Глава 6 Два посадника
Глава 6
Два посадника
Если бы меня спросили, какое событие в Новгородской экспедиции было самым значительным после открытия берестяных грамот 25 июля 1951 года, я ответил: конечно, находка грамоты № 94 6 августа 1953 года.
Эта находка впервые слила, воедино два мира, до тех пор лишь соприкасавшихся друг с другом, — мир летописных событий русской средневековой истории и мир вещественных, археологических источников. До этой находки разница в подходе к своим источникам у археологов, работающих над памятниками материальной культуры, и историков, изучающих письменные документы, несмотря на общность конечной цели, была более чем значительна.
Собственно историки постоянно изучают события и факты, тесно связанные с именами тех или иных людей. Для них раскрытие закономерностей исторического процесса по существу немыслимо без скрупулезного анализа деятельности конкретных исторических лиц. Археологи же поступательный ход истории исследуют не по поступкам людей, имена которых хорошо известны, а по отражению закономерностей исторического процесса в памятниках материальной культуры, знакомясь с орудиями труда, жилищем, утварью, остатками пищи, одежды, украшениями — всей бытовой обстановкой, окружавшей человека в древности.
Сцена истории для историков была наполнена действующими лицами, но лишена декораций. А для археологов она была беспорядочно загромождена самыми разнообразными — в большинстве сломанными — предметами. И пока действие не началось, археологи пытались представить себе содержание пьесы, внимательно разглядывая ее декорации.
Сигнал к началу действия прозвучал 26 июля 1951 года, когда на сцену одно за другим стали выходить действующие лица. Проскакал Человек на жеребце и привез Борису забытую рубашку, Петр попросил, Марью прислать ему описок с купчей грамотой, Онанья потребовал у Федосьи пива, потом печальная Настасья оплакала с детьми своего мужа… Действие разворачивалось, новые актеры появлялись из-за кулис, но это не те действующие лица, которые по письменным источникам — летописям и актам — уже были известны историкам. Те продолжали, толпиться за сценой, выхваченные из привычной им обстановки городской усадьбы.
И вот летом 1953 года нашли грамоту № 94. Она была изорвана и не сохранила конца. Но первые ее три строчки читались полностью, и в четвертой можно разобрать несколько слов. Вот ее текст: «Биють целом крестьяне господину Юрию Онцифоровицю о клюцнике, зандо, господине, не можем ницим ему удобритися. Того, господине, с села… господине буянить. А себе, господине…».
Грамота чрезвычайно интересна по содержанию. Об этом мы еще подробно поговорим. А тогда, в момент находки, она произвела необычайный эффект именем своего адресата.
Юрий Онцифорович! Это имя хорошо известно в новгородской истории. Его носитель много раз назван в летописи и других письменных источниках. В 1376 году, когда летописец впервые упомянул его в своем рассказе, Юрий Онцифорович в числе других новгородских бояр сопровождал в Москву едущего на переговоры с митрополитом новгородского архиепископа Алексея. Спустя четыре года, в 1380 году, он снова участвует в посольстве, на этот раз отправленном из Новгорода для переговоров с Дмитрием Донским, великим князем Московским и всея Руси. Его дипломатические способности, проявленные во время этих двух поездок в Москву, были по достоинству оценены, и на следующий год, когда из Полоцка пришло известие о нападении Литвы, новгородцы послали к литовскому князю Ягайле заступаться за полочан именно боярина Юрия Онцифоровича.
В 1384 году Новгород использует его организаторские таланты, назначив воеводой на Лугу ставить новый каменный город Ямы. Ныне этот город, заложенный Юрием Онцифоровичем, называется Кингисепп. В 1393 году, когда у Новгорода началось размирье с московским князем Василием Дмитриевичем, Юрий Онцифорович во главе «охочей», то есть собранной из добровольцев рати, идет воевать княжеские волости.
В 1401 году он снова участник посольства в Москву и Тверь. В 1409 году новгородцы избрали его посадником — главой всей Новгородской республики. Посадником он оставался до самой смерти в 1417 году, одновременно возглавляя новгородские войска и выполняя важнейшие дипломатические поручения республики. В 1411 году он ходил с новгородскими полками под Выборг, а в 1414 году ездил в Литву заключать мир с князем Витовтом.
