НЕМЕЦКИЙ «ТРАНЗИТ»

НЕМЕЦКИЙ «ТРАНЗИТ»

В условиях, когда в Финляндии уже поднялась очередная волна страха относительно советской «военной угрозы», Берлин, наконец, стал занимать более определенную позицию. Как отмечается в финской исторической литературе, «у высшего военного руководства Германии было такое мнение, что надо спешно организовать продажу оружия Финляндии, если думать о возможности иметь ее в качестве союзника в войне против СССР». При этом считалось, что момент для этого являлся наиболее подходящим, поскольку «в августе устойчиво циркулировали слухи, что Финляндии угрожает та же судьба, что и прибалтийским странам».[529]

Именно в этот момент Гитлер принял решение перейти к осуществлению практических мер в отношении Финляндии, причем эти действия выходили далеко за рамки только оснащения финской армии необходимым ей вооружением. Более того, в рейхе намеривались получить у финского руководства согласие на использование немецкими войсками ее территории. Естественно, подобный шаг означал, что страны уже приступали к новому этапу военного сотрудничества. По мнению профессора А. Корхонена, такой ход в развитии событий был для финляндского руководства неожиданным. Он даже подчеркнул, что «поворот в политике Германии произошел вдруг, был внезапным, как гром среди ясного неба».[530] При этом, однако, открывавшаяся перспектива отнюдь не озадачила финское руководство.

Первым конкретным шагом по пути развертывания целенаправленного военного сотрудничества явилось предложение германской стороны об организации военных поставок в Финляндию. Руководствуясь соответствующим указанием своего командования, начальник ведомства вооружения генерал Георг Томаш 9 августа сообщил финскому военному атташе в Берлине полковнику Вальтеру Хорну о готовности начать поставки Финляндии немецкого оружия «авансом в счет будущего сближения»,[531] что, собственно, и означало начало тесного военного сотрудничества.

В данном случае предоставление Финляндии вооружения и боевой техники выглядело как своего рода «приманка». Кейтель довольно ясно выразился в этой связи. Позвонив 12 августа в германский МИД, он сообщил Э. Вайцзеккеру: «Кажется, что фюрер думает окольным путем и незаметно поощрять и поддерживать финнов».[532]

Вскоре после этого, 14 августа Гитлер дал указание направить в Финляндию специального представителя для ведения секретных переговоров — бывшего офицера вермахта Ёзефа Велтьенса, занимавшегося в то время сделками по продаже оружия. Целью поездки была встреча с Маннергеймом, чтобы добиться решения двух проблем: во-первых, согласия на перемещение («транзит») немецких войск через финскую территорию в Северную Норвегию и в обратном направлении; во-вторых, конкретизации вопроса о поставках Финляндии оружия.[533] При этом «транзит» должен был служить прикрытием вступления немецких войск на финскую территорию и постепенного размещения их в северной части страны — Лапландии.

Весьма показательным являлось то, что столь важная проблема, касавшаяся суверенитета Финляндии, должна была обсуждаться не с руководством правительства, а с главнокомандующим финской армией. В Берлине учитывали, что Маннергейм становился фактически независимым в решении не только чисто внутриармейских вопросов, но его влияние простиралось далеко за пределы военного ведомства и, в частности, он активно вторгался в область внешней политики.[534]

Непосредственно организатором тайной поездки в Хельсинки занимался финский посланник Кивимяки, уведомивший Маннергейма об этом специальным рекомендательным письмом, доставленным конспиративно через Швецию и врученным ему лично на аэродроме Мальме специальным связным — бароном Эрнстом Вреде. «Задание было настолько секретным, — писал впоследствии в своих мемуарах Кивимяки, — что об этом надо было сообщить только Маннергейму».[535] Более того, даже германский посланник в Хельсинки В. Блюхер, как он отмечал в своих воспоминаниях, не знал о готовящемся визите.[536]

Велтьенс прибыл в Финляндию 17 августа и на следующий день вечером был принят Маннергеймом, с которым провел негласные переговоры. В ходе их, как утверждается в финских источниках, маршал выразил согласие на приобретение у Германии оружия и заверил, что будет дано соответствующее распоряжение. Но по вопросу о «транзите» немецких войск он не дал окончательного ответа.[537]

Здесь в истории стоит знак вопроса или, как говорят, существует белое пятно. Обычно утверждается, что Маннергейм был намерен переговорить об этом с президентом Каллио и премьер-министром Рюти,[538] но до сих пор неясно, о чем был осведомлен президент. Как пишет финский военный историк Хельге Сеппяля, «дальнейшее остается невыясненным — и, очевидно, на веки вечные».[539]

Что же ответил сам Маннергейм в данной связи в 1945 г., когда в Хельсинки проходил судебный процесс над главными финскими виновниками войны? «Я сказал, — вспоминал он, — что не могу решить этого вопроса. Велтьенс заметил, что задание очень секретное и что на вопрос о транзите надо ответить односложно — либо “да”, либо “нет”. Затем он высказал пожелание снова встретиться со мной. После его ухода я позвонил премьер-министру Рюти и рассказал о встрече с Велтьенсом. Не могу точно вспомнить всего разговора с Рюти по вопросу о транзите, но помню, он просил меня ответить “да”. Я позвонил по данному вопросу также генералу Вальдену. Не помню, говорил ли об этом с президентом Каллио (можно подумать, что впуск немецких войск в Финляндию пустяк! — В. Б.), как забыл и то, говорили ли Рюти и Вальден о том, что вели с ним разговор».[540] Рюти на том судебном процессе полностью отрицал, что Маннергейм звонил ему по телефону.[541]

