Правительство умных и талантливых
Правительство умных и талантливых
Нет, это не аргонавты.
Два фрегата венецианской постройки трусливо крадутся, часто останавливаясь. Моряки адмирала Эльфинстоуна их видят, но принимают за рыбацкие шхуны.
Между тем, на одном из них плывет будущий диктатор и император Запада. С ним – небольшая армия. Кроме людей близких, без кого не может обойтись в повседневной жизни, он взял с собой Бессьера, Дюрока, Андреосси, Лавалета, несколько сот человек охраны, отряд мамелюков.
– Что вы предпримите, если англичане нас обнаружат? – спросил Бонапарт. – Ввяжетесь в бой? Невозможно. Сдадитесь? К этому вы не более склонны, чем я. Следовательно, остается лишь одно: в случае необходимости взорвать корабли.
Человек рока не шутит. Все молчат.
– Эту задачу я поручу выполнить вам, – говорит Бонапарт смертельно бледному Монжу. И улыбается.
Через несколько дней навстречу попался корабль, принятый за английский. Бывший якобинец Монж скрылся, чтобы занять боевую позицию у порохового погреба.
Бонапарт играет в карты и в шахматы. Бурьенн говорит, что, выиграв партию, генерал «тотчас переставал играть, чтобы остаться на лаврах».
А на горизонте, в утренней дымке, возникает остров. Капитан ищет его на карте. Бонапарт подходит к нему и объясняет:
– Это Корсика!
Стоит ли бросать якорь? А если и этот остров потерян для Франции, как далекие колонии?
Разведчики машут флагами – гавань свободна!
«… пока бросали якорь, – говорит Рустам, – мы видели, как плывут к нам лодки со знатными людьми и красивыми женщинами Аяччо, чтобы поздравить генерала с благополучным возвращением».
Толпа жителей острова выходит навстречу посетителям, все тянут руки, каждый выдает себя за родственника Бонапарта.
– Сынок, сыночек дорогой!
Кто так обращается к великому герою? Да это же нянюшка!
Его чело просветлело, он ласково ответил на приветствие. Он искренне рад и растроган, он полон воспоминаний.
А вот и дом родной, недавно оставленный мамой.
Здесь олеандр, зеленый вечно, оливы смуглые висят.
Оливковая роща, принадлежавшая семейству Буонапарте. Деньги – редкость, они были нужны лишь для покупок одежды и мебели. Простая мельница, печь, свое вино. Товар на товар, услуга за услугу.
Древний флорентийский род. Много гласных в имени.
Настанет время, и родители отправят среднего сына Наполеоне на учебу во Францию. Вострушек, цепкий и немного задиристый, поплывет к ближним берегам – вместе с отцом и старшим братом. Учителя военной школы обучат его опасному делу.
Уж он покажет этим французикам, поработителям родины! Связываться с ним опасно. Он не агрессивен, но всегда давал сдачи. Одиночество совсем его не пугало. Зачем тратить время на пустые разговоры, когда есть столько интересных книг?
После провинциальной школы была элитная Парижская.
Артиллерист. Самая прогрессивная часть войска, ремесло, требующее глубоких познаний.
Наполеоне – не школяр. Он – деятельный участник стрельбищ и испытаний, которые проводили передовые военные-математики, заметившие таланты юного островитянина.
Что питало мозг невероятного существа? Какие книги читал юноша в тиши каморки или мансарды?
Он не развлекался с девушками. Он помогал нуждавшейся семье и изучал историю Рима. Его корни – там.
Отец умер, не прожив и сорока. Наполеоне понимал, сколь ответственен каждый шаг. Многодетная семья зависела от его денежных переводов, брат Луи делил с ним ночлег, расположившись на полу.
Мама ждала, надеялась – и не зря. Он все преодолел, он почти достиг вершины. И сейчас видит родину в последний раз.
