3. ТРЕТИЙ СЪЕЗД ТПК

3. ТРЕТИЙ СЪЕЗД ТПК

Невозможно с полной уверенностью сказать, действительно ли Ким Ир Сен решил приостановить кампанию против «ошибок в литературной политике» именно потому, что опасался осложнений в ходе работы предстоящего третьего съезда ТПК, однако это представляется весьма вероятным. Неизвестно и то, насколько эти его опасения были обоснованны. Его главная цель, скорее всего, лежала в плоскости внешней, а не внутренней политики и состояла в том, чтобы ослабить советское влияние на северокорейские дела, избегая при этом прямой конфронтации с Москвой. Ослабление внутренней напряженности накануне партийного съезда было, скорее всего, вторичной задачей.

Третий съезд Трудовой партии Кореи проходил в Пхеньяне с 23 по 29 апреля 1956 г. Принятый в 1946 г. первый устав ТПК предписывал созывать партийные съезды ежегодно, а в 1956 г. этот период был официально увеличен до четырех лет. На практике эти положения не соблюдались: за всю историю ТПК ни один ее съезд так и не собрался в положенные по уставу сроки. В период между 1946 г. и 2006 г. средний интервал между съездами составлял десять лет, причем после 1980 г. партийные съезды вообще не собирались ни разу.

К 1956 г. со времени предыдущего второго съезда ТПК (март 1948 г.) прошло восемь лет. Эти годы были временем потрясений и перемен как в самой Корее, так и за ее пределами. Корейская война создала совершенно новую политическую ситуацию и радикально изменила положение северокорейского режима. Постепенное усиление власти Ким Ир Сена и разгром внутренней группировки в партийном руководстве привели к важным изменениям в расстановке политических сил. Так как съезд официально считался высшим органом партии, то, по тогдашним представлениям, его созыв был необходим для легитимизации новой политической линии и для придания законности новым учреждениям, сформировавшимся после Корейской войны.

В работе съезда приняло участие 914 делегатов (избрано было 916), которые представляли 1,16 миллиона членов ТПК. К тому времени членом партии был каждый десятый кореец — необычно высокий процент по тогдашним меркам социалистического лагеря. В то же самое время среди самих делегатов была велика доля представителей партийно-государственной бюрократии. На третьем съезде ТПК ровно половина делегатов (50,6 %) было представителями аппарата: 34,5 % составляли освобожденные партийные работники, 13,1 % — работники государственных учреждений и 3 % — работники общественных организаций[109]. В такой пропорции нет ничего неожиданного: например, на XXI съезде КПСС (январь 1959 г.) партийные, государственные и комсомольские аппаратчики также составляли примерно половину всех делегатов (598 из 1269)[110].

На ранних этапах истории коммунистического движения (в частности, в СССР первых послереволюционных лет) партийные съезды часто служили местом горячих дискуссий, в ходе которых откровенно обсуждались важные вопросы политической стратегии. Однако к концу 1940-х гг., то есть к тому времени, когда КНДР заимствовала сталинскую государственную структуру и ее аппаратные традиции, партийные съезды в СССР потеряли свое изначальное значение и превратились в формализованные помпезные мероприятия. Вся реальная работа по подготовке съезда и его решений проводилась партийной бюрократией ещё до его созыва, а на самом съезде отобранные той же партийной бюрократией делегаты автоматически утверждали все вынесенные на обсуждение съезда предложения и назначения — причем решения всегда принимались единогласно. В этой обстановке функция партийных съездов стала в значительной мере (если не исключительно) церемониальной. Съезд должен был продемонстрировать легитимность партийно-государственного руководства и ту поддержку, которую ему оказывали «массы». Съезды играли и другую роль — они предоставляли партийным и государственным лидерам возможность публично дать оценку текущей ситуации и сделать важные политические заявления относительно курса, которого они были намерены придерживаться в будущем. В противовес закрытым для публики пленумам ЦК, заседания съезда были открытыми. За редкими исключениями, все доклады и выступления публиковались в официальной прессе, заседания транслировались в прямом эфире по радио, а в более поздние времена — и по телевидению[111]. Кроме того, после 1945 г. съезды стали также удобной формой межпартийной и межгосударственной дипломатии, так как обычно на них присутствовали делегации десятков «братских стран». Во время съезда высокопоставленные партийные руководители без труда могли встречаться и в рабочем порядке обсуждать текущие проблемы, не привлекая к своим контактам особого внимания и при необходимости проводя многосторонние консультации. Например, как мы увидим позже, некоторые важные вопросы, касающиеся Северной Кореи, рассматривались в ходе съезда Компартии Китая, который проходил в Пекине в сентябре 1956 г. Кстати сказать, делегации «братских партий» впервые появились именно на третьем съезде ТПК (на первом и втором съезде иностранных представителей не было).