Рассказывая о его кончине в 1417 году, летописец сообщает, что Юрий перед смертью был нем год и три месяца: еще в 1416 году его разбил паралич, от которого он так и не оправился.
Летопись повествует также о кипучей строительной деятельности посадника Юрия Онцифоровича. Он построил в Новгороде много церквей, в их числе Успенскую церковь Колмова монастыря в окрестностях города, где его и похоронили. О месте погребения Юрия Онцифоровича, впрочем, известно не из летописи. О нем упомянуто в сохранившемся тексте духовного завещания правнучки Юрия Орины, которая перед смертью отказала свое имущество Колмову монастырю, написав, что на Колмове лежит весь ее род, начиная с прадеда Юрия Онцифоровича.
Еще одна подробность из жизни Юрия Онцифоровича была хорошо известна историкам. Однажды, нуждаясь в крупной сумме денег, он продал другому боярину — Михаилу Федоровичу Крюку, жившему в Москве, за девяносто рублей принадлежавшее ему село, о чем по всей форме был составлен сохранившийся до наших дней документ. Этим селом было Медное, неподалеку от Торжка, ставшее знаменитым спустя четыреста лет, когда Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» посвятил ему одну из самых горьких и гневных глав.
Берестяная грамота № 94 была обнаружена в слое шестого яруса, то есть самими условиями своего залегания датировалась рубежом XIV и XV веков. И эта дата делала несомненным вывод о том, что найденное в раскопе письмо крестьян послано не человеку, случайно носившему такое же имя, а знаменитому посаднику и дипломату, военачальнику № градостроителю Юрию Онцифоровичу. О том же говорили и все прочие обстоятельства. Адресат назван «господином», а такое обращение в грамотах встречается не часто. Его отчество принадлежит к числу редчайших в Новгороде.
Находка такой грамоты была выдающимся событием для всей экспедиции, но особую радость она доставила Артемию Владимировичу Арциховскому. Ведь еще в 1938 году он выступил со статьей о природе новгородского политического строя, в которой важную мысль о принадлежности государственной власти в Новгородской республике немногочисленным аристократическим родам иллюстрировал пример рода Юрия, Онцифоровича. В этой статье были собраны материалы о предках Юрия — его отце посаднике Онцифоре Лукиниче, его деде Луке Варфоломеевиче, его прадеде посаднике Варфоломее Юрьевиче и прапрадеде Юрии Мишиниче. Отцом наиболее отдаленного достоверного предка Юрия Онцифоровича — Юрия Мишинича, по предположению А. В. Арциховского, высказанному в той же статье, был новгородец Миша, о подвигах которого рядом с Александром Невским в битве 1240 года на Неве сохранила яркое воспоминание летопись.
Эта радость особенно подогревалась надеждами на повторные находки грамот, адресованных Юрию Онцифоровичу и его семье. Ведь если раскоп войдет в напластования посадничьей усадьбы, береста с этой усадьбы сможет поведать о целой династии руководителей Новгородской республики, даст новые материалы о характеристике новгородского политического строя, в котором для нас еще очень много неясного.
Однако были ли основания для таких надежд? Адресованная Юрию Онцифоровичу берестяная грамота № 94 найдена не на территории какой-либо усадьбы. Ее обнаружили в перекопе, в канаве, вырытой в конце XIV века для частокола, ограждавшего мостовую Великой улицы. Обрывок грамоты валялся на мостовой, был сметен с нее на землю и при рытье канавы оказался зарытым, пролежав в земле до 1953 года. Из этого ведь не следует, что усадьба Юрия обязательно должна находиться где-то здесь, по соседству. Юрий мог выбросить прочитанное письмо, просто проходя или проезжая по улице. Все это так. И тем не менее были серьезные основания надеяться, что усадьба Юрия Онцифоровича находится где-то здесь, на месте раскопок или поблизости от лих. Начнем с того, что в Москве, в Историческом музее в числе многих древнерусских рукописей хранится одна очень важная для подкрепления наших надежд книга. Эта книга пришла в Исторический музей вместе с громадной библиотекой Синода — старейшим русским собранием книг, основанным еще в XVI веке митрополитом Макарием. А в старейшую русскую библиотеку она попала, вероятно, во второй половине XVII века, когда патриарх Никон значительно пополнил это собрание многочисленными книгами из новгородских церквей и монастырей. Книга, называемая «Пролог», предназначена для богослужения и на последнем своем листе имеет очень важную запись. В записи сообщается, что «Пролог» написан — книгопечатания тогда еще не было — в 1400 году в Новгороде при великом князе Василии Дмитриевиче и новгородском архиепископе Иване специально для церкви Кузьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице, а заказана эта книга «повелением боголюбивых бояр Юрия Онисифоровича, Дмитрия Микитинича, Василья Кузминича, Ивана Даниловича и всех бояр и всей улице Кузмодемьяне». Вот какими дорогими были тогда книги. Целая улица, населенная богатыми боярами, складывалась, чтобы заказать книгу для церкви! Но не это для нас сейчас интереснее всего. Интереснее всего то, что запись «Пролога» называет Юрия Онцифоровича в числе жителей Козмодемьянской улицы.
