Биография одного самолета
Биография одного самолета
Встречи на аэродромах бывают разные — и не только с людьми. Нет летчика, которому не запомнились и встречи с предметами, казалось бы, неодушевленными — с самолетами (хотя, кто сказал, что самолет — предмет неодушевленный?)...
Дело было без малого сорок лет назад — зимой тридцать шестого года.
На заснеженном аэродроме, в самом начале плотно укатанной взлетной полосы стоял огромный четырехмоторный самолет. Наверное, сейчас, среди летательных аппаратов наших дней — рядом с каким-нибудь Ил-62 или «Боингом-747» — он не казался бы таким большим. Но тогда, по сравнению с самолетами, выстроившимися на стоянках вдоль границ летного поля, он выглядел настоящим великаном.
Из-за облаков ненадолго выглянуло солнце, и машина сразу вся заблестела: яркие блики пошли по гладкой дюралевой обшивке крыльев и фюзеляжа, засверкали четыре диска вращающихся винтов, зеркально засветились стекла кабин экипажа. Самолет мгновенно приобрел какой-то праздничный, почти сказочный вид.
Впрочем, ему и полагалось выглядеть празднично. Скоростной тяжелый бомбардировщик должен был сейчас впервые оторваться от земли. Первый вылет — едва ли не самое торжественное событие в жизни испытательного аэродрома.
Возле взлетно-посадочной полосы, вдоль линии флажков заняли свои места люди, которые должны были заметить место отрыва, а затем и приземления самолета, зафиксировать специальными приборами — анемометрами — силу ветра — словом, произвести все наблюдения, при помощи которых тогда (вспомним, когда все это происходило) определялись взлетно-посадочные характеристики летательных аппаратов.
Среди вертевшихся у полосы людей был и я — в то время еще совсем молодой сотрудник Отдела летных испытаний Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ), Считалось полезным, чтобы мы — начинающие летчики — прошли через выполнение всех работ, какие только делались на нашем испытательном аэродроме: и наблюдателями полетали, и обработкой результатов полетов позанимались, и — вот так, как сегодня, — на аэродромных замерах побегали. И это действительно было очень полезно — не только потому, что воспитывало в молодежи должный «технический демократизм», умение достойно ценить любую, пусть самую черновую работу, лишь бы она была необходима для дела, но и потому, что такая школа обеспечила нам в будущем, когда мы стали «взрослыми» летчиками-испытателями, полное и надежное взаимопонимание со всеми летающими и наземными участниками летного эксперимента.
Самолет неподвижно стоит на старте. Но неподвижность эта только внешняя. Мы знаем, что в это время внутри машины весь экипаж — и летчики Громов и Рыбко, и ведущий инженер Рахманин, и первый бортмеханик Жилин — напряженно, в полную силу работает: проверяет предвзлетное положение всевозможных ручек, рычагов, тумблеров, показания приборов, действие бортовых устройств.
Проходит минута, другая — и вот из форточки пилотской кабины уже протягивается вверх рука — летчик просит разрешение на взлет. Дежурный по старту выбрасывает черный флажок (управление полетами в то время еще не было радиофицировано). Над полем разносится рев моторов, выведенных на режим полного газа.
Машина трогается с места, медленно набирает скорость... Плавно отходит от земли хвостовое колесо... Все быстрее бежит корабль... Неожиданно (это всегда происходит неожиданно — как выстрел для стрелка, плавно тянущего спусковой крючок) между колесами и снежной поверхностью аэродрома возникает просвет... Несколько секунд разгона над землей... И самолет плавно уходит вверх!
Для нас — команды стартовых замеров — эти секунды довольно горячие: мы бегаем, замеряем, засекаем, пишем в планшеты — словом, действуем по своему прямому назначению. А когда все операции, связанные с замером характеристик взлета, закончены и мы можем оглядеться вокруг, машина уже делает широкий круг над аэродромом.
Еще во время взлета, когда машина, вздымая тучи снежной пыли, с ревом проносилась мимо меня, я все-таки успел разглядеть за стеклами пилотской кабины фигуры летчиков. Бог мой, как высоко они сидят! Добрых два этажа от земли! Как они будут сажать машину?