Сейчас мы знаем, что традиция ритуальных и предельно формализованных партийных съездов практически без изменений просуществовала вплоть до окончательного краха ленинского социализма в конце 1980-х гг. Тогда же, сразу после XX съезда КПСС в середине 1950-х гг., в атмосфере неопределенности и всеобщего возбуждения нельзя было исключить возможность того, что съезд выйдет из-под контроля и начнут обсуждаться важные политические вопросы — ведь формальные положения Устава ТПК делали такой поворот событий вполне возможным. Поэтому весной 1956 г. Ким Ир Сен не мог быть полностью уверен в том, что на предстоящем съезде не будет предпринято попыток открыто критиковать его политический курс.

Как мы знаем, этого не произошло, и в итоге Третий съезд ТПК оказался еще одним шаблонным мероприятием. В соответствии с твердо установленным ритуалом, некогда заимствованным из советской практики, съезд начался пространным «докладом Центрального Комитета». Обычно с таким докладом выступал высший руководитель партии, и на третьем съезде ТПК в этой роли закономерно оказался Ким Ир Сен. Доклад был настолько велик по объему, что его полный текст в «Нодон синмун» занял семь газетных страниц полного формата. Ким Ир Сен начал с обзора международного и внутреннего положения КНДР, а затем перешел к рассмотрению партийных проблем. Значительная часть его доклада представляла собой пространный очерк истории ТПК. В частности, Ким Ир Сен подчеркнул особую роль парторганизаций Севера после 1945 г. (в противовес парторганизациям Юга, которые находились под контролем низверженных лидеров внутренней группировки), и высказал ряд стандартных обвинений в адрес Пак Хон-ёна и других бывших южнокорейских подпольщиков. Досталось в речи и жертвам иных репрессивных кампаний, в том числе и Хо Ка-и, бывшему лидеру советской группировки, который покончил с собой (или был убит) в 1953 г. Ким Ир Сен утверждал, что главным их прегрешением была «фракционность», то есть несогласие с «правильной» партийной линией, олицетворением которой, конечно же, являлся он сам и его сторонники. Официально Пак Хон-ён и другие южнокорейские коммунистические лидеры были приговорены к смерти как «американские шпионы». Однако показательно, что в докладе Ким Ир Сена на третьем съезде ТПК обвинения в «шпионаже» упоминались лишь мимоходом, тогда как главный акцент делался на «раскольнической деятельности» поверженных руководителей. Осторожность Ким Ир Сена могла быть вызвана тем, что среди его аудитории находились люди, некогда лично знавшие Пак Хон-ёна и его репрессированное окружение. Они могли скептически отнестись к обвинениям в шпионаже, тогда как обвинения во фракционализме звучали гораздо более правдоподобно (и, в общем-то, соответствовали истине).

В тех частях своего выступления, которые затрагивали наиболее опасные проблемы, связанные с набиравшей силу десталинизацией и реформаторским движением в странах социалистического лагеря, Ким Ир Сен воспользовался любопытными политико-риторическими приёмами. В особой степени это проявилось в том, как в докладе трактовался такой деликатный термин, как «культ личности». Ким Ир Сен употреблял этот термин в связи с поверженными соперниками, коммунистами Юга, которые якобы насаждали в партии «культ личности» своих вождей. Он пояснил, что если Северная Корея и знала «культ личности», то это был культ Пак Хон-ёна и его сторонников. Это замечание имело под собой некоторую основу, так как культ Пак Хон-ёна в конце 1940-х гг. действительно существовал в Коммунистической (позже — Трудовой) партии Южной Кореи. Насаждение культа личности вождя было обычной практикой любой коммунистической партии этого периода. Тем не менее культ Пак Хон-ёна (даже в ранние периоды истории ТПК) имел гораздо меньший масштаб, чем культ самого Ким Ир Сена, который в КНДР начал формироваться очень рано и быстро приобрел масштабы, исключительные даже по меркам тех лет. В целом же Ким Ир Сен старался не использовать этот взрывоопасный термин слишком часто и даже не упомянул о «культе личности», говоря о недавнем XX съезде КПСС. Другой популярный советский лозунг — «коллективное руководство» — вообще не встречался в пространном докладе Ким Ир Сена[112]. Примечательно и то обстоятельство, что на следующий день после произнесения Ким Ир Сеном его доклада передовая статья «Нодон синмун» упоминала «культ личности» исключительно в связи с осужденными южанами и, конечно же, только применительно к лидерам низвергнутой внутренней группировки. Однако в передовой статье все-таки был использован термин «коллективное руководство», которого Ким Ир Сен избежал в своем докладе[113].

