Глава Х

Глава Х

«РАЗВРАТНЫЙ ХЛЫСТ» И «НЕИСТОВЫЙ МОНАХ»

До конца жизни Распутин часть года проводил у себя в деревне: «Тянет к родине, хотя уже отвык я от крестьян». Обеих дочерей определил он в гимназию в Петербурге, и они ездили в Покровское только с ним на лето. Он пытался и сына устроить в городе, но тот упорно не хотел учиться, и отец разрешил ему вернуться в Покровское. «Блаженный он у меня, — говорил Распутин, — все смеется, все смешки ему да смешки». Прасковья Федоровна часто ездила к мужу в Петербург, отец же, Ефим Андреевич, был лишь раз и, напуганный шумом большого города, где он крестился перед каждым автомобилем, поспешил назад.

На деньги, подаренные Милицей Николаевной, Распутин летом 1906 года купил новый двухэтажный дом на главной улице Покровского, обставил горницу «по-городскому», развесил свои фотографии с высокопоставленными друзьями, расставил книги духовного содержания — ни книг, ни картин светских в доме не допускалось. Отношение к нему в селе было противоречивым. Помнили еще его юношеские похождения, клички «Вытул» и «Святой», поговаривали о «раденьях» с «сестрами», посмеивались над прогулками с петербургскими гостьями.

Дядя Распутина, у которого поселился Сенин, рассказывал: «Наденет, бывало, Григорий… свои старые валенки, холщовую рубаху и портки и шествует вдоль села. А расфуфыренные столичные барышни в шляпках, в шелковых платьях под руки его ведут… „святым отцом“ называют…» «Лешака, а не святой… Гришка-вытул, вор… — неожиданно вскипятилась старушка, сестра хозяина. -…Разве святые-то, прости меня, Господи… с бабами спасались?» «Ну, ты, бабушка, того, -…подмигнул хозяин, — была бы помоложе, так и сама бы уверовала…»

Однако так ценимое на Руси юродство, слухи, что Распутин «угадывает», «пророчествует», а главное — признание его в столице и свалившееся на него богатство меняли отношение односельчан. Первыми признали его фельдшер, учитель, почтовый чиновник, а за ними и "мужички стали заходить за советами, главным образом с вопросом: «Как ты, Григорий, деньги добываешь?» «Читайте прежде всего евангелие, а все остальное приложится вам», — отвечал Распутин. Некоторые достали Евангелие и усердно читали его, но не разбогатели, лишь «баб своих рассмешили».

Кроме добрых советов, Распутин и делом помогал своему селу, например, выхлопотал право на бесплатную рубку казенного леса, собирался строить больницу. Еще в 1907 году хотел дать деньги на постройку церкви — "приникнула мне мысль и глубоко запала в сердце, как говорится по слову апостола Петра: «Кто устроил храм, того адовы ворота не одолеют никогда», — но мужички отказались, заподозрив, что от них потребуются расходы на завершение храма: «Только согласие дай, а там не отвертишься… Хочешь строить — строй… Вот тебе место — и больше ничего». По показаниям С. П. Белецкого, «крестьянство местное жило с ним в хороших добрососедских отношениях, и он многое сделал для своего селения».

Из крестьян Покровского никогда не уверовал ни в «святость», ни в серьезность Григория Распутина его собственный отец. В наезды сына нападал он на него с грубой бранью, случалось им драться, причем старик грозился «рассказать всем, что Григорий ничего не умеет», а «только знает Дуню (прислугу) держать за мягкие части». Еще более против Распутина были настроены его «духовные отцы» — приходские священники о. Петр Остроумов, настоятель церкви, и о. Федор Чемагин. Обоих раздражало, что мирянин полез в дела священства, религиозные поиски казались им ведущими к сектантству, «пророчества» Распутина и собрания у него — подозрительными, а его рассуждения, что «благодать с недостойных пастырей отлетает и ложится на простецов», еще более выводили их из себя.

Последним ударом для них стал нагрудный «крест золотой» Распутина — о. Петр потребовал, чтобы он не появлялся в нем в церкви, а одному из «братьев» Григория, Илье Арапову, предложил отречься от него. Оба священника тем не менее ходили к Распутину в надежде что-то выведать, расспрашивали его гостей и соседей. Сын Распутина Дмитрий, мальчик, склонный к озорству, пьянству и мелким кражам, болтал по селу, что отец ходит с «сестрами» в баню, «творит грех», что мать его бегала за одной «барыней» с топором в руках. Собрав все слухи, о. Петр отправил донос Тобольскому епископу.

