5.2. Османские компоненты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5.2. Османские компоненты

«Пороховая революция» вызвала распространение османской диффузионной волны: под впечатлением османских побед многие соседние страны копировали военную и государственную систему Османской империи. Какие компоненты лежали в основе этой системы?

До появления огнестрельного оружия главным элементом османской военной и социальной организации было поместье-«тимар». Пожалование «тимара» заключало в себе право на сбор фиксированной суммы налогов с пожалованных деревень; тимары давались на условии несения военной службы и не передавались по наследству.[1090] Из более поздних источников известно, что начальный тимар, предоставляемый молодому воину, назывался «кылыдж тимаром» («сабельным тимаром») и обычно давал доход в 1–2 тысячи акче. Владельцы тимаров, «сипахи», регулярно вызывались на смотры и должны были являться на коне, в латах и с необходимым снаряжением. Если воин вызывал недовольство командиров, то тимар могли отнять; если сипахи проявил себя в бою, то тимар увеличивали за счет добавочных «долей», «хиссе». Сипахи, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на «пенсионную» часть поместья, «текайюд». Если сын поступал в службу вместо отца, то он наследовал не все отцовское поместье, а лишь «кылыдж тимар». Офицеры получали большие тимары, «зиаметы», с доходом до 20 тысяч акче, но при этом обязывались выставлять дополнительных воинов, легких всадников-«гулямов» или латников-«джебелю», из расчета один гулям на полторы – две тысячи акче дохода или один латник на три тысячи акче дохода. Тимар считался государственной собственностью, и воин имел право лишь на получение денежных сумм, указанных в поземельном реестре, дефтере.[1091]

Тимарная система, была, безусловно, образцовой системой, предназначенной для содержания кавалерии; Жан Боден писал, что «эта система делает государство непобедимым».[1092] Другим важным элементом османской военной организации была гвардия гулямов, которых турки назвали янычарами («ени чери» – «новые солдаты»). Янычар набирали из числа пленных юношей; эти юноши считались «рабами дворца», «капыкулу», они воспитывались в тюркских семьях, а затем проходили военную подготовку в казармах. Поначалу янычары были пешими лучниками, но в середине XV века они были вооружены фитильными ружьями-«тюфенгами». Изменилась и система комплектации корпуса: в него стали принудительно набирать юношей из христианских семей; в принципе эта система лишь немногим отличалась от позднейших рекрутских наборов в России.[1093]

Наиболее важным элементом османской социальной системы было этатистское самодержавие. Османская империя была государством, построенным по принципам исламской теории государственного регулирования, главным из которых было справедливое распределение обязанностей между сословиями.

«Основа управления есть справедливость, – подчеркивал великий визирь Рашид ад-дин, – ибо, как говорят, доход государства бывает от войска – нет дохода султана, кроме как от войска, а войско можно собрать благодаря налогу – нет войска без налога, а налог получают от райата – нет налога, кроме как от райата, а райата можно сохранить благодаря справедливости – нет райата, если нет справедливости».[1094]

В трудах мусульманских государственных деятелей – в том числе в знаменитой «Книге правления» Низам ал-Мулька – справедливость выступает как основной принцип государственного управления. «Государям надлежит блюсти божье благоволение, – писал Низам ал-Мульк, – а благоволение господа – в милостях, оказываемых людям и достаточной справедливости, распростираемой среди них… Неизбежно государю раза два в неделю надо разбирать жалобы на несправедливости, и, творя правосудие, выслушивать народ самолично… Амилям, которым дают должность, следует внушать, чтобы они хорошо обращались с людьми… не брали бы ничего сверх законного налога… Если кто из народа окажется в затруднении… надо дать ему в долг, облегчить его бремя…»[1095]

Исламская государственная идея провозглашала господство государства над обществом. Повсюду преобладала государственная собственность, в частной собственности могли находиться лишь имущества, созданные личным трудом. «Примеры, взятые из образа действий Пророка, вместе с некоторыми местами Корана послужили основой странному учению, стремящемуся не больше не меньше как к полному отрицанию даже самого принципа личной частной собственности», – писал И. Г. Нофаль.[1096] Частных земель («мульк») было очень немного, более 90 % составляли государственные земли («мири»), кроме того, существовали церковные земли («вакф»), и личные земли султана («хассе»); соответственно этому казна разделялась на государственную казну и личную казну султана. Казна и земли султана, дворцовое хозяйство и гвардия составляли султанский двор и имели особое управление.[1097]