Другой важной особенностью как доклада, так и съезда в целом, были акценты на необходимости быстрого развития тяжелой промышленности КНДР. Начиная с 1920-х гг. экономическая политика коммунистических партий в ее сталинистском варианте основывалась на тезисе о необходимости развития тяжелой индустрии любой ценой, в том числе и за счет индустрии легкой. В СССР с середины 1950-х гг. баланс начал заметно смещаться в сторону легкой промышленности и сферы потребления. Эти перемены были отражением идей, проявившихся после смерти Сталина. Политика Сталина, направленная на быстрое развитие тяжелой промышленности всеми средствами и любой ценой, в том числе и ценой массовых жертв, стала рассматриваться как устаревшая, неэффективная с экономической точки зрения. Для коммунистических режимов Восточной Европы, не слишком стабильных и не слишком популярных среди собственного народа, такая стратегия таила в себе и дополнительные внутриполитические опасности, так как ее неизбежным результатом было недовольство населения, с которым местное руководство уже не могло и не хотело бороться старыми сталинскими методами. С середины 1950-х гг. социалистические страны Восточной Европы начали постепенно снижать темпы развития тяжелой индустрии и направлять освободившиеся средства в легкую промышленность и в сельское хозяйство. В подобных условиях явное намерение Ким Ир Сена осуществить ускоренную индустриализацию в сталинском стиле выглядело анахронизмом, а то и прямым вызовом той официальной стратегии, которую проводил «нерушимый социалистический лагерь, возглавляемый СССР».

Также на съезде выступили секретарь ЦК ТПК Пак Чон-э и Ли Чу-ён, тогда занимавший пост председателя Центральной Контрольной Комиссии. Последний представил обычный и не слишком примечательный отчет, посвященный, главным образом, численности партии и ее финансам, тогда как Пак Чжон-э кратко ознакомила делегатов с предстоящими изменениями в партийном Уставе. Изменения эти были минимальными. В частности, предусматривалось увеличение интервала между партийными съездами (которые все равно никогда не созывались в срок). Прежняя трехуровневая структура высшего руководства (Центральный Комитет — Президиум — Политический Совет) заменялась более обычной для советской практики двухуровневой системой, с Президиумом в роли высшего исполнительного органа партии, а на практике и всего государства. Так же, как его советский двойник, Политбюро, Президиум ТПК состоял из членов и кандидатов в члены.

Кроме того, была пересмотрена еще одна формулировка старого Устава. Принятый в 1946 г. Устав ТПК говорил, что «Трудовая Партия Кореи руководствуется бессмертным учением Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина». В новой же редакции Устава теоретической основой партии был назван «марксизм-ленинизм». Политическая подоплека этой правки вполне очевидна, но показательно, что вместе с И. В. Сталиным пострадал и Ф. Энгельс, так что при желании можно было объяснить перемену стремлением к более четким формулировкам (действительно, «марксизм-ленинизм» является более конкретным понятием, чем некое расплывчатое «учение Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина»).

Сюрпризов во время работы съезда было немного. Однако здесь следует упомянуть о двух важных событиях, которые были тесно связаны со съездом, но остались неизвестными большинству его участников и тем более широкой публике.

