Учеба в Монине

Учеба в Монине

Садиться на учебную скамью в тридцать лет еще не поздно, но поначалу было тяжело. Я это прочувствовал сразу. Самым трудным оказалось втянуться в распорядок дня. С непривычки было трудно высидеть учебные часы в аудитории. Вентиляция помещений была неважной, и к концу занятий голова, казалось, совсем тупела. Поэтому у меня, как, впрочем, и у большинства из нас, было единственное желание – скорее выйти на свежий воздух. После занятий я не менее часа гулял, готовясь к предстоящей вечерней самоподготовке. Почти все однокурсники были участниками войны. В отделении истребительной авиации имелось немало летчиков, воевавших в Корее. Многие из них были Героями Советского Союзa. Награждались они там щедро, а не так, как в отдельных частях и соединениях нашей армии во время войны. На их груди красовались только ордена Ленина и Красного Знамени. Более низких наград я ни у кого не видел.

Не обижены были они и присвоением досрочных воинских званий. Капитаны, только что получившие майора, по прибытии в Корею становились подполковниками, лейтенанты – майорами. В нашей группе я был самим старшим по званию, поэтому начальник курса подполковник Горнов назначил меня его командиром. У нас было двадцать слушателей. 80 % из них были Героями Советскогo Союза. До академии они занимали должности от командира полка до командира звена. Когда я познакомился со всеми, то увидел, что по летной подготовке они значительно уступали мне.

Ночью, например, на Ил-10 летали единицы, да и налет в часах по сравнению с моим был мизерным. Ночью в облаках летали только майоры В. Рыжков, А. Жуков, М. Конин и Н. Потапов из нашей 5-й гвардейской шад. Все они имели второй летный класс. У остальных летчиков отделения был третий. Это говорило о том, что по летной подготовке наша дивизия намного опередила остальные штурмовые части и соединения BВС.

Мой двенадцатилетний перерыв в учебе заметно сказался на усидчивости. Откровенно говоря, иногда хотелось улизнуть с занятий. После столь длительного перерыва было утомительно сидеть за учебниками и вдалбливать в голову изучаемый материал, решать задачи по математике, физике, изучать английский, о котором ранее я и понятия не имел. До Монина изучал немецкий и даже немного говорил на нем.

Вначале он мне давался с трудом, но это отчасти зависело от нашего пpeподавателя Ценкер, которая относилась ко мне, как к мальчишке, передразнивала за неправильное произношение, часто откровенно грубила. В конце концов я не вытерпел и во время занятий в присутствии всей группы здорово одернул ее и сказал о намерении пойти к зам. начальника академии по учебной части, пожаловаться и просить о переводе к другому преподавателю.

Конечно, я никуда не ходил, да и жаловаться не собирался.

А сделал это, чтобы дать ей понять, с кем имеет дело, и вела бы себя более корректно. На следующее занятие вместо нее прибыла Алексеева. Она была спокойной и выдержанной. С ее приходом дела у меня пошли на лад. К сожалению, через несколько месяцев она серьезно заболела, и до конца учебы мы ее не видели. С третьей преподавательницей взаимоотношения наши находились на уровне предшественницы. Она, пожалуй, в еще большей степени привила у меня интерес к знанию языка, хотя давала самую большую нагрузку по запоминанию новых слов. Программу я одолел неплохо и сдал экзамен с хорошей оценкой. После двух месяцев учебы я понял, почему Вася Афанасьев сбежал из академии. После той свободы, которой он пользовался на службе, занятия в академии показались ему тяжелой обузой. Каждый день надо сидеть за учебниками и в течение нескольких лет одолевать учебную программу.

На курсе было несколько слушателей из других соединений нашего округа. Со временем я хорошо со всеми познакомился. Мы часто беседовали на разные темы, в том числе и связанные со службой. Интересную историю, связанную с именем Василия Сталина, поведал нам Байгузин, летчик первого класса, в прошлом отличный пилотажник, летавший ведомым в девятке мастера группового пилотажа А. Бабаева. Произошло это в 1949 году. Как-то в начале года И. Сталин спросил у сына, командующего BBС МВО: «Можно ли успеть подготовить дивизию из Кубинки к первомайскому параду на Миг-15?»

