Очерк сорок шестой Дело Менахема Менделя Бейлиса

Очерк сорок шестой

Дело Менахема Менделя Бейлиса

Заключительное слово М. Бейлиса: «Я многое хотел бы сказать… Но я устал и не могу… Одно прошу вас… Поймите‚ что я не виновен‚ и скажите‚ что я не виновен… Дайте мне снова увидеть семью и детей‚ которых я не видел два с половиной года…»

1

Профессор-востоковед Д. Хвольсон (из исследования «О некоторых средневековых обвинениях против евреев»): «Возвратить к жизни тысячи и сотни тысяч безвинно сожженных, замученных и казненных евреев мы не в силах; но мы должны подумать о живых, особенно о тех миллионах евреев, которые живут в нашем отечестве и… подвержены величайшей опасности, всякий раз, когда в обитаемой ими местности каким бы то ни было образом потеряется христианское дитя».

20 марта 1911 года в отдаленном районе Киева играли дети‚ бегали друг за другом‚ прятались и неожиданно в одной из пещер на склоне холма обнаружили тело мертвого мальчика. Множество ран на туловище и на голове говорили о зверском убийстве: полуобнаженное тело было почти обескровлено‚ части одежды покрыты запекшейся кровью. На полу пещеры лежали тужурка‚ фуражка‚ кожаный кушак и носок убитого – тоже со следами крови; в кармане тужурки обнаружили пропитанный кровью кусок наволочки‚ и экспертиза выявила на нем следы мужского семени.

Возле тела убитого лежали тетради, на них – имя его и фамилия: это был тринадцатилетний Андрей Ющинский‚ ученик духовного училища при Софийском соборе в Киеве‚ который исчез из дома за восемь дней до этого. Не успела полиция начать расследование‚ не успели опубликовать результаты вскрытия тела‚ а мать убитого уже получила письмо за подписью «Христианин»: в нем сообщалось‚ что мальчика убили евреи для получения христианской крови‚ необходимой им для ритуальных целей.

Андрея Ющинского хоронили 27 марта‚ присутствующим раздавали на кладбище отпечатанные листовки. В них говорилось‚ что «жиды ежегодно перед своей пасхой замучивают несколько десятков христианских мальчиков‚ чтобы их кровь лить на мацу»‚ – а потому следует бить «жидов‚ пока хоть один будет в России». Полиция арестовала члена Союза русского народа‚ который разбрасывал листовки; на него завели дело‚ но быстро его прекратили. Прокурор киевской судебной палаты Г. Чаплинский говорил начальнику сыскной полиции: «Если связаться с черносотенцами‚ то не избавишься от неприятностей; лучше с ними ладить‚ что советую и вам принять к сведению».

17 апреля черносотенцы организовали панихиду на могиле Ющинского, поставили крест с надписью «От Союза русского народа». Чаплинский докладывал в Петербург‚ что на этот день был подготовлен в Киеве еврейский погром‚ однако он не состоялся по весьма важной причине. В августе того года ожидали приезда Николая II; город готовился к этому событию‚ и погром был «особенно нежелателен ввиду предстоящего прибытия в Киев царской семьи». Начальство строго предупредило лидеров местных черносотенцев; те пообещали воздержаться от погрома‚ и полицейский чиновник доложил по инстанции: «У нас всё благополучно… Решили они отложить свое выступление до отъезда государя из Киева… Бить жидов‚ как уже сказано‚ отложили до осени».

Правые газеты из номера в номер писали о ритуальном убийстве Ющинского. В «Русском знамени» опубликовали статью под заглавием «Христиане‚ берегите своих детей!» В «Земщине» сообщили «подробности» еще не расследованного дела: «Жиды убили – нет‚ не убили‚ а мучили целыми часами свою жертву‚ забивая в череп гвозди‚ вскрывая вены‚ прокалывая в разных местах всё тело‚ и наконец замучили». В «Новом времени» призывали к расправе с евреями Киева‚ чтобы отомстить за «загубленного младенца».

Кое-кто из евреев – под гнетом ритуального навета – пытался что-либо доказать‚ разъяснить и опровергнуть; писатель Ш. Аш отвечал на это на страницах варшавской газеты «Фрайнд»: «Я помню картину: в старой синагоге Кракова стоят двадцать раввинов‚ одетых в талес‚ перед открытым «арон га-кодеш». Горят черные свечи и раввины присягают. Присягают в том‚ что евреи не убивают младенцев‚ не употребляют их крови… Рабы! Вы присягаете?! Пусть Кишинев присягает! Пусть выступают те‚ которые устраивали погромы‚ пусть они присягают при иконах и при свечах‚ что они не людоеды‚ что они не убивали детей. Пусть они присягают!»

О том же писал В. Жаботинский:

«Теперь подняли гвалт о ритуальном убийстве – и вот мы уже опять вошли в роль подсудимых‚ мы прижимаем руки к сердцу… и божимся на все стороны‚ что мы этого питья не потребляем‚ отродясь ни капельки во рту не бывало‚ разрази меня Бог на этом месте… Доколе?.. Кто мы такие‚ чтобы пред ними оправдываться‚ кто они такие‚ чтобы нас допрашивать?.. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было; но если они хотят непременно верить‚ что «есть такая секта», – пожалуйста‚ пусть верят‚ сколько влезет…

С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам‚ которые давным-давно слышали всю эту клевету‚ когда нынешних культурных народов еще не было на свете‚ и знаем цену ей‚ себе‚ им? Никому мы не обязаны отчетом‚ ни перед кем не держим экзамена‚ и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие‚ как есть‚ для себя хороши‚ иными не будем и быть не хотим».

