СНОВА ПРОПОВЕДНИК
СНОВА ПРОПОВЕДНИК
Но об этом позже. Сейчас — поподробнее еще об одном сюжете, относящемся к лондонскому периоду.
Всё началось во время Женевской конференции. Ан-ский рассказал об «юдофильском» выступлении Гапона одному из своих знакомых по еврейскому национальному движению, и тому пришла в голову мысль использовать популярность «народного вождя» для агитации против погромов.
23 апреля состоялся очередной громкий погром — в Житомире. На прежние, предреволюционные погромы он был во многом непохож.
Во-первых, хотя происходило дело на Пасху, мотивация была не религиозная, а политическая: «жиды стреляли в царский портрет». Во-вторых, еврейская самооборона встретила погромщиков со всей решительностью, дошло до полноценных уличных боев — и тогда полиция (и приданные ей войска) вмешались в дело на стороне громил.
Четырьмя днями раньше в Мелитополе самооборона не пустила погромщиков в еврейские кварталы, они начали грабить христианские лавки — и тут были остановлены полицией. 22 апреля в Симферополе тоже был погром — первый из двух в этом году, — но и там войска и самооборона были вроде бы заодно. А в Житомире — друг против друга.
Именно Житомир был важным психологическим рубежом. Спасти еврейские кварталы только от погромщиков даже при пассивности власти самооборона иногда могла. Но от погромщиков и помогающей им полиции — уже нет.
А почему полиция от тихого саботажа все чаще переходила к прямой поддержке погромщиков? Потому, что дело было уже не в евреях как таковых. С одной стороны были православные люди под хоругвями, с царскими портретами, с другой — молодежь «студенческого» вида, «жиды» и сочувствующие им христиане, явные сицилисты… На чьей стороне быть царскому городовому? Понятно.
Евреи черты оседлости, мирные ремесленники и торговцы, стали в каком-то смысле заложниками начавшейся революции. Но революционные партии, в руководстве которых в самом деле было более чем достаточно лиц иудейского вероисповедания или выкрестов, публично защищать их не торопились.
Ан-ский обратился к Гапону с предложением написать брошюру против погромов, и тот согласился «со всем энтузиазмом». Вскоре он уехал в Лондон, и неделю от него не было вестей. Ан-ский написал ему. Гапон вызвал его телеграммой в Англию (когда Семен Акимович появился в Лондоне, Гапон объяснил ему, что «хотел лично переговорить о характере брошюры» — «Если вы тут будете, я наверно напишу ее»). Прошло еще несколько дней. Гапон был плотно занят работой с Соскисом и не мог оторваться. Наконец, он предложил Ан-скому самому написать черновик брошюры.
«Он внимательно прочел и остался недоволен.
— Не совсем так… не совсем! — сказал он. — С крестьянами и рабочими надо говорить иначе, иным тоном, иным языком… Надо затрагивать иные струны, совсем иные… Ну-ну, я еще посмотрю! Завтра поговорим, завтра!
А на следующий день, когда я пришел к нему, он, к моему удивлению, подал мне готовую рукопись.
— А вот и сам написал! — воскликнул он с торжеством. — Всю ночь до утра писал! А ну-ка, послушайте!»
Что же вышло из-под пера Гапона?
«Люди православные, братья, сестры мои родимые! Прослушайте хорошенько речь мою правдивую, на благо себе великое. Начну с притчи Божией, с притчи Христа Спасителя, о милосердном самарянине так называемой.
Шел проезжею дорогою, тою дорогою, что ведет от святого города Иерусалима к Иерихону городу священному, человек, еврей по происхождению. На него напали разбойники лютые, избили его, ограбили. Лежит несчастный, в луже собственной крови своей плавает. Кругом стоны его раздаются тяжелые. Шел тою дорогою священник храма Божьего. Знал закон он Божий до тонкости, знал он и все пути-дороженьки к царствию небесному; знал он и главный путь — помочь ближнему единоплеменнику в его несчастий, — но не захотел помочь священник несчастному. Не перед кем было ему, фарисею, творить напоказ дело доброе. Берег пустослов очень уж свое благоутробное спокойствие. Жалел лицемер карман свой широкий, деньгою бедных наполненный. И бежал жирный пустосвят, церковных дел мастер, от горя человеческого, не оглядываясь.