На посадке летчику надо достаточно точно представлять себе расстояние между колесами самолета и землей. Это известно любому летчику, даже такому малоопытному, каким был в то время я. Но одно дело — точно оценить это расстояние, когда и сам находишься где-то тут же рядом, на каких-нибудь один-два метра выше колес — именно так сидит летчик в кабине легкого самолета. И совсем другое дело — чувствовать изменения высоты, измеряемые какими-нибудь десятками сантиметров, когда сидишь сам на высоте чуть ли не десятиметровой. Попробуйте «на глаз» определить расстояние, скажем, до стены, сначала встав в полуметре от нее, а потом — метрах в пяти. Определите — а затем проверьте сантиметром, — в каком случае ошибка будет больше.
Не мудрено, что умение точно посадить огромную машину представлялось мне тогда чем-то почти волшебным. Я не мог знать тогда, что двадцать лет спустя мне самому доведется поднимать впервые в воздух самолет, в несколько раз более тяжелый, чем тот, о первом вылете которого я здесь рассказываю...
После второго круга он издалека заходит на посадку. Чем ближе к нам, тем больше деталей его конструкции различимы невооруженным глазом — вот уже видны створки выпущенных ног шасси, переплеты остекления носовой кабины, капоты моторов... Пройдены последние препятствия на границе аэродрома... Короткое выдерживание над самой землей — и самолет приземляется.
Когда наша команда закончила все связанные с посадкой замеры, самолет успел отрулить к ангару. Оттуда доносился шум стихийно возникшего митинга: я уже говорил, что вылет опытной машины — всегда праздник.
* * *
Так прошел первый вылет самолета АНТ-42 — сорок второй конструкции, разработанной под руководством Андрея Николаевича Туполева. Его ближайшими помощниками при создания этой машины были Владимир Михайлович Петляков и Иосиф Фомич Незваль.
Но не только своими размерами и весом была примечательна «сорок вторая». Впервые в практике мирового тяжелого самолетостроения на ней были комплексно реализованы все средства, обеспечившие в те годы очередной резкий качественный скачок летных данных: убирающееся шасси, плавные, «зализанные» внешние очертания, закрытые кабины экипажа, винты изменяемого шага. Особый интерес представляла винтомоторная группа этого самолета. На ней был применен так называемый «центральный надув». Сжатый воздух, необходимый для поддержания мощности моторов на большой высоте, поступал в них от большого центрального компрессора (правильнее было бы сказать — компрессорной станции), для вращения которого в фюзеляже был установлен отдельный — пятый — авиационный мотор. Так что по существу правильнее было бы называть АНТ-42 не четырехмоторным, а пятимоторным самолетом. Вряд ли нужно вдаваться сейчас в детальный разбор особенностей такой схемы наддува. Важно, что это было, без сомнения, новым словом в технике, которое позволило самолету достигнуть скоростей и высот полета, до того доступных разве что истребителям.
Правда, в ходе модификации самолета в дальнейшем от центрального наддува по ряду причин отказались.
Но сколь ни кратковременно было существование такой системы, для своего времени она была, бесспорно, технически прогрессивна. Прогрессивна хотя бы тем, что показала все преимущества силовой установки с большой высотностью и вызвала к жизни другие системы такого же назначения, оказавшиеся более практичными. Такова диалектика развития техники.
* * *
После того, как «сорок вторая» была принята на вооружение и стала выпускаться серийно, ей было присвоено наименование ТБ-7 — «тяжелый бомбардировщик седьмой». А незадолго до начала Великой Отечественной войны, когда была введена новая (действующая и поныне) система обозначений типов советских самолетов — по первым буквам фамилий главных конструкторов, — самолет был вновь переименован и стал называться Пе-8 («Петляков-восьмой»).
У машин, как у людей, есть свои судьбы. И добро, если бы в одной только смене названий проявилась вся сложность судьбы незаурядного самолета, о котором идет речь!
Увы, трудности на его пути возникали одна за другой.