На следующий день, 19 августа, Велтьенс вновь, однако, был приглашен к Маннергейму и получил от него информацию, что Финляндия с благодарностью принимает предложения германского правительства.[542] Естественно, это заявление не могло быть сделано маршалом без консультаций с политическим руководством Финляндии. Более того, в тот же день на частной квартире германский эмиссар лично встречался с самим Рюти, а также с министрами иностранных дел и обороны Виттингом и Вальденом. Однако об этой встрече, как утверждается в финской литературе, нет никаких документальных сведений.[543] Это обстоятельство, возможно, и является основной причиной столь запутанного выяснения механизма причастности государственного руководства Финляндии к принятию столь важного решения.

Тем не менее очевидно, что глава правительства в ходе этой встречи произнес все-таки «да».[544] Как отмечает в своей работе Мартти Теря, причастный к налаживанию секретного германо-финского военного сотрудничества того времени, премьер-министр даже уточнил, что «конечно, со стороны Финляндии будут исправно осуществляться достигнутые решения в соответствии с пожеланиями германского правительства, особенно касающиеся сохранения тайны».[545] Более того, Теря показалось, что в результате этой встречи «у Велтьенса сложилось представление, что Рюти связывался каким-то образом ночью с президентом Каллио и получил от него благословение принятому решению».[546] Однако это утверждение является до сих пор лишь предположением, которое пока никаким образом не было доказано.

В данном случае несомненно лишь то, что именно после проведения этих переговоров, собственно, и начался непосредственный процесс тесного германо-финского военного сотрудничества, который и привел Финляндию к вступлению в войну против СССР. О положительном для рейха итоге прошедшей встречи германский представитель срочно информировал Берлин, направив туда телеграмму. Министр же обороны Вальден, после встречи с Велтьенсом, с удовлетворением заявил: «Теперь я вижу слабый луч света, пробивающегося в темноте».[547]

Вряд ли, однако, то был лишь «слабый луч света». Более точно затем определил значение миссии Велтьенса посланник в Берлине Кивимяки. В своих мемуарах он писал: «Эта поездка привела к решающему повороту в отношениях между Финляндией и Германией».[548] Действительно, как отмечалось уже впоследствии, «все те решения, которые были приняты в Хельсинки во время посещения Велтьенса 17–19.8.1940 г. надо все же считать самыми роковыми и опаснейшими для будущего страны». Эту мысль высказал также уже задним числом Мартти Теря.[549]

Вместе с тем вызывает удивление, что, несмотря на приведенное утверждение Теря, он тем не менее в 1962 г. писал, что появление немецких войск на финской территории еще не означало автоматического подключения Финляндии к планировавшейся Германией войне против СССР и что финское руководство именно таким образом надеялось избежать участия в войне против СССР.[550] Подобные мысли нашли поддержку и в последующей финской исторической литературе. Военный историк X. Сеппяля указывает: «Вступление Финляндии в войну не зависело от решения вопроса о транзите. Вступлению в войну предшествовали совещания, переговоры, а также свое собственное желание в ней участвовать и, конечно, жажда территориальных приобретений».[551]

Очевидно, в данном случае здесь все же присутствует попытка некоторых финских авторов несколько принизить значимость этого соглашения. На самом деле оно как раз и обеспечивало перспективу будущего конкретного военного планирования. Уже тогда можно было понять, что, открыв границу для германских войск, Финляндия не могла дальше быть совершенно независимой в своих отношениях с Берлином. Как заметил один из финских авторов, «немцев не легко было бы выдворить из любой страны, куда они хоть раз попадали».[552] Прав был в этом отношении и профессор М. Менгер, который подчеркнул, что для Германии это соглашение означало появившуюся «с молчаливого согласия финнов возможность использовать право на транзит для начала разведки на севере Финляндии и организации оперативной базы для военных действий против Советского Союза». Он также подчеркнул, что с этого момента «Финляндия не представляла для германского военного планирования никакого источника беспокойства» и «на основе уже достигнутого появились весьма благоприятные перспективы для осуществления намеченных целей».[553]

Для Финляндии соглашение о «транзите» оказалось именно тем шагом, который дал толчок к будущему совместному планированию военных действий против СССР вместе с Германией. Поэтому не случайно X. Сеппяля также в конечном счете подтвердил, что объективно «финны стремились попасть в сферу влияния Германии и без труда попали в нее» именно благодаря так называемому «транзиту».[554]

Об этом свидетельствует и дальнейший ход немецко-фин-ляндского военного сотрудничества. Уже по возвращении в Германию Велтьенс подробно доложил о результатах своих переговоров в Хельсинки. В министерстве иностранных дел рейха он торжественно сообщил еще и несколько большее: финское руководство согласно получать немецкое вооружение и пропустит на свою территорию германские войска. Как было зафиксировано в памятной записке, составленной по итогам этого визита, Велтьенсу «маршал Маннергейм и премьер-министр Рюти сказали, что Финляндия намерена сражаться до последнего солдата».[555] Это означало абсолютный успех переговоров и то, что за ним, несомненно, должны последовать конкретные переговоры, касающиеся военного планирования. Герман Геринг, подытоживая значение визита Велтьенса, указал тогда на его конкретный результат: «В это мгновение решилась участь Финляндии. Теперь она снова принадлежит немецкой сфере влияния».[556]

