ГЛАВА 6. СЕКРЕТ ВЕЛИКОГО ПСЕВДОНИМА
ГЛАВА 6. СЕКРЕТ ВЕЛИКОГО ПСЕВДОНИМА
Мне крайне трудно «объективно» писать о большевиках. Скажу, однако, тут же: (Сталин) это человек выдающийся, бесспорно самый выдающийся из всей ленинской гвардии.
М.Алданов
Конечно, жизнь Иосифа Джугашвили не замыкалась лишь в жестких рамках напряженной революционной работы. Именно в это время в его судьбе появился личный момент, мимо которого историки торопливо проскочили, а он символически многозначителен. И на определенные логические выводы исследователей могло натолкнуть краткое сообщение, написанное на стандартном картоне почтового ведомства. Еще 30 ноября 1909 года «бакинская почта проштамповала открытку», посланную им в Сольвычегодск Татьяне Суховой:
«Вопреки обещаниям, — пишет И. Джугашвили, — помнится, неоднократным, до сих пор не посылал Вам ни одной открыточки. Это, конечно, свинство, но это факт. И я, если хотите, при-но-шу из-ви-не-ния. От Ст.(ефании) (Петровской) получите письмо. А пока примите привет. Мне живется в общем хорошо, если хотите, даже очень хорошо. Мой адрес: Баку. (Каменистая). Бюро увеченных, Дондарову. Для Осипа. Где Антон и Сергей? Пишите. Осип». Историки не сразу установили, что под сокращением «Ст.» скрыто имя Ст(ефания).
Напомним, что по окончании своего срока ссылки Стефания Петровская выехала из Сольвычегодска не в Одессу, не в Москву, а на Кавказ. В Баку. Приезд Стефании изменил его жизнь. Более того, в человеческом аспекте, период с лета 1909 по март 1910 года, наверное, стал одним из лучших в его жизни. Он был полон сил и энергии. Он стоял во главе одной из самых крупных революционных организаций в России, заняв положение признанного лидера. Он занимался делом, которому посвятил свою жизнь, — борьбой за освобождение трудящихся.
Но следует с полной определенностью сказать, что в этот период особую окрыленность ему придавало присутствие рядом с ним женщины, к которой он испытывал значительно более сильные чувства, чем просто естественные симпатии. Конечно, Иосифу Джугашвили не было чуждо ничто человеческое. Но, может быть, впервые его захватило чувство, которое бывает в жизни каждого нормального человека. Освященное мудростью самой природы и вдохновляющее личность законченной полнотой человеческих эмоций.
Пожалуй, это был самый счастливый период его жизни. Может быть, впервые он не ощущал себя одиноким. Он любил и был любим прекрасной Стефанией. Более того, дочь одесского дворянина стала его женой. Конечно, при его положении нелегала, укрывавшегося под чужими документами, они не имели возможности официально зарегистрировать этот брак.
Но могло ли это менять существо их отношений? Ибо давно образно сказано, что все истинные браки заключаются на небесах. И он, не скрывая, признается, что ему «живется... даже очень хорошо». Это было действительно так. Свидетельством этого является своеобразная «тайна вождя», избежавшая до сих пор любопытства истории. Но об этом речь пойдет несколько позже.
Все оборвалось, когда в конце первого месяца весны он снова оказался в руках охранки. И, как ни парадоксально это звучит, но Иосиф Джугашвили сам ускорил свой арест. Как бы доказывая это, начальник Бакинского охранного отделения ротмистр П. Мартынов 24 марта 1910 года пишет:
«Упоминаемый в месячных отчетах под кличкой Молочный, известный в организации под кличкой Коба член Бакинского комитета РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным работником, занявшим руководящую роль, принадлежавшую ранее Прокофию Джапаридзе... задержан по моему распоряжению чинами наружного наблюдения 23 сего марта.
К необходимости задержания Молочного побуждала совершенная невозможность дальнейшего за ним наблюдения, так как все филеры стали ему известны, и даже назначаемые вновь, приезжающие из Тифлиса, немедленно проваливаются, причем Молочный, успевая каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся товарищам, чем, конечно, вредил делу».
В рапорте о задержании Иосифа Джугашвили от 23 марта 1910 года отмечалось: «Ко мне, околоточному надзирателю 7-го участка г. Баку Шамриевскому, агентом охранного отделения был доставлен в управление участка неизвестного звания молодой человек, который при допросе показал, что происходит из жителей селения Диди Лило Тифлисской губернии и уезда Иосиф Виссарионов Джугашвили, определенного места жительства не имеет.
При личном его обыске при нем оказалась: бессрочная паспортная книжка за №4682, выданная управлением бакинского полицмейстера 16 июля 1907 г. на имя жителя селения (Богаи) Елисаветпольской губернии и уезда Закара Крикоряна Меликянца, одно письмо на русском языке на имя Стефании, два письменных отрывка с разными заметками».
Иосиф Джугашвили сразу признался в побеге из Вологодской ссылки, но отрицал наличие у него паспорта на имя Оганеса Тотомянца. Обнаружение у него письма на имя Стефании Петровской оказалось достаточным для того, чтобы в этот же день ее тоже арестовали в 8-м участке Баку. В сообщении Департаменту полиции ротмистр Мартынов доложил: «Названные лица заключены под стражу и со сведениями и протоколами обысков переданы мною начальнику Бакинского ГЖУ от 23 сего марта за № 1272... У задержанного Джугашвили при личном обыске, кроме подложного документа, ничего не обнаружено».