К тому времени они еще не летали на этом самолете. Василий, не задумываясь над возможными трудностями, связанными с переучиванием летного состава, легкомысленно ответил, что вполне успеет. Сказал он так, зная, что до парада еще почти четыре месяца. Однако погода во второй половине зимы оказалась крайне неблагоприятной для переучивания. Хватало всего: снегопады, метели, туманы, оттепели были частым явлением. Прошел январь, за ним проскочил и снежный февраль. Подошел март, на который очень надеялся командующий, но и он оказался неблагоприятным для полетов в простых метеоусловиях, необходимых для переучивания.

Во второй половине марта вождь вновь поинтересовался, как идут дела с подготовкой к параду и переучиванием. Василий стал оправдываться, что из-за плохой погоды дела идут пока неважно, но заверил отца, что дивизию к параду подготовит и москвичи увидят новые реактивные истребители. Наступил апрель. Ненастье продолжалось, а в дивизии на новом самолете летало в общей сложности не более эскадрильи летчиков, и то в основном руководящий состав. Василий занервничал.

Почти все время он находился в Кубинке и лично присутствовал на полетах. Вместе с ним были его заместитель генерал Редькин и комдив Луцких. Василий задергал метеослужбу вопросом – когда установится хорошая летная пoгодa. Он радовался каждому летчику, вылетевшему на новой машине, и непременно жал ему руку. Летчиков, вылетевших самостоятельно, небольшими группами отправляли на завод за получением самолетов.

К 20 апреля они перегнали уже достаточное количество «мигов» для парада, но основная масса летчиков все eщe не освоила новый самолет. Можно представить состояние командующего. До парада осталось менее десяти дней, а ни один из полков дивизии в полном составе еще не переучился. Те, кто уже вылетел, в подвернувшиеся летные дни усиленно тренировались на групповую слетанность. Поговаривали, что Сталин стал подумывать о том, что если не удастся подготовить всю дивизию, то выпустить на парад столько, сколько сумеют подготовить, по крайней мере не менее полка.

Тогда ему уже не придется краснеть перед отцом. Тот поймет, что подготовиться всей дивизии помешала погода. Наконец к 25 апреля установилась самая настоящая весенняя погода: ярко светит солнце, на небе ни облачка. Василий заметно повеселел. Он неотлучно находился на старте и наблюдал, как проводятся полеты. Оставшиеся до парада дни он использовал сполна. Полки летали от зари до зари, что сразу же сказалось на результатах.

Через несколько дней дивизия вылетела на МиГ-15 в полном составе. Летчики неплохо слетались в составе парадных колонн и отлично прошли на генеральной репетиции. Командующий воспрял духом. За день до парада он приказал комдиву собрать в гарнизонном Доме офицеров летный состав. В установленное время все собрались в указанном месте. После нескольких минут ожидания по залу прокатилось: «Товарищи офицеры!» Из-за кулис в генеральском мундире показался командующий. Приняв рапорт, он, улыбаясь, посмотрел на присутствующих, хотел что-то сказать, но не смог сдержать слез и быстро ушел за кулисы. Через некоторое время он появился и снова пытался говорить, но выступившие слезы опередили слова. Не сумев перебороть своих эмоций, командующий ушел и больше уже не появился.

Редькин, поняв, что с ним происходит, поднялся со стула и обратился ко всем: «Товарищи летчики и инженерно-технический состав, вы должны понять состояние командующего. Ему тяжело передать свою благодарность за отличное, исключительно быстрое безаварийное переучивание и отличную подготовку к воздушному параду. Он выражает надежду, что вы отлично выполните правительственное задание и справитесь с ним не менее успешно. Я думаю, вы оправдаете его надежду». Затем выступил комдив, который заверил командующего, что дивизия оправдает его надежды.