Все завоеванные земли считались принадлежащими государству, поэтому прежние собственники этих земель теряли все права. После завоевания часть населения, прежде всего, знать и многие горожане, выселялась с завоеванных земель; это переселение называлось «сюргун», что по-русски означает «вывод». Затем проводилась перепись земли и людей, сначала предварительная, а немного позже подробная («дефтери муфассаль»). В некоторых случаях (возможно, в большинстве случаев) одновременно с переписью осуществлялся передел земель.[1098] Нормой крестьянского надела считался «чифт», «плужный участок» в 60–80 денюмов хорошей земли (соответственно, 100 денюмов средней земли и 130–150 денюмов плохой земли, в разных провинциях могли быть небольшие вариации в цифрах). Это количество земли соответствовало той площади, которую можно обработать плужной запряжкой, и которая в среднем соответствовала крестьянскому участку. Система обложения по «чифтам» была заимствована у побежденной Византии (византийский «чифт» назывался «зевгарь»), но в Византии она давно пришла в упадок – османы восстановили ее в соответствии с ранневизантийскими порядками.[1099] Известный турецкий историк Халил Инальчик особо отмечает, что поддержание цельности и благополучия крестьянских хозяйств было основной заботой султанского правительства.[1100] Султан Сулейман Великолепный (1520–1566) требовал от своих пашей «обращаться с нашими подданными так, чтобы крестьяне соседних княжений завидовали их судьбе».[1101] Многие турецкие историки считают, что отношения в османской деревне основывались на принципах социальной справедливости и классовой гармонии, что сипахи и райаты в конечном счете одинаково работали на государство, а государство всемерно заботилось о своей «пастве».[1102]

Центральное управление Империей осуществлялось «диваном», советом, в который входили главы военной, финансовой и судебной администрации, и который возглавлял великий визирь. В управлении проводился принцип разделения властей, судьи-кади принадлежали к духовному сословию, они были независимыми и судили по законам шариата. Остальные члены администрации были сменяемыми по воле султана, который сохранял за собой функции главнокомандующего, «меча правоверных», и хранителя справедливости. Османский суд был суровым и скорым; чиновники, обвиненные в вымогательствах, во взяточничестве или казнокрадстве безоговорочно предавались смерти.

Оказало ли появление массовой армии, вооруженной аркебузами и состоящей из простонародья, влияние на социальные отношения в Османской империи? Были ли оправданы опасения европейских рыцарей и мамлюков о том, что огнестрельное оружие означает конец их господства? Н. А. Иванов показывает, что османское войско действительно имело «мужицкий», крестьянский характер, причем «все эти мужики в равной степени ненавидели мамлюков… праздных бездельников, которые… предавались роскошной жизни».[1103] Со своей стороны, «представители имущих классов ненавидели смрадное османское мужичье. Для высших слоев мамлюкского общества… Селим I был варваром».[1104] Походы султана Селима I в Сирию и Египет проходили под лозунгом освобождения угнетенного народа[1105] и имели характер социальной революции. Простой народ повсюду приветствовал новые власти, которые отнимали богатства у знати, наделяли землей крестьян и снижали налоги – Селим называл себя «служителем бедняков». Горожане Каира подняли восстание и с оружием в руках сражались на стороне турок против своих правителей, мамлюков. Перед отъездом из Каира Селим опубликовал воззвание, в котором заявил, что отныне никому не дозволено притеснять феллаха или человека из простого народа.[1106] Такой же характер имели походы Мехмеда II на Балканах. Когда в 1463 году турки вступили в Боснию, крепостные крестьяне поднялись против своих господ. «Турки… льстят крестьянам и обещают свободу всякому из них, кто перейдет на их сторону», – писал боснийский король Стефан Томашевич.[1107] Фернан Бродель пишет о том, что турки принесли освобождение угнетенным.[1108] Омер Баркан и лорд Кинросс называют реформы, проводившиеся османами на завоеванных землях, не иначе как «социальной революцией».[1109] «Балканские крестьяне вскоре пришли к пониманию того, что мусульманское завоевание привело к освобождению от феодальной власти христиан, – пишет Кинросс. – Османизация давала крестьянам невиданные ранее выгоды».[1110]

