Фавориты Лжедмитрия I

Фавориты Лжедмитрия I

Известно, что, несмотря на множество исследований, исторический портрет Лжедмитрия I до сих пор весьма противоречив. Согласно общим сведениям, полученным из современных источников, галицкий мелкопоместный дворянин Юшка (Юрий) Отрепьев приходился дальним родственником боярам Романовым, у которых его овдовевшая мать обреталась с малолетним сыном «в задних горницах» в качестве приживалки. Об отце его, Богдане, практически ничего не известно. Жизнь будущего самозванца протекала среди челяди и соответствовавших его положению ценностей и удовольствий. Знатная родня не признавала отрока-безотцовщину, а родственники победнее сами не могли ему ничего предложить. Согласно свидетельству современников Юрий рано пристрастился к вину и картам. Проворовавшись, он был изгнан со двора и служил в «военных холопах» у князя Бориса Черкасского. Там он снова провинился и от наказания бежал в монастырь, постригшись под именем инока Григория.

Считается, что некоторое время молодой Отрепьев провел, переходя из монастыря в монастырь, перебиваясь милостыней и подачками. Он был неплохо образован, имел прекрасный почерк и обладал великолепной памятью.

Есть сведения, что настоятель Чудова монастыря патриарх Иов приходился беглому холопу дальним родственником. По слезной мольбе матери он взял Григория к себе келейником и писцом. В этом монастыре Отрепьев прожил сравнительно долго. Свидетели вспоминают, что работать он не любил, зато беспрестанно шутил и паясничал. Другой отличительной чертой Григория была его чрезмерная любознательность относительно всего, связанного с убийством царевича Дмитрия. Он выпытывал любые подробности, касавшиеся его внешнего вида, быта и обстоятельств гибели. Как говорят, на вопрос о причинах своего интереса Григорий со смехом отвечал, что у него имеется право «быть царем в Москве». Сомнительная шутка дошла до ушей правителя Годунова, и любопытный юноша заслужил немедленную высылку в дальний Кириллов монастырь. По счастливому для него совпадению присланный за ним дьяк оказался дальним родственником родной тетки Григория. Поэтому Отрепьев успел бежать в Галич, а затем в Муром. После нескольких лет скитаний в 1601 г. он поступил на службу к князю Константину Острожскому, некоторое время посещал иезуитскую школу. А затем будущий самозванец стал слугой магната Адама Вишневецкого, которому и рассказал историю о своем «царском» происхождении и «чудесном» спасении. Известно, что самозванец хорошо говорил и писал по-русски и очень плохо знал польский и латинский языки, обязательные для всех жителей Литвы и Польши. Доподлинно не известно, был ли Отрепьев «истинно польским продуктом» – достойным поводом для интервенции, являлся ли эмиссаром бояр Захарьиных-Романовых, снова возмечтавших стать у руля страны, или же безвестный авантюрист пытался вести свою игру, в очередной раз воспользовавшись удачно сложившимися обстоятельствами. В любом случае он обладал определенным вдохновением, даром перевоплощения и желанием возвыситься над теми, кто унижал его всю жизнь. У него не было документов и свидетелей. Тем не менее и магнат Вишневецкий, и воевода Юрий Мнишек из Сандомира поверили самозванцу и также решили воспользоваться благоприятным случаем. Следуя советам своих польских сторонников, Лжедмитрий I рассчитывал через иезуитов склонить на свою сторону и короля Сигизмунда, обещая в обмен на помощь Смоленск и Северскую землю, а также «ввести на Москве католичество». Папский нунций в Кракове, кардинал Рангони, посулил самозванцу содействие и более 30 000 золотых денежной помощи (этими словами впоследствии все и ограничилось.) Отрепьев принял католичество и, вернувшись обратно из Кракова в Москву, посватался к давно полюбившейся ему Марине Мнишек уже как будущий глава Московского государства. Это непредсказуемое время как нельзя лучше характеризуется брачным договором между безвестным авантюристом и дочерью родовитого, пусть и погрязшего в долгах воеводы. В нем самозванец обещал невесте «не стеснять ее в вере» и отдать в качестве свадебного подарка в бессрочное владение Новгород и Псков даже в случае отсутствия у них в будущем детей, после чего счастливый тесть собрал для Лжедмитрия войско из польских авантюристов, казаков и беглых преступников (всего менее 10 000 человек). Во главе этого «сборного полка» самозванец осенью 1604 г. перешел границу московского княжества. Оплата ждала «контрактников» по завершении мероприятия. Самое удивительное, что множество пограничных городов сдавались полякам без боя, а их гарнизоны присоединялись к повстанцам. Дольше всех продержался Новгород-Северский, где воеводой служил сын знаменитого опричника Петр Басманов. Московская армия в 4 раза превосходила силы мятежников, но на стороне последних были человеческий и социальный фактор: харизматичный лидер, обвинявший в преступлениях нелюбимого народом царя Бориса; медлительность далеких от большой политики воевод и личный опыт большинства солдат и горожан, считавших Годунова жестоким и коварным душегубом и испытавших при нем чуму и голод. Даже дезертирство большей части польских наемников, не получивших обещанных денег, не навредило самозванцу. Он фактически даже сэкономил, так как вслед за этим в его ряды влились не только перешедшие на его сторону казаки, но и пятидесятитысячное московское войско под командованием Петра Басманова, призванное осадить мятежный Путивль. Лжедмитрий снова воспользовался сложившейся ситуацией: в середине апреля 1606 г. неожиданно скончался Борис Годунов, и воевода Басманов дальновидно перешел на сторону сильнейшего. Уже в начале лета состоялся торжественный въезд самозванца в столицу, в которой его эмиссары из числа бывших опричников уже расправились с семьей бывшего правителя и подготовили народное мнение к смене власти. Старица Марфа, мать погибшего царевича, движимая противоречивыми чувствами, официально признала в нем своего сына. Немногие недоброжелатели, и в их числе Василий Шуйский, были публично приговорены к смертной казни, а затем сосланы или амнистированы. Другие из числа сторонников Годунова погибли от рук восставших, а их имущество было разворовано. Новый правитель стремился при помощи незначительных популярных реформ показать свою кротость и доступность для всех. В совет при нем было введено высшее духовенство; кроме того, самозванец вдвое увеличил жалованье стрельцам, запретил разыскивать убежавших во время голода крестьян и считать детей холопов также холопами. Он потребовал от европейских государей и Папы Римского признать себя императором, отказался вводить в Москве католичество (он так и не получил обещанных денег, да и народный бунт в таком случае не заставил бы себя долго ждать).