В связи с итогами прошедших переговоров в Берлине стали делать соответствующие выводы. В своем служебном дневнике Ф. Гальдер отметил: «22 августа 1940 года Рессинг <военный атташе в Финляндии> доложил о состоянии финской сухопутной армии, насчитывающий 16 дивизий. Перемена отношения фюрера к Финляндии. Помощь Финляндии вооружением и боеприпасами. Переговоры о разрешении прохода двум горным дивизиям по приморской дороге в Киркенес».[557] Германское военное командование приступило тем самым к конкретному использованию территории Финляндии как военного плацдарма.

Однако изменение характера германо-финского военного сотрудничества необходимо было сохранить в строжайшем секрете. Финляндский посланник в Берлине Т. Кивимяки 29 августа направил К. Г. Маннергейму по этому поводу специальное письмо, в котором приводились слова, сказанные ему Г. Герингом. Представитель высшего германского руководства строго предупредил Кивимяки: «Вам, финнам, нельзя ничего говорить, пока вы не получите разрешения!»[558] Таким образом, соблюдение тайны начавшегося тесного сотрудничества оставалось одним из важных условий последующих германо-финских военных связей.

Дальнейшие же события стали развиваться на этом этапе в двух направлениях: по пути осуществления закупок оружия в Германии и, во-вторых, по линии организации «транзита» немецких войск через финскую территорию. Но в Берлине считали, что необходимо со всем этим спешить, в условиях, когда «Финляндия готова во всех отношениях идти на уступки».[559]

Прибывший в Берлин из Финляндии во второй половине августа начальник отдела боевой техники полковник Хьялмар Раатикайнен (под именем Вальтера Бергстрема) получил возможность совершить поездку по немецким арсеналам для определения необходимого для закупок оружия.[560] При этом германское руководство оказывало ему всяческую помощь. Лично Гитлер дал установку снабдить Финляндию «высококачественной материальной частью», причем это необходимо было сделать как можно быстрее.[561]

Для практического решения вопроса о «транзите» на переговорах в Германии Маннергейм своим эмиссаром назначил находившегося в запасе генерал-майора Пааво Талвела. Этой поездке Талвела в Германию, так же как последовавшим затем и другим, в Берлине придавалось весьма важное значение.[562]

21 августа Талвела записал в своем дневнике: «Я был на обеде у маршала, где обсуждалась обстановка. Мы оказались теперь в германском строю… Эта неделя стала судьбоносной для Финляндии. Мы осуществили поворот на сторону Германии».[563]

И вновь через несколько дней, 28 августа, Талвела был приглашен Маннергеймом на обед в хельсинкский ресторан «Кёниг». В ходе состоявшейся там беседы окончательно решился вопрос о направлении Талвела с весьма непростым заданием в Берлин. В этот день он сделал в своем дневнике очередную запись: «Маршал намерен направить меня в качестве своего представителя в Германию и дал мне распоряжение обеспечить организацию транзита, а также подписать касающееся этого дела соглашения».[564]

Показательно, что и в министерстве иностранных дел тогда уже знали об этой особой миссии Талвела, поскольку в тот же день, 28 августа из Хельсинки ушла в финляндское представительство в Германии краткая телеграмма: «…Талвела доставит все».[565]

30 августа Талвела прибыл в Берлин. С ним в немецкую столицу был откомандирован и начальник оперативного отдела генштаба подполковник М. К. Стевен. Объясняя поставленную задачу, Талвела сообщил ему, что «принято важное решение» и теперь финским военным представителям доверено начать организацию «транзита» немецких войск через территорию Финляндии.[566] Действительно, Талвела имел при себе подробные карты Северной Финляндии и побережья Ботнического залива с планами портов, а также схемы железных и шоссейных дорог этих районов. Исходя из уже достигнутого ранее принципиального согласия, было необходимо рассмотреть чисто технические вопросы осуществления на практике «транзита». Сами переговоры прошли весьма быстро. Обсуждение порядка переброски немецких войск через финскую территорию закончилось буквально в течение двух дней и при полной договоренности с обеих сторон по имевшимся техническим вопросам.

Сразу после этого с соблюдением секретности была совершена поездка по маршруту перемещения в Финляндии немецких войск от Ботнического залива до Петсамо. В поездке по финской территории вместе с Талвела участвовал представитель немецкого командования майор Оке. «Дело это, — писал впоследствии Талвела, — являлось исключительно секретным и строго держалось в тайне».[567]

В итоге в Хельсинки 12 сентября было заключено соглашение о «транзите». С финской стороны под ним поставил подпись подполковник М. К. Стевен, а с немецкой — майор Оке. Причем, когда перед подписанием соглашения Стевен поднял вопрос о том, что договор должен был все же визировать представитель высшего военного руководства, начальник генерального штаба Э. Хейнрикс ответил ему: «Ни главнокомандующий и ни министр обороны, а также ни я не подпишем его, поскольку маршал распорядился подписать его лично Вам».[568] Очевидно, это решение было связанно с тем, что обе стороны пытались просто придать договору весьма незначительный для судеб страны характер. В результате оказалось принятым невероятное по своему характеру решение: соглашение, которое непосредственно касалось суверенитета государства, подписали офицеры в чине майора и подполковника. Такого, кажется, еще не случалось в мировой истории. Показательно, что и Талвела уклонился от того, чтобы поставить свою подпись под этим документом. «…Мне было не по себе, чтобы с немецкой стороны соглашение подписывал офицер в чине майора, а с финской — генерал-майор».[569]

