Глава 3 ПЕРВЫЕ БЕСПОРЯДКИ

Глава 3

ПЕРВЫЕ БЕСПОРЯДКИ

Помню, в одно воскресное зимнее утро в Петербурге мы с сестрой были приглашены на детский праздник. Как я сейчас припоминаю, было самое начало 1905 года. До сих пор среди наших детских игр мы слышали о покушении на того или иного министра, а в некоторые дни взрослые говорили, что сегодня благоразумнее не выходить на улицу. Но в то воскресенье матушка разрешила нашим гувернанткам отвезти нас в семью, устраивавшую детский праздник.

После того как мы провеселились целый день, нас усадили в карету, чтобы везти домой. Наш кучер поехал обычной дорогой, но на одном перекрестке по жесту городового остановил лошадей. Этот полицейский был другом нашего кучера; он узнал его и, видя, что в карете сидят женщины и дети, посоветовал нам сменить маршрут; главное, сказал он кучеру, не ездить по Невскому проспекту, так будет разумнее.

Помню, наши гувернантки переглянулись и побледнели. А сестра и я очень обрадовались этому неожиданному инциденту. Кучер повез нас кварталами, где мы никогда раньше не бывали. Но новизна площадей и улиц, которыми ехали, удивила нас меньше, чем вид заполнявших их толп. Казалось, все люди высыпали из своих домов; они занимали проезжую часть и часто останавливали нашу карету. Но никто не оставался возле домов. Толпа двигалась именно по проезжей части, текла по ней ручьями, сливавшимися на площадях, и, казалось, грозила затопить весь город. Эта толпа, двигающаяся и шумная, так сильно отличалась от обычных русских толп – вялых и пассивных, что я спросил мою гувернантку: «В этих кварталах люди так развлекаются каждый день?» и «Почему они не ходят по тротуарам?».

Долго пропетляв, мы наконец приехали домой. И совершенно не поняли поведения нашей матушки, которая, увидев нас, словно избавилась от страшной тревоги.

Позднее я узнал, что в это воскресенье, во второй половине дня, нигилисты останавливали все прилично выглядевшие кареты, высаживали ехавших в них и отправляли кареты пустыми, к великой радости толпы, насмехавшейся над невольными пешеходами. Более серьезных инцидентов в тот день не случилось, но неловкое сопротивление со стороны подвергшихся издевательствам буржуа при общем возбуждении толпы способно было стать той искрой, от которой мог вспыхнуть большой пожар.

Для меня еще долго слова «революция», «народное возмущение», «нигилизм» напоминали безобидную поездку через празднично одетую толпу. Будущее готовило мне менее мирные, но более яркие картины.

Перед этим будущим данные происшествия выглядят совершенно безобидными. Однако мы принимали их всерьез. Тревога в имущих классах была не пустой, если подумать, что Россия давно уже не видела серьезных беспорядков. То, что в стране с республиканской формой правления, где привыкли к демонстрациям и забастовкам, покажется пустяком, в России 1905 года, напротив, выглядело признаком приближения смертельной опасности.

О возникновении этого бунта, его причинах и вызревании уже все сказано. Я буду рассказывать лишь о том, свидетелями чему были я сам или мои близкие.

Дома любой инцидент, происшедший в городе, становился известным почти немедленно. Серьезные события следовали одно за другим в убыстрявшемся с каждой неделей ритме. Недовольство и раздражение народа возрастали. Из провинции также поступали драматические известия. У наших друзей мужики сожгли усадьбу. Наши знакомые приносили новости из официальных кругов. Так мы узнали, что правительство, ошибшееся во всех своих прогнозах, планирует принять радикальные меры. Мы были готовы ко всему.

Помню, однажды ночью матушка сама пришла в наши детские разбудить нас. Она велела нас быстро одеть, как для выхода в город, и держала рядом с собой. Было за полночь. Сначала недовольные, мы скоро увлеклись новым приключением.

– Мы пойдем гулять? – спрашивали мы.

– Возможно, – отвечала матушка.

– А куда?

– В министерство. В Морское министерство.

– А когда?

– Когда я вам скажу. Молчите.

Я и сейчас вижу матушку, неподвижно стоящую, опираясь одной рукой на стол, а другой показывающую нам, что надо молчать, внимательно прислушивающуюся к малейшему звуку снаружи, к любому свистку или звонку. Казалось, она слушает город, слушает ночь.

Но и в тот день тревога оказалась ложной. Рабочие и революционеры были особенно многочисленны и агрессивны в ту ночь, возникли опасения, что к восставшим присоединятся войска гарнизона. Как это часто бывало, положение спасла императорская гвардия, расквартированная в Петербурге. Не принимавшие, как я уже говорил, участия в Русско-японской войне, гвардейские полки были особенно привязаны к императору; пользовавшиеся большим уважением среди других частей и среди населения, они являлись для правительства и военной, и моральной защитой.

