Глава седьмая. Сумеречная сторона любви

Глава седьмая. Сумеречная сторона любви

Структура каждой цивилизации определяет присущую ей сексуальную практику. В Китае тремя наиболее очевидными источниками влияния на нее явились социальная приниженность женщин, рассудочная изобретательность мужчин и свободные от комплекса вины элементы языческих верований даосов. Представления о нормальном сексуальном поведении изменяются от эпохи к эпохе, от общества к обществу, и любое исследование, определяющее один подход как верный, а прочие — извращениями, всего лишь исходит из критериев своего места и времени.

Например, среди европейцев был широко распространен взгляд на китайский обычай бинтования ног как на проявление жестокости, в то время как китайцу беспомощность женщины доставляла удовольствие и пробуждала сопутствующее чувство превосходства, китаянка же демонстрировала мазохистское приятие этого неудобства и унижения. Китайцы, в свою очередь, не могли понять христианского неодобрения внебрачных связей, мастурбации и объявления греховными самых восхитительных удовольствий. Не понимали они и то, почему мусульмане ужасаются по поводу пролития девственной крови или используют особых «жеребцов» для дефлорации девственниц — к этому занятию средневековые арабы явно питали отвращение. К обрезанию китайцы относились со страхом, их приводила в недоумение клиторидектомия, а поцелуи и случайные ласки, не ведущие к естественной и исступленной кульминации, они считали оскорблением начал Инь и Ян.

Молодая женщина. Рисунок начала XIX в. — иллюстрация к роману «Сон в красном тереме».

Как в древних, так и в современных обществах природу того, что считается приемлемым, и того, что следует осуждать, определяют понятия греха и вины. Существование таких табу часто подвигает мужчин и женщин на поиск этих удовольствий лишь потому, что они запрещены. У китайцев не было непреодолимых религиозных и этических причин для осуждения гомосексуализма, мастурбации, «игры на флейте» (фелляции), трансвестизма, лесбиянства, полигамии, мазохизма или вуайеризма. Поскольку большинство из этих способов получить удовлетворение — если они практиковались с согласия всех участников — рассматривалось как вопрос личных предпочтений, то не было оснований расценивать их как преступления против общества. В случае садизма — извращения, способного привести к чрезвычайно разрушительным болезненным последствиям, крайне невелико число зафиксированных письменно случаев, позволяющих предположить, что китайцы прибегали к нему для сексуального возбуждения. И уж конечно не в четырех стенах спальни. Избиение и бичевание были обычными наказаниями за многие провинности, далее за незначительные отступления от «Записей о правилах поведения», публичная пытка была обычным зрелищем, однако получаемое палачом или зрителями удовлетворение никогда не проявлялось как открыто сексуальное.

Было бы вернее определить китайские половые извращения как общественно приемлемые отклонения и относиться к ним с терпимостью и добрым юмором, не говоря уже о присутствовавшей в них обычно игре ума. Как отмечалось выше, случайные поцелуи представлялись бесполезным сексуальным состязанием. Когда европейцы начали селиться в Шанхае и других городах, то можно было увидеть, как мужья и жены приветствуют друг друга поцелуем или заключают в объятия; китайцы, становившиеся свидетелями этих нежностей, ожидали, что европеец тут же извлечет свой Яшмовый Черенок и бросится в битву. Еще более конфузили вездесущих китайцев сцены, когда два француза приветствовали друг друга поцелуями в щеки, — это также казалось бесцельными сексуальными приготовлениями.

Такой свойственный китайцу неромантический подход, а также восприятие им любовницы в качестве скорее сексуальной рабыни, нежели партнера, означало, что он не очень-то стремился ставить ее удовлетворение выше собственного и не слишком уж беспокоился, как бы проявить галантность на западный манер. Таким образом, у китайца за подготовительным поцелуем в рот вскоре последовало бы требование к женщине «сыграть на флейте»; соответствующее искусство ставилось не ниже искусства музыканта. Опытная любовница должна была иметь обширный и разнообразный репертуар «песен», исполняемых мягко или решительно, тремоло или басом в зависимости от того, что соответствовало настроению господина. Такого рода занятия были обыденны в самых интимных отношениях, хотя любовницы, быть может, не заходили так далеко, как всегда исполненная желания Золотой Лотос из романа Ван Шичжэня «Цзинь, Пин, Мэй» (XVI в):

«Двухнедельная разлука с мужем, Симэнь Цином, воспламенила ее желание настолько, что утром она не позволила ему покинуто постель. Его член был то в Яшмовом Павильоне, то у нее во рту всю ночь, и когда он сказал, что должен покинуть ее, чтобы, отдохнуть, она и слышать не захотела о расставании.

— Твое тело такое теплое, а снаружи так холодно, — запротестовала она. — Я не хочу, чтобы ты простыл. Почему бы тебе снова не направить это мне в рот?

Симэнь Цин был польщен и тронут ее предупредительностью.

— Я уверен, что ни одна другая женщина так обо мне не позаботилась бы, — сказал он.