Из документов советского МИДа мы знаем, что некоторые видные члены советской фракции, включая Пак Чхан-ока, Пак Ый-вана и Пак Ён-бина, надеялись лично встретиться с Л. И. Брежневым (будущий советский лидер тогда возглавлял партийную делегацию, присутствовавшую на съезде). Советские корейцы хотели в частной беседе с советским представителем обсудить некоторые проблемы внутренней политики Северной Кореи и особенно положение советских корейцев. Пак Киль-ён (тогда заместитель министра иностранных дел) знал об этих планах. Всего две недели спустя, 17 мая 1956 г., сотрудник МИДа записал: «Коснувшись недавней поездки секретаря ЦК КПСС тов. Брежнева JI. И. в Корею на III съезд Трудовой Партии Кореи, Пак Киль Ен (Пак Киль-ён. — А. Л.) сказал, что ряд руководящих корейских деятелей Пак И Ван, Пак Чан Ок, Ким Сын Хва, Пак Ен Бин (Пак Ый-ван, Пак Чхан-ок, Ким Сын-хва, Пак Ён-бин. — А. Л.) и другие рассчитывали на то, что им удастся при встрече с тов. Брежневым Л.И. подробно и обстоятельно побеседовать с ним по всем вопросам внутриполитической обстановки в КНДР, а также по некоторым вопросам положения советских корейцев. К сожалению, это не удалось осуществить ввиду обстановки, создавшейся за последнее время вокруг советских корейцев в КНДР. Правда, заместитель председателя кабинета министров КНДР Пак И Ван имел возможность несколько ознакомить тов. Брежнева с положением в КНДР, но эта информация носила ограниченный характер»[114]. Следует объяснить, что все перечисленные политические деятели — Пак Ый-ван, Пак Чхан-ок, Ким Сын-хва, Пак Ён-бин — были выходцами из СССР, представителями «советской группировки».

Неизвестно, о чем Пак Ый-ван беседовал с Л. И. Брежневым, так как запись этого разговора, хранящаяся в Президентском архиве, пока остается недоступной исследователям. Однако похоже, что даже эта короткая, почти что конспиративная встреча все-таки оказала влияние на позицию Л. И. Брежнева и на содержание его речи. Как и следовало ожидать, глава советской делегации был первым иностранным делегатом, выступившим с официальным приветственным обращением к съезду. Это произошло 24 апреля, причем непосредственно после Л. И. Брежнева выступал китайский делегат. Знаменательно, что в своем довольно коротком обращении Л. И. Брежнев упомянул культ личности и даже намекнул, что такая проблема может существовать и в КНДР. Он заявил, что «III съезд ТПК поможет во всей полноте утвердить в организациях партии ленинский принцип коллективного руководства, проведение которого в жизнь предохраняет ее от ошибок, связанных с культом личности»[115]. Нетрудно догадаться, как Ким Ир Сен и его свита интерпретировали такое утверждение. Это было похоже на вызов, даже более того, учитывая, что Ким Ир Сен в своей речи явно избегал термина «культ личности».

Мы знаем, что на съезде произошло еще одно событие, которое показало, что в партийных кругах многие недовольны Ким Ир Сеном и его политикой. В конце мая Ки Сок-пок (о нем мы упоминали в связи с «дискуссией по проблемам литературы», в ходе которой он был одним из главных обвиняемых) пришел в советское посольство и рассказал советскому дипломату о еще одном конфликте, который произошел за кулисами съезда. По словам Ки Сок-пока, один из участников съезда — Ли Сан-чжо (посол в Москве и член Центрального Комитета ТПК) написал два письма в Президиум съезда. Ли Сан-чжо, видный член яньаньской фракции, поддерживавший тесные контакты и с Москвой, и с Пекином, в своих письмах предлагал обсудить проблему культа личности в целом и сделал несколько критических замечаний по поводу культа личности Ким Ир Сена. Неудивительно, что письма Ли Сан-чжо на съезде не оглашались и не обсуждались. Результатом демарша Ли Сан-чжо стала открытая стычка между ним и Ким Чхан-маном, еще одним бывшим яньаньским изгнанником, который к тому времени, наоборот, стал рьяным приверженцем Ким Ир Сена. Ким Чхан-ман утверждал, что Ли Сан-чжо выступает в поддержку советской модели, которая не подходит к реалиям КНДР. Со своей стороны, Ли Сан-чжо обвинял Ким Чхан-мана в попытке игнорировать решения XX съезда КПСС и новые тенденции в мировом коммунистическом движении. После этого конфликта Ким Чхан-ман сообщил Чхве Ён-гону и другим бывшим партизанам о позиции и высказываниях Ли Сан-чжо. В результате было решено не направлять Ли Сан-чжо назад в Москву. В свою очередь, Ли Сан-чжо обратился к Ким Ту-бону, который по-прежнему оставался формальным главой северокорейского государства. Патриарх яньаньской фракции в разговоре с Ким Ир Сеном заступился за Ли Сан-чжо, так что Ким Ир Сен дал разрешение на отъезд последнего в Москву. Как мы увидим далее, решение выпустить за рубеж недовольного посла повлекло за собой серьезные последствия[116].

