На новом пути

На новом пути

Неделю спустя Кеша и Григорий приехали в Тюмень. Путь был долгий, тяжелый. Лошадей продали за 200 рублей местному каину[5] Козодоеву, деньги разделили поровну, и решено было кутнуть у Параши, где оба приятеля частенько бывали. Здесь собирались «ширмачи», «городушники», иногда даже работающие на «мокрую»[6], вообще, блатная компания.

У Параши не только кутили, в ее притоне решали всевозможные воровские предприятия, сообщались последние новости о6 удачных и неудачных кражах и грабежах. Это обстоятельство немного тревожило Распутина. Профессиональные воры не считали его своим, так как он не всегда воровал, а изредка, когда не было другого подходящего дела. K случайным ворам профессионалы и специалисты относятся с пренебрежением, и часто между теми и другими происходят ссоры и драки, чего Распутин терпеть не мог, считая себя выше и умнее их.

Тем не менее решили все-таки попировать у Параши, уступившей им свою спальню.

Григорий в то время хотя и имел некоторые связи в Петрограде, но его будущая известность была еще в зародыше, держал себя сравнительно прилично, довольно остроумно разыгрывая в столице роль «мистика из народа», чуждающегося земных благ.

Любя жизнь веселую, разгульную, ему приходилось поэтому добывать деньги всеми способами, в том числе и воровством. Но уже в то время у него созрела определенная цель перенести свою деятельность в Петроград, где успех его стал обозначаться в любопытстве, проявляемом к нему некоторыми дамами петроградского большого света.

Женщин, деревенских – богатых и бедных, городских – купеческого звания и титулованных, скитаясь по монастырям, он знал хорошо. В этом отношении у него был большой опыт.

В своих скитаниях по монастырям, мужским и женским, он многое видел, многое наблюдал, хорошо изучил монастырский быт, не так уж чуждый порокам и слабостям греховного мира.

Грешили и там, да еще как грешили!

И для него стало очевидным одна: сытые, богатые женщины, какого 6ы общественного положения ни были, приезжая в монастырь, молиться-то молились, но и в кельи к монахам ходили, частенько до темной ночи там засиживались.

Предпочитали монахов здоровых, откормленных, красивых, но и божьими странниками из народа тоже не брезговали. И тех и других одаряли щедро от избытков своих, что особенно соблазняло Гришку Распутина.

Изо дня в день тяжелый, упорный труд крестьянина, скучный и однообразный, не по душе был тяготевшему к авантюризму Распутину.

И стал делать карьеру по духовной части.

В сектах разных перебывал и остановился на хлыстовской, наиболее отвечавшей его склонности к распутству. Наряду с этим он и по монастырям шатался, знакомство с монахами заводил, постничал, вериги носил, пока не прослыл «Божьим человеком с пророческим даром».

Правда, решив делать карьеру по духовной части, он много потрудился для этого дела, вплоть до ношения вериг, что окончательно должно было утвердить его в звании «Божьего человеки».

Так оно и случилось.

Вечером Гришка и Кеша провести время сошлись у Параши. Оба были в хорошем настроении, выпивали, закусывали и толковали о разных делах.

– Шабаш, Кеш, бросаю воровать, таперя канчательно еду в Питер. Большие там дела предвижу, – сказал Гришка, опрокидывая большой стакан водки.

– Не верю штой-то я, штобы ты перестал воровать. Как быдто на тебя непохоже.

– Не, говорю, шабаш, значит – шабаш. И ты, Кеш, бросай, дела другие найдутся, верно тебе говорю. Деньги таперя есть, еду опять в Питер. В Казань только съезжу, у меня там дружок есть, архимандрит Хрисанф, возьму у него письмо – и в Питер.

– Ну, и в Питере воровать будешь, чего ломашься!

– Не, там, миляга, денежки сами будут в карман прыгать.

– Ой, допрыгашься ты, Гришка, в Питере до кандалов!.. Секта твоя, вот, ндравится мне. Вера хорошая, приятная…

– По этой части я и думаю в Питере устроиться. Понимашь: спереди – блажен муж, а сзади вскую шаташася.

– Понимаю. Под божественное – будешь с бабами путаться. Только рылом, Гришка, ты не вышел. Патрет у тебя хоша и похож на дьявола, только не на того, што баб соблазняет.

– Не говори. Какие бабы настоящия, даже очинно одобряют.

– Положим, молва про тебя идет, што ты спицилист и большой у тебя талант к бабьему делу.

– Ну, давай выпьем, милой. Если повезет, встретимся – и тебя в люди выведу. Я человек не гордый, своих не забуду.

– В добрый час. Пока што в Тюмени буду. Буду ждать от тебя весточки.

– Говорю – беспременно жди. В Питере у меня дорожка проторена, в большие дворцы она ведет. Тебе одному свои планты сказываю, ценить должон. Может, год пройдет, может, более, все едино жди от меня весточки.

– Што ж, поживем – увидим.

Задушевный разговор этот продолжался далеко за полночь. Потом приятели, пьяные и радостные, окрыленные радужными надеждами, зашли на огонек к Кузьмичихе, где обыкновенно сходились местные Мессалины. Приятели были в ударе и весело провели время до утра. Утром Гришка уехал из Тюмени.

Кешка без Григория заскучал, сильно стал пить. Он часто заходил к Параше, но известий от Гришки никаких не было. И опять стал воровать. Попался, но как-то так случилось, что его оправдали. Кончилось тем, что он отсидел семь месяцев до суда.

Приехав в Тюмень, узнал от Параши, что о Гришке ни слуху ни духу.

– Должно, в Питере в киче(к и ч а – тюрьма, вор. жарг.)сидит, сердешный, – грустно сказал Кеша и ушел. Ездил в Покровское, и жена Распутина сказала ему, что он жив-здоров и находится в Петрограде, когда приедет – не знает.

Это немного успокоило Кешу, и он стал его поджидать, изредка осторожно воруя. А время шло, и Кеша почти потерял надежду встретиться с Григорием.