Начать с того, что вскоре после первого вылета и нескольких доводочных полетов ведущий летчик-испытатель Громов начал готовиться к беспосадочному перелету через Северный полюс в Америку. Дальнейшие испытания «сорок второй» были поручены летчику Н., который в одном из первых же полетов не справился с заходом на посадку на аэродром ограниченных размеров, преждевременно потерял скорость, допустил «проседание» машины — и подломал ее. Подломал, вообще говоря, не очень сильно. Но, так или иначе, без заводского ремонта было не обойтись. Испытания прервались, причем не на один месяц. А в авиации всякая пауза, всякая потеря темпа обходится недешево — гораздо дороже, чем в других, более медленно развивающихся отраслях науки и техники.
Наконец испытания машины были возобновлены и благополучно закончены, а ее блестящие летные данные получили полное подтверждение. Тем не менее крупносерийное производство «Пе-восьмых» развернуто не было.
Было сочтено более целесообразным использовать наличные ресурсы авиационной промышленности в других направлениях — прежде всего для форсирования выпуска самолетов фронтовой авиации.
* * *
И все-таки, несмотря ни на что, «Петляков-8» свое слово в Великой Отечественной войне сказал!
Железнодорожные узлы, аэродромы, портовые сооружения, базовые склады горючего и боеприпасов — не было такой сколько-нибудь важной цели в тылу противника — в том числе и в самом глубоком, — на которую наши «Пе-восьмые» не обрушивали бы свои весьма весомые, многотонные бомбовые залпы.
Первые месяцы войны я провел на том же аэродроме, на котором базировалась часть, имевшая на вооружении самолеты Пе-8.
Задолго до захода солнца оживали разбросанные вдоль опушки густого хвойного леса стоянки. С машин стаскивали чехлы. Оружейники еще раз проверяли подвеску бомб. Сквозь гудение работающих моторов прорывалась пробные очереди бортовых пушек и пулеметов... Постепенно весь этот разноголосый шум стихал: все оказывалось проверенным, опробованным, налаженным... На грузовиках и автобусах подъезжали летные экипажи — сотни людей, одетых, независимо от времени года, в теплое, зимнее обмундирование: на высоте всегда холодно.
И вот тяжелые корабли, один за другим, неторопливо, солидно выруливают на старт. Последняя короткая — чтобы прожечь свечи — проба моторов. И очередная машина начинает разбег.
Долго, очень долго длился этот разбег. Гораздо дольше, чем у опытной «сорок второй» на первом вылете. Оно и не мудрено: сохранив почти без изменений свои внешние очертания, машина успела с тех пор изрядно «пополнеть»: ее взлетный вес стал на добрых десять тонн больше!
Это почти закономерность: я не знаю летательного аппарата, который, пройдя путь от опытного экземпляра до серийного производства, хотя бы сохранил свой исходный вес (о том, чтобы что-то «сбросить», не приходится и говорить). Происходит это по многим причинам. Тут и установка нового, более совершенного (и, к сожалению, почти всегда более тяжелого) оборудования. Тут и увеличение запаса горючего, и рост бомбовой нагрузки. Да и «сухой» вес конструкции с переходом на серийную технологию редко удерживается на той же цифре, что у первого экземпляра, изготовленного золотыми руками мастеров опытного производства.
Так бывает всегда — так было и с Пе-8.
Потому-то так долго бежали, натруженно гудя моторами, уходящие на боевое задание корабли и только в самом конце длинной, многокилометровой взлетной полосы нехотя отрывались от бетона. Потом они долго шли на двадцати — тридцати метрах от земли и переходили к подъему лишь где-то в нескольких километрах от аэродрома, после того, как заканчивали уборку шасси, закрылков и успевали разогнаться до нужной для набора высоты скорости.
Мы долго глядели вслед каждому взлетевшему самолету — темной горизонтальной черточке на фоне оранжевого закатного неба. А в это время по полосе уже разбегался следующий корабль...
* * *
Они возвращались чаще всего уже под утро, после многих часов полета, тысяч километров пути, зачастую в сплошной облачности, прозах, обледенении, резкой болтанке, возвращались, пройдя сквозь плотный заградительный огонь зенитной артиллерии, отбившись от атак ночных истребителей противника...