Возможно, и даже весьма вероятно, что на съезде происходили и другие закулисные споры и конфликты, о которых мы пока ничего не знаем. Вопрос о культе личности, несомненно, был главной темой весны 1956 г., хотя Ким Ир Сену и удалось избежать на съезде дискуссий по этому деликатному вопросу. Это было немалым достижением. Тем не менее международное и внутреннее положение северокорейского руководства оставалось нестабильным.

Рассматривая итоги третьего съезда, мы должны уделить особое внимание новому составу Центрального Комитета. Теоретически ЦК избирался партийным съездом, хотя на деле делегаты съезда просто послушно голосовали за заранее подготовленные списки членов ЦК. Подготовка таких списков представляла собой длительный процесс, состоявший из выдвижения и обсуждения кандидатур высшими партийными кадрами при решающем голосе верховного лидера или в более либеральных странах и партиях нескольких наиболее значимых лидеров. ЦК как таковой не был постоянно действующим органом и собирался на пленумы два-три раза в год на несколько дней. В период с 1948 по 1961 г. (то есть между вторым и четвертым съездами ТПК) пленум ЦК ТПК созывался 2–3 раза год, что приблизительно соответствовало частоте пленумов ЦК КПСС в СССР того периода. Несмотря на нерегулярность и малую продолжительность пленумов, ЦК располагал многочисленным постоянным штатом — так называемым «аппаратом ЦК». В Северной Корее на середину 1958 г. аппарат ЦК состоял из 1204 «освобожденных» (то есть профессиональных) партийных работников, которым подчинялся обширный канцелярский и технический персонал[117]. Эти чиновники (в действительности подчинявшиеся скорее непосредственно Политбюро, чем «выборному» Центральному Комитету), по сути, и являлись правительством в большинстве стран «реального социализма». Под постоянным контролем высшего партийного руководства аппарат ЦК разрабатывал планы и принимал решения, которые в обязательном порядке должны были исполняться Кабинетом Министров и другими правительственными учреждениями.

В соответствии со сталинистской политической традицией, которую унаследовала и Северная Корея, Центральный Комитет являлся крайне закрытым органом. Даже информация о Пленумах ЦК обычно появлялась в печати уже после их окончания и, как правило, была очень краткой. Для партийных руководителей членство в ЦК было немалой привилегией и означало принадлежность к внутреннему (хотя и не самому высшему) кругу власти. Примечательно, что в Советском Союзе в соответствии с запоздало обнародованным политическим завещанием Ленина, с 1950-х гг. часть мест в Центральном Комитете отдавалась представителям «трудящихся масс», так что на пленумах ЦК КПСС заседало и некоторое количество специально отобранных передовых доярок или знатных сталеваров. Северная Корея никогда не следовала этому примеру, и ЦК ТПК оставался закрытым форумом высшей партийной элиты. Тем не менее число его членов постепенно росло и в 1980 г. достигало 317 человек. Однако в период с 1946 по 1960 г. ЦК ТПК оставался относительно малочисленным (менее ста членов) и, соответственно, легкоуправляемым органом.

В политической системе ленинистских государств Центральный Комитет во многом играл уникальную роль. Этот орган имел право избирать или, в случае необходимости, смещать членов Политбюро и даже главу партии (Генерального секретаря, Председателя, Первого секретаря — его титул мог меняться в зависимости от места и времени). В большинстве правящих коммунистических партий лидер избирался не непосредственно съездом, а Центральным Комитетом, и поэтому мог теоретически лишиться должности, если ЦК решал переизбрать его. На самом деле партийному лидеру редко приходилось беспокоиться о том, что однажды большинство членов Центрального Комитета голосованием лишит его власти. Тем не менее время от времени такое происходило (достаточно вспомнить, например, низложение Н. С. Хрущёва).