10 января 1905 года матушке нанес визит князь Шервашидзе, обер-гофмейстер двора императрицы Марии Федоровны. Князь, большой друг нашей семьи, имел с матушкой беседу, которая ее совершенно потрясла. Он рассказал ей о кровавых событиях предыдущего дня, при которых присутствовал.

Когда отец вернулся с Японской войны, то от своего окружения, заслуживающих доверия непосредственных свидетелей событий, он услышал рассказы, подтвердившие рассказ князя. Я считаю, что приводимый мной здесь рассказ о событиях 9 января 1905 года и их психологическое объяснение максимально близки к истине.

Толпа начала собираться, чтобы сформулировать свои требования установления более либерального правления. Решив выразить свое мнение, она задумала предпринять мирную демонстрацию, что по тем временам было большой дерзостью. Люди решили пойти в Зимний дворец и подать государю петицию.

В качестве лидера в данной ситуации, как и во многих других, революционеры избрали священника Гапона. Этот странный человек, страстный революционер, был свободным священником, не имевшим прихода. Он давно уже возбуждал народ против монархии. Он был умен, образован, а ряса добавляла ему уважения. Тогдашний министр внутренних дел граф Витте, главный начальник всей полиции, считал Гапона серьезным противником. Выплатой крупных сумм он сумел убедить Гапона работать на правительство. В тот момент, когда толпа, возглавляемая Гапоном, направилась к Зимнему дворцу, этот агент вел очень опасную двойную игру. Гапон испугался и попытался улизнуть, но революционеры его не отпустили и заставили и дальше идти впереди толпы. У Гапона оставалось единственное средство – предупредить тайную полицию, что он и сделал.

Это предательство Гапоном его сторонников спасло бы им жизни, если бы события пошли так, как было предусмотрено. Извещенная полиция организовала манифестацию так, чтобы избежать какого бы то ни было кровопролития: император должен был принять избранную от толпы депутацию во главе с Гапоном, которая представила бы ему петицию. Затем император должен был выйти на балкон дворца, чтобы уговорить толпу разойтись. Предполагались, что на это манифестанты ответят радостными криками.

Но тут вновь вмешалось ближайшее окружение императора. Охваченное страхом, я бы даже сказал, ужасом, после первого же донесения полиции относительно планировавшегося шествия народа к дворцу, императорское окружение сразу начало оказывать на государя сильное и настойчивое давление: следовало немедленно поднять по тревоге ближайшую часть – стрелковый его величества полк. Царь сдался и отдал приказ. Тут же дворец был окружен плотным кордоном из вооруженных солдат.

Выйдя на Дворцовую площадь, толпа на мгновение замерла. Вид занявших оборону солдат и блеск примкнутых к винтовкам штыков показывал, что ее предали, что царь, еще не выслушав народных просьб, отказывался принимать делегацию иначе, как под защитой войск. Как уверял меня отец, почти наверняка петиция была бы вручена мирно, как просьба о милости, о более либеральном правлении.

Охваченная разочарованием, проявившимся в смятении, толпа все же не расходилась, несмотря на призывы и приказы полиции и войск. Тогда царь, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ситуация крайне напряжена, хотел вмешаться лично. При всех своих недостатках он не был лишен достоинств; будучи робким и нерешительным, он всегда предпочитал решать дела мирно: компромиссами, уговорами. Сама доброта царя подсказывала ему сделать примирительный жест, который, вне всякого сомнения, достиг бы цели. Итак, император уже собирался выйти на балкон, когда на сцену выступил его дядя, великий князь Владимир Александрович.

Великий князь был человеком крайне властным, слепым приверженцем абсолютной монархии. Он был совершенно убежден, что в любых обстоятельствах народ способен понимать лишь один аргумент: силу. Этот день был отмечен столкновениями между различными группировками, которые давно уже боролись за влияние при дворе. В этот день кроваво восторжествовало то влияние, которое упорно ограждало императора от любых контактов с толпой. Скоро это течение, усиленное императрицей, приведет к гибели императора, его семью и империю.

Дядюшка сурово отчитал императора, объяснив, что выход на балкон будет равнозначен унижению императорской власти: такие поступки недостойны царствующего монарха, к тому же бесполезны. Нет, только сила! Толпу нужно рассеять силой!

Царь, возможно втайне почувствовавший облегчение оттого, что кто-то принимает решение за него, отдал приказ, продиктованный великим князем Владимиром Александровичем. Приказ был немедленно доведен до офицеров, которые с этого момента были готовы открыть огонь по толпе. В возможность того, что солдаты откажутся подчиниться, а тем более примкнут к революционерам, никто не верил: помимо того, что эта часть отличалась особо высокой дисциплиной, солдаты не слишком разбирались в побудительных мотивах толпы. Они видели, как она надвигается на дворец, и полагали, что она намерена покуситься на жизнь императора.