10 января 1908 года, «на Григория», собрались у Распутиных гости, и из Петербурга, и местные, пришли оба батюшки, получены были поздравительные телеграммы, в том числе от П.А.Столыпина, — а в ту же ночь тюменским миссионером Глуховцевым по епископскому постановлению был у Распутина произведен обыск. Глуховцев, в присутствии урядника и в сопровождении Остроумова и Чемагина, только что «гулявших» на именинах, облазил весь дом, искал «кадку», вокруг которой происходят «хлыстовские радения», но ничего не нашел. Распутин ни в чем не признавался и на слова Чемагина, что тот сам видел, как он из бани с женщинами выходил, ответил: «Я только в предбаннике лежал».

«Григорий страшно испугался, — пишет Берландская, — у него было очень страшное лицо… Свои все его оправдывали своими показаниями… Григорий боялся и бань, и что его сошлют в тюрьму. Я и этим поразилась: как это так, совершенный боится тюрьмы за Господа?» Допрошены были некоторые односельчане, а также «братья» и «сестры» Распутина и его интеллигентные почитательницы, которые показали, что знакомство с Распутиным было для них «новой эрой» и что он их учил «святым таинствам» — не ясно, каким именно. Дело затем было передано Тобольскому епископу Антонию для «доследования».

Право понимать Бога по-своему — одно из драгоценнейших человеческих прав, отталкивает только религиозное насилие и изуверство. «Полицейско-православная» церковь использовала в своих целях насилие государства, да и от изуверства не была свободна, это не может, однако, бросить тень на православие как на веру. Точно так же наличие изуверов среди русских сект не есть еще основание для преследования религиозного разномыслия. Вопрос о том, был или не был Распутин сектантом, заслуживает изучения не для того, чтобы его судить или оправдать, но чтобы лучше понять и его неортодоксальные взгляды и его необычную судьбу.

В большинстве книг о Распутине его «хлыстовство» принимается как установленный факт. К сожалению, дело Тобольской консистории недоступно исследователям, не уверен даже, что оно вообще сохранилось. М. В. Родзянко, который изучал его, пишет, что «не могло быть сомнения в том, что Распутин заправский хлыст». Он ссылается также на инспектора Тобольской семинарии Д. М. Березкина, которому епископ Антоний поручил изучить собранные материалы и для которого не было «никаких сомнений в сектантстве Распутина». Правда, до передачи дела светским властям он «полагал необходимым провести некоторые дополнительные исследования» — выходит, были сомнения. Б. Н. Смиттен более осторожно пишет, что «в деле имеются прямые указания» на знакомство Распутина с хлыстами и их учением, но не делает вывода, что сам он был членом секты.

В. Д. Бонч-Бруевич, исследователь сектантства, на основании семи бесед с Распутиным в 1912 году заявил, что тот «решительно не имеет ничего общего с сектантством». Он ссылается, в частности, на принятие Распутиным всех таинств, обрядов и догматов православия, буквальное понимание им Библии, любовь к «истовому» богослужению, почитание икон. В частной беседе с Люблинским архиепископом Евлогием он сказал, однако, что на стиле речей и поведении Распутина сказалось знакомство с сектантами. Сначала поклонник, а затем противник Распутина журналист И. А. Гофштеттер также всегда отрицал его принадлежность к «хлыстам».

Очень многое в Распутине противоречит облику «хлыстовского изувера». «Хлысты» отрицают храмы, хотя наружно и могут посещать их, — Распутин любил церковные службы, собрал деньги на постройку церкви, признавал также досаждавших ему «батюшек», а учениц своих учил, «что только то учение истинно, где предлагается хождение в церковь и приобщение Св. Тайн». У «хлыстов» моления только для посвященных — у Распутина на моления допускались посторонние. «Хлысты» отрицают церковный брак и рождение детей — Распутин всю жизнь прожил с женой, очень ему преданной и верящей в его святость, и имел от нее троих детей — как раз тогда, когда, по утверждению врагов, он входил в «хлыстовский корабль».

Как я уже писал, у Распутина был скорее экуменический подход к религии — уже по одному этому нельзя считать его ни сектантом, ни последователем «полицейского православия». Для сектанта спасется только член его секты, для Распутина — кто по-своему, но искренне верит в единого Бога. Испытав в молодости влияние мистического сектантства, он остался верным, хотя и не фанатичным сыном православия. Он, если можно так сказать, не выходил из православия в иную веру, но православие в некую общехристианскую веру включал.

Напуганный обыском, Распутин выехал в Петербург, виделся со своими друзьями Феофаном и Гермогеном, затем с царем и царицей. Как будто было предложено Тобольскому епископу Антонию либо уходить на покой, либо — с повышением — переходить на Тверскую кафедру, сдав начатое им «дело» в архив. Антоний предпочел Тверь, и так «дело о хлыстовстве» было осторожно замято — как оказалось, всего на четыре года.