Обращало на себя внимание и то, что государственное руководство страны тоже не приняло участия в официальном подписании этого документа. Как отмечал А. Корхонен, таким образом оказалось возможным «тогда политическому руководству формально стоять в стороне от всего этого дела и утверждать, что… не было заключено никакого основополагающего договора».[570] Однако результат такого соглашения был ошеломляющим: весьма легко и без проблем немецкие войска впускались на территорию Финляндии. Более того, с финской стороны сразу же приступили к сооружению для них на севере страны бараков и казарм,[571] что уже подразумевало длительное присутствие в Финляндии немецких солдат и являлось отнюдь не простой переброской каких-либо частей войск иностранного государства через свою территорию. К тому же все это происходило весьма скрытно и без согласия на то парламента. Тем самым были попраны существенные положения финляндской конституции о суверенитете страны и принципах демократии, предусматривавшие решение важнейших государственных вопросов в стенах парламента с ведома и одобрения его депутатов.

21 сентября первые немецкие транспорты прибыли с войсками и оружием в финский порт на побережье Ботнического залива Вааса. Это явилось неожиданностью для населения страны, депутатов парламента, большинства министров и руководства политических партий. В весьма странном положении оказался министр внутренних дел Эрнст Борн, который впервые узнал о происшедшем из полицейского управления города Вааса, откуда запрашивали: «Что нужно делать в связи с прибытием немецких солдат?»[572]

Вообще же, требовалось как-то объяснить произошедшее населению страны, да и давать ответ за рубежом, почему немецкие войска оказались в Финляндии, поскольку в международном плане всем было весьма очевидно, что «соглашение о транзите создавало новый баланс сил на Севере».[573]

В Берлине, в свою очередь, пытались придумать объяснение для Советского Союза относительно вступления войск Германии на финскую территорию. 30 августа, после возвращения Велтьенса из Финляндии был подготовлен специальный документ, в котором говорилось, что «факт оказания Германией помощи Финляндии должен стать известен русским, поскольку фюрер полагает, что тогда русским будет сложнее предпринять ответные шаги».[574] Однако предавать гласности такого рода информацию все же не спешили, понимая, что это нарушало секретное приложение к советско-германскому пакту о ненападении 1939 г. И только когда уже заканчивалась подготовка к высадке немецких войск в Финляндию, 16 сентября ушла в Москву соответствующая инструкция послу Шуленбургу. В телеграмме Риббентропа давалась установка, чтобы тот во второй половине дня 21 сентября посетил Молотова и сообщил ему, «как бы между прочим», что немцы вынуждены «усилить оборону некоторых объектов, прежде всего на севере Норвегии» в связи с продолжающимся проникновением английской авиации в воздушное пространство Германии. И далее, чтобы придать безобидный характер германской акции, требовалось сообщить, сколь несущественной будет транспортировка в Норвегию немецких войск через Финляндию. «Частью такого усиления, — сообщалось послу, — является переброска туда артиллерийского зенитного дивизиона вместе с его обеспечением. При изыскании путей переброски выяснилось, что наименее сложным для этой цели явится путь через Финляндию. Дивизион будет предположительно 22 сентября выгружен около Хаапаранты, а затем транспортирован в Норвегию, частью по железной дороге, частью по шоссе. Финское правительство, принимая во внимание особые обстоятельства, разрешило Германии эту транспортировку. Мы хотим заранее информировать советское правительство об этом шаге…»[575]

Таким образом в Германии постарались максимально исказить содержание достигнутого с финляндской стороной соглашения. Как затем заметил по этому поводу профессор А. Корхонен, в немецкой «информации правда была дана с такой бережливостью, что это скорее вызывало желание посмеяться».[576]

Одновременно германский МИД решил уведомить и финское руководство о той информации, которая была направлена в Москву. 16 сентября И. Риббентроп направил своему посланнику в Хельсинки инструкцию: «Пожалуйста, сообщите министру иностранных дел Финляндии, в полдень 21 сентября, о том, что мы информировали Москву по этому поводу (т. е. по вопросу переброски немецких войск в Финляндию. — В. Б.)».[577] Таким образом, с финнами в рейхе особенно не церемонились: их теперь ставили просто в известность.

Но было понятно, что советское руководство не удовлетворится подобного рода объяснениями. Поэтому пришлось также дать указание, исходившее от штаба оперативного руководства верховного главнокомандования Германии, управлению военной разведки и контрразведки, где говорилось о необходимости «создавать впечатление, что… концентрация войск сравнительно невелика».[578]

Более того, необходимо было, хотя бы задним числом, придать заключенному тайному соглашению официальный характер. Это сделали 22 сентября, т. е. на следующий день после выгрузки в Финляндии первой партии немецких войск. Финляндский посланник в Берлине Кивимяки на основании данного ему (по телеграфу) правительством распоряжения подписал так называемое «соглашение о транзите».[579] Следовательно, между Германией и Финляндией фактически были заключены два соглашения по одному и тому же вопросу. Историкам пришлось изобретать для них названия. И одно — негласное — стали именовать «техническим», а другое — «политическим».