Золотой Лотос приоткрыла рот чуть шире, и он направил туда свой член. Она торопливо глотала, не позволяя ни капле пролиться на лицо.

Закончив, он спросил:

— Как было на вкус?

— Немного солоновато, — ответила Золотой Лотос. — У тебя есть ароматные листья чая, чтобы отбить запах[32]?

— Чай в мешочке, в кармане рукава моей куртки. Угощайся.

Золотой Лотос потянулась к белой куртке, брошенной на стойку кровати, нашла мешочек и сыпнула листьев себе в рот».

Гарем неизбежно ассоциировался с любовью между женщинами. Иногда, когда сотни женщин жили вместе, методы взаимного удовлетворения были продуманы до мелочей, нередко с благословения понимающего господина, который мирился со своей ограниченностью, особенно если он был в годах. Кроме взаимной мастурбации и любовных объятий женщины использовали набор разнообразных приспособлений. Самыми лучшими считались искусственные пенисы из полированной слоновой кости или лакированного дерева, имевшие волнистую поверхность. На изображающей любовную сцену картине эпохи Мин нарисована девушка, к бедру которой прикреплен ремешками искусственный пенис — такое расположение не совпадает с анатомией мужчин, но требует меньше усилий при работе с ним. Дальнейшее усовершенствование этого инструмента говорит об изобретательности китайцев.

Двухконечный искусственный пенис длиной в двенадцать дюймов[33] с прикрепленными к середине двумя петлями из шелкового шнура позволял поклонницам сапфической[34] любви получать удовольствие одновременно.

Раздевающиеся женщины. Гравюра из ксилографа эпохи Мин «Ленюй чжуань» («Жизнеописания знаменитых женщин»).

Приняв положение, при котором их Нефритовые Врата оказывались обращенными друг к другу, по очереди притягивая петли шнурка, они добивались того, что каждое движение доставляло удовольствие обеим. После появления качественной резины последовало дальнейшее усовершенствование — была добавлена «мошонка», наполнявшаяся теплым молоком; нажатие на нее имитировало момент экстаза у мужчины.

Если бы требовалось определить ту единственную область сексуального своеобразия, в которой китайцы преуспели больше всего, то таковой несомненно явилось бы использование сексуальных вспомогательных средств и приспособлений. По мере развития их утонченного общества, по мере того, как похотливая наивность уступала изобретательности интеллектуала, появился некто, которого можно назвать педантичным любовником. В своей сумке наряду с косметикой и шелком, предназначенными в подарок его женщине, он носил любовные трактаты; в его карманах наряду с предметами личного пользования хранился и мешочек с приспособлениями для занятий любовью. В их число входили «порошок для удовольствий на ложе» и другие стимуляторы, кроме того, возбуждающие мази для смазывания «петель» Нефритовых Брат, серные кольца, серебряные воротнички, зажимы, колпачки и «Полировщики Яшмовой ступени» (приспособления для массажа клитора), а также довольно примитивный набор противозачаточных средств. Тем, кто страдал от утраты эрекции после начала сношения, рекомендовалось во избежание «возврата семени» использовать ленты, туго обвязанные вокруг основания пениса.

Описание подобной сцены — серьезно-комическая перекличка животного и разумного в человеке — приведено в следующем отрывке из «Цзинь, Пин, Мэй»:

«Госпожа Услада Сердца пригласила его пройти в спальню, где был уже накрыт стол для пиршества. На нем стояли разнообразные блюда из курицы, утки и мяса, а также острей блюда. Сев, он расстегнул одежды в предвкушении пира, а она поднесла ему чашу вина. Какое-то время они ели и пили, почти не переговариваясь, но ближе к концу пьянящее вино создало более свободное настроение. Они сдвинули стулья и сидя обнялись, затем она забросила ему на колени свои ноги, и он дотронулся до них. С этим сигналом его готовности они встали и помогли друг другу раздеться, затем он отнес ее на кровать.

Она тщательно подготовила ложе. На нем лежала двойная подстилка так, чтобы им было удобно по ней кататься; покрывало было осыпано ароматным порошком с сильным запахом.

Изображение союза Дракона и Тигра. Стихотворение гласит:

«Белолицый юноша восседает на Белом Тигре,

Девушка в зеленом платье оседлала Зеленого Дракона.

Лишь только свинец с киноварью встретятся в котле,

Они в одно мгновенье сольются в нем воедино».

Рисунок из ксилографа, эпохи Мин «Сип мин гунчжи» («Правила и смысл половой (природной) жизни»).

Над изголовьем висела картина, изображающая резвящихся Зеленого Дракона и Белого Тигра[35], к стойкам кровати привязаны колокольчики. Госпожа Услада Сердца с удовольствием отметила, что эти роскошные приготовления были быстро и должным образом оценены, ибо еще перед тем, как он лег рядом, он был уже полностью возбужден.

— Через минуту я буду с тобой, — пообещал он, затем извлек расшитый шелковый мешочек.