Начатое Бакинским ГЖУ 24 марта 1910 г. дело № 42 — 28 «По исследованию политической благонадежности крестьянина Тифлисской губернии Иосифа Виссарионова Джугашвили и дворянки Херсонской губернии Стефании Леандровны Петровской» вел поручик Подольский. На допросе 26 марта Иосиф Джугашвили подтвердил признание, что бежал из Вологодской ссылки, но заявил:
«Принадлежавшим себя к каким-либо политическим партиям не считаю. В Баку проживаю около 6 месяцев. Жил я здесь без прописки. Ночевал где придется. Положение мое было довольно неустойчивое. Искал себе какое-либо место, но нигде не находил... В Баку я купил у одного неизвестного мне лица бессрочную паспортную книжку, выданную Управлением бакинского полицмейстера на имя Захария Крикорова Меликянца, но по ней я не жил, ибо жил без прописки».
Отвечая на вопросы следователя по поводу изъятых у него при аресте бумаг, Иосиф Джугашвили стремился придать характер случайности в отношении их происхождения. Он пояснял: «Отобранное у меня при обыске письмо на русском языке адресовано Петровской, которое по просьбе одной женщины я не успел передать Петровской. Со Стефанией Леандровной Петровской я познакомился, находясь в ссылке в г. Сольвычегодске в Вологодской губернии. Отобранный у меня по обыску печатный лист — копия Комиссии промышленной гигиены при Обществе врачей г. Баку получен мною от неизвестного мне лица в клубе под названием «Знание — сила» в Черном городе. Клочок бумаги от бланка для сообщения бюджетных сведений при Комиссии промышленной гигиены при Обществе врачей г. Баку. В крепости в д. № 465 я не проживал и паспорт на имя Оганеса Вартанова Тотомянца никогда не имел С Петровской я вообще никогда не жил и в сожительстве не состоял».
Однако его попытка исключить факт причастности к его жизни Стефании Петровской оказалась безуспешной. Его версию разрушила сама Стефания. Допрошенная в тот же день и также отрицавшая свою причастность к политическим организациям, она сразу признала свои близкие отношения с И.В. Джугашвили.
Следователи политического сыска уже не в первый раз изучали факты его биографии. 26 марта была возбуждена «переписка» по проверке политической благонадежности И. Джугашвили и
С. Петровской, а через неделю, 1 апреля 1910 года, ее зарегистрировали в столице России. Здесь в 7-м делопроизводстве Департамента полиции появилась папка с делом № 737. Он снова попал в круг рутинного расследования.
На следующий день после допроса, 27 марта, поручик Подольский послал письмо вологодскому губернатору, сообщая об аресте Иосифа Джугашвили, и запросил, «как следует поступить с задержанным». Ответ в Бакинское ГЖУ губернатор подписал 5 апреля. Он указал, что Джугашвили «надлежит выслать в Вологодскую губернию для отбывания определенного ему г. министром внутренних дел двухгодичного срока».
Одновременно 27 марта Бакинское ГЖУ сделало запросы своим коллегам в Тифлис и Кутаис с просьбой о представлении «из дел вверенного Вам управления справки о политической благонадежности крестьянина Тифлисской губернии и того же уезда селения Диди Лило Иосифа Виссарионов Джугашвили, 30 лет отроду, и не привлекался ли к делам политического характера».
Однако его политическая и нелегальная деятельность после 1904 года тщательному анализу не подвергалась. Она определялась лишь с помощью чернил, и переписка не содержала прямых свидетельств его антиправительственной деятельности. Последовавший из Тифлисского ГЖУ ответ был откровенно формальным. Он лишь кратко повторил информацию о розыске И. Джугашвили «циркуляром Департамента полиции» и то, что «по его обнаружении подлежит обыску и аресту и препровождению в распоряжение вологодского губернатора».
Пока специалисты сыска изучали в служебных кабинетах архивные папки и обменивались имевшейся в их распоряжении информацией, товарищи старались облегчить пребывание Иосифа Джугашвили в тюрьме. «Мы старались сделать все, — свидетельствует Елизавета Есаян, — чтобы т. Сталина перевели в тюремную больницу, где он был бы в сравнительно лучших условиях, чем в общей камере тюрьмы». С этой целью был сфабриковаван подложный анализ о болезни узника туберкулезом. И в мае 1910 года «благодаря этому диагнозу», пишет ЕА. Есаян, его «удалось перевести в тюремную больницу».
Через три месяца после начала следствия, 25 июля, ротмистр Гелимбатовский, сменивший на посту начальника бакинского Губернского жандармского управления Ф.В. Зайцева, подписал постановление о завершении расследования. Он предложил переписку в отношении С.Л. Петровской: ввиду отсутствия данных, указывающих на ее причастность к какому-либо из «противоправительственных сообществ, прекратить без всяких для нее последствий».
Иной под пером начальника ГЖУ была представлена оценка деятельности Иосифа Джугашвили. Ротмистр писал, что «ввиду упорного его участия, несмотря на все административного характера взыскания, в деятельности революционных партий, в коих он занимал всегда весьма видное положение, и ввиду двукратного его побега из мест административной высылки... я полагал бы принять высшую меру взыскания — высылку в самые отдаленные места Сибири на пять лет».
О завершении переписки Иосиф Джугашвили узнал в тюремной больнице. 29 июня он обратился с прошением на имя градоначальника. Ссылаясь в нем на диагноз, «констатированный врачом Нестеровым и врачом Совета съезда одновременно», установивший туберкулез легких, узник просил о назначении врачебной комиссии. Конечно, он не был наивным идеалистом. Он имел достаточный жизненный опыт и не мог пренебречь возможностью добиться смягчения наказания. Указав, что при аресте у него «ничего предосудительного не найдено», он ходатайствовал о применении возможно меньшей меры пресечения, «по возможности ускорив ход дела».