Официальное подписание второго, «политического» соглашения делало его более или менее легитимным. Поэтому в Хельсинки решили уже официально сообщить об этом договоре. Посланники Советского Союза, Англии и Швеции в Финляндии получили от министерства иностранных дел короткую информацию относительно соглашения о «транзите».[580] Кроме этого, из МИДа в Стокгольм и Лондон ушла также весьма краткая телеграмма, в которой для посланников Финляндии пытались несколько прояснить произошедшие события. В ней говорилось: «Исключительно доверительно: Германия запросила разрешение на временный транзит через Северную Финляндию в Северную Норвегию и обратно. Мы согласились. Касается людей и материалов. Данное соглашение о перевозках, возможно, уместно в принципе сравнивать с договором о Ханко».[581]

Таким образом, финским дипломатам предлагалась краткая информация и давалась рекомендация, о чем следует говорить и что нужно учитывать в процессе переговоров с представителями западных стран. Более того, из содержания телеграммы следует, что в Финляндии тогда была предпринята попытка поставить знак равенства между соглашением с Германией о «транзите» немецких войск и соглашением с СССР «о пропуске железнодорожных поездов на полуостров Ханко и обратно», подписанным 6 сентября 1940 г. Движение поездов в соответствии с этим соглашением началось через 10 дней и могло стать удобным прикрытием при объяснении в Финляндии сущности событий, происходивших на севере страны, где в это время уже начался процесс сосредоточения немецких войск.[582]

Однако обойтись лишь общими фразами и весьма незатейливыми аналогиями финским посланникам за рубежом было крайне сложно. Безусловно, что любые сведения о прибытии немецких войск в Финляндию и начало их размещения там не могли не вызвать крайне негативную реакцию СССР и Великобритании, причем ответ пришлось уже держать и в самом МИДе Финляндии. Советский посланник в Хельсинки лично встретился с министром иностранных дел и пытался выяснить, почему вообще финское руководство согласилось на пропуск немецких войск на свою территорию. Зотов прямо поставил вопрос о том, не выдвигала ли Германия по отношению к Финляндии каких-либо «угрожающих требований». Ответ Виттинга, естественно, носил уклончивый характер. Он лишь заявил, что «так далеко дело не зашло».[583] Что же касалось англичан, то они по данному поводу выразили решительный протест. В тексте срочной телеграммы, мгновенно поступившей из Лондона, содержалось заявление о том, что Финляндия грубо нарушила свой нейтралитет.[584] Однако все это уже не могло каким-то образом повлиять на финское руководство. Более того, о реакции на переданное официальное сообщение Финляндия сразу же оповестила Германию.[585]

24 сентября, т. е. спустя два дня после появления первых германских солдат в Финляндии, весь состав правительства страны, наконец, был проинформирован о том, что «у немцев есть разрешение на прибытие» в Финляндию.[586] Уже 28 сентября об осуществлявшемся германском «транзите» в финской печати были помещены первые короткие сообщения, хотя, как отмечает профессор М. Ёкипии, значительно раньше «слухи об этом быстро распространились по стране».[587]

Для Хельсинки было важно, как германо-финское соглашение освещалось за рубежом и прежде всего в Берлине. Кивимяки в своем обзоре прессы для МИДа передавал наиболее характерную ее информацию: «На этих днях в соответствии с ранее установленным порядком и определенным местным распоряжением, начал осуществляться негласный транзит немецких отпускников и германских материалов между Северной Финляндией и Северной Норвегией».[588] Подобные сведения, как видно, вполне удовлетворяли финляндское руководство своей неконкретностью и полным соответствием официальным сообщениям.

Тем временем в Финляндию стали прибывать части германской армии, которые высаживались в финских портах, а затем следовали по железной дороге на север до Рованиеми, губернского центра Лапландии. В течение нескольких недель — с конца сентября до середины октября 1940 г. — через Финляндию проследовало до 5 тысяч немецких солдат.[589] Более того, уже тогда на различных этапах такого «транзита» в стране осталась чуть ли не половина прибывших в Финляндию германских военнослужащих. На разных участках «транзита» «задержалось» более двух тысяч немецких солдат, которые должны были теперь обеспечивать «охрану» пути передвижения германских войск.[590] Чуть позже немецкие войска стали также направляться в Финляндию и из Норвегии. В результате, как совершенно верно заметил А. Корхонен, «немцы тогда, несомненно, начали уже полагать, что теперь в ходе развития процесса транзита можно, если обстановка потребует, перебрасывать и большее количество войск».[591]

Фактически шло постепенное сосредоточение немецких частей в Северной Финляндии. Эту ситуацию достаточно объективно оценивал депутат парламента К. О. Фрич: «Каждый, кто хотел, — писал он, — без труда мог убедиться в том, что происходившее в губернии Похьенмаа и Лапландии было не транзитом, а прямой оккупацией. Немецкие войска находились в стране совсем не в порядке транзитного движения, их размещали погарнизонно, они строили склады, дороги, бараки и тому подобное».[592]