— Осторожно открыв его, он разложил у края покрывала следующие предметы серебряный зажим колпачок Вечного желания серное Кольцо похоти обработанной лекарствами Ленты Желания яшмовое кольцо для пениса возбуждающие похоть притирания татарский любовный колокольчик.

— Ну, как тебе нравятся мои приспособления для блуда? — спросил он.

Она почти утратила дар речи и не могла ничего сказать, лишь откинулась на подушку, являя собой картину страха и предвкушения. Рот ее приоткрылся, дыхание участилось. Руки ослабли, но колени уже поднимались в воздух. Укрепив серебряный зажим на Яшмовом Черенке, on смазал его притиранием и расположился между ее колен. Оценив положение кратким нажатием на Нефритовые Врата, он отодвинулся и добавил серное кольцо, а также желтоголубую ленту. Усилившись таким образом, он с трудом вошел в Павильон Удовольствий, сразу заставив ее вскрикнуть от боли и наслаждения, как будто лезвие все глубже и глубже вонзалось в нее».

Традиционный обычай «удержания цзин» (семени) с помощью метода прерванного сношения имел в глазах китайцев кроме его предполагаемого терапевтического и омолаживающего эффекта и два иных преимущества. Этот метод позволял китайцу продлевать сношение, и когда ему приходилось распределять свои усилия между несколькими любовницами, важно было не изнурять себя непрерывным семяизвержением. Этой техникой отнюдь не пренебрегают и современные восточные любовники; китайцы и японцы по-прежнему обладают уникальной репутацией за их изысканные и продолжительные любовные игры.

Практика «продленного сношения», занимающая час или два, имела и социальный аспект, часто заставляя партнеров в процессе полового акта заниматься и другими делами. Жизнь в Китае всегда была социально ориентирована, причем как стремиться к уединению, так и ожидать его соблюдения можно было лишь в самых минимальных дозах; присутствие посетителей в спальне не вызывало того замешательства, которое оно вызвало бы в других странах. Соответственно и занятый правитель, чиновник или торговец, имевший обычай часами проводить время в обществе любовниц, был в состоянии усердно заниматься делами. Как в романах, так и в придворных записях приводится немало случаев, когда мужчина для подписания бумаг не отстранялся от женщины, а обсуждение срочных дел с приглашенными сопровождалось время от времени движениями корпуса, чтобы убедиться, что эрекция еще не закончилась. Характерной чертой эротических гравюр эпох Сун, Юань и Мин было присутствие служанок, либо поглаживающих своих господ, либо предлагающих освежающие напитки во время паузы при «продленном сношении». Пользовались также популярностью занятия любовью на свежем воздухе, особенно жарким летом, и в литературе описано не только немало забавных сцен под сенью деревьев, но и веселая пикировка между совокупляющимися парами и прохожими по ту сторону стены сада.

Другие звуки в подобные моменты мог издавать «бирманский бубенчик». Этот пустой серебряный шарик размером с ягоду помещался во влагалище перед сношением, и вследствие странного воздействия тепла и движения на находящуюся внутри «бубенчика» маленькую дробинку было слышно постоянное позвякивание. Другая разновидность этого приспособления содержала каплю ртути и крохотный «молоточек». Два таких «бубенчика», обернутые в вату, часто помещались под большие половые губы и весело позванивали, когда любовники начинали движения. Эту игрушку любили также лесбиянки. Ее внедрение вместе с другими приспособлениями при длительном использовании вызывало иногда деформации малых половых губ и растяжение клитора. Средневековые китайские книги по медицине описывают жалобу, характерную для наложниц, обойденных вниманием мужчин. Она обозначена термином «возгордившийся клитор», это один из признаков «гаремной нимфомании» («вэйтунши»).

Эта очаровательная терпимость по отношению к большинству человеческих слабостей не была, однако, всеобъемлющей. Среди немногих, к которым относились с отвращением или враждебностью, были те, кто имел репутацию лицемеров или людей, склонных к притворству. К этой категории относились монахи и монахини. Китайцы не были религиозными, по крайней мере в общепринятом смысле, и буддийские монахи вызывали как презрение, так и недоверие, особенно у непримиримых конфуцианцев, считавших их пришельцами с Запада[36]. Однажды численность таких «чужаков», требовавших привилегий в силу принадлежности к монашеству, достигла полумиллиона, что вызвало появление таких едких стихов, как «Зловредность монахов и монахинь» («Сэнни нехай»), принадлежащих кисти Тан Иня (XVI в.):

По слухам, монахи ведут святую жизнь,

Это люди прямые и твердые, как колонна или бревно.

Они бреют бороды и стригут волосы,

Их. головы блестят так же, как голые задницы,

И все же ничто не сияет, как то орудие,

Которое они то и дело извлекают из своих одежд.

Глаза монахов подобны крысам, жаждущим воска,

Их руки загребают все, что приносится им в жертву.

Они притворяются святыми, уверяют, что стоят над плотскими утехами,

Рассказывают лживые басни о Священном зубе Будды[37],

А сами предаются похоти при каждой возможности

И их священные одеяния колышутся между женских ног.