Необходимо отметить, что существование исламской справедливости признавали даже ярые враги ислама: «И все же великое правосудие существует среди поганых, – писал серб, вернувшийся из турецкого плена. – Они соблюдают правосудие между собой, а также ко всем своим подданным… ибо султан хочет, чтоб бедные жили спокойно… над ними владычествуют по справедливости, не причиняя им вреда».[1111] «Не наживе, но справедливости служит занятие правосудием у этих безбожных язычников… – свидетельствует Михалон Литвин. – И знать, и вожди с народом равно и без различия предстают пред судом кадия…»[1112] О справедливости турок говорили на Востоке и на Западе; эта молва распространялась вместе с диффузионной волной, вызванной победами османов. Угнетаемые православные в Литве и Польше представляли жизнь в Османской империи как райское блаженство.[1113] Крестьяне ждали прихода турок и в других странах Европы. «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, – говорил Лютер, – люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями».[1114] Разыгрываемые на немецких ярмарках «масленичные пьесы» обещали народу, что турки накажут аристократов, введут правый суд и облегчат подати. Итальянские философы-социалисты призывали к переустройству общества по османскому образцу; автор «Города Солнца» Таммазо Кампанелла пытался договориться с турками о помощи и поднять восстание.[1115]

В соответствии с теорией «военной революции», освоение нового оружия сыграло большую роль в формировании новой имперской иерархии, носившей открытый и эгалитарный характер. Отсутствие потомственной знати и сословных привилегий вызывало удивление всех посещавших Турцию европейцев. «Во всем этом многочисленном обществе, – писал де Бусбек, – нет ни одного человека, обязанного своим саном чему-либо, кроме своих личных заслуг…»[1116] «Среди них нет ни герцогов, ни маркизов, – писал об османских сановниках венецианский посол Л. Бернардо, – все они по своему происхождению пастухи, низкие и подлые люди».[1117] «Там нет никакого боярства, – писал Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость».[1118] Все были равны перед законом и всем открывались одинаковые возможности для продвижения по службе; многие крупные вельможи были принявшими ислам славянами, албанцами, греками. Большая часть армии говорила по-славянски; воины, янычары и сипахи, сами выбирали своих командиров из числа самых отчаянных храбрецов.[1119]

Старая знать, естественно, сопротивлялась утверждению новых порядков, и борьба была достаточно длительной. Мурад II (1421–1444, 1446–1451) первым стал выдвигать своих неродовитых ставленников на должности визирей и беглербегов. Решающий удар старой знати нанес Мехмед II (1451–1481). Вскоре после взятия Константинополя находившийся в ореоле славы султан приказал казнить обвиненного в государственной измене великого визиря Халил-пашу. Вслед за этим были казнены многие беи, их владения («мульки») были конфискованы, а на высшие посты стали назначаться преимущественно «капыкулу» и новообращенные мусульмане.[1120] Однако беи не смирились с наступлением на свои права; в 1481 году Мехмед II был отравлен своим сыном Баязидом, вступившим в союз со знатью. Баязид II (1481–1512) вернул беям часть отнятых владений, но его сын Селим I (1512–1520) вновь конфисковал «мульки» знати. Селима называли Грозным – он выступал в традиционном образе восточного монарха, охраняющего справедливость с помощью жестоких казней. Возвеличение самодержавия достигло такой степени, что все приближенные называли себя «рабами» султана, и он одним мановением руки приказывал казнить вельмож, обвиненных в казнокрадстве или измене.[1121]

Таким образом, тенденция к эгалитаризму была инициирована действием технического фактора, сомкнувшегося с исламской этатистской традицией. В этом направлении действовали и процессы социального синтеза. Взятие Константинополя и завоевание обширных христианских территорий привело к тому, что процесс социального синтеза вступил в новую фазу, характеризовавшуюся существенным присутствием византийских культурных элементов. Уже в первой половине XV века по крайней мере шесть великих визирей были византийцами, перешедшими на службу султанам и принявшими ислам.[1122] Почувствовавшие изменение этнополитической ситуации византийские историки описывали Мурада II как справедливого и гуманного правителя.[1123] Георгий Трапезундский называл завоевателя Константинополя Мехмеда II «справедливейшим из всех самодержцев», «самым благородным из ныне живущих».[1124]

Перенимание византийской традиции с внешней стороны выразилось в принятии Мехмедом II титула «римского императора», «кейсар и-Рум»; эмблема Константинополя, полумесяц, стала изображаться на османских знаменах.[1125] Византийское влияние можно усмотреть и в издании кодекса законов – точнее, трех кодексов, известных в совокупности как «Канун-наме Мехмеда Фатиха». В мусульманском мире прежде не было законодательных кодексов, поскольку считалось, что законы предписываются Кораном и правилами шариата. В Византии же было принято составлять законодательные кодексы, и самыми известными из них были кодекс Юстиниана и «Эпанагога». Полагают, что само слово «канун» происходит от греческого «канон», а слово «фирман» является калькой с греческого «хрисовул». Халил Инальчик, правда, предполагает, что при создании «Канун-наме» Мехмед II следовал «тюркско-монгольской» традиции, по-видимому, имея в виду «Ясу» Чингис-хана.[1126] Возможно, что в принципиальном решении создания кодекса законов сказалось и монгольское (а, точнее, китайское) влияние, но нельзя отрицать, что в данном случая Мехмед II выступал, в соответствии с «Эпанагогой», как «воплощение законности и общее благо всех подданных».[1127]