Нет, он не рассчитывал на снисхождение властей. И, по-видимому, его обращение к градоначальнику имело более житейскую цель. «Одновременно с этим, — писал он, — прошу Ваше превосходительство разрешить мне вступить в законный брак с проживавшей в Баку Стефанией Леандровной Петровской».
Со Стефанией он встретился на следующий день и после разговора с ней 30 июня направил бакинскому градоначальнику новое прошение. «От моей жены (речь идет о СА Петровской), — писал И. Джугашвили, — бывшей на днях в жандармском управлении, я узнал, что г. начальник жандармского управления, препровождая мое дело в канцелярию Вашего превосходительства, вместе с тем считает от себя необходимым высылку меня в Якутскую область. Не понимая такой суровой меры по отношению ко мне и полагая, что недостаточная осведомленность в истории моего дела могла породить нежелательные недоразумения, считаю нелишним заявить Вашему превосходительству следующее».
Излагая далее известные факты, узник действительно пытался как-то повлиять на изменение меры наказания, предлагаемой по отношению к нему начальником ГЖу. Перечислив даты своих ссылок и сославшись на амнистию 1905 года, он указывал на то, что не скрывал от жандармских следователей фактов своих побегов, но снова подчеркивал, что при арестах никогда «ничего предосудительного у меня не было найдено, а других улик, кроме проживания по чужому виду, не имелось».
В его прошениях нет заискивания и перечисления излишних подробностей, и некоторые исследователи усмотрели в них чуть ли не «беспомощность». Больше того: автору прошений даже предъявляют «обвинения» в нарушении «революционной этики». По-видимому, предполагается, что «настоящий» революционер либо должен идти на заклание подобно жертвенному агнцу, либо метать, как молнии, в своих врагов обличительные слова.
Такие морализаторские оценки поспешны и поверхностны. То, что красиво для воспитательных романов, непригодно для реальной жизни. Умелый конспиратор, он не совершал легкомысленных ошибок. И, действительно, следователям охранки, кроме донесений своих сексотов и собственных умозаключений, для подтверждения обвинений, обличающих его в противоправной деятельности, нечего было ему предъявить.
Реальными уликами, кроме двух побегов из ссылки по делу восьмилетней давности, для передачи его дела в суд следствие не располагало. Именно поэтому в очередной раз его судьба решалась заочно. Особым совещанием. Без суда и права на защиту. И его «прошение» было естественной формой самозащиты. Пожалуй, единственной, которую он мог себе позволить в сложившихся обстоятельствах.
«Делая настоящее заявление... — заключал И. Джугашвили, — прошу принять его при обсуждении моего дела». Возможно, градоначальник принял бы к сведению его логику. Но автор обращения не мог знать, что в этот период градоначальник Баку был в отпуске и его обязанности исполнял начальник охранки Мартынов. И кому-кому, а Мартынову было достаточно известно, какой деятельностью занимался в Баку руководитель социал-демократов.
Конечно, по существу, признавший свое профессиональное банкротство и вынужденный санкционировать арест Иосифа Джугашвили из-за невозможности продолжения слежки, ротмистр не отреагировал на прошение о смягчении меры наказания. Он игнорировал даже достойную гуманной реакции просьбу о назначении комиссии для медицинского освидетельствования заключенного.
Отсылая 29 июля материалы переписки исполняющему обязанности наместника на Кавказе, Мартынов полностью поддержал предложение начальника ГЖУ — «высылка в самые отдаленные места Сибири. На пять лет». Проигравший в своеобразной дуэли подполья и сыска начальник охранки стремился взять реванш, но и он не мог предложить более жесткую меру наказания. Этого не предусматривал закон! Время скороспешных расстрелов 1905 года прошло...
Для наказания бежавшего из ссылки революционера даже не требовалось решения петербургских властей. Все решилось на Кавказе. Дело «По ходатайству бакинского градоначальника о высылке под надзор полиции Ивана Сверчкова и Иосифа Джугашвили» было заведено в Особом отделе канцелярии наместника, управляемой Г. Львовичем, 3 августа. Затем материалы перешли в Судебный отдел той же канцелярии к Николаю Веберу.
Заседание Особого совещания, рассмотревшее «Представление и.д. (исполняющего дела. — К.Р.) бакинского градоначальника от 29 июля 1910 г. за № 3890 об административной высылке в отдаленные места Сибири сроком на пять лет содержащегося в Бакинской тюрьме крестьянина селения Диди Лило Тифлисской губернии и уезда Иосифа Виссарионова Джугашвили как лица, вредного для общественного спокойствия», состоялось 12 августа.
Председательствовал помощник наместника по гражданской части Его Императорского Высочества. В заседании участвовали: член Совета наместника Гаккель, тифлисский губернатор Ярмолович-Лозин-Лозинский, представитель прокурорского надзора Тифлисской судебной палаты Скульский, заведующий Особым отделом по полицейской части Львович и старший помощник делопроизводителя Леонович.
Резолюция Особого совещания при наместнике предложила «сообщить бакинскому градоначальнику о необходимости отправления Джугашвили в место его прежней высылки для отбытия остающегося срока гласного надзора и вместе с тем ввиду проявленной Джугашвили за время нелегального проживания в г. Баку вредной деятельности воспретить ему жительство в пределах Кавказского края сроком на 5 лет».