Поймаешь их в такой момент — они тут же заявляют,

Что не боятся ни Неба, ни Преисподней —

Однако придет и для них Судный день![38]

В обществе, где правосудие часто было скорым и безотлагательным, где «Записи о правилах поведения» и другие авторитеты ясно определяли происхождение и последствия нарушений норм, вынесение телесных наказаний было обыденной чертой жизни. Бамбук произрастал в изобилии, как будто Природа предназначила ему быть использованным в целях поддержания порядка, а фаталистический характер народа принял как эту, так и другие формы насилия. Такой фатализм опирался на абсолютную власть императора и его чиновников, а также на внутреннее чувство незыблемости порядка бытия и уважение к древним традициям.

Бесспорно, элемент садизма присутствовал в каждом ударе руки отца, палки учителя, меча палача или ноги солдата, и широкая распространенность телесных наказаний вызывает сомнений не больше, чем иные аспекты общественной практики или семейных отношений. Они были всего лишь одним из элементов огромного целого. Древний китайский афоризм гласит: «Если сын оскорбил отца и знает это, единственное, что он может сделать, — принести отцу палку и принять от него наказание». Говорят, что 2000 лет назад Бо Юй горько плакал, принимая побои палкой от престарелой матери. Поскольку он был уже почти взрослым и не плакал до того долгие годы, мать спросила его о причине слез. Тогда Бо Юй признался, что заплакал не от боли, а от того, что удары бамбуковой палкой были так слабы, — он понял, что мать слабеет от старости.

Эта и другие истории не только выражали сентиментальное отношение к воздаянию и освященное временем приятие заслуженного и неизбежного, они были частью концепции соответствия наказания преступлению. По этой причине приговоры часто приводились в исполнение публично, и человеческое сочувствие к жертве совсем не обязательно колебало веру в систему. Последняя включала в себя много сложных и жестоких разновидностей пыток. Свод законов («Да Цин люй ли») был составлен во время династии Сун (960—1127)[39]; количество ударов, к которым приговаривали в наказание, оставалось неизменным до XX века. Большинство преступлений, наказывавшихся палками, было скорее нарушениями обычаев поведения или недостатком сыновней почтительности, нежели проступком более криминального свойства. 60 ударов «длинными палками» были наказанием за уклонение от траура по умершему деду или бабке посредством сокрытия факта смерти, за непроявление скорби, за игру на музыкальных инструментах или за преждевременное снятие траура. 80 ударов были наказанием для жены или наложницы, выказавших неповиновение мужу (если он отведет их в суд), подобное же наказание «короткими и толстыми палками» налагалось, если подсудимый уклонялся от созерцания некоторых общественных праздников. Считалось, что свод законов призван регулировать все случаи нарушений норм в жизни клана, племени или семьи и таким образом установить социальную гармонию и равновесие, причем ожидалось, что аристократия своим правильным поведением послужит образцом для низших классов. В этих условиях, еще более усложненных длительностью существования суровых традиций, природу и степень проявления садизма, бытующего в качестве средства поддержания дисциплины или наказания, определить трудно. Если сексуальный садизм был мало распространен среди мужчин, то сведения о его распространенности в женской среде встречаются нередко — особенно там, где полигамное строение домохозяйства доводило напряженность и ревность до невыносимой степени. Обычная ситуация, которая должна была повторяться очень часто, приведена в «Рисунках света и тени», романе раннего периода династии Цин. В сцене описано наслаждение, с которым старшая жена мучает одну из наложниц мужа по имени Сладкий Ручей. Двум слугам было приказано привязать Сладкий Ручей к деревянному столбу, затем началось зверское избиение. Оно продолжалось большую часть дня, за это время и жена и наложница дважды принимали пищу. Страсть жены к применению бамбуковых палок и кожаных ремешков в конце концов довела жертву до беспомощности, после чего ее остригли наголо, а жена испытала в этот момент приступ оргазма.

Подобное бывало и при дворе, где новым фавориткам правителей нередко устраивали пытки ранее отвергнутые жены и наложницы. Обычно побои направлялись на половые органы, несчастных жертв забивали до полусмерти, засыпали им во влагалище раздражающие вещества (например, песок) или, что еще более жестоко, вводили туда раскаленные докрасна металлические прутья и тому подобные предметы. Нередко у жертв отрезали груди и соски, девушек заставляли совокупляться с козлами, баранами и даже ослами — это представление устраивалось перед глумящейся толпой, причем наиболее шумно вели себя подруги жертвы.