В принципе, народ и горожане относились к самозванцу довольно терпимо, особенно после того как были разграблены палаты сторонников Годуновых. Ситуацию портила общая незавершенность картины.

Окружавшие нового царя высокомерные иноземцы с презрением относились к московскому стародавнему быту и православной вере, откровенно нарушая посты и попирая приличия. Они вели себя как захватчики во вражеском городе, грабя купцов и горожан, творя всевозможные бесчинства. Не имевший у них авторитета Лжедмитрий вместе с ними погряз в разнузданном пьянстве, откровенно пренебрегая исторически сложившимися традициями. И если памятные многим кутежи Ивана IV все же периодически прерывались богомольем, то это было понятно и знакомо, а постоянный разгул вновь обретенного царя в компании иноземцев был оскорбителен для национального самосознания. На этом фоне даже предпочтение царской четой европейской ванны («лоханки») душной, но привычной русской бане казался греховным отклонением. Для польских интервентов самозванец (истинный или ложный – неважно) был их детищем, поэтому ни о каком его авторитете и речи не велось. Более того, поляки так и не получили никаких денег, поскольку казна была пуста. И поэтому они считали себя вправе взять самим «в счет долга» в этом «краю дикарей» то, что могло сгодиться. Этими противоречиями, пока еще не слишком очевидными, с блеском воспользовался Василий Шуйский, так неосмотрительно прощенный новым государем. Он снова собрал вокруг себя боярскую оппозицию, одновременно в течение нескольких месяцев потакая всем капризам и прихотям самозванца. Вокруг Шуйского сгруппировались и консерваторы – ревнители замшелой старины, и возмущенные патриоты, и религиозные деятели, раздраженные вольнодумством Лжедмитрия. (К слову сказать, увлеченность Шуйского астрологией и колдовскими обрядами вовсе не мешала ему найти общий язык с иерархами церкви.) По свидетельству современников, он обладал завидным умением в случае необходимости убеждать самых разных людей. Помогло мятежникам и то, что на свадьбу самозванца и Марины в Москву в начале мая 1606 г. съехалось множество иностранцев, поражавших своей наглостью горожан. Подготовительная работа была проведена и со старицей Марфой. Инокиню возмутило решение Лжедмитрия извлечь из церкви и перезахоронить за ее оградой останки погибшего царевича. Наконец все было готово, и в середине мая мятежники пробрались во дворец, как полагают, подкупив начальника стражи или воспользовавшись его небрежностью. Их сообщники на улицах города склонили москвичей к бунту против иноземцев, замышлявших «убить царя и насадить католичество». Во дворце началась паника. Заговорщики убивали телохранителей Лжедмитрия I и искали его по всем помещениям. Пытавшийся спастись бегством самозванец был настигнут и убит мятежниками и преданными им стрельцами. В городе в это время расправлялись с его сторонниками. В итоге народу объявили о ложности притязаний самозванца, и общественное мнение было успокоено. Историческая справедливость восторжествовала. Не имевший истинной поддержки ни у своих польских покровителей, ни среди русской аристократии и горожан самозванец не сумел найти себе надежных сторонников, а привлеченные к нему своекорыстными интересами немногочисленные фавориты за редким исключением не смогли или не захотели в нужный момент прийти к нему на помощь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.