Рустаму очень понравилось на Корсике: «… уже начался сбор урожая, было полно винограда и особенно очень сочного инжира. Начались для нас дни сплошного праздника, тем более что в Египте мы ничего подобного не видели. Красивые женщины, видимо, из-за того, что я чужестранец, были крайне внимательны и любезны со мной».
Зная, что во французском порту надо будет проходить длительный карантин, Бонапарт волновался. Его крайне тяготило положение человека, зависимого от случайностей морского плавания, а впереди ждала новая неопределенность. Что думает Франция? Что она знает о положении в Египте? Дошли ли известия о победе при Абукире?
Бурьенн говорит о том, что генерал хотел плыть в Италию, чтобы восстановить там славу французского оружия. Он приписывает Бонапарту следующие рассуждения: «Без этого проклятого карантина, пристав к берегу, я тотчас бы отправился для принятия предводительства над Итальянской армией. Есть еще средства. Я уверен, что ни один генерал не откажется уступить мне начальство. Весть об одержанной мною победе пришла бы в Париж вместе с известием об Абукирской битве. Это произвело бы хорошее действие».
Он нетерпелив и «теряет голову». И будто уверен, что генералы, наделенные полномочиями правительства, уступят ему командование своими частями.
И снова в путь. Они плыли из Египта сорок семь дней – целую жизнь.
«Примерно в семи милях от Тулона на горизонте показались семь английских кораблей, – говорит Рустам. – Адмирал Гантом приказал занять оборонительные позиции и в то же время специально для Бонапарта велел спустить в море шлюпку и незаметно привязать к военному кораблю. На всякий экстренный случай.
Англичане даже с такой дали начали обстрел наших кораблей. Гантом понял, что в Тулон зайти нам не удастся, велел переменить курс и направиться к Провансу, во Фрежюс. Порт этот был недалеко, уже виднелся берег, так что очень скоро мы дошли до пристани. Англичане проплыли мимо нас, несколько раз стрельнули из пушек, но мы уже не боялись их – береговая артиллерия защищала нас.
Генерал тотчас же послал господина Дюрокана берег, чтобы известить о нашем прибытии. После этого береговая артиллерия дружными залпами приветствовала нас, и наши два военных корабля ответили пятьюдесятью залпами. Потом мы сошли на берег, и так как до города было не больше четверти мили, пошли пешком.
Рано утром Бонапарт принял представителей городской знати, потом сел завтракать.
По закону, сойдя на берег, мы должны были пройти сорокапятидневный карантин, но генерал не желал терять времени, и мы все, сошедшие во Фрежюсе, в тот же вечер направились в Париж».
Франция встречала их – загорелых и выдубленных морским ветром – так, будто аргонавты в самом деле добыли золотое руно.
Вот они, наши герои – Бонапарт, которому только что исполнилось тридцать, раненый Мюрат, Ланн на костылях.
– Идите, генерал, разбейте и прогоните врага, а затем мы вас сделаем королем! – воскликнул один клубный оратор на юге, на что Бонапарт возразил «с целомудренным негодованием».
Он полетел на север и остановился в Эксе, где получил копию письма Шарля Рейнара, написанного под диктовку директоров («Исполнительная Директория ждет Вас, генерал, – Вас и Ваших храбрецов…»).
«Египет, – пишет Бонапарт правительству, – огражден от любого вторжения и полностью принадлежит нам!… Газеты я получил лишь в конце июля и тотчас вышел в море. Об опасности и не думал, мое место было там, где мое присутствие казалось мне наиболее необходимым. Это чувство заставило бы меня обойтись и без фрегата и, завернувшись в плащ, лечь на дно первой попавшейся лодки. Я оставил Египет в надежных руках генерала Клебера. Когда я уезжал, вся страна была залита водой: Нил никогда не был так прекрасен за последние пятьдесят лет».
Общаясь с людьми, Бонапарт окружал себя таинственностью и говорил как человек, свыше наделенный полномочиями судить и решать. Марбо вспоминал, что празднования в Лионе имели характер торжественного юбилея. Бонапарт был выше простых смертных и словно приближался к апофеозу. И не ошибался в этом, хотя не знал, каким образом захватит власть. Кем он станет в результате грядущих событий? Может быть, одним из пяти директоров?