Рассмотрим состав ЦК ТПК, «избранный» в апреле 1956 г. Этот ЦК чрезвычайно важен, поскольку именно он несколькими месяцами позднее сыграет решающую роль в «августовских событиях». При анализе состава ЦК ТПК мы будем вынуждены использовать «кремленологический» подход и уделить особое внимание тому, из какой фракции вышли те или иные руководители КНДР. В случае с ТПК 1950-х гг. этот подход в целом приемлем, поскольку в контексте Северной Кореи фракционная принадлежность того или иного руководителя играла очень важную роль. К сожалению, в определении принадлежности к той или иной фракции неизбежны некоторые ошибки. Причиной этих неточностей является то, что биографические данные многих лидеров рассматриваемого нами периода северокорейской истории ненадежны, неполны или отсутствуют вообще. Часто мы практически ничего не знаем о неких фигурах, имена которых появились в списках членов ЦК ТПК в конце 1940-х гг. или в середине 1950-х гг. и бесследно исчезли несколько лет спустя (предположительно, но не обязательно, потому, что носители этих имен были репрессированы). У нас гораздо больше информации о тех, кто продержался на северокорейском политическом Олимпе дольше — до 1960-1970-х гг., но эти долгожители происходили, главным образом, из числа бывших маньчжурских партизан. Если северокорейский политик принадлежал к партизанской фракции, то, как правило, об этом обстоятельстве нам довольно хорошо известно. Что же касается более скромных фигур из других фракций, которые в своем большинстве исчезли из политики (и, вероятнее всего, из жизни) около 1960 г., то их деятельность до 1945 г., а значит, и их фракционная принадлежность, зачастую остаются неясными. В данной работе я опираюсь на данные, скрупулезно собранные и проанализированные Вада Харуки. Несмотря на некоторые неточности, неизбежные для такого исследования, на настоящий момент работа Вада Харуки — лучший источник информации такого рода[118].

В соответствии с советской традицией, ставшей нормой для большинства коммунистических партий, Центральный Комитет состоял из членов двух типов: полноправных «членов ЦК», имевших право голоса, и «кандидатов в члены ЦК», такого права лишенных. В 1956 г. Центральный Комитет ТПК насчитывал 71 полноправного члена и 45 кандидатов. Основное внимание будет уделено первым, отчасти потому, что кандидаты в члены ЦК (не имевшие права голоса) не играли решающей роли в «августовском инциденте», а отчасти из-за того, что происхождение полноправных членов ЦК известно нам гораздо лучше. Из 71 члена ЦК, которые были избраны в 1956 г., только 30 человек входили в предшествующий состав ЦК, избранный в 1948 г. Оставшийся 41 член был избран в ЦК впервые, хотя в 1948 г. пятеро из этих новых членов уже были кандидатами в члены ЦК[119]. Это свидетельствовало о существенной текучести кадров, так как общее число полноправных членов ЦК выросло незначительно: в 1948 г. их было 67, а в 1956 г. — 71.

Новый Центральный Комитет включал одиннадцать бывших партизан. В 1948 г. партизан в составе ЦК было восемь. Пять из этих одиннадцати (Чхве Хён, Чхве Ён-гон, Ли Хё-сун, Ю Кён-су и Ли Ён-хо) были новичками, не входившими в Центральный комитет в 1948 г. Мы помним, что один из этой пятерки, Чхве Ён-гон, до 1955 г. формально даже не состоял в ТПК! Еще один бывший партизан, Ли Хё-сун, был выдвинут из числа кандидатов в члены ЦК. Также стоит упомянуть, что все без исключения партизаны, являвшиеся членами ЦК в 1948 г. и дожившие до 1956 г., были переизбраны в новый состав Центрального Комитета (двое из партизан, являвшихся членами ЦК в 1948 г., погибли во время войны — Ким Чхэк и Кан Кон).

Как и ожидалось, в ходе перевыборов (точнее, переназначения) ЦК больше всех пострадала советская фракция. Вместо четырнадцати мест, принадлежавших ей в 1948 г., в новом составе она получила только девять. В наибольшей степени обновился и персональный состав советской фракции — примерно на 70 %. Из четырнадцати членов «советской группировки», которые являлись членами ЦК в 1948 г., десять, включая покойного Хо Ка-и, в 1956 г. в состав ЦК не вошли. «Потери» советской группировки включали Ки Сок-пока и Ким Чэ-ука, которые немало пострадали во время кампании по «искоренению ошибок в литературной политике». Однако другая заметная жертва этой кампании, Пак Чхан-ок, не только сохранил свои позиции, но даже передвинулся несколько выше в официальном списке членов ЦК (с № 11 в 1948 г. до № 7 в 1956 г.). Кроме Пак Чхан-ока в состав ЦК ТПК 1956 г. вошло еще трое советских корейцев, которые были членами ЦК и в 1948 г. Это были Пан Хак-се — бессменный глава службы безопасности, жесткий, хитрый и профессиональный работник политического сыска, ставший союзником Ким Ир Сена в очень ранний период; Ким Сын-хва — министр строительства; и Хан Ир-му — достаточно аполитичный генерал. Пятерых «советских корейцев» включили в состав ЦК впервые. В их число входили генерал Нам Ир (начальник Генштаба и главный северокорейский представитель на многолетних переговорах о перемирии, впоследствии — министр иностранных дел), который в 1948 г. был кандидатом в члены ЦК, а также четверо новичков (Чхве Чон-хак, Хо Пин, Пак Ый-ван и Ким Ту-сам), которые в 1948 г. не были даже кандидатами в члены.