Запись в «Прологе» 1400 года с «адресом» посадника Юрия Онцифоровича. Государственный Исторический музей.
Но ведь, закладывая раскоп в 1953 году, мы хорошо знали, что Козмодемьянская улица проходит где-то здесь, рядом с раскопом. Надеялись даже, что она попадет в границы раскапываемого участка. Те же надежды вселяли размышления о местонахождении построенных Юрием Онцифоровичем церквей. Одну из них — не сохранившуюся до наших дней церковь Николы — он построил где-то на Холопьей улице. А это все тот же район раскапываемого участка. Все указания сходились, и, как в известной игре «холодно-горячо», грамота № 94, найденная не на усадьбе, а у мостовой, кричала: «Горячо!».
А тут еще новое знаменательное событие произошло на раскопе. На усадьбе «Д», примыкавшей с запада к Великой улице, из земли показались остатки фундаментов каменной постройки. По правде сказать, сначала участники экспедиции этому открытию мало обрадовались. Решили, что это церковь. А где церковь, там кладбище. А где кладбище, там всегда все слои перерыты и перемешаны так, что хоть раскопки переноси на новое место. Однако скоро стало очевидно, что это остатки оснований не церкви, а гражданского здания — жилого дома, терема в два или три этажа. Сейчас, когда раскопки на Неревском конце завершены, подсчитало, что единственное открытое здесь каменное здание приходится на 1100 деревянных. И это особенно подчеркивает его исключительность. Но исключительность каменной постройки была хорошо понятна и тогда. Ее фундаменты прорезали всю толщу напластований культурного слоя — а эта толща была равна почти четырем метрам — и покоились на сваях, забитых в материковый грунт. На протяжении всего сезона 1953 года экспедиция, последовательно снимая слой за слоем, имела дело с остатками этих фундаментов. Что и говорить, усадьба, рядом с которой нашли грамоту № 94, была необычной!
Спустя несколько дней уже не на мостовой, а на территории необычной усадьбы «Д» нашли новую грамоту — номер 97, тоже обрывок, сохранивший лишь две начальные строки, но имя Юрия читалось и здесь: «Господину Юрию челом бее Ортьмъка и Деица. Рожь продають по…».
Грамота сообщала, по-видимому, о ценах на рожь. Категорической уверенности в том, что это письмо послано Юрию Онцифоровичу, не было. Но и противопоказаний такому предположению грамота не содержала. Она найдена в слое начале XV века. И Юрий назывался в ней «господином». И еще этот каменный терем рядом. Дата его постройки — рубеж XIV и XV веков — уже была установлена.
Остатки фундамента каменного терема посадника Юрия Онцифоровича на усадьбе «Д».
А дальше события развертывались так.
В следующие несколько дней не обнаружено ни одной новой грамоты. Полностью прошли слои шестого яруса. Потом седьмого. Ни одной грамоты. А затем, в слоях восьмого яруса нашли, наконец, грамоту, которой, естественно, дали номер 98. Это был небольшой обрывок в две строки. И эти строки сохранились не на всю длину, а только в левой части; справа они безжалостно оборваны. Но зато какие это обнадеживающие строки! Вот обрывок первой строки: «Поклоно от Нуфрея ко пос…». А это уцелевшая часть второй: «…и Смену. Господ…».