Дивизия пролетела над Красной площадью отлично. За успешное выполнение правительственного задания все летчики, принимавшие в нем участие, были награждены орденами. «До 1951 года летчики дивизии, – отметил Баргузин, – за воздушные парады награждались орденами. Отдельные летчики получили их больше, чем те, кто воевал. Только весной 1952 года за Первомайский парад был награжден всего один летчик. Им был сын Анастаса Ивановича Микояна. Он летел правым ведомым в замыкающем звене и был одним из молодых летчиков, впервые участвовавших в воздушном параде».

Позже летчики, шутя, говорили примерно так: «Кого теперь награждают орденами за парады?» И тут же отвечали: «Как кого? Того, кто летает правым ведомым в последнем звене дивизии». Много лет спустя я слышал, что этот летчик стал генералом. К концу первого семестра я полностью вошел в ритм учебы, хотя было тяжеловато. При этом у меня не проходило желание полетать, протрястись немного в воздухе.

5 марта 1953 года умер Сталин. Его кончину мы восприняли, как и большинство нашего народа. По этому случаю состоялся общеакадемический митинг, на котором слушатель 3-го курса подполковник Кравцов, прибывший на учебу из нашей дивизии, где был командиром 95-го гвардейского полка, выступил особенно красочно в виде клятвы.

Сын Сталина Василий с осени 1952 года находился на учебе в Академии Генерального штаба. На его место назначили генерал-полковника Рубанова, который после Горлаченко командовал нашим 3-м шак, когда мы находились в Чехословакии в 1945 году. Запомнился он мне тем, что при посещении нашего полка приказал Пстыго подготовить на Васильева и меня материал на представление к званию Героя Советского Союза. Говорили, что после смерти отца Василий перестал ходить на занятия и стал крепко выпивать. Новый министр обороны маршал Булганин вызвал его к себе для соответствующего внушения. Василий повел себя с министром дерзко, постоянно грубил, ударил кулаком по столу и с обидой сказал Булганину: «Когда отец был жив, вы со мной не так разговаривали, а теперь…» Тот доложил обо всем Маленкову. Решение по хамскому поведению Василия было принято незамедлительно: из академии отчислить. За разные грехи и злоупотребление служебным положением, а именно незаконное расходование государственных средств в период командования ВВС округа, Василий попал под трибунал и был осужден на семь лет. Дальнейшая его судьба известна по публикациям в печати.

После смерти И. Сталина проводилась амнистия. Из мест заключения возвратились многие репрессированные, среди которых было немало бывших военных. Одним из них был наш известный высший военачальник. Как-то, придя в академическую столовую, где обычно питался преподавательский состав, на общей вешалке в раздевалке я увидел шинель с маршальскими погонами. Подумал: видимо, приехал проверять академию. Удивило, что он не воспользовался вешалкой, где раздевался наш генерал-лейтенант Пестов. Поинтересовался у одного слушателя, только что вышедшего из зала: «Кто это приехал?» – «Маршал Ворожейкин, слышал о таком?» – с усмешкой ответил он. Как же! – подумал я. В годы войны он был очень известен, но потом вдруг пропал. На маршальскую шинель тогда, как и я, многие обратили внимание, и, естественно, всех интересовало, кто это.

Вскоре вся академия знала, что он по амнистии прибыл из мест заключения, но где и за что сидел, никто не знал. Однако вскоре это стало известно. Неподалеку от большого учебного корпуса мы увидели одного из новых слушателей, который, встретившись с Ворожейкиным, стал с ним обниматься. Когда майор остался один, поинтересовались у него: «Он что, родственник тебе?» – «Нет, просто мы с ним хорошо знакомы, сидели в одном лагере на Севере. Он был заведующим бани, а я у него истопником», – грустно ответил он. Прошло совсем немного времени со времени кончины вождя, а его уже начали поругивать, причем шло это сверху.