Яньаньская фракция в ходе «выборов» пострадала гораздо меньше, чем советская: у неё в составе ЦК было 18 полноправных членов (по сравнению с 17 яньаньцами, «избранными» в состав ЦК в 1948 г.). Процент обновления тоже был довольно высоким — около 50 %: лишь 8 из прежних 17 остались в новом Центральном Комитете. Пак Ир-у и (Ким) My Чжон были репрессированы. В числе других «политических потерь» было по меньшей мере двое других ветеранов гражданских войн в Китае: Ким Ун и Пак Хё-сам. Они были заменены другими выходцами из Китая, включая Со Хви (который ранее не был ни членом, ни кандидатам в члены ЦК) и Юн Кон-хыма (впервые ставшего членом ЦК ТПК еще в 1946 г., но потерявшего свое место в 1948 г. и теперь вернувшегося). Этим двоим политикам предстояло сыграть решающую роль в тех событиях, которые развернулись несколько месяцев спустя.

Новым и важным было и то обстоятельство, что в составе ЦК ТПК впервые появились люди, которые не входили ни в одну из четырех «традиционных» фракций. Это были, главным образом, довольно молодые политики и чиновники, начавшие восхождение по государственной лестнице уже после 1945 г. Некоторые из них принадлежали к технократам или профессиональным военным, но также в этой группе присутствовали и «классические» партийные функционеры широкого профиля. Несмотря на то, что эти руководители следующего поколения не относились ни к одной из «традиционных» фракций, их взгляды формировались в условиях, когда страной правил режим Ким Ир Сена, и их мировоззрение во многом складывалось под влиянием той пропаганды, которую вел этот режим. Трудовая партия, в которую вступали эти люди, была для них «партией Ким Ир Сена». Искренне или нет, но все они были вынуждены участвовать в официальном преклонении перед Великим Вождем. Они уже не помнили тех времен, когда Ким был второстепенным партизанским командиром где-то в маньчжурских лесах и когда корейские левые считали, что «настоящая политика» делается в Сеуле, Токио, Москве или, на худой конец, в Яньане и Чунцине. Эти новые кадры знали только одного Вождя, и в большинстве своем были людьми Ким Ир Сена. Иногда этих людей относят к «внутренней группировке» потому, что они до 1945 г. жили в Корее, и потому, что некоторые из них в колониальный период были связаны с левыми группами (или, по меньшей мере, после 1945 г. заявляли о таких связях). Однако нам трудно согласиться с таким подходом, ведь в отличие от членов «настоящей» внутренней фракции, ни один из них не играл заметной роли в корейском коммунистическом движении 1930-х — начала 1940-х гг.

Довольно сложно оценить численность этих новых выдвиженцев, особенно учитывая то обстоятельство, что мы пока плохо знаем биографии рядовых членов ЦК середины 1950-х гг. Известно, что тех, кто до 1945 г. не работал в Советском Союзе, Китае или Маньчжурии, было среди членов ЦК довольно много — не менее 20 человек. В своем списке Вада Харуки включает их всех в «внутреннюю фракцию», очевидно, исходя из того, что все они были местными уроженцами. Из 25 членов ЦК, отнесенных Вада Хару-ки к внутренней фракции, только трое (Пак Чжон-э, Хан Соль-я и О Ки-соп) входили в состав самого первого ЦК ТПК, сформированного в 1946 г. Таким образом, из всех вошедших в состав ЦК уроженцев Севера, только эти трое были известны в первые месяцы после освобождения и, следовательно, играли некоторую политическую роль и до 1945 г. Из оставшихся 22 членов ЦК, которые описываются Вада Харуки как сторонники внутренней фракции, 7 упоминаются в числе 360 делегатов, якобы тайно избранных в Южной Корее в состав Верховного Народного Собрания КНДР в 1948 г. Этот факт может указывать на то, что эти 7 человек имели некоторый вес в южнокорейских коммунистических и левых кругах того времени (4 из этих 7 в 1946 г. были также членами ЦК Трудовой партии Южной Кореи)[120]. Этих семерых тоже можно с уверенностью считать «внутренними коммунистами» южнокорейского происхождения. Оставшиеся 15 до 1945 г. не были заметны на политической арене. Можно предположить, что большинство из них принадлежало к новому поколению чиновников и не может быть отнесено к внутренней фракции, несмотря на их «местные» корни. В их число входит несколько человек, сделавших впоследствии примечательную карьеру: будущий премьер Административного Совета КНДР Ли Чон-ок («Ли Ден Ок» в советской печати), будущие вице-премьеры Ким Хве-иль, Ким Хван-иль и Чон Чун-тхэк, а также будущий Председатель Академии наук КНДР Ким Ён-чхан. Они продолжали играть немалую политическую роль в 1960-х гг., 1970-х гг. и в отдельных случаях в 1980-х гг. Некоторые из них умерли естественной смертью, хотя очень многие члены ЦК ТПК 1956 г., не принадлежавшие к числу бывших партизан, были политически (или физически) уничтожены новой волной чисток в конце 1950-х гг. и начале 1960-х гг.