Что же из этого обрывка ясно? Во-первых, что письмо написано каким-то Онуфрием. Во-вторых, что его адресатами были сразу два человека: вторая строчка начинается союзом «и» — «и Семену». А в-третьих, можно вдоль и поперек обшарить православные святцы и установить что ни одного имени, которое начиналось бы на «Пос…», в них нет. Значит, письмо послано какому-то посаднику и Семену. Представляете, как все были наэлектризованы!
Наверху прорись грамоты № 94, находкой которой началось наше знакомство с перепиской посадничьей семьи Онцифоровичей. Внизу прорись грамоты № 98, первого письма к посаднику Онцифору. Грамота состоит из двух кусков, найденных в разные дни.
Но погодите радоваться. Мы ведь не учли, что первого адресата могли называть не православным, церковным именем, а русским или же по прозвищу. В древности человек, как правило, имел два имени. Одно давалось ему при рождении, оно не было похоже на принятые церковью. Другое же он получал при крещении, его брали из святцев. Вон в предыдущей грамоте назван Деица, а попробуйте найти такое имя в святцах.
В прошлом веке лингвист и историк Н. М. Тупиков составил один из самых интересных русских словарей, единственный в своем роде «Словарь древнерусских личных собственных имен», по которому можно выяснить, какие имена употреблялись русскими людьми в средние века наряду с христианскими. Откроем этот словарь. Ну как? Нет имен на «Пос…»? Увы, есть. И на любой вкус. Вот они: Посахно, Поскотинной, Поскребта, Посмик, Посник, Посока, Посолейко, Посол, Посоха, Поспей, Поспелей, Поспел, Поставка, Постник, Постой, Постоялко, Постражий и даже Постригач! Некоторые из этих имен и по сей день живут в современных фамилиях: Поскребышев, Посохин, Поспелов, Постников. Нужно оговориться, что словарь Тупикова далеко не полон, много неизвестных раньше имен было впервые прочтено только в берестяных грамотах. Но и без этой оговорки видно, что мы поспешили со своими радостями.
Но вот прошел день, и на стол ложится еще один кусок бересты, найденный метрах в четырех от грамоты № 98. Тоже обрывок. Но что-то в нем знакомое. Будто не в первый раз видим мы эти крупные, украшенные косыми отсечками буквы. И цветом береста напоминает другой, уже виденный берестяной лист. И виденный недавно, только что. Осторожно прикладываем к новой находке грамоту № 98. Ну конечно же, обе полоски сходятся по линии разрыва. Обрывки букв одного куска сливаются с обрывками букв другого.
Это длинная, почти в полметра грамота, которая и из двух кусков не составляется целиком. Первая строчка, оборванная на самом интересном месте, так и не нашла себе продолжения. Посмотрим, что прочтется во второй. Помните? В первом обрывке вторая строчка кончалась так: «Господ…». Наверное, начало слова «господин»? Тогда мы могли только гадать. А теперь получили возможность прочесть и удостовериться: «…ине…».
«Господине…» — слово «господин» в неупотребляемом теперь звательном падеже. Автор письма обращается к своему адресату, этому самому «Пос…», называя его «господином». Но что это? «О-н-с-и-ф-о-р-е…». «Господине Онсифоре»! Вот все и встало на свои места. Автор письма называет своего адресата не Посахном, и не Постником, и даже не Постригачом, а «господином Онцифором». Значит, загадочное «пос…» — начало не имени, а титула. Теперь мы можем восстановить и утраченную часть первой строки. Там нет куска текста примерно в двадцать четыре буквы. Как же заполнить этот разрыв? Да, наверное, так: «Ко пос(аднику господину Онсифору) и смену…». В восстановленной части двадцать три буквы.
Теперь прочтем всю грамоту в ее сохранившейся части:
«Поклон от Нуфрея ко пос(аднику господину Онсифору) и Смену. Господине Онсифоре, роба и холопо твои, дете мои. У мене Неверовици д…». Существует, по-видимому, еще один обрывок того же письма, но поскольку он не прикладывается непосредственно к первым двум кускам, то остаются некоторые сомнения в этом; обрывок получил номер 100: «…а в охото мне, го(сподине)… ве мое и детей моихо».