Легко понять то почтение, с которым летчики «дневной» авиации взирали на своих коллег, летавших на «Пе-восьмых». В самом деле, чего стоили одни названия пунктов, которые они бомбили! Представьте себе: война подошла уже к самому Подмосковью, на полетных картах в наших планшетах раздражающе мельтешат названия дачных поселков. Берлин представляется не столько городом, сколько неким мрачным, бесконечно далеким символом фашизма — его так тогда и называли: «Логово фашистского зверя». А для этих ребят Берлин — цель! Вполне конкретная, деловая, почти будничная, хотя и, слов нет, весьма плотно прикрытая зенитным огнем цель.
...Как-то в нелетную погоду я оказался вечером в столовой за одним столиком с командиром дальнего бомбардировщика Пе-8 капитаном Энделем Карловичем Пуссепом — в недалеком прошлом полярным летчиком. Мы были немного знакомы еще с довоенных времен, и я, на правах этого знакомства, прямо выложил ему все, что думал о трудности и рискованности их дальних рейдов.
— Ну да? — удивился Пуссеп. — А мы считаем, что наша работа спокойнее вашей. Иду я себе где-нибудь тысячах на восьми, зенитка достает такую высоту не очень-то прицельно: можно сказать, почти на излете. Истребитель там тоже вроде сонной мухи. Кто мне чего сделает?..
Разумеется, мой собеседник изрядно преувеличил «спокойствие», будто бы сопутствующее его боевой работе. Но преувеличил — я уверен в этом — вполне искренне. И не потому, что не понимал действительной меры грозящих ему опасностей, а потому, что считал риск в истребительной или фронтовой бомбардировочной авиации еще большим. Это, видимо, тоже закономерность: свое, знакомое, привычное дело, с каким бы риском оно ни было связано в действительности, всегда представляется менее страшным, чем то, о котором знаешь со стороны.
А между тем статистика, трагическая военная статистика показывала, что на войне тихих мест нет. Несли тяжелые потери все рода войск, несли их и разные виды авиации, в том числе и дальней бомбардировочной.
В свое время мне пришлось убедиться в этом, что называется, на собственной шкуре.
Через два года после начала войны я был прикомандирован к той самой части, о которой сейчас шла речь, и принял участие в боевых вылетах на дальние цели на Пе-8.
И вот в одном из этих вылетов мне крупно не повезло — наш корабль был сбит.
Особенно досадно было то, что и зенитка-то в ту ночь стреляла нельзя сказать, чтобы очень сильно. В предыдущие вылеты мы не раз попадали в такой огонь, что, пролетая сквозь вспыхнувшие прямо перед нами шапки, чувствовали острый специфический запах разрыва (можно сказать, понюхали пороха не только в переносном, но и в самом буквальном смысле слова!), — и ничего. Обходилось.
А тут и стрельба вроде довольно жидкая — и на тебе, прямое попадание в бомбовый отсек... Сразу ярким пламенем вспыхнули подвешенные на бомбодержателях светящиеся авиабомбы (САБы)... И пошло!
Впрочем, предъявлять какие-либо претензии за случившееся к машине не приходилось. К сожалению, авиационная техника и по сей день не научилась делать совершенно негорящие самолеты. Особенно когда противник специально прилагает столько усилий, чтобы их поджечь.
Все дальнейшее — прыжок на парашюте из горящей машины, приземление в лес, встреча с штурманом Г. Н. Гордеевым, скитания по лесам, только что прочесанным эсэсовскими карателями, выход в расположение партизан Рогнедивской партизанской бригады, возвращение на «Большую землю» в качестве пассажира легкого самолета У-2 эскадрильи капитана Ковалева, — все это уже другая история, к биографии «Пе-восьмого» прямого отношения не имеющая.
Были в боевой практике дальних четырехмоторных бомбардировщиков и более тяжелые потери — когда не возвращался не только самолет, но и никто из экипажа. Ничего не поделаешь — война.