Одновременно с этим начался процесс оживленных германских военных поставок в Финляндию. Первые транспорты с германским вооружением прибыли 26 сентября 1940 г.[593] С этого момента в страну хлынуло большое количество военного снаряжения, причем официальная договоренность об этих крупных поставках была достигнута лишь 1 октября (только тогда подписали специальное секретное соглашение, которое определяло конкретные образцы боевой техники, необходимой для финской армии). Финское Министерство обороны закупило в Германии вооружение и горючее на 1,5 млрд. марок. В порты Финляндии стали поступать полевые, противотанковые и зенитные орудия — около 600, самолеты — 53, противотанковые ружья — 200, мины — 150 тыс., различные снаряды — 540 тыс. и другие виды оружия и боеприпасов.[594] Одновременно для обеспечения своих собственных войск на Севере Европы из Германии было направлено до 100 тыс. тонн различных грузов, которые также стали доставляться в финские порты.[595] Как справедливо отметил профессор М. Менгер, эти поставки «были составной частью программы подключения Финляндии к операции, которая открывала для каждой из сторон выгодные перспективы».[596]

В этой связи возникает вопрос, что было известно советской разведке о начавшемся активном военном сотрудничестве Финляндии и Германии, а также о постепенной концентрации немецких войск на Севере? Безусловно, прежде всего выяснением характера происходившего занималось дипломатическое представительство СССР в Хельсинки. Тогда полпред Зотов лично решил отправиться на север Финляндии — «на рыбалку в Петсамо». Проехав на автомобиле по Лапландии, он натолкнулся на германскую военную колонну, состоявшую из 60 машин, которая следовала вдоль побережья Ледовитого океана.[597] Это наблюдение являлось ценным для Москвы, поскольку позволяло понять суть осуществлявшегося в Финляндии «транзита».[598] Архивные документы свидетельствуют, что далее сведения об этом процессе поступали регулярно. Имелась также абсолютно точная информация и о перемещении немецких подразделений, боевой техники из Норвегии на финскую территорию, в Лапландию. В одном из донесений из Финляндии указывалось, что из Норвегии «большинство солдат и вооружения перебрасывается в Финляндию» и, в частности, уже в районе Киркенеса сосредоточено для этого «около пехотной дивизии и 150 танков».[599]

По поводу транспортировки немецких войск в Финляндию через порты на побережье Ботнического залива советская военно-морская разведка сообщала: «В сутки перебрасывается один эшелон войск. 23.09.40 в порту Вааза высадилось 1500 германских солдат и некоторое количество в Оулу и Пори. Часть германских войск оседает в Финляндии с целью подготовки театра военных действий и подготовки финской армии. В Хельсинки продолжает поступать (из Германии. — В. Б.) военное снаряжение… Часть поступающих военных грузов упакована в ящики с наклейками «лимоны» и "апельсины"».[600]

Естественно, все эти сведения в обобщенном виде докладывались советскому правительству. Берия, в частности, письменно информировал Сталина, что, по агентурным данным немцы «ежедневно, начиная с 22 сентября, отправляют на север по три состава, имеющих 30–35 вагонов каждый».[601] Этому нельзя было не придавать важного значения. По поводу поступающей тогда из Финляндии тревожной информации требовалось от правительства Германии получить соответствующие объяснения.

В таком направлении предлагал действовать еще ранее нарком Военно-Морского Флота Кузнецов. 7 августа 1940 г. он, обращая внимание Молотова на происходивший процесс усиления «ориентации Финляндии на Германию», на факты милитаризации и военного строительства на финской территории, высказывался за необходимость прямо поставить перед Германией соответствующие вопросы.[602]

Известно, что Сталин избегал каких-либо обострений отношений с Германией. В ряде случаев закрывались глаза на такие сведения, которые требовали конкретного выяснения и ответа по существу со стороны Берлина. Прежде всего они касались проблемы безопасности СССР. Как вспоминает Н. С. Хрущев об этом периоде времени, Сталин «не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера».[603]

Такая линия продолжала, как и прежде, оказывать соответствующее воздействие как на высшее государственное руководство, так и на советскую дипломатическую деятельность. В начале сентября 1940 г. В. М. Молотов дал полпредству в Финляндии неожиданное указание: «Незамедлительно организовать праздничный обед с дипломатами немецкого посольства в Хельсинки по поводу годовщины подписания советско-германского договора о ненападении».[604] Все те, кто непосредственно был связан с дипломатической работой в финской столице, были поражены таким распоряжением, поскольку лично наблюдали, с какой активностью германские представители ведут обработку финляндского руководства. Анализ немецкой деятельности в Хельсинки являлся чуть ли не центральным в ходе повседневной работы советского полпредства. Как вспоминает Е. Т. Синицын, «все разведчики резидентуры и ведущие дипломаты представительства были заняты сбором информации» о германском проникновении в Финляндию.[605] Объяснить распоряжение Молотова можно было только одним: в Москве стремились продемонстрировать Германии неизменную доброжелательность и верность всем тем обязательствам, которые были приняты прежде.