Слово «холоп» в древней Руси означало «раб», слово «раба» — «рабыня». Речь в грамоте, возможно, идет о разделе рабов, холопов. Раб и рабыня остаются у Онцифора, а их дети должны принадлежать Онуфрию. Или, может быть, дети Онуфрия стали холопами Онцифора. В любом случае уместно вспомнить здесь еще раз главу «Медное» из книги Радищева. В этой главе рассказывается о продаже с молотка крестьянской семьи за долги господина. «Неверовичи», упомянутые в обрывке, это, вероятно, жители деревни Неверове. Деревни с таким названием в Новгородской земле XIV–XV веков были. Существовали тогда же, между прочим, и два сельца — Неверичи и Неверовичи. Может, одно из них и имеется в виду.
Вернемся, однако, к Онцифору. В списках новгородских посадников нет двух Онцифоров. Есть только один — Онцифор Лукинич, отец Юрия Онцифоровича. Уже сама по себе находка адресованной ему грамоты на усадьбе «Д» значительна. Ведь именно на этой усадьбе немного позднее был выстроен каменный терем: здесь же уже обнаружены две грамоты, посланные на имя его сына Юрия, а показаниями других источников также было как бы «запеленговано» место жительства семьи Онцифоровичей — Мишиничей. Новая находка с полной достоверностью и окончательно определила принадлежность Онцифоровичам усадьбы «Д». А ведь к раскопкам этой усадьбы экспедиция только приступила, затронув пока ее самую незначительную часть. Основных открытий нужно было ждать впереди.
Онцифор Лукинич был одной из ярчайших фигур новгородской истории вообще и, по-видимому, самым крупным новгородским политическим деятелем XIV века. Летописец впервые сообщает о нем под 1342 годом, и этот рассказ связан с печальными событиями в семье Мишиничей, смертью двух главных членов этой семьи. Однако не будем забегать вперед.
…Несчастья начались летом. Неподалеку от посадничьей усадьбы, на Даньславле улице, занялся пожар. Слизнув несколько усадеб, пламя вырвалось на простор и пошло гулять по волховскому берегу, уничтожая на своем пути все, что могло гореть. Вниз по Волхову пожар не распространился, он дошел берегом до кремлевского рва, а от берега — «до святых 40 и до святых Кузмы и Дамиана». Эти две церкви находились около самой усадьбы Мишиничей. В Козмодемьянскую церковь, как уже было рассказано, спустя пятьдесят восемь лет Юрий Онцифорович и его соседи подарят богослужебную книгу.
Пылали дома, рушились каменные храмы. Сгорела церковь Якова и церковь Николы на Холопьей улице — ее потом доведется отстраивать Юрию Онцифоровичу. Больше недели бушевал в Неревском конце огонь. И это случилось через два года после другого страшного пожара, наделавшего там в 1340 году немало бед. Не успели толком отстроиться, еще стружка не пожелтела, и опять горят смолистые венцы новых построек. «Люди, — рассказывает летописец, — боялись и не смели в городе жить, но в полях жили, а иные в лугах, в пойме Волхова, или же в лодках. И можно было целую неделю видеть все в граде движущимся и бегающим. И много пакостей было людям и убытка от лихих людей…».
Пострадала и усадьба Мишиничей. Этот факт установлен по показаниям годичных колец из бревен мостовых и построек. Выяснилось, что после пожара 1340 года все пришлось строить заново, а спустя три года опять капитально ремонтировать.
Еле-еле успели опомниться от пожара, а тут еще более тяжелое несчастье. 25 октября умер глава семьи посадник Варфоломей Юрьевич. Хоронить бывшего главу республики приехал архиепископ Василий, новгородский владыка, давний друг Варфоломея. До своего избрания во владыки Василий был священником в церкви Козьмы и Демьяна на Холопьей улице, и, значит, они с Варфоломеем некогда были соседями. Да и избранием своим Василий, нужно думать, немало был обязан своему теперь умершему другу. А сейчас гроб с телом Варфоломея медленно несли в церковь Сорока святых мучеников мимо обгорелых частоколов и вымытых осенними дождями черных головешек сгоревших хором, по вылизанной огнем мостовой.