Пожалуй, это решение было почти соломоновым. Участники заседания не поддержали экстремистское предложение об увеличении срока ссылки И. Джугашвили, но ему запрещалось возвращение на Кавказ. На пять лет он отлучался от родины. «Все смешалось» в Российской империи — Кавказ перестал быть краем ссылки, куда цари отправляли опальных поэтов...
Его дальнейшая судьба была определена. И вскоре Особый отдел канцелярии наместника направил на имя исполнявшего обязанности бакинского градоначальника сообщение, в котором указывалось «на необходимость отправления Джугашвили в место его прежней высылки для отбытия остающегося срока гласного надзора полиции. Помимо того, ввиду проявленной Джугашвили за время нелегального проживания в г. Баку вредной деятельности, генерал от инфантерии Шатилов признал соответственным воспретить (ему) жительство в пределах Кавказского края сроком на пять лет».
После того, как за ним с грохотом закрылись двери тюрьмы, он был бессилен что-либо изменить в своей судьбе. Теперь ему оставалось только ожидать решения своего «семейного вопроса». Напрасно. Никто не спешил с удовлетворением этой элементарной человеческой просьбы. Лишь спустя два месяца после подачи им прошения, 31 августа, вернувшийся из отпуска бакинский градоначальник направил запрос на имя начальника Бакинского ГЖУ.
В нем говорилось: «Содержащийся в бакинской тюрьме административный арестант Иосиф Виссарионов Джугашвили возбудил ходатайство о разрешении ему вступить в законный брак с проживающей в г. Баку Стефанией Леандровной Петровской». 10 сентября Губернское жандармское управление ответило, что не возражает против этой просьбы, однако градоначальник уведомил об этом заведующего Бакинской тюрьмой только 23 сентября.
Но когда царские бюрократы наконец разрешили заключение брака «потомственному крестьянину» Иосифу Джугашвили с «потомственной дворянкой» Стефанией Петровской, возможность воспользоваться этой милостью стала нереальной. К этому времени Иосифа в Баку уже не было.
Своеобразная ирония истории! Трудно с определенностью сказать, как сложилась бы жизнь Сталина в случае его брака со Стефанией, но, не будь бюрократических проволочек в исполнении просьбы бакинского узника, возможно, история XX столетия могла пойти совсем по иному пути, разыграв на своих подмостках иные сцены.
Конечно, история жизни Сталина полна множества тайн и загадок, которые уже никогда не будут раскрыты исследователями. В 1990 году совершенно неожиданно обнаружилась почти парадоксальная вещь. Оказалось, что официально отмечаемая дата рождения вождя не соответствует фактической. В биографической хронике первого тома собрания сочинений И.В. Сталина сказано: «1879. 9 (21) декабря, в г. Гори (Грузия) родился Иосиф Виссарионович Джугашвили (Сталин)».
Впервые эта дата была отмечена 21 декабря 1929 года. Однако запись в метрической книге горийского Успенского собора свидетельствует, что Иосиф Джугашвили родился 6 (18) декабря 1878 г. Первым на это несоответствие обратил внимание историк Л.М. Спирин. «Выходит, — пишут И. Китаев, Л. Мошков и А. Чернев, — что И.В. Сталин появился на свет на год и три дня раньше, чем всегда считалось».
Обнаружение этого факта породило волну предположений и догадок, вызвав особый ажиотаж в рядах антисталинистов. Почти захлебываясь в собственном воображении, один из них «глубокомысленно» намекает: «Сталин не хотел вспоминать жизнь революционера Кобы. И сделавшись Генсеком, он не только изменил дату своего рождения...»
Врет стервец! Конечно, это не так. Наоборот, он умел благодарно не забывать особенные моменты минувшего революционного и вообще жизненного прошлого. И хотя вождь сам никогда не афишировал личные стороны своей жизни, позволив себе некоторую вольность, заглянем за покров его «тайны». И сделаем некоторые «открытия»...
Неистребимый интерес, и не только у его современников, вызывало уже само появление политического имени этого великого человека — Сталин. То, что в переписке и при публикациях в нелегальной печати революционеры были вынуждены скрывать подлинные имена и фамилии, естественно. Впрочем, употребление псевдонимов не всегда преследовало конспиративные цели. Очевидно, что принятие Лейбой Бронштейном псевдонима Лев Троцкий не столько служило стремлению завуалировать антиправительственную деятельность, сколько позволяло скрыть собственную национальную принадлежность. Поэтому, избрав для себя раз и навсегда устоявшийся псевдоним, сидевший безвылазно за границей Троцкий мог не менять его в дальнейшем.
В иных условиях находились революционеры, действующие в реальном подполье. Рано или поздно их нелегальные клички становились известны полиции, и это вынуждало к их замене. За свою продолжительную революционную жизнь Иосиф Джугашвили неоднократно менял свои партийные имена, прежде чем появилось знаменитое — Сталин.
Историки и современники долго и безуспешно пытались найти истоки происхождения этого псевдонима. С одной стороны, все казалось совершенно ясным. В этой фамилии очевидна ассоциация со словом «сталь», символизирующая твердость и одновременно гибкость — качества, присущие одному из прочнейших сплавов индустриального века. Уже Троцкий в книге о Сталине рассуждает: «кавказец усваивает русский псевдоним Сталин, произведя его от стали. ...Это означало не столько личную характеристику, сколько характеристику направления».
И все-таки, почему именно Сталин? Что послужило первоосновой появления этого имени?
Многие задавались подобными вопросами. Считают, что в революционной среде бытовала традиция связывать образование псевдонимов с именами представительниц прекрасной половины человечества. И, вспоминая крылатое французское выражение: «ищите женщину», исследователи долго и безуспешно разыскивали таковую: с фамилией «Сталь». Но тайна осталась тайной.