На высшем уровне руководства, в северокорейском Политбюро, переименованном на третьем съезде ТПК в «Президиум ЦК», изменение политического баланса было более явным. В соответствии с концепцией «коллективного руководства» предполагалось, что Политбюро будет своего рода коллективным диктатором. На практике же едва ли существовала правящая коммунистическая партия, в которой глава партии не оказывал бы на решения Политбюро определяющего влияния. При сталинистских режимах Политбюро вообще скорее походило на коллегию советников при всемогущем диктаторе, который мог назначать или смещать его членов по своему желанию. В отличие от Центрального Комитета Политбюро было постоянно действующим органом, собиравшимся более или менее регулярно. Политбюро было высшим исполнительным органом власти и именно ему подчинялась могущественная бюрократия «аппарата ЦК». И в сталинские, и в постсталинские времена в социалистических странах Политбюро было важнейшим государственным учреждением. Членство в Политбюро означало принадлежность к высшему эшелону руководства страной.

Так же, как и Центральный Комитет, Политбюро состояло из полноправных членов и кандидатов (в ТПК 1956 г. — одиннадцать и четыре соответственно). В 1956 г. пять из одиннадцати членов Президиума были бывшими партизанами. Иначе говоря, у безусловных сторонников Ким Ир Сена была почти половина мест в высшем органе власти. Для сравнения, в 1948 г. только двое из семи членов Политического Комитета были выходцами из маньчжурских партизан. Среди шестерых непартизан в состав Президиума 1956 г. попали Пак Чжон-э и Нам Ир: хотя они формально и были советскими корейцами, но с самого начала присоединились к группировке Ким Ир Сена и стали его горячими приверженцами[121]. Репутацией ярого сторонника Вождя пользовался и Чон Ир-ён. Только Ким Ту-бон и Чхве Чхан-ик, оба из яньаньской фракции, могли рассматриваться как независимые политики.

Из четырех кандидатов в члены Политбюро Ли Хё-сун был бывшим маньчжурским партизаном, а Ким Чхан-ман, несмотря на свое яньаньско-китайское происхождение, был известен как страстный панегирист Ким Ир Сена. Ли Чон-ок, чья карьера тогда только начиналась, принадлежал к новой прослойке молодых технократов, прочно связанной с Ким Ир Сеном и зависящей от него. Единственным кандидатом в члены Президиума, которого нельзя было отнести к «людям Кима» являлся Пак Ый-ван. Этот советский кореец, как мы помним, даже тайно встретился во время съезда с Л. И. Брежневым и выражал недовольство политикой Ким Ир Сена. Совершенно ясно, что Ким Ир Сен был абсолютным хозяином положения в Постоянном комитете — девять из одиннадцати членов и три из четырех кандидатов в члены Президиума были его преданными сторонниками.

Ким Ир Сен обеспечил себе победу на III съезде. Влияние его фракции, отчасти усиленной перебежчиками из других группировок, существенно возросло. Хотя в своем обширном выступлении Ким Ир Сену и пришлось делать уклончивые и нарочито двусмысленные заявления, но он весьма значительно увеличил свою власть и в ЦК ТПК, и в партийным аппарате в целом. События последующих месяцев наглядно продемонстрировали, насколько важной оказалась эта административная победа.