Хотя надругательства самого худшего плана совершались при дворах правителей, членов правящего дома или деспотичных губернаторов, не обходили сцены насилия и жилища более скромных семейств. Тут, конечно, дело не доводили до крайностей кровавых пыток и убийств, но приводимая ниже сцена из «Цзя чан е ши» («Рассказы о необычных семьях»), романа времен династии Мин, дает картину неожиданной вспышки насилия в доме. Жена Дижэня, Ароматный Цвет, ревнует его к любимой наложнице, но не может направить свою ярость на эту, находящуюся под защитой мужа женщину, и набрасывается поэтому на свою служанку, Чистый Хрусталь. Служанка имела несчастье пролить масло на новые туфельки хозяйки:

— Ах ты, неуклюжая ослица! — завизжала Ароматный Цвет. — Посмотри, что сделала ты с моими лучшими туфлями!

Чистый Хрусталь наклонилась, чтобы посмотреть, и получила удар по щеке одной из туфель; потекла кровь. От потрясения и боли она отступила на шаг, но хозяйка подскочила к ней.

— А, ты от меня убегаешь! Я тебе: неприятна, я тебе угрожаю! — кричала она. — Весенний Цветок! Весенний Цветок! — Старшая из двух служанок вышла из внешнего дворика. — Эта безмозглая рабыня оскорбила меня — принеси мне кнут!

Прекрасно понимая, что ярость хозяйки может столь же непредсказуемо обратиться против нее, Весенний Цветок повиновалась. Когда она возвратилась с кнутом, ей было приказано раздеть плачущую Чистый Хрусталь.

— Держи ее за руки — если вырвется, займешь ее место! — кричала в ярости Ароматный Цвет.

Чистый Хрусталь была, казалось, слишком напугана, чтобы сопротивляться стремлению Весеннего Цветка раздеть ее побыстрее, но когда ее затащили на высокую тахту и кнут в руках госпожи опустился, причиняя острую боль, на ее обнаженную спину, она завизжала, как свинья, которую режут. После четвертого или пятого удара кнутом Ароматный Цвет сделала перерыв и сказала:

— Мне приходится больнее, чем тебе!

Это прозвучало так зловеще, что девушка закричала громче, чем обычно.

— Может быть, хватит? — отважилась спросить Весенний Цветок.

Кнут снова обрушился на спину Чистого Хрусталя, и в комнате поднялся крик, как на скотобойне. Этот крик разбудил в соседней комнате дедушку Вэя, и, когда он сел на ложе, Волшебный Коралл крикнула ему с соседней кровати:

— Иди и уйми свою дочь, пока она не разбудила малыша!

Дедушка Вэй немедленно приказал своей жене встать с теплого кана и пойти прекратить шум. Когда старуха вошла в соседнюю комнату, Ароматный Цвет уже успела нанести тридцать или сорок ударов кнутом.

— Твоя старшая сестра боится, что ты разбудишь малыша! — сказала матушка Вэй. — Я не против, чтобы ты побила кнутом эту ослицу, но ты могла бы подумать и о ребенке.

Это требование еще больше взбесило Ароматный Цвет.

Она толкнула свою престарелую мать так, что та рухнула в стоявшее поблизости «мандаринское кресло»[40], и нависла над ней.

— Уж не будешь ли ты указывать, как мне обращаться с моими собственными рабынями! Я не потерплю, чтобы кто-то являлся ко мне в комнату и вмешивался в мои дела!

— Я зашла лишь за чашкой холодного риса, — робко произнесла старая женщина, — но что-то мне его уже не хочется.

Когда матушка Бэй вышла, Ароматный Цвет бросилась к рыдающей на тахте девушке, перевернула ее на спину и расцарапала ей лицо. Ногти были такими острыми, что оставили на обеих щеках длинные глубокие раны, однако девушка ухитрилась скатиться за тахту, откуда виднелись лишь подошвы ее босых ног. Этого, однако, было достаточно для Ароматного Цвета. Она выхватила из очага бамбуковую трубку для раздувания огня и стала бить ею по виднеющимся ступням. Когда она довела до изнеможения скорее себя, нежели свою жертву, то бросилась на кровать, отослала служанку в ее комнату и стала лежа ждать возвращения Дижэня. Она чувствовала, что обливается потом, но не пот тревожил ее, а та часть души, которой она ждала возвращения своего заблудшего мужа.

Старая китайская пословица:

«Яд черного скорпиона или зеленой змеи не так опасен как яд, находящийся в сердце женщины».

Однако поскольку мужчина безоговорочно считался господином, а нормальные потребности его жен и наложниц создавали немалый спрос на его энергию и склонность к сексуальным новшествам, расстройства, приводившие его к садизму, были минимальны. Проявления садизма были вызваны скорее склонностью мужчины к новизне, нежели выражением необузданной жестокости. В «Цзинь, Пин, Мэй» есть описание одного из этих рассудочных случаев проявления спокойного садизма.