Биографы Сталина, пытающиеся расшифровать происхождение его псевдонимов, без труда установили возникновение большинства из них. «Сосо» — уменьшительное детское имя от Иосиф; Коба (Неукротимый) — имя героя книги детства.
Для псевдонимов Иванович, Иванов, Бесо (Виссарион) — он использовал имена деда и отца. Вроде бы нет загадок и в происхождении подписи «Солин», употребляемой Сталиным после Сольвыче-годских ссылок?
Подписями телеграмм «Дружков», отправляемых Молотову в Лондон и Вашингтон в 1942 году, он демонстрировал свою дружескую расположенность к партийному соратнику. Псевдоним того же периода Васильев можно связать с именем сына Василия. Но в имеющихся публикациях отсутствует объяснение причины появления двух последних его псевдонимов, в том числе — Стефин.
Почему появилась эта подпись? Как уже понятно из изложенного выше, ответ на этот вопрос дает открытка, посланная И. Джугашвили 30 ноября из Баку в Сольвычегодск на имя Татьяны Петровны Суховой. В которой он признавался, что ему «живется в общем хорошо, если хотите, даже очень хорошо», и сообщал: «От
Ст. получите письмо. А пока примите привет». Повторим историки не сразу установили, что под сокращением «Ст.» скрыто имя Ст(ефания). Но, определив это, уже не составляет труда сложить два и два.
Подпись «К. Стефин» (по существу означавшее «Коба Стефин») появилась 20 декабря 1909 года под его работой «Литературные возможности». Эта работа представляет собой раздел «Писем с Кавказа», которые были опубликованы в газете «Социал-демократ» 13/26 февраля 1910 года.
Очевидно, что псевдоним «Стефин» имеет корневую основу от имени Стефании Леандровны Петровской. Но это еще не все. В последующий период Иосиф Джугашвили продолжает использовать имя Стефании для подписи своих печатных работ. С начала 1910 до апреля 1912 года он подписывает их: «К.Ст.» и «КС», что тоже следует понимать как «Коба»-«Стефин».
Иосиф Джугашвили, несомненно, задумывался над происхождением псевдонима «Ленин» и, очевидно, обратил внимание на то, что отчество Стефании содержит все буквы этого псевдонима, если его читать, как ЛЕ-а-Н-дров-ИН.
Иосиф Джугашвили тоже использует ее отчество для подписи своих печатных работ и, по аналогии с «К-оба Стеф-ин», в апреле 1912 года он конструирует фамилию «Солин». Но она возникла не из слова «Сольвычегодск» (названия места его ссылки, как считают исследователи), а составлена из сочетания: «Со-сО»-«Л-еандров-ИН».
По этому же принципу он позже образовал подпись «Салин» — из сочетания: «С-теф-А»-«Л-еандров-ИН».
И, наконец, в начале 1913 года Иосиф Джугашвили «изобретает» ставший знаменитым псевдоним СТАЛИН. Впервые этот псевдоним появился подписью под его работой «Марксизм и национальный вопрос». Он происходит из конструкции, своего рода аббревиатуры: «СТ-еф-А»-«Л-еандров-ИН».
Но дело не только в том, что ему понравилось редкое для России отчество. Клички и псевдонимы необходимы были нелегалам для того, чтобы скрыть от царской охранки настоящую фамилию. Но частая смена кличек вела к обезличке человека и для своих соратников, поэтому даже после провала и установления подпольных кличек полицией революционеры продолжали их использовать.
Литературные псевдонимы преследовали ту же цель; и постоянное возвращение Иосифа Джугашвили к одной и той же комбинации «Стефа»-«Леандровин» не случайно. Это своеобразный код. Простой шифр. И ключом к нему служит имя «Стефа».
Бежав из первой Вологодской ссылки, Иосиф Джугашвили встретился в Петербурге с Полетаевым, ведущим ленинскую переписку с Россией. Разговор шел об организации нелегальной газеты на Кавказе. И. Джугашвили был заинтересован, чтобы авторство его статей становилось известно Ленину сразу после их публикаций. И уместно допустить, что пара «Стефа»-«Леандровин» была использована в качестве ключевой. Конечно, это лишь предположение, но совершенно очевидно, что в спектре отражения имени Сталин существует и романтический штрих.
Связав сталинскую биографию со Стефанией Леандровной Петровской, можно логически объяснить и несоответствие фактической даты рождения Сталина и официально отмечаемой. Вроде бы корректно предположить, как это делает историк Ю.В. Емельянов, что подлинный день рождения 6/18 декабря 1878 года Иосифа Джугашвили, совпавший с царским праздником — именинами царя Николая, не праздновался им «из принципиальных соображений».
Но есть еще больше оснований утверждать, что живущий под чужой фамилией нелегал Иосиф Джугашвили вообще не праздновал в то время свои дни рождения! Более того, впервые день его рождения был отмечен именно 9/21 декабря 1909 года по инициативе Стефании.
Состоявшийся как семейный праздник, он символизировал двойное событие. Во-первых, на этот день пришлось завершение его публицистической работы «Литературные возможности», подписанной впервые новым псевдонимом «К. Стефин». Во-вторых, хотя формально Иосифу Джугашвили в это время исполнился 31 год, фактически эта дата означала 30 лет реально прожитой жизни.
Обозначив полное 30-летие как своеобразный юбилей, он умышленно, символически «округлил» эту дату, сдвинув ее на один год и три дня от своего рождения. Этот день в его жизни стал для него настолько памятным, что спустя еще ровно 20 лет, в 1929 году, он был официально отмечен как его официальный 50-летний юбилей прожитого им периода жизни.