Возвращаясь к учебе в академии, я всегда вспоминаю тех, кто нас учил. В первую очередь это зав. кафедрой навигационной и бомбардировочной подготовки полковник Горин. Он был высокого роста со своеобразной внешностью. Говорил громким зычным голосом, был строгим, требовательным и в то же время мог пошутить. Среди коллег Горин выделялся особым умением донести слушателям изучаемый материал. На лекциях он умело пользовался красочно оформленными схемами и таблицами. На классной доске он рукой описывал настолько правильные круги, словно чертил их циркулем. Однажды мы даже проверили их с помощью циркуля, и обе линии совпали.

Интересным человеком был и преподаватель аэродинамики полковник Кузьменко. В свое время он летал на многих типах самолетов. Доводилось ему летать и на бомбардировщике «Илья Муромец». С интересом слушали мы его рассказы об этом самолете. Как-то он поставил майору Жукову двойку. После экзамена Кузьменко спросил у меня: «Майор Жуков летчик или штурман?» Я ответил, что он был помощником командира полка по летной подготовке. «Летчик! Срочно позовите его ко мне». Позже Жуков рассказал: «Сначала он извинился за неудовлетворительную оценку, сказав, что принял меня за штурмана. Потом переправил оценку на тройку, говоря при этом, что летчик не может не знать аэродинамики».

Перед большими праздниками много времени у нас отнимала тренировка перед парадом на Красной площади. Начиналась она месяца за два. Ежедневно мы тратили на нее по два часа. В последний месяц раз в неделю тренировки проводились на центральном аэродроме. Руководил ими лично министр обороны. На всех парадах я был командиром второй шеренги второго батальона и одновременно ее инструктором.

В учебную программу академии полеты как предмет не входили, но летная практика проводилась. Делалось это, чтобы за время учебы летчики не потеряли профессиональных навыков в управлении самолетом. Полеты проводились в летнее время после сдачи зачетов и экзаменов. Осенние месяцы обычно не использовались из-за редких летных дней, пригодных для полетов в простых метеоусловиях. За время учебы в Монине мне довелось полетать на трех типах самолетов: Ил-10, Миг-15 и Ил-28. После более чем двyxлетнего перерыва в полетах я был очень доволен, когда сел в кабину и взялся за ручку управления Ил-10. Длительный перерыв на мне почти не отразился. Инструктор выпустил меня самостоятельно после одного контрольного полета. Для некоторых же и десятка провозных было мало. Летная тренировка закончилась зачетным упражнением. Оно напоминало ЛТУ в миниатюре: после полета по маршруту эскадрилья, которую я вел, отбомбилась и отстрелялась из пушек и пулеметов по наземным целям.

Эскадрильи я не водил с мая 1949 года, но за пятилетний перерыв водить не разучился. Командир учебно-тренировочного полка Чернов, где мы проходили летную тренировку, на разборе полетов похвалил нас и сказал, что полет был показательным во всех отношениях. Такую оценку было приятно слышать. Не думал я тогда, что тот полет стал для меня последним на самолете Ил-10 и вообще в штурмовой авиации. На следующий год нам сообщили о снятии его с вооружения и что теперь вместо него будет использоваться истребитель МиГ-15.

Следующую летную тренировку мы проходили в Донбассе на аэродроме Погорелово около города Каменска-Шахтинского. На этом аэродроме я первые вылетел на реактивном МиГ-15. Правда, сделать на нем удалось всего несколько самостоятельных полетов. Может быть, полетал бы и больше, но много времени, отведенного на полеты, ушло на изучение конструкции самолета и инструкции по его эксплуатации. К сожалению, на МиГ-15 я больше не летал. На следующий год наше отделение пожелало летать нa бомбардировщиках, и начальник курса посоветовал мне, учитывая возраст, не переходить на истребительное отделение, а оставаться в своем до конца учебы.