Шел тою дорогою левит, — дьякон по-нашему. Будучи ниже чином священника и проще душою, он подошел было к несчастному единоплеменнику, посмотрел… Но мольбы страдальца его не тронули. Побежал левит за сбором десятины, за доходами, чтобы не вымерло с голоду все сословие его бородатое, длинноволосое.
Ехал тою дорогою человек из самарян, евреями весьма презираемых. Услыхал он стоны человеческие, встал с осла своего, подошел к умирающему: обмыл его раны тяжелые, перевязал, надел на него платье свое чистое, повез недруга своего в гостиницу и во всем о нем позаботился, вплоть до полного его выздоровления.
Скажи теперь по совести, крестьянский рабочий народ, православный люд, рассуди своим собственным простым разумом. Чему учит притча сия, притча Спасителя, и какому примеру Христос заповедал, чтобы люди следовали? Примеру ли лютых разбойников, или фарисея лицемерного, или левита жадного, или примеру самарянина милосердного? „Вестимо, вы ответите, что притча сия учит тому, чтобы мы смотрели на всякого человека, к какой бы ни принадлежал он вере, нации, как на брата своего, как на своего ближнего, и чтобы всячески помогали ему при его несчастьи; что Христос всегда осуждал лицемерие, пустоту в делах фарисейскую, жестокость и жадность левитскую, а тем паче стоял он против лютых разбойников. Вестимо, вы сами ответите, что Спаситель указует великою притчею следовать в жизни своей примеру самарянина милосердного“».
До нас не дошли церковные проповеди Гапона. Но вот этот текст дает замечательное представление о стиле Гапона-проповедника. И — парадокс: именно это «послание», в котором отразились века церковной культуры, проникнуто такой грубой ненавистью к «бородатому, длинноволосому» сословию, к которому Гапон еще недавно принадлежал, из которого его изгнали.
Но, собственно, когда же речь зайдет о погромах как таковых?
«Отчего ж ты, великий русский народ, народ христианский, зная всю эту истину, готов явно идти против Спасителя, против человечности? Отчего же ты распаляешься глухой ненавистью, лютой яростью против евреев, жидами тобою прозываемых? Отчего же ты в великие христианские праздники, словно над Христом насмехаючись, допускаешь иным злым братьям, детям своим, вставать на них с дрекольями, с оружием, и те, старых от малых не разбираючи, бьют их смертным боем, проникают в лачуги их бедные, в исступлении за ними по чердакам, по крышам гоняются, проламывают ломами, прутьями железными им головы, разграбляют ничтожное их имущество, глумятся над ними, издеваются. И когда в светлый Христов праздник поют в храмах Божиих: „Друг друга по-братски обнимем“, когда звон колоколов, и шум праздничный, и яркое весеннее солнышко, и травка зеленая — все говорит о жизни, все призывает к миру благодатному и к Христовой радости, — злые братья, недостойные дети твои, беспощадно заливают еврейской детской кровью городские улицы, землю-матушку Божью, чуть не паперти церковные…
Отчего подобные неслыханные злодейства совершаются, те злодейства, что несут на твою голову, о русский народ! великий позор, позор трудно смываемый? Отчего? Ведь боишься же ты гнева Божьего, Божьего проклятия?! Где же твое милосердие, сострадание, сострадание самарянина к избитому, ограбленному народу еврейскому, в лужах собственной крови своей плавающему, подобно еврею евангельскому, попавшему в руки лютых разбойников? Отчего у тебя такая жестокость прорывается к народу-изгнаннику, при всей твоей природной сердобольности?
Отвечу я тебе, русский народ, отвечу без прикрас, отвечу по чистой совести, больше жизни своей тебя любя, тебя жалеючи. Внимай же правде-истине внимательно».
Конструкция в формально-риторическом смысле очень сложная и во многом парадоксальная. Притча о самаритянине призывает, разумеется, относиться к человеку вне зависимости от племени (а также от статуса). За несоблюдение этого правила Иисус упрекает евреев, Гапон же отождествляет с еврейским народом израненного человека, лежащего на дороге (но также и самаритянина, представителя презираемого племени); левит и фарисей у него — недостойное православное священство, но также, надо думать, и все юдофобы; самаритянин же — чаемое «правильное» духовное состояние христиан (но также и чаемое Христом духовное состояние евреев).