Хотя псевдоним Сталин впервые появился подписью под его работой «Марксизм и национальный вопрос» только в 1913 году, он, очевидно, связан с именем Стефании Леандровны Петровской. Это как день 9/21 декабря 1909 года, ставший позже официальной датой его рождения, было связано для него не только с глубокими личными воспоминаниями, но практически и с истоками происхождения его политического имени.
В том, что Стефания Петровская заняла особое место в жизни Иосифа Джугашвили, не может быть сомнений. Но если имя женщины становится символом, то что это, если не настоящее чувство? Которое, говоря словами Маяковского, «пограндиознее онегинской любви». Что это, если не признание? О котором другой русский поэт писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...» Таким образом, само слово «Сталин» — это тоже сплав. Созвучие любви и идеи. Сплав имен двух людей, которые стали ему самыми близкими в жизни.
Впоследствии удачная ассоциативная связь со словом «сталь» как выражение крепости и несгибаемости и символическая общность с псевдонимом Ленин не вызывали у него больше желания менять сложившееся политическое имя. Впрочем, к этому времени уже подоспела и революция, но, конечно, Иосиф Джугашвили не мог подозревать, что один из зашифрованных его кодом псевдонимов станет всемирно известным политическим именем.
Разрешение на официальное оформление брака Иосифа Джугашвили со Стефанией Петровской запоздало. 23 сентября, в день, когда бакинский градоначальник дал на него согласие, узника взяли на этап. Зато накануне без особых проволочек власти выполнили другие формальности. 7 сентября Иосифа Джугашвили ознакомили с извещением о запрещении ему проживания на Кавказе в течение 5 лет. И уже 9 сентября градоначальник направил полицмейстеру спешное «арестантское предписание». Оно требовало: «С первым отходящим этапом отправить названного Джугашвили в распоряжение вологодского губернатора».
Однако его судьба едва не подверглась и другому неожиданному повороту. В ночь на 15 сентября, нагрянув на квартиру дома, находившегося в крепости, жандармы охранного отделения захватили ручную типографию и архив Бакинской организации РСДРП.
Среди изъятых при обыске бумаг была обнаружена написанная от руки записка: «17 октября 1909 г. согласно решению Бакинского комитета Российской социал-демократической рабочей партии получил от Биби-Эйбатского отделения «Гуммета» 30 руб. на нужды техники (типографии. — К. Р.). Секретарь Бакинского комитета Коба». Кроме того, в попавшей в руки жандармов рукописи, написанной на 11 листах, под заглавием «Собрание конференции БО РСДРП 25 октября» указывалось: «Ораторами выступают «Апостол», Коба, «Саратовец», «Петербуржец»...» Далее перечислялись еще 12 партийных кличек.
Ротмистр П. Мартынов мог торжествовать. Не скрывая этого, он докладывал в Департамент полиции: «Означенные рукописи послужат к изобличению арестованных мною ранее Спандаряна, Иосифа Джугашвили (нелегальный Тотомянц)... и других, так как содержат в себе указания на их партийную принадлежность».
Действительно, так как охранке уже было известно, что под нелегальной кличкой Коба скрывался Иосиф Джугашвили, то идентификация его почерка могла служить вещественным доказательством его принадлежности к запрещенной партии. Теперь в руках начальника охранки появились улики, которые могли иметь для Иосифа Джугашвили самые тягостные последствия. Привлечение к суду угрожало ему тюрьмой, каторгой или по меньшей мере вечным поселением в Сибири.
Но пока Мартынов строил свои планы в отношении судьбы руководителя бакинских революционеров, дорога снова уводила Иосифа Джугашвили на Север. На этот раз ею путь к месту ссылки оказался короче — 18 дней. Он вновь оказался в Вологодской тюрьме 6 октября и пробыл здесь неделю, пока не поступило распоряжения губернатора: «Отправить в Сольвычегодск». Ему предстояло вернуться туда, откуда он бежал.
18 октября, когда северная зима уже свирепствовала не меньше, чем царский режим в России, политических отправили по этапу дальше. Путь из Вологды в Сольвычегодск под конвоем занял 10 дней, и 29-го числа Иосиф Джугашвили прибыл к месту отбывания наказания.
Знакомые места встретили его звенящей тишиной, видом на уже покрывшееся льдом озеро и унылые избы с почерневшими от дождей бревенчатыми стенами. Он поселился на Миллионной улице, упиравшейся одним концом в центр городка, а другим — выходившей на окраину. Сколоченные из досок тротуары, обрамлявшие разбитую осенней грязью дорогу, уже скрывал снег. Небольшая комната, освещавшаяся долгими вечерами тусклым светом керосиновой лампы. В ней стояли кровать и диван, изготовленные руками местных умельцев, круглые столики и стулья в простенках. Убранство дополняли голландская печь и кадки с растениями в углах.
Старый «знакомец» — уездный исправник Цивилев уже заготовил для строптивого беглеца постановление: «О привлечении к ответственности за самовольную отлучку по ст. 63 Устава о наказаниях сбежавшего и возвращенного поднадзорного Джугашвили». Каким было наказание, не установлено, но это и неважно. В годы усиленной «демократизации» России у многих людей, воспринимающих любые глупости на веру, сложилось мнение, что пребывание в царских ссылках было чем-то вроде поездки по бесплатной профсоюзной путевке в дом отдыха или санаторий. Сами ссыльные почему-то не разделяли такого мнения.