Но случалось это — если мерить мерками военного времени — сравнительно редко. В общем, Пе-8 оказался машиной довольно живучей.
И уж, во всяком случае, урон, который эти корабли наносили врагу, был неизмеримо весомее их собственных потерь! Счет побед и поражений складывался решительно в пользу «Пе-восьмых». Недаром такой сильный летный и командный состав подобрался в этой части: летчики — командиры кораблей А. Д. Алексеев, С. А. Асямов, М. В. Водопьянов, А. С. Додонов, Н. А. Ищенко, М. Н. Каминский, Б. К. Кондратьев, В. Т. Лавровский, В. В. Пономаренко, Э. К. Пуссеп, М. В. Родных, Л. В. Сумцов, А. П. Чурилин, штурманы В. И. Аккуратов, Л. М. Рубинштейн, А. П. Штепенко, С. М. Романов. С. Ф. Ушаков, опытные авиационные командиры В. И. Лебедев, Г. С. Счетчиков — всех не перечислишь! И, конечно, при всех блестящих воинских качествах этих людей, немалая доля заслуг в боевых успехах части должна быть отнесена на счет отличной машины, на которой они воевали.
* * *
Чего только не заставляет делать война! Бывало, что обстоятельства требовали использования «Пе-восьмых» далеко не по прямому назначению.
Об одном таком случае интересно вспомнить.
...Был тихий, теплый летний вечер 1942 года. Тяжелые корабли уже ушли на задание. Все — кроме одного. Он остался стоять у начала взлетной полосы, непривычно окруженный охраной. Не успели мы прокомментировать между собой это обстоятельство, как новые события привлекли к себе наше внимание. На аэродром въехала вереница машин, достаточно пышная даже по нормам мирного времени, а во время войны совсем уж необычная.
Несколько черных лимузинов подъехали к воздушному кораблю. Вокруг его фюзеляжа зашевелилась толпа людей — военных и гражданских. Потом толпа отхлынула от самолета, быстро втянулась в автомобили и отъехала немного поодаль... Закрутились винты, бомбардировщик вырулил на старт, взлетел и ушел на запад, вслед за своими товарищами.
На сей раз перед экипажем этого самолета была поставлена не боевая... впрочем, нет, конечно же боевая задача: доставить советскую правительственную делегацию в Лондон и Вашингтон для переговоров с нашими тогдашними союзниками.
Основной вопрос этих переговоров был очевиден каждому, даже очень далекому от военно-дипломатических проблем, советскому человеку, — это был, разумеется, второй фронт.
Излишне напоминать военную обстановку, сложившуюся к лету сорок второго года. Почти все силы гитлеровской Германии и ее союзников были брошены против Советской Армии. Второй фронт, которого так опасался в свое время еще Бисмарк, — вот что прежде всего могло облегчить нам тяжесть этой беспримерной войны. Но союзники с открытием второго фронта в Европе особенно не торопились. Он не был открыт ни в сорок втором, ни даже в сорок третьем году, и лишь в сорок четвертом, когда выявилась реальная перспектива разгрома гитлеровской Германии одним Советским Союзом, только тогда союзники наконец решились всерьез принять участие в войне в Европе.
Но все это выяснилось впоследствии.
А летом сорок второго года, когда отсутствие второго фронта ощущалось нами острее, чем когда бы то ни было, пренебрегать попыткой ускорить его открытие путем непосредственных дипломатических переговоров не приходилось. Обстоятельства этих переговоров в дальнейшем неоднократно описывались, и не о них сейчас речь. Во всяком случае, самолет я его экипаж свою задачу выполнили сполна. А она была очень непроста, эта задача!
