Приняв 13 декабря 1825 г. царский трон, Николай I на следующий день был вынужден защищать самодержавную власть от восставших офицеров-декабристов. Ринувшись на Сенатскую площадь, где происходили беспорядки, он под шум, крики и выстрелы собирал верные ему войска и лихорадочно думал над планом дальнейших действий. В это время к нему подошел представитель дипломатического корпуса и выразил готовность поддержать царя присутствием в его свите иностранных послов. Николай I ответил: «То, что тут происходит,— это наше семейное дело, и в нем Европе делать нечего».

Офицеры-декабристы поторопились с восстанием и, потерпев неудачу, стойко встречали удары царского правосудия.

Подполковник М. Лунин, служивший в Варшаве у великого князя Константина Павловича, тоже был членом тайного общества. Томясь в ожидании указа царя об аресте, он отпросился у великого князя съездить поохотиться и ускакал в сторону силезской границы. Царский курьер, прибывший из Петербурга, громко досадовал, что Лунин сбежал, но Константин остановил его: «Помолчи, не таков человек этот Лунин, чтобы бегать» . Через день Лунин вернулся с охоты и спокойно принял весть об аресте. «А я бы не вернулся»,— сказал по этому поводу дежурный офицер Зайчиков. Константин вздохнул и тихо вымолвил: «В том-то и беда России, что Луниных мало, а Зайчиковых много».

При объявлении в суде приговора декабристам один из них — морской офицер лейтенант Бодиско — очень расстроился и даже заплакал. Узнав об этом, царь Николай I был доволен и, проникнувшись сочувствием к Бодиско, послал к нему генерал-адъютанта Чернышева выяснить, почему моряк плакал и о чем просил. Чернышев вскоре вернулся и, смущаясь, сказал царю: «Злодей он, ваше величество, и плакал только от того, что приговор свой счел мягким в сравнении с наказанием других злодеев».

Поэт Александр Полежаев, разгневавший в 1826 г. Николая I своей сатирической поэмой «Сашка», был вызван к нему, где узнал о решении царя отправить его «для очищения» на военную службу. Когда под ночь Полежаева привели к начальнику Главного штаба генералу И. Дибичу, тот уже спал. Пробужденный ото сна, Дибич прочитал препроводительную бумагу и, зевая, снисходительно ободрил поэта: «Ну что ж, это доброе дело, послужите на военной. Я вот все в военной службе; видите — дослужился, и вы, может быть, будете генералом ».

На одной из гауптвахт Петербурга оказались под арестом два офицера — гвардейский и морской. По заступлении на службу караула, которым начальствовал друг гвардейца, последний был отпущен на несколько часов домой. Моряку это не понравилось, и он донес о случае коменданту. Друзей-гвардейцев предали военному суду, который разжаловал их в солдаты, но вмешался царь Николай I, который положил следующую резолюцию:

— Гвардейских офицеров перевести из гвардии в армию, а моряку за донос дать в награду дополнительное жалованье с записью в формуляре, за что именно он эту награду получил.

На маневрах в Красном Селе Николай I, окруженный свитой и дипломатическим корпусом, громким голосом подал команду войскам, но правый фланг почему-то замешкался и не выполнил ее. Царь изменился в лице и вызвал к себе генерала, управлявшего флангом: «Что у вас случилось, генерал?» Тот, побледнев, объяснил, что недослышал команды. Николай смягчился и сказал спокойно, но твердо: «Стыдно, генерал. Тогда как мой голос слышит вся Европа, его не слышит мой собственный правый фланг». Отпустив генерала, Николай снова подал команду, и на этот раз ее исполнили все.

При Николае I в гвардии служил бравый офицер и большой повеса К. Я. Булгаков. Из анекдотов о нем дошел такой. Великий князь Михаил Павлович, будучи шефом гвардейского корпуса, позаботился о единообразии военной формы и отдал приказ, определявший длину офицерского сюртука. При этом рост из внимания был упущен. Низкорослый Булгаков, сшив у портного сюртук с полами, достигающими икр, вышел в нем на Невский и, поджидая Михаила Павловича, стал прогуливаться под смех и недоумение прохожих. Наконец появился великий князь, который вначале остолбенел от удивления, а затем велел Булгакову отправляться на гауптвахту. «Ваше высочество, вы неправы»,— возразил довольный Булгаков и предъявил великому князю пресловутый приказ. Рассудив, в чем вышла ошибка, Михаил Павлович крякнул и отправил Булгакова к командиру корпуса с тем, чтобы тот сделал необходимое уточнение в приказе.

Генерал X. Бенкендорф (отец знаменитого шефа жандармов) отличался большой рассеянностью. Проезжая через какой-то город, он зашел на почту спросить, нет ли корреспонденции на его имя. Но вопрос почтмейстера, как его фамилия, застал Бенкендорфа врасплох, и, отчаявшись вспомнить ее, он ушел, обещав зайти позже. На улице генерала приветствовал знакомый: «Мое почтение, господин Бенкендорф». «Да, да, именно Бенкендорф»,— обрадовался генерал и побежал обратно на почту.

Продолжателем традиций князя Цицианова на Кавказе был генерал А. П. Ермолов. Много сил он положил, чтобы сделать горцев союзниками России, найти с ними общий язык. Угрожал и уговаривал, карал и прощал, действовал как искусный дипломат. Его ближайший сподвижник генерал Мадатов как-то спросил главнокомандующего:

—   Алексей Петрович, что означает выражение «яшка», которое вы любите употреблять?

—  По-нашему, это плут, хитрец.

—   А, понятно,— подхватил Мадатов,— это то, что у горцев называется «Алексей Петрович».