И тот же Ан-ский утверждает, что Гапон был плохим оратором! Тут бывший отец Георгий, правда, пишет, а не говорит. Но говорил он явно не хуже. Когда говорил в правильном месте, правильном настроении, перед правильной аудиторией.
Дальше:
«Оттого ты, мой бедный народ, вместо самарянина милосердного зачастую становишься не только хуже левита или священника, но даже хуже лютых разбойников по отношению к народу еврейскому, что лежишь ты в темном невежестве, да в бесправии, да в гнетущей бедности, что никак ты из нужды своей не выбьешься: слишком давит она тебя вокруг да около, вместе с долею твоей несчастною; по пятам за тобой везде гонится, монопольку пить на последние гроши, жену, детей своих родных бить тебя толкает; гонит в кабалу к кулаку, помещику, к фабриканту, заводчику. Бесправие же руки связывает, давит слово свободное, петлею шею затягивает. Словно змеи подколодные, темное невежество, бесправие да бедность гнетущая вьются-обвиваются вокруг сердца твоего бедного; всякое чувство доброе из него высасывают, из головы, из души вышибают словеса евангельские, словеса Спасителя, не дают им в дела жизни претвориться. Напускают проклятые змеи подколодные яду змеиного в сердце простое, человеческое, наполняют голову злой-черной думою. И меркнут в душе крестьянина, в душе иного труженика рабочего очи здравого смысла, очи разума, и не могут они правды найти, не могут ложь от истины различить, не могут они доподлинно узнать, откуда змеи подколодные народилися, откуда и как они размножаются, кто и как разбрасывает яйца змеиные по всему лицу земли русской, на горе ее лютое.
А верные слуги великого Змея-Горыныча, вампиры, царские чиновники да прихвостни их, народные предатели, тем со злобною радостью пользуются, от себя гнев великий, гнев народный отважаючи. Сил своих не жалеючи, со змеиной хитростью, разбрасывают они плевелы клеветы сатанинской по народной ниве, чтобы лучше, вернее, безопаснее самим кровь пить народную; распускают вампиры ненасытные везде молву черную, что-де все горе мол земли русской от евреев-нехристей, что-де от них-то и змеи подколодные — невежество, бесправие да нужда горькая, — что они-то, евреи, враги наши настоящие, беспорядок-смуту везде заводящие.
Вот откуда идет у народа русского глухая ненависть к народу еврейскому. Вот где главный корень кроется неслыханного, трудно отмываемого позора, что налагают на тебя, христианский народ, иные дети твои недостойные, совершая погромы лютые над беднотою еврейскою».
Очень интересно здесь, как одна стилистика переходит в другую: из церковной проповеди мы вдруг попадаем в какую-то былинную стилизацию (но несколько в стиле модерн: обратим внимание на повторяющееся слово «вампир». Это былина не по Алексею Константиновичу Толстому и не по Клюеву, а по… по Бальмонту, пожалуй).
Но это — переходный стиль. Через былину Гапон переходит от проповеди к прокламации:
«…Чтобы ты, обездоленный русский народ, ясно видел, что все, сказанное мною, есть истина, и чтобы ты на пользу себе уразумел окончательно хитрую и злую механику царско-чиновничьего правительства, задам тебе я вопросы прямые, точные, а ты насчет ответов пораскинь своим разумом, да поговори со своею совестью.
Рассуди, крестьянский рабочий народ, и узнай, наконец, доподлинно — евреи ли твои враги лютые и будет ли конец твоей маяте каторжной, если бы они исчезли с русской земли до единого?
Кто, вместо земли, воли и равенства справедливого для всего народа русского, дал крестьянскому народу земельные наделы махонькие, да и то с выкупными платежами огромными, наложил на крестьян налоги великие да повинности без их спроса и согласия, ограничил их права разными узаконениями, так что вышла воля, словно в насмешку, для крестьян куцая да голодная, без земельного равенства. Помещикам же, попам да чиновникам осталось, по-прежнему, житье привольное, разгульное. Кто виноват в этом? Евреи? Нет, не евреи, а царь Александр II-ой, не по правде тобою, русский народ, освободителем называемый. Помогли же ему одурачить народ темный да доверчивый обдирайлы-чиновники да бары-гордые — все люди нашей веры православной.
