Потребность

Потребность

Женское образование в России имело в основе своей странное противоречие. Ни самой ученице, ни ее педагогам не было понятно, на что она должна употребить свои знания. Бедная девушка, мещанка, могла получить профессию и ею зарабатывать себе на жизнь. Купчиха обходилась элементарными знаниями грамоты и Священного Писания, которые ей передавала ее мать. Но дворянка могла учиться годами, для того чтобы «стать хорошей женой и матерью», а точнее, чтобы соответствовать образу хорошей невесты, жены и матери, принятому в обществе.

Это противоречие ясно увидел Лев Толстой, заставивший свою Наташу поступить вопреки обычаю. «Взбивать локоны, надевать роброны и петь романсы, для того чтобы привлечь к себе своего мужа, показалось бы ей так же странным, как украшать себя для того, чтобы быть самой собою довольной, — пишет он в эпилоге „Войны и мира“. — Украшать же себя для того, чтобы нравиться другим, — может быть, теперь это и было бы приятно ей, — она не знала, — но было совершенно некогда. Главная же причина, по которой она не занималась ни пением, ни туалетом, ни обдумыванием своих слов, состояла в том, что ей было совершенно некогда заниматься этим».

Для большинства девушек такого противоречия не существовало. Они были вполне довольны, закончив учение и забыв большую часть выученного либо создав с помощью освоенных умений притягательный образ светской женщины, пользующийся популярностью и одобрением света. При этом важнее всего была разумная осторожность. Девушка и женщина, учившаяся слишком много или изучавшая «не женственные» дисциплины, рисковала оказаться белой вороной и вместо восторгов заслужить славу «нелюдимки» (так называлась одна из пьес Евдокии Ростопчиной), «философки» или «синего чулка».

Но некоторые женщины хотели большего. Им не нравилось, что общество превращает их в глупеньких куколок, которыми приятно любоваться, и называет этот процесс «образованием женщины». Они были готовы сменить кисейное платьице на мантию ученого и даже на простую одежду работника.

В 1858 году Мария Николаевна Вернадская, жена экономиста Ивана Владимировича Вернадского, опубликовала ряд статей, посвященных вопросам воспитания и женскому труду.

Она писала: «Мне кажется, что всякая исключительная система женского воспитания вредна для счастья женщин: их должны учить так же, как и мальчиков. И первая мысль, которую должны внушить детям обоего пола, …это мысль — труда и пользы!..

Пока труд будет в презрении, вы будете всегда в подчиненном состоянии. Как часто случается нам слышать жалобы женщин на свою горькую участь. Мы рождены для страдания!.. Мужчинам все прощается, нам же и малейшая ошибка вменяется в преступление; мужчины совершенно свободны, а мы — невольницы. Мы должны подчиняться всем условиям света, повиноваться капризам и деспотизму мужчин. Часто и очень, очень часто приходится нам переносить всякие обиды и унижения от них, и если даже которая-нибудь из нас и не унижена и не угнетена мужчиной, то это только случай, потому что мужчина не хочет унижать; но право на это он имеет всегда! За что мы поставлены в такое ужасное положение? Разве мы глупее мужчин? Напротив, есть очень много глупых мужчин и очень много умных женщин, так, что доля ума одинакова и у мужчин, и у женщин…

Уничтожьте этот предрассудок, убедите женщин, что единственно в труде их независимость, и тогда они сами, без помощи дипломов, сумеют выучиться наукам, и искусствам, и ремеслам…

Если женщину не берут в чиновники, то торговля, фабричное дело, сельское хозяйство, литература, наука, преподавание, медицина, художества, сцены, музыка, ремесла — доступны женщинам. Им необходимо готовиться, развивать свои способности…»

Разумеется, вступление женщин в мужские профессии не обходилось без казусов. Журналистка Надежда Тэффи посмеивалась над девушками, которые, получив гимназическое образование, пытаются работать переводчицами: «Каждую весну раскрываются двери женских гимназий, пансионов и институтов и выпускают в жизнь несколько сотен… переводчиц.