Толпа надвигалась, возможно, что и против своей воли, так как сзади подходили все новые и новые группы, подталкивавшие стоявших впереди, заполняла прилегающие к площади улицы. Чтобы напугать эту движущуюся массу, приближавшуюся к построенным цепью войскам, офицеры приказали стрелять в воздух. Толпа не испугалась и, то ли из бравады, то ли убежденная, что в нее стрелять не станут, не приняла предупредительный залп всерьез. Она «упорствовала». Солдатам, разрядившим винтовки в воздух, она кричала, что у них те же цели, что и у народа. Мало-помалу толпа разогревалась; она продолжала надвигаться. Тогда офицеры решили, что существует опасность сговора солдат с народом, и отдали приказ стрелять на поражение.

Толпа, испуганная и изумленная одновременно, толпа, которая даже не успела ни стать по-настоящему угрожающей, ни тем более устроить реальные беспорядки, моментально рассеялась, оставив на площади убитых и раненых.

Из окон Зимнего дворца за картиной бойни могли наблюдать два человека: царь, не желавший ее, но разрешивший, и великий князь Владимир Александрович, желавший ее и развязавший.

Что же касается Гапона, то пули миновали его, но он недолго прожил после этого. Через некоторое время его нашли повешенным на одной даче в Териоки. Революционеры разоблачили его предательство, заманили в ловушку, убили, а затем повесили, имитируя самоубийство.

Общественность испытала еще одно сильное потрясение, когда 18 февраля 1905 года был убит великий князь Сергей Александрович, брат Александра III и губернатор Москвы. Вся Россия, за исключением революционеров конечно, была шокирована этим убийством. Было ясно, что покушение направлялось не только против великого князя, непопулярного из-за своей высокомерной и холодной манеры держаться, сухого и отстраненного, малолюбезного с людьми. Все чувствовали, что убийца целил в монархический строй в целом. Происхождение великого князя и занимаемая им должность делали его желанной жертвой больше даже, нежели его характер. Москва была древней столицей России, и император оказал ей честь, назначив ее губернатором великого князя. Убийство это имело важные последствия; оно оказало большое влияние на дальнейшее поведение императора, когда он принял решение признать права народа, учредив Думу.

Это убийство, отвратительное само по себе, было отмечено ужасными деталями. Бомба, брошенная в ехавшую карету, разорвала тело великого князя на куски, которые разметало в разные стороны: там нашли руку, здесь ногу, в другом месте сердце… Великая княгиня Елизавета Федоровна была немедленно извещена об убийстве; вид тела мужа, фрагменты которого перемешались с покрасневшим от крови снегом и обломками кареты, наверное, до самой смерти сохранялся в памяти великой княгини.

Личность и судьба великой княгини Елизаветы Федоровны, о которой мало писали, заслуживают отдельного рассказа. Необычная фигура, странная судьба, даже для времени больших потрясений.

Дочь великого герцога Гессенского и, следовательно, сестра императрицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, как и ее сестра, выросла в Лондоне, у своей бабушки, королевы Виктории. Трудно найти больший контраст, чем тот, что существовал между частной жизнью этой государыни и ее жизнью как главы государства. Как мать и бабушка, королева Виктория воспитывала свое многочисленное потомство в величайшей простоте, особенно упирая на обучение девочек ведению домашнего хозяйства и умению обращаться с иголкой и ниткой; как королева и императрица она увеличивала внешние проявления своего могущества и имела наклонность к деспотизму. Две бедные гессенские принцессы: Алиса, будущая царица, и Елизавета, будущая великая княгиня, – испытали влияние этого контраста; и, конечно, пышность британского двора привлекала их больше. Мой отец, вернувшись из Англии, где он представлял Россию на пятидесятилетнем юбилее царствования Виктории, говорил, что этот двор – единственный, который по роскоши равен российскому императорскому, если не превосходит его.

Живя в устроенном по-буржуазному доме своей бабушки, принцесса Елизавета привыкла вместе с тем к радостям и пышности, связанным с могуществом этой женщины, державшей под своей рукой Англию и Индию. Ежедневно имея перед глазами этот опьяняющий пример, она тоже мечтала о могуществе.

Казалось, мечты сбываются. В это время фамилии, правившие в мелких германских княжествах, поставляли жен европейским и в первую очередь русским монархам, которые не могли жениться на католических принцессах, чья вера мешала переходу в православие. Елизавета Гессенская, выйдя замуж за великого князя Сергея Александровича, стала великой княгиней, родственницей царя, супругой губернатора Москвы: она была могущественна. Очень красивая и образованная, жена красивого мужчины, завидного жениха, которого она, впрочем, плохо знала до свадьбы, но от которого могла ждать всего самого лучшего, в первую очередь любви, она имела все основания надеяться на счастье.