У кого после обманного освобождения и до сих пор в руках вся земля Божья, земля-матушка, наша кормилица, кровью и потом тобою, о русский народ, облитая? Кто держит ее и не дает тебе, народу трудящемуся, ею уравнительно пользоваться? Разве евреи? Нет! Царь со своими родичами, казна, помещики да кулачье разное, почти все люди православные…»
Дальше идут стандартные общесоциалистические претензии к российской власти и правопорядку — с хорошими риторическими периодами и с по-цицероновски повторяющимся рефреном: «Разве евреи? — нет».
И вдруг — как будто «Слово о полку»:
«— О, русский народ, где, где дети твои, от работы, от мужицкого хозяйства, от семейств оторванные? Где они? Едят ли их, бездыханных, чудовища водные в пучинах океанских, или им хищные птицы очи выклевывают на полях маньчжурских? Или они, бедные, умерли с голоду и холоду, от забот их начальников неспособных, генералов предателей?
Где, где дети твои, русский народ?»
Странно, что Гапон не писал стихов. Или писал, но они не дошли до нас. Положительно, он был рожден поэтом. Наверное, лучшим, чем Мазепа.
После этого периода — опять политика — о том, что власти взялись «натравлять друг на друга разные народности: русско-христианскую на еврейскую, а татарско-магометанскую на армянско-христианскую» (речь идет о знаменитой бакинской резне 1903 года), распространяют кровавый навет («А того клеветники забывают, что евреи веруют в Бога-Отца и что священной книгой у них считается Библия, которую и христиане почитают священной. А разве Библия разрешила кровь человеческую пить? Там даже указано никакой крови не пить»), что при погромах бывают жертвы с обеих сторон, потому что евреи обороняются (и правильно делают).
Ближе к концу называются имена — как воплощение тьмы «Грингмуты (знакомый!), Суворины, Крушеваны» (тоже разумная расчетливость Гапона: из довольно многочисленных имен российских публицистов-антисемитов он выбирает три, из них два нерусских по звучанию), как светлый пример — студент Николай Блинов, русский и православный, погибший в еврейской самообороне в Житомире.
И наконец:
«Как думаешь ты, если бы Христос Спаситель наш явился теперь в своем земном виде в нашу Русь святую, то не заплакал ли бы Он еще горше вторично, видя как ты празднуешь светлое Его воскресение великими погромами Его народа любимого — бедноты еврейской?»
Такие «чертовы качели»: от «самого гадкого народа» в разговоре с Перовым до «его любимого народа» здесь. Но такая, скажем так, амбивалентность типична для эпохи, об этом мы уже говорили. А суду истории все-таки подлежат публичные действия и высказывания человека. Впрочем, любимым народом Христа оказывается только беднота еврейская — в полном соответствии с социалистической идеологией.
Думается, что этот своего рода риторический шедевр Гапона не случаен. Он стосковался по роли проповедника (не просто политического вождя и оратора) и был благодарен Ан-скому за возможность еще раз побывать в этой роли.
Был и еще один аспект, судя по всему, очень важный. После кишиневского погрома, по свежим следам, преподобный отец Иоанн Кронштадтский обратился со следующим посланием:
«…Какое недомыслие или непонимание величайшего праздника христианского, какое тупоумие русских людей! Какое неверие! Какое заблуждение! Вместо праздника христианского они устроили скверноубийственный праздник сатане, — землю превратили как бы в ад… Русский народ, братья наши! Что вы делаете? Зачем вы сделались варварами — громилами и разбойниками людей, живущих в одном с вами отечестве, под сенью и властью одного русского царя и поставленных от него правителей? Зачем допустили пагубное самоуправство и кровавую разбойническую расправу с подобными вам людьми? Вы забыли свое христианское звание и слова Христовы: „научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем“ (Мф. 11,29). Послушайте, как Он поучал учеников Своих кротости и незлобию. Однажды Он, восхотев идти в Иерусалим, послал вестников вселение Самарянское, чтобы приготовить для Его сердца людей. Но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его Иаков и Иоанн сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа. Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение. Вот каково должно быть поведение христианина, вот каков должен быть дух его».