Арестованная в Саратове и с 19 сентября 1909 года высланная на два года в Вологодскую губернию С. Хорошенина 2 сентября 1910 года в частном письме пишет: «Плохо живут в нашем Сольвычегодске. Даже внешние природные условия отвратительны. Такая скудная и бедная природа. Только и жить тут мещанам. И верно, городок совсем мещанский... полицейские условия довольно сносные, но ссыльные не живут, они умерли. Живет каждый по себе, до другого мало дела. Сойдясь, не находят разговоров. ...Осталась библиотечка «так себе». В существующую же земскую библиотеку ссыльные должны вносить 3 руб. залога, это, конечно, непосильно ссыльным. Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине. Я тоже иногда выпиваю».
Не стоит придираться к 23-летней, к тому же «политически неблагонадежной», молодой возмутительнице российских порядков. Серафима Васильевна Хорошенина, родившаяся в 1887 году в селе Баженово Ирбитского уезда Пермской губернии в семье учителя, окончила Ирбитскую женскую гимназию1. Она училась в лучшей школе купеческого Ирбита, где на первом пролете парадной лестницы с блестевшими бронзой перилами гимназисток встречал огромный портрет императора в натуральный рост, что, по мнению содержателей гимназии, должно было воспитать у них благочестие и законопослушание. Однако, уехав после окончания гимназии в Саратов, за связь с социал-демократами Серафима оказалась в ссылке.
1Автор не может удержаться от соблазна и не упомянуть, что значительно позже тоже учился в этом здании, называвшемся школой № 1 им. А.М. Горького.
Впрочем, какая еще могла быть жизнь в северном захолустье, где из «градообразующих» объектов — кабаки, церковь и тюрьма? Жизнь в ссылках не текла, а теплилась. Проехав по Сибири, Антон Павлович Чехов пишет о жизни ссыльных: «Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на Воскресенье стоит мороз, на Троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги... Тоска и тоска! Чем развлечь свою душу? Прочтет ссыльный какую-нибудь завалящую книжку... вот и все... По прибытии на место ссылки интеллигентные люди в первое время имеют растерянный, ошеломленный вид; они робки и словно забиты... Одни из них начинают с того, что по частям распродают свои сорочки, простыни, платки и кончают тем, что через 2—3 года умирают в страшной нищете... Другие же мало-помалу пристраиваются к какому-нибудь делу... Заработок их редко превышает 30—35 рублей в месяц».
В этот затхлый, холодный, томительно скучный и унижающий своим человеческим бесправием, полный эгоистического равнодушия и отупляющего безразличия мир снова должен был погрузиться Иосиф Джугашвили. В Сольвычегодске стало даже еще хуже, чем во время его первого пребывания. Он поселился в доме Григорьева и большую часть времени проводил в своей комнате. Он читает, пишет, часто до поздней ночи, и хозяин слышит, как скрипят половицы, когда постоялец ходит из угла в угол. Кстати, привычка Сталина ходить во время совещаний, видимо, осталась от жизни в ссылке, и там же сложилась ею традиция работать по ночам.
Ссылка ломала людей, и не случайно многие из ссыльных впоследствии становились провокаторами. Провокатором позже стал и один из новых знакомых Иосифа Джугашвили эсер Семен Сурин, от которого он впервые услышал о Вячеславе Михайловиче Скрябине, недавно покинувшем Сольвычегодск и получившем впоследствии мировую известность под фамилией Молотов. Он отбывал ссылку с ноября 1909 по март 1910 г. и уехал в Вологду. Сурин переписывался со Скрябиным и сообщил ему о приезде нового ссыльного. В это время здесь находился и земляк Иосифа писатель Ирадион Хаситашвили (Евдошвили).
Позиция Иосифа Джугашвили о путях выхода партии из кризиса, изложенная в публикациях «Бакинского пролетария», нашла своих сторонников не только на Кавказе. Она способствовала развитию большевистского направления в социал-демократии, и, хотя сам Иосиф непосредственного участия в этом процессе принять уже не мог, его предложения имели далекие последствия. Правда, основные события стали развиваться уже после того, как он вновь попал на «профилактический» Север.
Ленин учел предложения бакинской «пролетарской фронды». Поскольку все попытки восстановления единого ЦК оказались безуспешными, 22 ноября 1910 года большевистский центр потребовал немедленного созыва нового пленума ЦК в составе членов, находящихся на свободе, и поставил вопрос о возвращении денег, переданных в общую партийную кассу. Согласно существовавшей ранее договоренности созыв такого Пленума после выставления требований должен был быть осуществлен не позднее трех месяцев. То есть до 22 февраля 1911 года. Меньшевики не скрывали недовольства, и с этого момента межфракционная борьба внутри РСДРП приобретала открыто непримиримый характер.
Конечно, в 1910 году Иосиф Джугашвили был уже иным, чем восемь лет назад, в период первой своей ссылки. Горячность, торопливость и поспешность в стремлении обрести желанную свободу уже улетучились. Теперь он более прагматично воспринимал неудобство нелегальной жизни, обязывающей с постоянной настороженностью смотреть на каждый «котелок» — шляпу на голове случайного прохожего, заставляя подозревать под ней личину полицейского филера.
Он понимал, что самым разумным в ею положении было отбыть срок ссылки, чтобы, очистившись от «пятна» беглеца и не обременяя себя лишней конспирацией, уверенно заниматься революционной работой. Нет, он не исключал и возможность побега. Но такую необходимость он хотел подтвердить гарантией его востребования на воле. Кроме того, для побега были нужны деньги, а их у ссыльного не было.
Прибыв на место, он сразу дал знать о себе за границу и 30 декабря получил письмо, содержащее вопросы о ею позиции и намерениях. На следующий день он написал ответ. Свою точку зрения и предложения он предельно ясно изложил еще в августе 1909 года в статье «Партийный кризис и наши задачи». И теперь он вынужден повторять очевидные для него вещи.