В апреле 1908 года успокоенный Распутин возвратился в Покровское, а осенью снова выехал в Петербург. Едва он, однако, ускользнул из сетей церковной власти, как попал в сети придворно-полицейской интриги. Приближенных царя беспокоило его знакомство с «мужиком». Дворцовый комендант генерал-лейтенант В. А. Дедюлин сообщил начальнику Петербургского охранного отделения полковнику А. В. Герасимову, «что у Вырубовой появился мужик, по всей вероятности переодетый революционер. Так как государыня часто бывает у Вырубовой и привозит государя», он просил обратить внимание на этого мужика.

Герасимов установил наблюдение за Распутиным, запросил сведения из Тобольска — пришли все те же данные о «хлыстовстве» — и доложил все это П. А. Столыпину. Тот попросил ничего не сообщать ни товарищу министра, заведующему полицией А. А. Макарову, ни директору Департамента полиции М. И. Трусевичу, сказав, что сам поговорит с государем. Николай II не очень охотно признал, что встречался с Распутиным, но сделал вид, что судьба последнего его не интересует. Тогда, по словам А. В. Герасимова, Распутина «решено было арестовать» и через Особое совещание при Министерстве внутренних дел выслать «в Восточную Сибирь за порочное поведение». По словам А. И. Спиридовича, об этом договорились между собой Дедюлин со Столыпиным. Было приказано задержать Распутина во возвращении из Царского Села в Петербург, однако прямо с вокзала он бросился во дворец Милицы Николаевны, провел там несколько дней и незаметно исчез из города. После этого Столыпин сказал Герасимову, что тот может разорвать приказ об аресте. Думаю, что сам царь, как бы дав сначала полиции свободу рук, предупредил Распутина, а затем указал Столыпину оставить его в покое — прямо или намеком.

С тех пор, однако, за Распутиным началась полицейская слежка, иногда сопровождаемая мелкими провокациями — в дальнейшем, в зависимости от политических колебаний «наверху», она то приостанавливалась, то возобновлялась вновь. Распутин жаловался царю на Столыпина, но тот ответил: «Погоняется, да отстанет… он тебе что сделает, когда мы с тобою, а ты с нами». Но Столыпин не отставал. П. Г. Курлов пишет, что в 1909 году Столыпин в его присутствии встречался с Распутиным и затем сделал царю отрицательный доклад о нем. Других свидетельств об этой встрече мы не имеем, но она не противоречит установленному факту, что Столыпин несколько раз делал попытки настроить царя против Распутина.

Во-первых, он не хотел закулисных влияний на царя, могущих противодействовать его, Столыпина, линии. Если сначала в угоду царю он стал с Распутиным в добрые отношения, то впоследствии увидел, что этот «Божий человек» может быть опасен ему как своим мужицким демократизмом, так и связью с крайне правыми вроде Илиодора и Гермогена. Во-вторых, он понимал, что если распространятся слухи о связах царя с «хлыстом», то это доставит лишние заботы правительству.

Так Столыпин превратил Распутина, до того называвшего его «честным и добрым», в своего врага. Одним из первых результатов был тот, что Столыпин, оставаясь министром внутренних дел, в значительной степени утратил контроль над политической полицией, так как вопреки его желанию на пост товарища министра и командира корпуса жандармов 1 января 1909 года был назначен генерал-майор П. Г. Курлов, вскоре уволивший и начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова. Курлов говорил даже, что революция 1905-1907 годов — дело рук Столыпина и Герасимова, которые устраивали политические убийства, чтобы запугать царя и пробраться к власти. Столыпина, как и Витте, он считал масоном. Другим результатом была поддержка Распутиным при дворе иеромонаха Илиодора в его борьбе со Столыпиным.

Илиодор, в миру Сергей Михайлович Труфанов, родился в 1881 году на Дону, в 1905 году закончил Петербургскую духовную академию, где принял монашество. Посланный преподавать в Ярославскую семинарию, он организовал там отделение Союза русского народа, и из-за его конфликтов с семинаристами семинарию пришлось закрыть. Его пригласил в Почаевскую лавру Волынский архиепископ Антоний (Храповицкий), центральная фигура церковного консерватизма. И царь, и Распутин не любили его «за лукавство», сам же Антоний говорил, что Распутин «в Казани на бабе ездил, такой человек не может быть праведником». С Антонием Илиодор не сошелся и в феврале 1908 года был приглашен в Царицын Саратовским епископом Гермогеном. Здесь на собранные им средства построил он Свято-Духов мужской монастырь и начал среди царицынских низов агитацию против «жидов и революционеров». В эту емкую категорию постепенно попали все, кто не принадлежал к Союзу русского народа и не поддерживал Илиодора, в том числе саратовский губернатор граф С. С. Татищев — Гермоген назвал его татарином, которому только чалмы недостает.