Вследствие столь многих дней непрерывных занятий любовью ноги Симэнь Цина ослабли настолько, что он понял — ему нужно либо отдохнуть, либо принять «зелье долголетия и сладострастия». Он выбрал последнее, но тут припомнил, что к травам следует добавить женское молоко. Госпожа Как-Вы-Желаете находилась в своей комнате. Волосы ее были украшены цветами, и выглядела она очень привлекательно. Он тут же спросил, не может ли она нацедить немного молока, чтобы развести лекарство. Та с готовностью согласилась и, пока жидкость стекала в порошок, приказала служанке принести чай и чего повкуснее. Когда девушка ушла и вылитый чай смыл остатки лекарства, Симэнь Цин закрыл дверь и улегся на тахту. Затем он расстегнул белые шелковые штаны и извлек свой Яшмовый Корень, закрепленный в серебряном воротничке. Он захотел, чтобы госпожа Как-Вы-Желаете возбудила его ртом, на что она согласилась, и, пока занималась этим, он стал отведывать от разных блюд.

— Ты, конечно, хорошо работаешь ртом, — сказал он, — я куплю тебе самую лучшую вышитую кофту, какую смогу найти. Ты оденешь ее на праздник 12-го дня первой луны[41]. — Несколько мгновений понаблюдав, как она действует ртом, он добавил:

— Ты позволишь мне возжечь на твоем теле «фимиам страсти»?

— Как тебе хочется, — ответила женщина. — Я на все готова.

Он сел, велел ей запереть дверь и из кармана на рукаве достал три маленьких пирамидки «фимиама страсти». Затем он снял с нее юбку и нижнее белье, освободил ее грудь и положил обнаженную женщину на тахту. Один кусочек фимиама он положил чуть выше пупка, еще один — между грудями, третий — среди глянцевитых волос «шелкового веера»[42]. Затем он поджег все кусочки кончиком горящей ароматической палочки. Вида трех крохотных спиралей дыма и действия снадобья, принятого раньше, оказалось достаточно, чтобы его Мужское Острие напряглось; радость от того, что он не настолько изможден, чтобы на день-другой отказаться от удовольствия, заставила его немедленно погрузиться во Внутренние Покои. После нескольких минут интенсивной работы он потянулся за ручным зеркалом и положил его ниже поля битвы, чтобы лучше видеть ход сражения. К этому времени пирамидки фимиама наполовину выгорали и женщина начала чувствовать жар.

— Прекрати, пожалуйста, жжет! — вскрикнула она, прикусив от боли губу.

— С кем ты обычно блудишь? — потребовал ответа Симэнь Цин.

— Обычно с Сюн Ваном, но на сегодня можешь назвать меня своей, — выдавила она.

— Так ты шлюха Сюн Вана! — закричал он, будучи снова занят в Нефритовом Павильоне. — А мне ты предлагаешь только свое тело!

— Но я хочу стать полностью твоей… Ну, пожалуйста, жжется ведь!

— Ты находишь, что я лучше Сюн Вана?

— У тебя величайшее орудие в мире!

Не без удовольствия поддерживая этот неприличный обмен репликами, Симэнь Цин продолжал нырять в Золотую Долину и изучать вид, открывающийся в зеркале внизу. Раздвинутые розовые губы влагалища выглядели, как открытый рот тропической птицы, а черные волосы по обе стороны от них были мокрыми и лоснящимися, как намокшие перья птицы. Вдохновленный этим вновь открывшимся видом, Симэнь Цин поднял ее ноги выше обычного, в то время как, она продолжала исступленно вскрикивать от удовольствия и жгучей боли от горящего фимиама. Ее удовольствие и боль достигли пика, когда его «облако» прорвало. Падая на нее сверху, он не забыл смахнуть последние тлеющие угольки.

— Ты непременно получишь самую лучшую вышитую кофту, какую я только найду, — пообещал он. — И ты должна быть в ней на праздник 12-го дня первой луны.

Уже сама по себе жестокость половой битвы была не без садистского значения, в частности, она ассоциировалась со сражением и необходимостью добиться победы. В таких любовных трактатах минской эпохи, как «Боевые действия на цветочном поле», женщины открыто назывались «врагами»; многое в беседах Желтого императора с тремя его богинями было подчинено необходимости принуждать их к покорности. Идея превосходства Ян над Инь не была, однако, ограничена спальней: во Вселенной, разделенной на мужское и женское начала, идея сексуального доминирования распространялась и на неживое. Военачальник Фу Цзянь хвастал, что способен остановить течение потока (Инь). Он выстроил на берегах отряд людей с кнутами в руках и приказал им сечь реку, пока она не покорится. К вечеру люди падали от усталости, а воды продолжали безмятежно течь. Есть еще рассказ о Ши-хуане (271–200 гг. до н. э.)[43], пожелавшем построить каменную дамбу в море, чтобы наблюдать с дальней ее оконечности восходы и закаты солнца. Строительство дамбы было почти завершено, когда она неожиданно разрушилась. Ее восстановили, но вновь случилось то же самое. Ши-хуан приказал бить камни кнутом, «пока на них не появится кровь», после чего «Инь стала послушна» и дамба была завершена.

Милая дева шестнадцати лет,

Мягкая гладкая грудь.

Но между ног ее цепкий капкан —

Страсти мужской оселок.

Если попался ты в сети,

Сразу умрешь от блаженства,

Кровь и здоровье прольются

В деву шестнадцати лет.