Через несколько дней под влиянием или давлением своего черносотенного окружения Иоанн отрекся от этого послания и опубликовал следующее заявление:
«…Взываю к христианам кишиневским: простите исключительно только к вам обращенную мною укоризну в совершившихся безобразиях. Теперь я убежден из писем очевидцев, что нельзя обвинять одних христиан, вызванных на беспорядки евреями, и что в погроме виноваты преимущественно сами евреи».
Гапон несомненно знал эту историю. К личности отца Иоанна он относился с особой ревностью и был явно не прочь вступить с ним в риторическое соревнование (обратим внимание на две притчи о самаритянах!), в котором Иоанн уже заранее потерпел поражение, отрекшись от своего текста. Иоанн Кронштадтский, кстати, поминается в тексте гапоновской брошюры: его имя олицетворяет «хитрых и трусливых попов, прислужников царских».
О дальнейшей судьбе текста Ан-ский рассказывает так:
«Немецкий еврей-миллионер, глубоко убежденный в магическом влиянии Гапона на народные массы, пожертвовал 3000 франков на издание брошюры, и это дало возможность издать ее в количестве 70 000 экземпляров. Распространение ее в России взяли на себя все организации (брошюра была составлена в совершенно беспартийном духе). Из напечатанных экземпляров, помнится, взяли: социалисты-революционеры — 20 000 экземпляров, Бунд — 15 000, меньшевики — 10 000, сионисты — 5000. Гапон для своей собственной организации взял — 10 000. Большевики ничего не взяли. Какая часть из этих 60 000 экземпляров проникла в Россию, трудно сказать».
Очень странно, что большевики, так хорошо относившиеся к Гапону, ничего не взяли. Ревность?
Никакого влияния на дальнейшее развитие события брошюра, конечно, не оказала.
После Манифеста 17 октября по России прокатилась новая, гораздо более сильная волна погромов. За десять дней погромы прошли в 660 городах и местечках. Общее число убитых разные источники оценивают в диапазоне от восьмисот до четырех тысяч человек (раненых, естественно, в разы больше).
28 октября Николай II писал матери: «Народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех — отсюда еврейские погромы… Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям». Отец Николая, Александр III, якобы говорил вслух так: «Сердце мое радуется, когда бьют евреев, но дозволять это ни в коем случае не следует». Его сын, пусть неумный, но добродушный от природы человек, про вторую часть фразы забыл. Николай оказался в том же положении, что и народовольцы в 1881 году. Те хотели какого бы то ни было народного бунта. Николай, которого заставили-таки даровать конституцию, желал, чтобы «народ» хоть как-то защитил его от «адвокатов». Еврейский погром в обоих случаях играл роль паллиатива.
Настроение царя хорошо чувствовали его слуги. В 1906 году Лопухин, еще в феврале 1905 года отстраненный от руководства полицией и назначенный эстляндским губернатором, ушел в отставку, хлопнув дверью так, что весь государственный механизм содрогнулся: он предал гласности (с помощью своего друга, либерального депутата Думы князя Урусова) информацию о погромных листовках, некоторое время (в конце 1905-го — начале 1906 года), печатавшихся в недрах МВД ротмистром Михаилом Комиссаровым. По чьему заданию (или по собственной инициативе) изготовлял их этот странный и мерзкий человек, не слишком понятно. Большевики после 1917 года не особенно заинтересованы были в раскрытии истины: бывший ротмистр (к началу второй революции дослужившийся уже до генерал-майора) теперь работал на них — во внешней разведке[44].
Те, кто инициировал или поощрял расправу с «жидами», «студентами», «пропагандистами», не понимали, что на этом народные массы не остановятся. Но и те, кто подбивал крестьян на «экспроприацию» дворянских усадеб или готовил «восстание масс», тоже не понимали, что усадьбами дело не ограничится. Панический страх перед любым неконтролируемым движением толпы, который привел к трагедии 9 января, у многих сменился к концу года легкомысленной надеждой на то, что стихию насилия удастся направить в нужную сторону.
Но мы отвлеклись, забежали вперед. Пока у нас в книге лето. Лето 1905 года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.