Илиодор и ранее обвинял власти в «потакательстве революционерам». Теперь, перед тысячными толпами, он, как своего рода царицынский Гапон, обличал промышленников, купцов, дворян, чиновников, что они эксплуатируют народ и скрывают от царя — единственного заступника — бедствия народные. Татищев, раздраженный демагогией Илиодора и опасаясь беспорядков, обратился к Столыпину. В марте 1909 года обер-прокурор Синода С. М. Лукьянов провел через Синод постановление о переводе Илиодора в Минск. Илиодор бросился в Петербург, к своему учителю Феофану, но тот ответил, что «часто обращаться с просьбами к царям опасно». Нашел он, однако, покровителя в Распутине.

Тот сказал, что, несмотря на уже подписанный царем указ о переводе, Илиодор останется в Царицыне, не надо только нападать на власти, как это делал Филипп Московский при Иоанне Грозном, «теперь, дружок, времена не те». У Вырубовой с Илиодором встретилась Александра Федоровна. "Высокая, вертлявая, с какими-то неестественно вычурными ужимками и прыжками, совсем не гармонировавшая с моим представлением о русских царицах… Государыня… засыпала, как горохом, или, лучше сказать, маком: «Вас отец Григорий прислал?… Вы привезли мне расписку по его приказанию, что вы не будете трогать наше правительство… Да, да, вот, вот… Да смотрите, слово отца Григория, нашего общего отца, спасителя, наставника, величайшего современного подвижника, соблюдите, соблюдите…» После этого Николай II повелел: «Разрешаю иеромонаху Илиодору возвратиться в Царицын на испытание в последний раз».

Летом 1909 года Распутин отправился в Казань, оттуда в сентябре в Саратов к Гермогену, а в ноябре они оба к Илиодору в Царицын. Гермоген произнес в монастырской церкви проповедь; затем Илиодор вызвал Распутина на амвон и сказал: "Дети! Вот наш благодетель. Благодарите его. И весь «народ, как один человек, низко поклонился Распутину». «Никогда ни прежде, ни после он не был для меня так противен как в этот раз», — пишет Илиодор, сваливая это чувство на «бесовские козни». Сам же Распутин так растрогался, что сел писать царям: «Миленькие папа и мама! Здеся беда, прямо беда, за мною тышшы бегают. А Илиодорушке нужно метру…»

Из Царицына Распутин и Илиодор поехали в Покровское, в дороге Григорий простодушно рассказывал ему о своей дружбе с царями, об отношениях с женщинами. Дома он показал ему письма царицы и великих княжон — по словам Илиодора, Распутин подарил ему несколько писем, по словам Матрены Распутиной, он эти письма украл. Посетил он местного священника, отозвавшегося о Распутине как мерзавце и развратнике", который «петербургских дур… в баню водит голыми», так что жена их потом «за косы вытаскивает». "Врет он, косматый, никогда ничего подобного не было! — закричала рассерженная Прасковья Федоровна, Илиодор же рассудил, что «попы вообще злы и клеветливы».

В конце декабря оба друга вернулись в Царицын, где Распутин устроил раздачу подарков — собралось в монастыре тысяч пятнадцать. Распутин сказал, что он, как опытный садовник, приехал «подрежать и подчистить» насаженный Илиодором «виноградник», и предупредил, что его подарки со значением — «кто что получит, тот то и в жизни испытает». Народ бросился за подарками, и каждый, «считая Григория прозорливым, желал по подарку угадать скорее свою судьбу. Кто получал платок, то тут же начинал плакать. За сахар, хотя он и означал сладкую жизнь, мало кто хватался, как за слишком уж неценный подарок. Девушки-невесты почти сами хватали из рук Распутина кольца и неприятно конфузились, когда Григорий совал им в руки иконку, что значило: идти в монастырь… Если кто получил подарок нехорошего значения, то закапывал его в землю, а потом шел служить молебен», чтобы предсказанное не сбылось.

На следующий день две тысячи человек торжественно проводили Распутина на вокзал. С площадки вагона он произнес бессвязную речь, в ответ стал говорить один из его царицынских поклонников. Завистливый Илиодор остановил его, но Распутин сделал Илиодору «жест рукою, такой, какой обыкновенно делает генерал солдату», а прерванному оратору "гордо, покровительственно, в духе придворного этикета, промолвил: «Продолжайте, продолжайте, пожалуйста».