Но он, кажется, несколько заблуждался относительно условий жизни в стране, оставленной им более года назад. Он высмеял Рустама, заряжавшего пистолеты:
– Зря теряешь время, это тебе не Аравия, здесь безопасно.
«Вечером генерал вместе с господами Дюроком и Бертье выехал в Париж, а я только после них, ночью, вместе с обслуживающим персоналом, везя генеральское имущество. К нашему каравану присоединились и некий господин из Фрежюса с супругой, которая была очень хороша собой (они направлялись в Экс-ан-Прованс). Мы ехали всю ночь и весь день, и вдруг в четыре часа дня, когда до Экс-ан-Прованса оставалось меньше четырех миль, на нас напали человек сорок разбойников, хорошо вооруженных. Первыми пострадали наши попутчики. Грабители привязали мужа к карете, дочиста обобрали, а жену раздели, оставив только в одной рубашке (думали, что она прячет на теле драгоценности).
Затем разбойники подошли к нашей коляске, нагруженной имуществом Бонапарта. Один из слуг сказал:
– Господа, ничего не трогайте. Эти все вещи принадлежат генералу Бонапарту.
В ответ в беднягу выстрелили. К счастью, он не умер. Кинжал был при мне, я хотел наброситься на них, но господа Данже и Гайонне разрешили:
– Если окажем сопротивление, нас тут же всех прикончат.
Они говорили со мной по-арабски, и разбойники ничего не поняли.
Грабители взломали замки на сундуках и унесли все генеральское имущество, в том числе столовое серебро с вензелем «Б».
Очередь дошла до меня, у меня в пояс было вшито около шести тысяч франков золотом и серебром. Они не дали мне даже развязать пояс, распороли ножом. Я, признаться, не очень расстроился, потому что подаренный мне генералом в египетской пустыне кинжал был спрятан во внутренний карман, и они не нашли его.
Вдруг один из разбойников спросил меня:
– Ты мамелюк?
Я уже немного говорил по-французски и ответил утвердительно.
– Приехал сюда есть французский хлеб, да? Он тебе поперек горла станет…
Я ничего не ответил, и они нас не тронули. Хорошо вооруженные, как настоящая воинская часть, все тридцать грабителей ушли в горы.
Все это время несчастный супруг был привязан к карете, а жена в одной рубашке плакала и ломала руки, как Магдалина. Одним словом, зрелище было печальное. Когда мы развязали веревки, он упал в объятия жены и буквально рвал на себе волосы от отчаяния. Бедняга никак не мог смириться с нанесенным его супруге бесчестьем».
Франция была полна такими шайками, их нередко возглавляли священники.
А Жозефина, забыв об опасностях, помчалась навстречу мужу, но супруги разминулись.
«Мать моя, – вспоминает Евгений, – выехала нам навстречу в Лион, но по ошибке направилась по дороге в Бургундию, тогда как он проехал через Бурбоннэ. Таким образом мы опередили ее на двое суток».
Герой, одержавший множество побед под знойными небесами, вернулся в свой дом, где его встретила мать – строгая женщина сорока девяти лет.
Вскоре туда прибыл и переживший дорожные приключения Рустам.
«Как только он (Бонапарт) узнал о моем приезде, тотчас же вызвал меня. Я предстал перед ним. Он громко расхохотался:
– Рустам, тебе и в самом деле встретились французские арабы?
Я сказал:
– Конечно. А вы говорили – у вас такого не бывает. Мне кажется, бедуины есть во всех странах.
Он успокоил меня:
– Погоди немного, я со всеми ними расправлюсь. Во Франции разбойников не должно остаться».
По возвращении из Египта он был склонен поговорить о научных итогах экспедиции и вновь посещал заседания Института.
На первую встречу в Директорию генерал пришел в сопровождении Монжа. Он писал любезные письма Лапласу и посетил вдову Гельвеция.