Подумав, я решил воспользоваться его советом. Таким образом, мне пришлось стать бомбардировщиком и на очередной летной тренировке летать на реактивном бомбардировщике Ил-28. К этому времени в связи с сокращением армии дивизия, закрепленная за нами для тренировки, была расформирована, и нас отправили летать в Воронеж. Назначенный нам полк в это время находился в лагерях на полевом аэродроме Усмань. Прежде всего нам предстояло изучить самолет Ил-28, инструкцию по эксплуатации летчику и сдать по ним зачеты, плюс всю необходимую документацию, связанную с полетами: наставление по производству полетов (НПП), наставление по штурманской службе (НШС), наставление по инженерно-авиационной службе (НИАС), район полетов в радиусе 50 и 300 километров. На все это у нас ушло более двух недель. После сдачи зачетов мы приступили к полетам.

Для меня и майора Бусыгина переход на новый тип не был сложным, остальным ребятам было труднее. После нескольких провозных полетов мы вылетели самостоятельно и быстро выполнили программу одиночных полетов.

Самолет Ил-28 сравнивать с МиГ-15 было нельзя – бомбер он и есть бомбер. Поначалу он мне совсем не понравился: тяжел, инертен. Одним словом – не истребитель. Необычным было и присутствие штурмана на борту. На прежних машинах я привык вести ориентировку сам, а на «иле» в первом же самостоятельном полете при подходе к третьему развороту вдруг слышу голос: «Доверните на полтора градуса вправо». «Это еще что? – невольно спросил себя и сразу вспомнил: – Да это же штурман». Пришлось сделать микроскопический доворот.

Переучивание я закончил с оценкой «отлично» и теперь стал бомбардировщиком. В летние месяцы мы не только летали, но и проходили стажировку в строевых частях. Свозили нас и на море. Большой интерес у меня вызвала поездка в Кронштадт и в форт Красная Горка. Я с детства мечтал побывать на боевых кораблях, поэтому эту поездку воспринял с удовлетворением, хотя море и корабли меня уже не так привлекали. В Кронштадте нас разместили в казарме военно-морского училища. Мы побывали на всех классах кораблей – от линкора до торпедных катеров. Как ни мощны эти громадины, подумал я, а авиации боятся.

Осенью 1956 года в академии сменился начальник. Им стал маршал авиации С.А. Красовский, бывший командующий 2-й воздушной армией. Начал он, как водится, с наведения порядка. В это время у нас произошел неприятный случай с двумя выпускниками, офицерами-поляками. Обмывая новую автомашину, они возвращались из Москвы под хмельком. Около южных ворот гарнизона, объезжая рейсовый автобус на стоянке, сбили двух девушек, которые погибли. Разбирая это ЧП со слушателями, среди которых были и офицеры из соцстран, Степан Акимович, разойдясь в красноречии, стал хвастать, что слушатели академии в свое время били и немцев, и румын, и чехов, и поляков. Когда он стал перечислять всех бывших врагов нашей страны, то офицеры-иностранцы стали переглядываться, выражая свое неудовольствие.

Присутствовавший на разборе начальник политотдела академии полковник Точилов обратил внимание на оживившихся при этих словах слушателей спецфака и довольно громко подметил Красовскому: «Били белополяков и белочехов». Степан Акимович поправился: «Да, правильно, я это и имел в виду – всех гадов, которые воевали против нашей страны. Били и будем бить».

Наступил октябрь 1956 года – время сдачи госэкзаменов. Этот месяц для меня стал одним из самых напряженных за весь учебный период. Он не был бы таким, если бы я начал учиться на несколько лет раньше. Возраст дал о себе знать. К госэкзаменам я подготовился неплохо и сдал их на «хорошо» и «отлично». Перед ноябрьскими праздниками Красовский вручил нам дипломы об окончании академии и нагрудные знаки. Годы, проведенные в стенах академии, были не самыми лучшими за время моей службы. Я сильно устал и с нетерпением ждал конца учебы. И в то же время понимал, что академия значительно расширила мои военные и специальные знания. О многом я узнал впервые, научился мыслить военными категориями, правильно оценивать обстановку и принимать решения. В дальнейшем без этого мне было бы намного труднее выполнять свои должностные обязанности. Поэтому учебу в академии я не считал пустой тратой времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.