Ван Шичэн

Самым жестоким в сумеречной стороне любви был обычай и героический и трагический одновременно. Он был широко распространен до начала нашего века; говоря о нем, самое лучшее — привести соответствующий отрывок о сатизме[44] из работы Джастеса Дулитла об общественной жизни китайцев, вышедшей в 1867 г. Он писал:

«А теперь опишу два уникальных обычая, касающихся, в частности, вдов, не выходящих снова замуж.

Некоторое вдовы по смерти своих мужей решают не жите без них и приступают к лишению себя жизни. Китайский сатизм отличается от индийскою тем, что он никогда не осуществлялся через самосожжение. Способы его различны. Некоторые принимают опиум, ложатся и умирают у тела своего мужа. Другие морят себя голодом до смерти, топятся или принимают яд. Еще один способ, к которому иногда здесь прибегают, — прилюдное самоубийство путем повешения поблизости от своего дома или в нем. Об этом намерении сообщается предварительно для того, чтобы желающие могли присутствовать и созерцать это деяние».

Истинные причины обращения вдов к сатизму различны. Некоторыми движет преданная привязанность к покойному, другими — чрезвычайная бедность их семей и трудность заработка на честный и уважаемый образ жизни, прочими — факт или перспектива грубого отношения со стороны родственников мужа. Иногда в бедных семьях братья усопшего мужа советуют или настаивают на повторном замужестве молодой вдовы. В одном таком случае, произошедшем здесь около года назад, побудительной причиной к прилюдному самоповешению молодой вдовы стало то, что деверь настаивал на се повторном замужестве. Когда она ответила отказом, он внушил ей, что единственный для нее способ заработать на жизнь, принимая во внимание царившую в семье нужду, пойти в проститутки. Такое бессердечие довело ее до исступления, и она решила покончить жизнь самоубийством, назначив для этого определенное время. Утром назначенного дня она посетила некий храм, воздвигнутый для хранения табличек[45] и увековечения памяти «добродетельных и почтительных» вдов, расположенный близ южных ворот этого города. Ее носили взад и вперед по улицам в паланкине четверо человек, на ней было яркое платье, в руке она держала букет свежих цветов. После того как она зажгла в храме ароматические палочки и свечи перед табличками, что сопровождалось обычным коленопреклонением и поклонами, она возвратилась домой и во второй половине дня лишила себя жизни в присутствии огромной толпы зрителей. Обычно в таких случаях в доме вдовы или на улице перед домом воздвигается помост. В назначенный час женщина восходит на помост и брызгает водой на четыре его стороны. Затем она разбрасывает вокруг несколько видов зерна. Это своего рода залог приумножения и процветания ее семьи. Вдову усаживают в стоящее на помоете кресло, затем обычно к ней подходят ее братья и братья ее мужа, которые поклоняются ей. Часто это сопровождается принесением ей в жертву чая или вина. Когда все готово, она взбирается на табурет и, взявшись за веревку, прочно укрепленную другим концом на возвышенной части помоста или на крыше дома, завязывает ее на шее. Затем она отталкивает табурет и становится таким образом своим собственным убийцей.

Некоторые правительственные чиновники поощряли самоубийства вдов не только своим присутствием при этом, но и участием в поклонении. Говорят, однажды женщина, после того как ей были оказаны почести, вместо того чтобы взойти на табурет, укрепить на шее веревку и повеситься, как ожидалось, вдруг вспомнила, что забыла накормить своих свиней и заторопилась прочь, обещая вскоре вернуться, какового обещания не выполнила. После такого обмана ни один чиновник не присутствовал на сати в этом городе.

Публичное самоубийство вдовы всегда привлекает толпы зрителей. Общественное мнение поддерживает этот обычай в достаточной мере, чтобы он считался достойным и ставился в заслугу, хотя не настолько, чтобы стал очень частым явлением. Братья и близкие родственники вдовы, покончившей с собой после смерти мужа, считают это почетным для семьи и нередко испытывают удовлетворение, имея возможность представляться ее братьями и родственниками.

Иногда девушка, помолвленная с умершим до свадьбы человеком, решает скорее покончить с собой, повесившись публично, нежели быть вновь сосватанной или жить незамужней. Если не удается уговорить ее изменить решение, ей разрешают назначить день самоубийства, она посещает вышеупомянутый храм, если он не слишком далеко, взбирается на помост, сооруженный у дома ее нареченного мужа, и уходит в вечность таким же образом, как и вдовы, решившие не жить дольше своих мужей. Гроб девушки в подобных случаях зарывают рядом с гробом ее суженого одновременно с ним.