Поэтому в ею ответе проявлялось даже некоторое раздражение: «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назобите ее как хотите, — «русской частью ЦК» или вспомогательной группой при Цека — это безразлично. Но такая группа нужна, как воздух. Как хлеб <...> С этого, по-моему, пойдет дело возрождения партийности. Не мешало бы организовать предварительное совещание работников, признающих решение Пленума, конечно, под руководством Цека...»
Его раздражение объясняется волокитой в решении насущных вопросов. Он прекрасно понимает, что организация партийного центра в России — лишь полумера, необходимая для вывода социал-демократов из кризиса. Но собственная бездеятельность ею томит, и «окопавшемуся» за рубежом, утонувшему в распрях руководству партии он откровенно предлагает свои услуги. И, меняя тему, он пишет. «Теперь о себе. Мне остается 6 месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то могу сняться немедленно...»
Впрочем, отправляя это письмо, Иосиф Джугашвили не намеревался ограничиться бездеятельным ожиданием ответа. Он начинает готовиться к побегу. 24 января 1911 года в письме в Москву на имя B.C. Бобровского он пояснял свое положение: «Я недавно вернулся в ссылку («обратник»), кончаю в июле этого года. Ильич и К° зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая (жду от них ответа), то, конечно, снимусь. А у нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь».
Человек действия, он смотрел скептически на бесплодную полемику в среде социал-демократов. Он не скрывает своего неодобрения общей возни вокруг думского вопроса, отразившейся в позициях «отзовистов», «ультиматистов» и «богостроителей». Вместе с тем он поддерживает Ленина в борьбе с меньшевиками и «троцкистским блоком», который в предыдущем письме (за границу от 31 декабря) называл «тухлой беспринципностью» и «маниловской амальгамой». Но он не видит практического смысла в этом параде интеллигентскою словоблудия.
И продолжает: «О заграничной «буре в стакане воды», конечно, слышали: блоки Ленина — Плеханова, с одной стороны, и Троцкого — Мартова — Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Пусть, мол, лезут на стенку, сколько душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится».
Хотя он и делает дипломатическую ссылку на мнение рабочих, очевидно, что недовольство в отношении суеты бессмысленной межфракционной полемики было прежде всего его собственным убеждением. В своем существе его суждения были правильны.
Важны дело, связь с массами, а не пустопорожняя болтовня — вот фундаментальный принцип, каким он прежде всего руководствовался. Человек дела, он не стал откладывать в долгий ящик свои планы. Вскоре после отправки этого письма, в период между 24 января и 20 февраля 1911 года, он предпринял попытку побега. Вера Швейцер вспоминала: «Товарищ Сталин под предлогом лечения выехал из Сольвычегодска в Вологду. По его просьбе ссыльный большевик Саммер, жена которого работала в больнице, получил фиктивную справку о нахождении товарища Сталина в больнице на излечении. А сам товарищ Сталин приехал в Питер».
Но, несмотря на утверждение Швейцер, добраться до столицы Иосиф Джугашвили все же не сумел. Задуманному им воспрепятствовали обстоятельства. В Вологде он провел две ночи у бывшего студента Томского технологического института Абрама Исааковича Иваняна, жившего в одной квартире с супругами Татариновы-ми, а затем перебрался на квартиру А.И. Доррера.
Родившийся в Харькове и обучавшийся там в университете граф Алексей Иосифович Доррер был арестован, лишен графского достоинства и по обвинению в принадлежности к партии эсеров два с половиной года находился в тюремном заключении. После тюрьмы его выслали в Вологду, где он женился на Виктории Дилевской — тоже эсерке, отбывавшей здесь ссылку.
Для содействия побегу Иосифа Джугашвили Центральный комитет направил 70 рублей на адрес явки в Вологде. В ожидании поступления этой суммы он жил более двух недель на квартире «разжалованного» графа. Однако отправиться дальше беглец не смог.
Большевик С.В. Малышев пишет в своих воспоминаниях: «Товарищу Сталину были посланы деньги на дорогу; чтобы не вызывать подозрения у полиции, эти деньги были высланы на имя одного ссыльного студента, который должен был передать их Сталину. Студент этот, ничего общего с большевиками не имевший, получив деньги, забрал их себе, и товарищ Сталин выехать в это время из ссылки не мог». Иосиф Джугашвили был вынужден вернуться в Сольвычегодск, где прописался на квартире М. Кузаковой.
Все произошло банально просто. Абрам Иванян присвоил деньги, высланные Иосифу Джугашвили... Получив на почте перевод, «студент» вытравил слова в тексте телеграммы и заявил, что деньги «пропали». Спустя мною лет, 7 июня 1926 года, отвечая на запрос Закавказской контрольной комиссии ВКП(б), рассматривающей персональное дело работника Народного комиссариата внешней торговли СССР А.И. Иванянца, — в записке на имя члена комиссии Мирзабекянца — И.В. Сталин пояснил:
«5) Денег этих мне не передал т. Иванян(ц), а показал лишь телеграмму о присылке для меня указанной в телеграмме суммы (в телеграмме было вытравлено несколько слов), причем т. Иванян(ц) не мог объяснить ни «пропажу» денег, ни факт вытравления из телеграммы нескольких слов,
6) Впоследствии, приехав за границу, в ЦК, я получил все документы, говорившие о том, что действительно было послано для меня в Вологду по адресу, данному Иванян(це)м, 70 рублей, что деньги эти не пропали, а были получены адресатом в Вологде».