Для ее выполнения пришлось дважды пролететь над оккупированной, охваченной огнем войны Европой, над водами Атлантики, ледниками Гренландии. Пересекать штормовые фронтальные зоны. Садиться на промежуточных аэродромах наперегонки с затягивающим летное поле туманом. Взлетать при почти ураганном боковом ветре, когда форма и размеры аэродрома не позволяли тяжелому Пе-8 выполнять разбег как полагается — строго против ветра. На обратном пути маршрут полета пролегал с запада на восток — навстречу движению солнца, — и продолжительности короткой летней ночи не хватало для того, чтобы пройти весь перегон из Лондона в Москву от начала до конца в темноте. К тому же ветер на высоте полета оказался не совсем таким, как рассчитывали в своем прогнозе синоптики (метеорологическими данными по Центральной Европе союзники, по понятным причинам, не располагали, и составление надежных прогнозов погоды над этим районом было чрезвычайно затруднено). В результате рассвет застал машину... над занятой врагом территорией! Так и пришлось нашим товарищам, имея правительственную делегацию на борту, пересекать линию фронта в свете лучей утреннего солнца, надеясь лишь на скорость и высотность своей машины...
Да, не легко было выполнить этот перелет! Но экипаж во главе с командиром корабля — уже знакомым нам Героем Советского Союза майором Э. К. Пуссепом — и первым штурманом Героем Советского Союза А. П. Штепенко сумел преодолеть все трудности и успешно выполнил выпавшее на его долю государственно важное задание.
* * *
...А еще через десять лет старый, добрый «Пе-восьмой» вновь попал в центр внимания всей авиационной — да и не одной только авиационной — общественности.
В начале пятидесятых годов в нашей стране были возобновлены развернутые исследования высоких широт Арктики, начатые в свое время еще знаменитой зимовкой четверки папанинцев на дрейфующей станции «Северный полюс».
В 1952 году на лед была высажена станция «Северный полюс-2». В высадке принимала участие мощная летная группа полярной авиации. В ее состав входили летательные аппараты многих типов — от вертолетов Ми-4 и легких бипланов Ан-2 до... до нашего старого знакомого Пе-8.
На сей раз ветеран войны выступал в несколько неожиданной для него роли... бензовоза. Его емкие баки — баки дальнего бомбардировщика! — вмещали гораздо больше бензина, чем требовалось для полета от мест расположения баз горючего до выдвинутых далеко на север аэродромов подскока, с которых средние и легкие самолеты экспедиции уходили непосредственно на дрейфующую ледовую площадку станции СП-2. Прилетев на такой аэродром подскока, Пе-8 отдавал своим собратьям весь излишек бензина (это был весьма солидный «излишек»!), за исключением нужного ему самому для возвращения к базе горючего, и улетал за следующей порцией.
А закончил свое участие в этой экспедиции старик «Пе-восьмой», надо сказать, весьма эффектно: взлетев на мысе Шмидта, пришел без посадки в Москву, да к тому же пришел не прямиком, а «завернув» по дороге на Северный полюс. Посмотрите по карте — такой маршрут и сегодня, честное слово, производит впечатление.
Кстати, ветераном войны был не только самолет, но и едва ли не весь его экипаж, во главе с командиром корабля Героем Советского Союза В. Н. Задковым.
Так эта славная машина снова еще раз с честью проявила себя более чем через пятнадцать лет после рождения. Пример долголетия, достаточно редкий в авиационной практике, — не много можно назвать отраслей техники, в которой старое так быстро заменялось бы новым. Мы знаем, что добрых двадцать лет летали над нашей страной — по мирным, а во время войны и ло боевым заданиям — легкомоторные учебные У-2 (По-2). Дотянул до такого же срока — и даже превзошел его — одномоторный транспортный и сельскохозяйственный Ан-2. Не меньше прожил в разных модификациях и двухмоторный пассажирский самолет, известный у нас под индексом Ли-2. Вот, пожалуй, и все известные мне авиационные «долгожители». Но ни один из них не идет ни в какое сравнение по размерам, по весу, по скорости и высоте полета с Пе-8! Да и обстоятельства их становления и внедрения в производство сложились как-то благополучнее — более спокойно, что ли, — чем у этого самолета. Ему же свое место под солнцем приходилось завоевывать с боем — и в переносном, и в буквальном смысле этого слова.
Такой, с бою взятый успех — дорого стоит!
И не только для самолета. А и для людей — способных, энергичных, преданных своему делу, смелых людей, которые этот самолет проектировали, строили и летали на нем в дни мира и в дни войны.