Однако трудно было надеяться, что подобные действия могли иметь хоть какой-либо успех. Более того, в ходе проведения в полпредстве приема глава советской резидентуры в Финляндии узнал сенсационную новость. Полковник Бонин, бывший немецкий военный атташе в Москве, в ходе конфиденциальной беседы сообщил тогда совершенно секретную информацию государственного значения: Гитлер «поручил генштабу начать разработку плана подготовки Германии на случай войны с Советским Союзом». Эта информация сразу же, естественно, была передана в Москву.[606]

Такие сведения приобрели для Советского Союза особую значимость в контексте реализовывавшегося германо-финляндского соглашения о «транзите». Осуществление этого «транзита» являлось для СССР именно таким звеном в разведывательной деятельности, которое привлекало особое внимание. На основе анализа уже имевшихся фактов в Наркомате иностранных дел сделали вывод о «прогерманской ориентации Финляндии» и считали, что «политика финляндского правительства по отношению к Германии выглядит крайне заискивающей и лакейской».[607]

По вопросу о «транзите» с советской стороны дипломатическим путем были переданы Финляндии соответствующие запросы, адресованные Виттингу и Паасикиви.[608] Полученные ответы ничего не прояснили. Показательным в данном случае являлось то, что содержание беседы, произошедшей между Паасикиви и Молотовым относительно «транзита», сразу же телеграфировалось в финляндские представительства в Стокгольме и Берлине.[609] Это свидетельствовало о том, что финские посланники в Швеции и Германии достаточно подробно были осведомлены МИДом по вопросу о «транзите» немецких войск.

Вместе с тем советское руководство все же никак не могло в официальном порядке получить интересовавшие его сведения относительно «транзитной проблемы». Тогда 26 сентября Молотов запросил об этом временного поверенного в делах германского посольства в Москве В. Типпельскирха. Сразу же немецкий дипломат телеграфировал Риббентропу: «Советское правительство получило сообщение, относящееся к высадке германских войск в Ваасе, Оулу и Пори, без того чтобы быть информированным Германией. Советское правительство желает получить текст соглашения о проходе войск через Финляндию, в том числе и секретные части».[610]

Подозрения Молотова о возможном существовании секретных пунктов соглашения между Германией и Финляндией можно понять, поскольку в процессе заключения советско-германских договоров 23 августа и 28 сентября 1939 г. были подписаны дополнительные секретные протоколы. Но если это через уже несколько десятилетий в конце концов стало известно, то с германо-финляндским соглашением о «транзите» и предполагаемыми в нем секретными положениями до настоящего времени вопрос остается не ясным. Может быть они и были?

Размышления по поводу возможно существовавшего, но оставшегося неизвестным, соглашения Финляндии с Германией, высказывал в своих мемуарах премьер-министр Финляндии периода 1943–1944 гг. Э. Линкомиес. «О возможном соглашении между Финляндией и Германией у меня в настоящий момент (1948 г. — В. Б.) нет никаких сведений. Вполне вероятно, что имелась какая-то предварительная договоренность о присоединении Финляндии к войне. Это соглашение, которое, естественно, не имело характера обязывающего государственного договора, не было заключено только между военными должностными лицами, а об этом знало и руководство внешней политикой. Свидетельством тому является, во всяком случае, весомое доказательство, что Виттинг заблаговременно сказал мне об этом».[611]

По крайней мере 25 сентября, спустя три дня после подписания так называемого «политического» соглашения о транзите, Кивимяки отправил донесение в Хельсинки, из которого можно понять, что речь шла о совместных действиях, рассчитанных на перспективу. Он выражал надежды на то, что Германия не будет уже так равнодушна по отношению к Финляндии, что наблюдалось в недавнем прошлом. В частности, им конкретизировалось, что в случае возникновения новой войны между Финляндией и Россией германские войска, расположенные в Северной Норвегии (в Киркенесе), «должны будут поддержать оборону Петсамо»,[612] т. е. действовать на финской территории. Впоследствии, как известно, это так и происходило.

Однако возвратимся к телеграмме Типпельскирха. Как и следовало ожидать, в Берлине не спешили с прямым ответом на запрос Молотова. Только 2 октября из Германии в посольство в Москве был отправлен текст так называемой «копии» финско-германского соглашения. Советское руководство также следовало уведомить относительно отсутствия секретных приложений к данному соглашению. Вообще МИД Германии пытался убедить советское руководство, что само соглашение носит чисто «технический характер».[613]

4 октября В. Типпельскирх встретился с Молотовым в Кремле, чтобы передать полученную из Германии информацию. Как было запротоколировано в Наркомате иностранных дел, немецкий дипломат сообщил, что между Германией и Финляндией по просьбе Хельсинки был произведен обмен нотами. Затем он зачитал копию ноты финского правительства относительно транзита немецких войск через территорию Финляндии. Немецкий дипломат при этом заверил, что «все германские войска следуют в Киркенес и не остаются на территории Финляндии».[614]

Это была заведомая неправда, и в Москве не могли ее не замечать. Поэтому спустя неделю Типпельскирх вынужден был опять отвечать Молотову на вопрос «насчет информации, которую он запросил по поводу Финляндии». Германскому дипломату ничего не оставалось делать, как уклониться от ответа, сославшись на то, «что эту информацию, очевидно, привезет с собой посол, который вернется в Москву, через несколько дней».[615] Но и Шуленбург ничего нового после своего приезда в СССР не сообщил. Таким образом, в Берлине ограничились лишь представлением, в котором сообщалось относительно того, что появление немецких войск в Финляндии не заслуживает специального обсуждения с советским руководством.