Характерно, что в соответствии с концепцией «общего блага» Мехмед II объявлял себя защитником бедняков от «сильных»[1128] – и именно эта защита была целью провозглашения «Канун-наме», в которых устанавливались, в частности, точные размеры податей и повинностей и меры против их превышения. Как отмечалось выше, репрессии против беев при Мехмеде II сопровождались конфискацией их владений («мульков»); были конфискованы и многие «вакфы», созданные беями и приносившие им доход. В 1470-х годах Мехмед приказал провести по всей стране проверку всех дефтеров и прав владения землями; многие проверяемые документы признавались недействительными, и «мульки», и «вакфы» отписывались в казну. После этих массовых конфискаций 90 % пахотных земель относилось к категории государственных земель, «мири».[1129]

Факт проведения земельной переписи с целью конфискации «незаконно» приобретенных владений не имеет аналогов в мусульманской истории. Но такой прецедент имел место в истории Византии: так поступил император Василий II (956 – 1025), объявивший себя, так же, как и Мехмед II, защитником бедняков от «сильных».[1130]

Первые сведения о проведении переписей податного населения и составлении писцовых книг-дефтеров с перечислением налогов относятся к правлению Баязида I (1389–1402). Вероятно, османские дефтеры продолжали традицию византийских «практик», однако нужно отметить, что система переписей существовала в Анатолии и раньше, при монгольском владычестве, и возможно, в окончательном виде османские дефтеры восприняли также и монголо-китайские элементы. По-видимому, одним из таких элементов была коллективная податная ответственность: в то время как в византийских писцовых книгах расписаны налоги для каждого крестьянского хозяйства, в османских дефтерах они указаны лишь суммарно для деревни. Кроме того, в османских переписях размеры наделов оценивались лишь приблизительно, через количество посеянного зерна, в Византии же производился обмер полей.[1131] Необходимо также отметить, что османская система землевладения принципиально отличалась от византийской в отношении прав собственности. Византийские крестьяне (речь не идет об арендаторах) имели право собственности на свои земли, могли продавать их и дробить между наследниками. В османское время крестьяне были в основном наследственными держателями государственной земли, они не могли продать свой «чифт» и не могли разделить его между сыновьями.[1132]

Византийское культурное влияние имело широкий характер и распространялось на все стороны жизни – особенно оно проявлялось в организации ремесла и торговли. Уцелевшее городское население было по преимуществу греческим или армянским и, как можно заключить из документов более позднего времени, в городах сохранялись цехи, имевшие византийское устройство, а торговля регламентировалась в соответствии со старыми византийскими установлениями. В частности, должность мухтесиба, соответствовала должности византийского эпарха, обязанного контролировать цены и качество продукции. Пекарь, к примеру «должен был работать в чистоте и печь хлеб вкусный и дабы не было недовеса и сырого хлеба».[1133] Османская практика регулирования цен на товары в целях поддержания «справедливости» восходит к аналогичной византийской практике. При установлении цен учитывались затраты и прибыль, которая не должна была превосходить 10 %, и лишь в сложных ремеслах – 20 % (в византийских регламентах прибыль обычно составляла 8,33 %).[1134]

Подводя итоги нашему обзору социального устройства Османской империи, можно отметить, что оно определялось главным образом действием военно-технического фактора в комбинации с процессами социального синтеза. «Пороховая революция» привела к созданию новой армии и, в соответствии с теорией военной революции, обусловила победу этатистской монархии. В этом же направлении действовали и процессы социального синтеза, результатом которых было частичное перенимание османами византийского этатизма. Позже в процессе трансформации по османскому образцу эти византийские компоненты перенимались другими странами, в том числе и Россией.

Таким образом, на свет родилась мощная этатистская монархия, владевшая армией, оснащенной новым оружием. Это вызвало волну османских завоеваний, захватившую все восточное Средиземноморье. Под впечатление османских побед многие страны Евразии заимствовали порядки османов, и османская модель этатистской монархии распространилась на Иран, Индию, Россию и некоторые другие государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.