Но счастья у нее не было. Несчастье великой княгини началось в тот же день, что и ее удача. Великий князь был любезен и предупредителен с женой, осыпал ее прекрасными драгоценностями, но держался отстраненно. Между ними не было близости; они встречались лишь на официальных церемониях; в Кремле их апартаменты находились в противоположных крыльях дворца, разделенных бесконечными залами и ледяными коридорами, в которые супруг никогда не углублялся. Правда, следует признать, великой княгине не приходилось опасаться соперничества со стороны других женщин. Никому и в голову бы не пришла мысль, что у великого князя Сергея Александровича может быть любовница. Если он пренебрегал женой, то лишь ради административных и военных забот; а досуг предпочитал проводить в компании своих любимцев-офицеров.

Получив от судьбы все, кроме любви, великая княгиня нашла спасение в радостях дружбы. Она сблизилась с великим князем Павлом Александровичем, братом своего мужа. В императорской фамилии и близких к ней кругах по поводу этой дружбы возникли определенного рода слухи. Утверждали даже, будто жена великого князя Павла великая княгиня Александра, принцесса Греческая, обожавшая мужа, стала жертвой этой дружбы, которую некоторые считали любовной связью: будто бы, узнав о том, что муж разлюбил ее, принцесса от сильного волнения разрешилась от бремени шестимесячным мальчиком[6] и умерла от последствий родов. Доказательство данной истории находили в том, что великая княгиня Елизавета взяла двоих детей умершей на воспитание. Однако ее сторонники давали тому вполне правдоподобное объяснение: став опекуншей малышей, эта вдова, не имея собственных детей, перенесла свою любовь на детей невестки.

Необходимо сказать, что у великой княгини Елизаветы Федоровны, имевшей очень замкнутый характер, не было друзей; и вообще ее плохо понимали. Всех поразило ее поведение после убийства великого князя Сергея Александровича. Великая княгиня в траурном одеянии отправилась в тюрьму, где находился убийца ее мужа, чтобы, как она сказала, узнать истинные мотивы покушения и простить его во имя Бога. Убийцей был студент по фамилии Каляев, пылкий и романтичный молодой человек, член революционного комитета, который и поручил ему убить великого князя. Что произошло между этим юношей и великой княгиней? Выйдя за ворота тюрьмы, она рассказала, что при виде нее убийца разрыдался, бросился на колени и попросил у нее прощения. Но через несколько дней великая княгиня получила письмо от Каляева, в котором тот, узнав о ее рассказе про их встречу, выражал свое возмущение, объявлял, что не нуждается в прощении великой княгини и что он действовал ради спасения России. Великая княжна Мария Павловна, племянница и, как я говорил, воспитанница великой княгини, вскрывшая то письмо, сочла его настолько жестоким по отношению к несчастной тетушке, что так и не передала его ей[7].

Новым ударом для великой княгини стало то, что великий князь Павел, к которому она была так привязана, женился морганатическим браком на г-же Пистолькорс, будущей княгине Палей. Этот брак был не сразу признан императорской фамилией; но даже если он не оскорбил женских чувств великой княгини, ей все же пришлось прервать отношения с великим князем Павлом, и она таким образом потеряла своего ближайшего друга.

Характер великой княгини, перенесшей столько бед, стал еще сложнее. Наконец она ударилась в мистицизм. Но мечты о могуществе продолжали ее преследовать; она не пошла в монахини со смирением, а создала собственный орден, руководителем которого стала. Она даже туда привнесла любимые ею роскошь и комфорт. Император утвердил этот орден; и, по свидетельству присутствовавших, церемония эта более походила на театрализованное представление из времен Средневековья, чем на посещение монастыря.

Финалом столь тяжелой и столь необычной жизни великой княгини стала ужасная смерть. Вместе с несколькими другими членами династии она была живой сброшена большевиками в шахту. Но даже здесь судьба уготовала ей необычную встречу. Среди великих князей, с которыми она приняла мучительную смерть от ран, голода и удушья, был юный князь Палей, сын великого князя Павла Александровича и его морганатической супруги. Даже самый приземленный ум, самое недоверчивое сердце не могут оставаться безучастными к этой картине соединения двух человек в смерти.

Представим себе эти три пары: царь и царица, великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Павел Александрович и великая княгиня Александра Георгиевна – все шестеро занимали высокое положение, все шестеро были тесно связаны между собой узами родства, брака и дружбы, и в течение тринадцати лет всем им было суждено умереть страшной смертью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.