмежеваться от бывших союзников, а вслед за этим и провести ревизию идеологического багажа, тем более, что в новой ситуации и Ленин не исключал возможность вооруженного конфликта с Германией. Риск возобновления военных действий был очень велик, но именно Ленин выиграл больше всего в этой ситуации. Именно Мирбах был сторонником жесткого давления на большевиков, именно вокруг Мирбаха группировалась монархическая реакция. Убийство Мирбаха освобождало большевиков от жесткой опеки.
Что касается оппозиции, то сама логика развития событий (прежде всего — разрастание гражданской войны и все большая политическая изоляция большевиков) вынудили «левых коммунистов» уже к августу 1918 года свернуть критику «верхов» и подчиниться партийной дисциплине. Один из лидеров «левых коммунистов», Н.И. Бухарин, становится присяжным поверенным политики «военного коммунизма», одним из главных ее идеологов. Однако многие из его бывших сторонников в партии сохранили верность идеалу государства-коммуны, рассматривая его как единственно возможную модель реализации социалистической идеи. В это же время, во второй половине 1918 года, происходит и дальнейшая интеграция государственных и партийных структур, функции партийного и государственного аппарата практически совмещаются. Опытные партийные функционеры с дореволюционным стажем уходят на советскую (в губисполкомы), на военную и на профсоюзную работу. Кое-кто уходит и в ВЧК. Если верить данным, приведенным в выступлении Зиновьева на VIII съезде РКП(б), с октября 1917 по март 1919 года на государственную работу, в профсоюзы, армию и ЧК перешло примерно 200 ООО членов партии. Внутрипартийная жизнь сводится теперь к редким собраниям комячеек. В то же время число этих ячеек, как и количество членов партии, неуклонно растет. К концу 1918 года РКП(б) насчитывала примерно 8000 парторганизаций, в которые входило около 300 000 человек. Численность крестьян в партии большевиков достигла 55 ООО человек, объединенных в 2304 комячейки. В основном это были те, кто проявил себя на работе в комбедах, т. е. представители деревенского люмпен-пролетариата. Впрочем, большинство тех, кто вливался в большевистскую партию через ячейки РККА, также были вчерашними крестьянами, Численный рост РКП(б) в годы гражданской войны был обеспечен не столько за счет рабочих, сколько за счет солдат и командиров Красной Армии (многие из них были крестьянского происхождения), а также за счет сов- служащих (самого пестрого социального происхождения). Это была категория т. н. «мартовских большевиков», слабо знакомых с идеологическими постулатами и историей партии, но активно претендующих на свое место в новой вертикали власти. Однако надо отметить, что руководство большевистской партии испытывало известное недоверие к армейским кадрам, набранным через призыв или мобилизации, поэтому к концу 1918 года число членов партии в РККА не превысило 35 ООО человек (около 4,5 % личного состава). Во второй половине 1919 года, во время наступления армии Деникина на Москву, все барьеры были сняты, что способствовало быстрому росту численности большевистской партии во время т. н. Всероссийских партийных недель. Мотивы, которыми руководствовались красноармейцы из крестьян, вступая в РКП, лежали на поверхности — страх перед реставрацией буржуазно-поме- щичьего строя, под какой бы вывеской его ни предлагали, а также желание присоединиться к правящей партии, что сулило в дальнейшем карьерный рост. Какие-либо идеологические мотивы, как, например, желание строить социализм или вера в коммунистическое будущее, надо полагать, у этих людей были на последнем месте. Но в 1918 году ситуация была другая, и руководство РКП еще пыталось сохранить «пролетарский» характер партии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.