Директория, поначалу удивленная появлением дезертира, устроила пышный банкет: «празднование успеха в Египте», в честь Бонапарта и Моро (второй еще соперничает с первым в военной славе).
Храм Победы (бывшая церковь Сен-Сюльпис) был великолепно украшен. Висели знамена побежденных врагов – к этому времени Массена уже разбил Корсакова и прогнал Суворова.
Председатель Совета Старейшин сидел в центре стола, справа от него – Президент Директории, слева – генерал Моро, затем Председатель Совета Пятисот, затем Бонапарт.
На обеде не было ни женщин, ни наблюдателей, но лишь 750 суровых государственных мужей.
Были произнесены следующие тосты:
Председатель Совета Старейшин – за Французскую Республику
Председатель Совета Пятисот – за армию и флот
Президент Директории Гойе – за мир
Бонапарте – за единство всех французов.
Играла величественная органная музыка.
Событие произошло 15 брюмера VIII-го года Республики (6 ноября 1799 года), а сообщение о нем появилось в газете «Монитер» 17 брюмера.
В течение двух следующих дней в Париже и в Сен-Клу произошли драматические события, итогом которых явилось подлинное «единство всех французов».
Накануне Бонапарт проявлял осторожность, остерегаясь превратить свое уютное жилище в штаб переворота. Когда офицеры парижского гарнизона с план-комендантом во главе явились навестить героя, тот их не принял.
«Он теперь коротко стрижет волосы и не пудрит их», – писали газеты.
«Однажды весь дом переполошился, – вспоминает Рустам, – и почему-то все начали плакать.
Я пошел в салон. Мадам Бонапарт в окружении слуг лежала в полуобморочном состоянии в кресле.
– Что случилось? – спросил я, – почему все так встревожены?
– Генерал и мосье Дюрок поехали за город прогуляться, и на них напали разбойники.
Я почувствовал себя страшно оскорбленным и даже как ребенок заплакал от обиды. Но через несколько часов генерал галопом въехал во двор, и мы все успокоились. Я был в тот момент самым счастливым человеком на свете. Оказалось, никаких разбойников не было, генерал поехал разогнать Директорию… С отрядом гренадер он вошел в зал заседаний и всех разогнал по домам. Кто-то пытался нанести Бонапарту удар кинжалом, но двое гренадер предупредили удар. Мадам Бонапарт подарила спасителям своего мужа по бриллиантовому кольцу и даровала им офицерский чин».
Все безмолвно подчинились Бонапарту, включая Моро. Фрондировали лишь Ожеро и Бернадот.
Не обошлось без поддержки ученых. Бонапарт от имени нового правительства поблагодарил Талейрана, Редерера и Вольнея «за важные услуги», оказанные Республике.
«Тот день в Сен-Клу, – скажет он позднее, – был всего лишь балаганом: накипь времен революции и борьбы партий не могла бороться против меня и против Франции. Были там и люди, которых сильно стесняло их положение, а тот, кто разыгрывал из себя Брута, был признателен мне за то, что через двадцать четыре часа его выбросили вон».
Он также был признателен прощеной супруге, прекрасной компаньонке, сыгравшей активную роль в те дни, когда правительство «готовило заговор против самого себя». Она принимала гостей и создавала атмосферу непринужденного общения людей, замысливших большое и рискованное дело. Множество разнообразных посетителей успело воспользоваться ее гостеприимством в милом особняке на улице Победы: политики и банкиры, капиталисты и люди науки.
Бонапарт перебрался в Люксембургский дворец.
Теперь он – «консул Республики». Пока один их трех, но мало кто сомневается насчет первенства.
24 декабря 1799 года состоялось последнее заседание временного консульства. Бонапарта избирают первым.
Следом он вызывает Редерера и диктует черновую прокламацию:
«Принимая место первого чина Республики, я чувствовал, какие обязательства я принимаю на себя».
«Отсутствие порядка в финансах погубило монархию, подвергло опасности свободу, в течение 10 лет поглощало миллионы».