Подобным же образом вели себя и финские дипломаты, поскольку Москва параллельно с выяснением сущности «транзита» у Германии начала также выяснять суть происходивших событий и у финляндских представителей. 27 сентября Молотов пытался добиться от Паасикиви ответа на вопрос, «сколько перевозится немецких военнослужащих и в какую местность».[616] Этот запрос сразу же был доведен до сведения премьер-министра, министра иностранных дел, военного министра и наконец самого маршала Маннергейма. Только 4 октября, наконец, ответ был подготовлен. В нем Паасикиви давалось следующее указание: «Можете сообщить Молотову о подведомственной перевозке двух тысяч солдат через Северную Финляндию, но в какой район от границы они транспортируются мы, конечно, не знаем».[617] Иными словами, финское руководство стремилось придать происходившим на Севере Финляндии событиям чисто «технический» характер, который не выходит за рамки обычных действий периода войны, занизив при этом число «транзитников» более чем наполовину.

Однако только спустя пять дней, 9 октября, Ю. К. Паасикиви довел содержание этого ответа финляндского руководства до Молотова, причем всякие попытки выяснить еще что-либо у финского посланника ни к чему не приводили — Паасикиви опять пытался уклоняться от каких-либо пояснений, давая лишь обещание запросить по этому поводу свое правительство.[618] Щекотливое положение Паасикиви в данном случае было достаточно очевидным. Он об этом даже не преминул заметить в своих мемуарах: «О транзите немецких солдат много раз говорили в Кремле. Но никаких протестов Молотов не выдвигал. Он хотел только получить точные данные о численности перевозившихся войск, о чем я мог сообщить лишь в общих чертах».[619] Таким образом, представитель Финляндии в Москве подчеркивал, что в СССР в это время еще не занимали по данному вопросу крайне жесткой позиции.

Все же не следует думать, будто в Хельсинки не понимали, что так долго продолжаться не может и, безусловно, догадывались какую реакцию вызовет у Москвы дальнейший процесс расширения «транзита». К тому же в МИД Финляндии поступали сведения, что имеющееся подозрение у СССР к финнам будет тем труднее преодолевать, «чем все больше станет усиливаться Германия в военном отношении», поскольку в Москве уже могли тогда предполагать, что «Финляндия начнет искать помощи у Германии, чтобы вернуть утраченные территории». Осенью 1940 г. в МИД из финляндского представительства в Москве была направлена информация о сообщениях, содержащихся в советской печати и радио, о финляндской политической линии. В ней явно отмечалась негативная реакция Москвы на те процессы, которые происходили в соседней стране.[620]

Действительно, в то время в советском военном руководстве опять обратились к составлению нового общего оперативного плана на случай возникновения войны. Связано это было с тем, что в Москве пытались предусмотреть перспективы нанесения противником главных ударов по территории СССР и определить соответствующие направления в операциях советских вооруженных сил.

18 сентября 1940 г. Генеральный штаб представил новые соображения «об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940–1941 годы» для обсуждения советским руководством. Из сравнения этого нового плана с предшествующим видно, что в отношении перспектив развития военных действий на северо-западном направлении он мало в чем изменился — фактически слово в слово повторялся предшествующий вариант. Опять главная задача советских вооруженных сил на северо-западе должна была быть подчинена, «независимо от решения по развертыванию на Западе… в первую очередь обороне Ленинграда».[621] Единственной серьезной поправкой, которая была внесена в новый план, было уточнение, предусматривавшее увеличение численности войск на границе с Финляндией. На Карельском перешейке теперь предполагалось усилить на три дивизии всю советскую группировку войск.[622]

Этот план 5 октября был доложен непосредственно И. В. Сталину в присутствии некоторых членов политбюро ЦК партии. Он рассматривался в течение нескольких часов.[623] После получения «дополнительных указаний» над этим планом продолжали соответствующую работу, и 15 октября главный военный оперативный документ был утвержден. Вызванные затем в Генштаб командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов округов занялись разработкой конкретных оперативных документов по соответствующим направлениям. Особое внимание уделялось мерам, связанным с защитой страны с воздуха и моря.[624]

Важно заметить, что в оперативном плане противовоздушной обороны Ленинграда указывалось следующее: «Наиболее вероятным противником в будущей войне с СССР на северо-западном театре войны явится Германия в возможном союзе с другими капиталистическими странами, с использованием малых Скандинавских стран — Норвегии, Швеции и Финляндии — как плацдарма для нападения на СССР».[625] То, что скрывалось за так называемым «транзитом» немецких войск через финскую территорию, убеждало, какая опасность может исходить с северного направления, поскольку германские военно-воздушные силы тогда еще не были в состоянии действовать против Ленинграда и не имели соответствующих баз на севере Европы.

В целом советское военное командование весьма чутко реагировало на изменение оперативной обстановки на севере Европы. Подтверждением тому явилось рассмотрение возможных новых активных военных действий на территории Финляндии. Наряду с общим планом «стратегического развертывания» в случае начала отражения нападения на территорию СССР вооруженных сил большой коалиции государств командование Красной Армии приступило к разработке целой системы мер превентивного характера. Исходя из вероятности очевидного участия в войне против СССР на стороне Германии финских войск советское военное руководство также перешло к планированию активного варианта ведения боевых действий на северо-западном направлении.