Похоронили Варфоломея, и семья его разбрелась в ожидании, когда будет выстроен новый кров. Сын Варфоломея Лука надумал провести это время в походах и битвах в Двинской земле. Не слушая отговоров и подстрекаемый каким-то Ондрешком и посадником Федором Даниловичем, он собрал дружину из холопов и выступил в поход. Вот тогда-то летописец и упомянул впервые Онцифора Лукинича: отец взял его с собой на Двину для руководства самостоятельным отрядом.
За Волоком дела у Луки сначала пошли хорошо. Он укрепился в поставленном им городке Орлеце, собрал емчан, жителей союзного Новгороду района, и захватил всю Заволочскую землю, взяв добычу во всех ее погостах. Но тут воинское счастье изменило Луке. Отправив Онцифора с отрядом на реку Вагу, он сам с двумястами своих людей выступил в новый поход, но был убит заволочанами.
Весть о гибели Луки пришла в Новгород и возмутила черных людей против Ондрешка и посадника Федора. Обвиняя их в смерти Луки, черные люди разграбили дома и села Ондрешка и Федора и вынудили их бежать в Копорье, далекую новгородскую крепость у южного побережья Финского залива. Там они просидели до конца зимы. А тут и Онцифор, лишившийся сразу крова, деда и отца, пришел из Заволочья подать новгородцам официальную жалобу на Ондрешка и Федора Даниловича: «…нарочно они заслали моего отца в Двинскую землю, чтобы его там убили!». Из Копорья вызвали обвиненных беглецов и в Новгороде собрались два веча. Одно заседало в Кремле, около Софийского собора, под руководством Онцифора и боярина с Прусской улицы Матвея Козки. А другим, собравшимся на Торговой стороне, в традиционном месте вечевых собраний — на Ярославовом дворище, руководили Ондрешко и Федор. Страсти накалялись и там, и здесь. Федору удалось убедить свое вече в полной своей невиновности, а Онцифор на своем вече доказал, что во всем виноват посадник. Вече Онцифора ударило через мост на Ярославово дворище, но посадник Федор одержал верх. Матвея Козку заперли в церковь. Онцифору же пришлось бежать и скрываться до тех пор, пока при помощи владыки Василия враждующие группы не достигли соглашения. Так началась политическая деятельность Онцифора Лукинича.
Спустя шесть лет, в 1348 году, Онцифор прославился как талантливый военачальник. Новгородцы, поставив его во главе «малой дружины», отправили Онцифора в Ижорскую землю, под Орехов, отражать начавшееся наступление шведов. С малыми силами Онцифор наголову разбил шведов, потерявших в бою около пятисот человек, не считая пленных, тогда как новгородцы вернулись домой с Жабьего Поля — так называлось место битвы — с самыми незначительными потерями. Эта победа сыграла большую роль в его дальнейшей судьбе. И вот каким образом.
Вскоре после возвращения Онцифора в Новгород с Жабьего Поля шведы снова вступили в Ижорскую землю, на этот раз под водительством самого короля Магнуса. Им удалось взять Орехов и захватить много пленных. Попытки новгородцев под руководством посадничьего брата Михаила Даниловича восстановить преимущество успеха не имели. Тогда и вспомнили об Онцифоре и его победе на Жабьем Поле. В начале 1351 года новгородские послы в городе Юрьеве, нынешнем Тарту, договорились со шведами и обменяли пленных шведов, взятых Онцифором на Жабьем Поле, на «свою братию», плененную шведами в Орехове. На обратном пути у новгородцев было вдоволь времени, чтобы оценить двойной успех Онцифора Лукинича. Он не только разбил шведов в бою, но этой победой смог свести на нет последовавшие за ней — не по его вине — неудачи. И сравнить Онцифора с его давним врагом посадником Федором тоже нашлось время у возвращавшихся домой новгородцев.
Во всяком случае, вернулись они в Новгород девятого июня, а ровно через неделю, шестнадцатого, «отняли посадничество у Федора Даниловича и дали Онцифору Лукину». А потом подумали еще немного и выгнали из Новгорода и бывшего посадника Федора, и его брата Михаила, и других бояр, записавшихся к ним в союзники. Так Онцифор стал посадником новгородским.