Блаженное состояние невежества относительно связи между «небесным сражением» и венерическим заболеванием позволило многим поколениям китайцев вести свои любовные дела без оглядки на подобные соображения. Излюбленный мужской студень для смазки имел природные антисептические свойства, а полупрезерватив (иньцзя), применявшийся для сохранения «возбуждающего тепла», обеспечивал еще большую защищенность. Венерические заболевания достигли, тем не менее, размеров эпидемии в XVI веке, и врач минской эпохи Юй Бянь сообщал:

«Жители северных частей страны страдают от заболевания половых органов и кожи, которого до настоящего времени было распространено только в Кантоне[46]. Эти «кантонские болячки» (гуан чуаи) имеют форму цветов сливы…»

«Порча в виде цветов сливы», «кантонские болячки» и даже «нос, порченный сливой» позднее были определены как сифилис. Сведения о его широком распространении на юге содержатся в записях Хью Джиллана, врача британского посла в Китае лорда Маккартнея, 1793–1794 гг. Он сообщал:

«В Кантоне, где он встречается чаще всего, где лучше всего понимают его природу и способы лечения вследствие общения с европейцами, его называют «цаобитэн», что означает «половые органы мужчины, больны», либо «цао-цзибатэн» — «половые органы женщины больны.»[47] В северных провинциях ею называют «баомэй», или «тяньпаочуан», по различным симптомам этой болезни соответственно их внешним проявлениям, таким, как нарывы, сыпь и т. д.»

Кроме того, его часто именуют «кантонской болячкой» — названием, подразумевающим начало распространения болезни по всей стране из города, где она впервые появилась и куда она, быть может, была первоначально занесена европейцами, торгующими в этом порту. Многие миссионеры решительно придерживаются этой точки зрения, в поддержку чего добавляют, что единственный используемый китайцами ртутный препарат попал к ним от одного из миссионеров.

Поскольку Китай был одной из зон распространения чумы, оспы и других смертельных болезней, а медицина, в чем-то преуспевая, была прискорбно несовершенна в остальном, многие симптомы венерических заболеваний отождествлялись с более привычными болезнями или причислялись к тем физическим немощам, которые не поражают страждущего прямо и болезненно. Время от времени начиная с XVI века некоторые не определенные точно эпидемии назывались «чумой бегущих болячек», или «болезнью капающей жидкости».

Тем не менее преобладающее отношение к венерическим заболеваниям состояло в том, чтобы игнорировать их, где возможно, и наслаждаться «удовольствиями бамбуковых зарослей», не заботясь о возможных болезненных последствиях.

Возвращаясь к записям доктора Джиллана, отметим, что у китайцев тем не менее была готовность признать заболевание и принять курс лечения, если он был доступным и не слишком болезненным.

Вот что он пишет о поездке в Кантон в сопровождении группы высокопоставленных чиновников:

«Чжоу и Ван подхватили болезнь у какой-то девицы из Ханьчжоуфу; приблизительно две недели спустя она проявилась в форме язв и гонореи. Военный чиновник Ван обратился ко мне первым и вскоре был излечен от своих недомоганий. Он, казалось, был чрезвычайно удивлен, когда я впервые предложил ему впрыскивание в мочеиспускательный канал. О таком он до того и не слыхивал, однако с достаточной готовностью согласился, а затем взял спринцовку и лекарство для впрыскивания и самостоятельно применял их в соответствии, с моими указаниями. Его друг Чжоу, видя хороший результат от применяемых средств, очень хотел пройти такой же курс, но, будучи гражданским чиновником, более стыдился того положения, в котором оказался. Поэтому он по секрету попросил Вана возобновить запас лекарств, как будто бы для себя, а затем частным образом передать ему. Когда Ван потребовал от меня еще лекарств, я сказал, что он полностью излечен и предположил, что он собирается вернуться к той девице из Ханьчжоуфу. Он захохотал и признался, что лекарства предназначались для Чжоу, чья застенчивость не позволяет ему прийти. Чжоу справился вскоре со своей застенчивостью и был быстро и полностью излечен».

Небрежное отношение к лечению, преобладавшее среди китайцев в XVIII и XIX вв., отражено в следующем фрагменте из того же источника:

«После тою как истечение из мочеиспускательного канала прекращается и внешние язвы исчезают, люди обычно считают себя излечившимися. Они редко продолжают применять ртуть достаточно долю, чтобы излечить органическую инфекцию, и вследствие такого пренебрежения венерические язвы, пятна и струпья часто выходят на поверхность тела; спустя некоторое время начинаются выступания костей, и многие несчастные пациенты, ведя столе прискорбный образ жизни еще несколько лет, умирают, чрезвычайно страдая».

В Китае общепринята точка зрения, что зараженный родитель передает инфекцию своему потомству; исходя из этого, предполагается, что некоторые семьи имеют наследственное венерическое заболевание. В Кантоне используют ртутную мазь для лечения сифилиса, способ применения и изготовления которой они узнали от живущих здесь европейцев. Но в Пекине и во всех северных провинциях применяются ртутные пилюли. Чжоу (чиновник) прекрасно знал, об их сильном воздействии: они часто вызывают сильную рвоту, понос и острые боли в кишечнике.

Эти неудобства и причиняемая пилюлями боль были главными причинами, мешавшими китайским пациентам продолжать прием лекарств достаточно долго для полного исцеления.