Я не шучу. До шуток ли тут!..

Выйдет девица из института, сунется в одну контору — полно. В другую — полно. В третьей — запишут кандидаткой.

— Нет, — скажут, — сударыня. Вам не особенно долго ждать придется. Лет через восемь получите место младшей подбарышни, сразу на одиннадцать рублей. Счастливо попали.

Повертится девица, повертится. Напечатает публикацию: „Окончившая институт, знает все науки практически и теоретически, может готовить все возрасты и полы, временем и пространством не стесняется“.

Придет на другой день старуха, спросит:

— А вы сладкое умеете?

— Чего-с?

— Ну да, сладкое готовить умеете?

— Нет… я этому не училась.

— Так чего же тогда публикуете, что готовить умеете. Только даром порядочных людей беспокоите.

Больше не придет никто.

Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий.

Тут судьба ее определяется раз навсегда.

Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь…

Скорей! Скорей!

Главное достоинство перевода, по убеждению издателей, — скорость выполнения.

Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености.

Трещит перо.

„Поздно ночью, прокрадываясь к дому своей возлюбленной, увидел ее собаку, сидеть одной на краю дороги“.

„Он вспомнил ее слова: „Я была любовницей графа, но это не переначнется““.

Бумага свистит.

„Красавица была замечательно очаровательна. Ее смуглые черты лица были невероятны. Крупные котята (chatons — алмазы) играли на ее ушах. Но очаровательнее всего была ямочка на подзатыльнике красавицы. Ах, сколько раз — увы! — этот подзатыльник снился Гастону!“

Шуршит словарь.

„Зал заливался светом при помощи канделябров. Графиня снова была царицей бала. Она приехала с дедушкой в открытом лиловом платье, отделанном белыми розами“.

„Амели плакала, обнимая родителям колени, которые были всегда так добры к ней, но теперь сурово отталкивали ее“.

„Она была полного роста, но довольно бледного“.

„Он всюду натыкался на любовь к себе и нежное обращение“.

Вот передо мною серьезная работа — перевод какой-то английской богословской книги.

Читаю:

„Хорош тот, кто сведет стадо в несколько голов. Но хорош и тот, кто раздобудет одного барана. Он также может спокойно зажить в хорошей деревне“.

Что такое? Что же это значит?

Это значит вот что:

„Блажен приведший всю паству свою, но блажен и приведший одну овцу, ибо и он упокоится в селениях праведных“.

Все реже и реже шуршит словарь. Навык быстро приобретается. Работа приятная. Сидишь дома, в тепле. Бежать никуда не надо. И знакомым можно ввернуть словечко, вроде:

— Мы, литераторы…

— С тех пор как я посвятила себя литературе…

— Ах, литературный труд так плохо оплачивается… У нас нет ничего, кроме славы!»

Но профессия переводчицы стала востребована прежде всего потому, что к книгам потянулись люди малообразованные, у которых не было нескольких лет на изучение иностранных языков, потому что они трудились всю свою жизнь.

Одной из этих переводчиц была, например, Анна Николаевна Энгель гардт, выпускница московского Елисаветинского института, которая подарила русским читателям, не знавшим французского, «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, «Эмиля» Руссо, «Сентиментальное воспитание» Флобера и сочинения Золя. Анна Николаевна принадлежала к числу сторонниц женского равноправия; она стала первой женщиной-конторщицей, работавшей в книжном магазине, возглавляла кружок женщин-издательниц. Она печатала фельетоны из заграничной и провинциальной жизни, передовые статьи, политические обозрения, разборы произведений иностранной словесности в «Биржевых Ведомостях», «Голосе», «Русском Мире», «Санкт-Петербургских Ведомостях», вела колонку «С театра войны» в 1870–1871 годах. Сотрудничала также в «Отечественных Записках», «Неделе» и других изданиях.

Постепенно женщины, которые, подобно Анне Николаевне, хотели большего, стали не исключением, а правилом. Они искали для себя новое место в мужском мире.