«Во все века люди судили о счастье и благоденствии наций на основании их торговли и земледелия. Ни то, ни другое не могут развиваться среди политических волнений и без сильного правительства».
Привязанность Бонапарта к научным кругам была столь велика, что в своем первом правительстве он окружит себя светилами Института: морским министром станет Форфе, известный исследователь моря («человек с крупной репутацией, но не обнаруживший особых талантов», – писал о нем Альбер Вандаль), министром внутренних дел – сам Лаплас, который «повел себя так, что оставить его оказалось невозможным».
«С первых же дней, – продолжает Вандаль, – временные консулы убедились, что он слишком большой математик для того, чтобы правильно судить о политических делах. Лаплас ни одного вопроса не рассматривал под настоящим углом зрения, он всюду искал хитроумных комбинаций, высказывал лишь проблематические идеи и вносил в администрацию дух бесконечно малых».
Он занимал министерское кресло лишь полтора месяца, с 12 ноября по 25 декабря 1799 года. Бонапарт пересадил математика в Сенат, срочно нашел ему замену – брата Люсьена, а Лапласу написал: «Бонапарт, консул Республики, гражданину Лапласу, члену охранительного сената. – Услуги, которые вы призваны оказать Республике, гражданин, выполнением возлагаемых на вас высокой важности функций, уменьшают мое сожаление об уходе вашем из министерства, где вы своею деятельностью завоевали общие симпатии. Честь имею предупредить вас, что вашим преемником я назначил гражданина Люсьена Бонапарта. Предлагаю вам безотлагательно передать ему портфель».
Увы, Лаплас, создатель теории устройства Вселенной, оказался неспособным практиком. Зато другие оказались на своих местах: Бертье остался военным министром, а Фуше – министром полиции. Талейран снова возглавил министерство иностранных дел. Бонапарт простил ему циничную несдержанность, проявленную перед экспедицией на Восток («Для руководства таким походом не требуется особо большого полководческого таланта»).
В Сенат, помимо Лапласа, войдут герои Египта Монж и Бертолле, а также «идеолог» Вольней. Кресла будут предложены представителям искусства и литературы: поэту Дюси и живописцу Вьену, однако Дюси не примет предложения, предпочтя независимость, за что позднее заслужит похвалу Шатобриана.
В Трибунат (орган, обсуждавший законы) посадили, по оценкам Вандаля, «ораторов и риторов, воинствующих философов, литераторов, окунувшихся в политику, и политиков, занимавшихся литературой, людей острого и яркого ума»: Дону, философа Ларомигьера, экономиста Ж. Б. Сэя, Бенжамена Констана, писателя Мари Жозефа Шенье, остроумного поэта Андрие и других людей «с большой репутацией», с честолюбием, «противников христианства и ненавистников попов».
Первый консул не разделял антиклерикального настроя интеллигенции и освободил священников. Служители культа, бежавшие за Пиренеи от ужасов революции, возвращались буквально толпами.
Вернулись сосланные писатели, за ними скоро последуют дворяне-эмигранты.
«Граждане, революция остановилась на принципах, во имя которых она была начата; она закончена».
Так генерал-миротворец объявил главу закрытой.
Третье сословие, начинавшее революцию, благодарит царя земного и Небесного. Оно даст столько рекрутов, сколько земной потребует, лишь бы не грабили на дорогах.
Промышленность, урожаи и торговля вырастут многократно. Управление государством похоже на управление армией, а казна – на кассу главнокомандующего.
Наполеон председательствует на заседаниях Государственного Совета, творя Кодексы. Но, создавая систему на века, не забывает сиюминутного.
Первый консул изучал возможности нового вторжения в Африку и Азию. В конце 1802 года он посылает на Ближний Восток генерала Себастиани с официальным поручением – восстановить торговые связи с турецкими гаванями и с тайным – восстановить отношения с Портой. Миссия не привела к ощутимым результатам.
Англия знала об этом и не доверяла вселенскому честолюбцу.