И вот, будучи посадником, он как руководитель боярского государства совершил самый значительный шаг в своей жизни, который повлиял на все дальнейшее развитие боярской республики.
Стоя во главе аппарата, созданного для принуждения, насилия над эксплуатируемой массой простых людей, Онцифор со страхом, несмотря на громадную личную популярность среди черных людей, следил за растущей активностью новгородской черни. Черный люд поднимал восстания, которые были направлены против отдельных феодалов, но с ростом народного сознания грозили всему боярскому государству. Боярство, не готовое к такому повороту событий, было разобщено. В каждом конце Новгорода существовала своя сплоченная группа бояр, но все эти группы соперничали и враждовали друг с другом. Главным призом в этом соперничестве была должность посадника, та самая должность, на которую избрали Онцифора. И поскольку выборы посадника производились в Новгороде ежегодно, борьба между разными группами бояр возобновлялась и ожесточалась из года в год. Онцифор сам участвовал в этой борьбе. В ней же он по существу потерял отца. Если версия Онцифора о том, что Луку заслал на Двину посадник Федор в своих корыстных интересах, верна, то цель Федора тоже понятна: он избавлялся от опасного соперника на очередных выборах.
Каким же образом мог Онцифор перестроить государственный аппарат Новгородской республики, чтобы сплотить бояр, людей своего класса? Он предложил выбирать не одного посадника, а сразу столько, сколько в Новгороде концов. И избирать пожизненно. Тогда каждая группировка бояр получит то, ради чего она ломает копья. А государственные дела посадники будут решать сообща, выбирая из своей среды каждый год председателя — степенного посадника.
Такое предложение снимало добрую половину остроты в боярском соперничестве. Конечно, не все здесь Онцифор придумал сам. Корни такого решения уходили в очень давний опыт новгородской политической жизни. Но он придумал всю систему и взялся ее осуществить.
А еще одна деталь связана исключительно с его индивидуальными человеческими качествами. Он предложил избрать посадниками только молодых людей. Во-первых, у них впереди вся жизнь. А во-вторых, они не принесут с собой груза многолетних взаимных оскорблений, кровавой борьбы и неистребимого недоверия. И хотя он был не старым, а скорее молодым человеком, он, чтобы не увидели в его действиях стремления к личной выгоде, сложил с себя бремя посадничества и отошел в сторону. Как записал летописец, «отступися посадничества Онцифор Лукин по своей воле». Да, совершенно отошел от политической деятельности. Как Цинциннат. Чтобы разводить репу. Все это произошло в 1354 году, никаких летописных сообщений о нем больше нет до 1367 года, а в 1367 году он умер.
Адресованная посаднику Онцифору грамота № 98 найдена в слоях восьмого яруса, который по данным дендрохронологии датируется 1369–1382 годами. Это расхождение кажется несколько противоречивым, тем более что Онцифор в грамоте назван посадником, и, значит, она написана между 1351 и 1354 годами. Однако в том же 1953 году небольшой кусочек той же грамоты, уже упомянутый выше под № 100, был найден в девятом ярусе напластований усадьбы «Д». Девятый ярус датируется 1340–1369 годами, что точнейшим образом соответствует деятельности Онцифора Лукинича. Обрывки писем Онуфрия (грамота № 98) попали в восьмой ярус в результате каких-то местных передвижений почвы во второй половине XIV века: когда копали яму или выравнивали участок.
Здесь уместно сказать несколько слов о тех случаях, когда обрывки одной и той же грамоты получают разные номера. Такие обрывки объединяются под одним номером, если они сходятся по линии разрыва, или тогда, когда они найдены в одном комке земли, в условиях, безоговорочно свидетельствующих об их принадлежности к одному и тому же берестяному листу. В остальных случаях им удобнее давать разные номера: не исключена возможность, что это все-таки разные письма, хотя и написанные одной рукой на бересте, снятой с одного дерева.
Заканчивая рассказ об открытиях 1953 года на усадьбе «Д», добавлю только, что имя Онцифора встретилось еще в двух грамотах, получивших номера 99 и 101. Обе эти грамоты обнаружены в слоях девятого яруса. И как показали раскопки следующих лет, это были далеко не последние находки, связанные с Онцифором и семьей Мишиничей. Но об этом в следующих главах.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.