Началось следствие‚ и начальник киевской сыскной полиции сразу же отверг ритуальный характер этого убийства. Подозрение пало на Веру Чеберяк: в ее квартире был воровской притон‚ а сын Женя дружил с Андреем Ющинским. Женю начали допрашивать‚ и прокурор Чаплинский доложил министру юстиции‚ что Чеберяк «неустанно следила за сыном… видимо, опасаясь‚ что он может проболтаться». Она запугивала Женю, не давала ему говорить. Следователь И. Красовский: «Когда она заметила‚ что Женя очень оживленно начал разговаривать с надзирателем… сделала ему угрожающий жест рукой и показала на язык. Женя сейчас же замолк…» Надзиратель Кириченко: «Когда я спросил Женю‚ кто убил Ющинского‚ я заметил‚ что у него получилась судорога на лице. Я… увидел‚ что за стеной стояла Чеберяк и рукой и всем телом делала угрожающие жесты…»

В июне 1911 года Вера Чеберяк была арестована‚ в ордере на арест значилось: «за участие в убийстве Ющинского». В тюрьме она призналась наконец‚ что видела Андрея Ющинского в день убийства; призналась также‚ что он оставил у них в доме пальто‚ которое она затем сожгла‚ – и в полиции были теперь убеждены‚ что убийство произошло в ее квартире. Следователь Красовский: «Путем розысков я пришел к убеждению‚ что убийство было совершено воровской организацией во главе с Верой Чеберяк». Следователь по особо важным делам Фененко: «Для меня было ясно‚ что убийство Ющинского‚ скорее всего‚ было совершено в квартире Чеберяк». Прокурор Брандорф: «Я твердо рассчитывал‚ что если она просидит несколько дней‚ то удастся раскрыть всё дело»‚ – но неожиданно прокурор Чаплинский распорядился выпустить ее на свободу.

Пока Чеберяк сидела в тюрьме‚ Женя заболел‚ и после освобождения она сразу же забрала сына домой. Врач предупреждал: его нельзя беспокоить‚ но мать пожелала‚ чтобы Женя умирал дома. Агенты полиции явились к ней и оставались там неотлучно до смерти мальчика. Они показали‚ что Чеберяк совершенно не интересовалась здоровьем сына‚ лишь следила за тем‚ чтобы он не проболтался‚ закрывала ему рот поцелуями. «Женя был в очень тяжелом состоянии и постоянно бредил‚ – докладывали агенты. – Когда Женя приходил в себя‚ его мать‚ обращаясь к нему‚ говорила: «Скажи им‚ что я по этому делу ничего не знаю». На это Женя отвечал: «Мама‚ не говори мне про это‚ мне очень больно». Находясь большей частью в бессознательном состоянии‚ Женя вскрикивал: «Андрюша‚ Андрюша‚ не кричи‚ Андрюша‚ Андрюша‚ стреляй»…»

К умирающему ребенку привели священника‚ в последние минуты жизни сына Чеберяк очень старалась‚ чтобы он произнес хотя бы несколько слов о ее непричастности к убийству. Но Женя ничего не сказал‚ а через несколько дней после его смерти умерла его сестра Валентина. Экспертиза установила‚ что брат и сестра скончались от дизентерии‚ но в правых газетах опубликовали такое сообщение: «В Киеве отравлен сверстник и товарищ Андрея Ющинского Женя Чеберяк. Сообщая это‚ жиды называют отравление загадочным. Но что же тут загадочного? Устранение важного свидетеля составляет обычное средство кровожадного племени».

2

После вскрытий тела Ющинского киевский митрополит сообщил в Святейший Синод: «И первым и вторым вскрытием отвергнуто предположение о сексуальном и ритуальном характере убийства». О том же докладывал прокурор Чаплинский: эксперты отвергают ритуальный характер убийства и предполагают‚ что оно совершено из мести.

Однако некие влиятельные лица‚ по-видимому‚ желали придать убийству ритуальный характер; Чаплинский поддержал эту версию и рекомендовал то же самое другому прокурору‚ чтобы «не испортить себе карьеры». Чиновник департамента полиции свидетельствовал: Чаплинский «в своих беседах поражал крайним юдофобством и той ненавистью‚ с какой он говорил о евреях»‚ – но вряд ли бы он действовал так безнаказанно‚ не ощущая поддержки министра юстиции и других высокопоставленных лиц.

Некий студент В. Голубев – черносотенец‚ один из руководителей киевского общества «Двуглавый орел» – проводил собственное следствие‚ и прокурор Брандорф докладывал начальству‚ что Голубев сознательно мешает полиции, пускает в ход «самые неблаговидные приемы»: запугивает‚ обещает всяческие выгоды за нужное ему показание‚ угощает детей сладостями‚ а взрослых пивом и водкой. На допросах Голубев показал: неподалеку от пещеры‚ в которой обнаружили труп Ющинского‚ «расположена огромная усадьба жида Зайцева. Управляющим усадьбой и кирпичным заводом состоит некий жид Мендель… Судя по всем признакам‚ я признаю и уверен‚ что убийство – ритуальное‚ совершено по ритуалу секты хасидов… Доказательств‚ конечно‚ этому я представить не могу». Прокурор Чаплинский немедленно сообщил министру юстиции об «усадьбе Зайцева‚ где проживает еврей Мендель»‚ а вскоре на его докладе появилась резолюция министра: «Доложено Его Императорскому Величеству в Царском Селе». Так в этом деле впервые появилось имя – Мендель‚ а вскоре на весь мир стала известна и его фамилия – Бейлис.

Менахем Мендель Тевьев Бейлис – тридцатисемилетний мужчина среднего роста‚ бывший солдат‚ отец пятерых детей – пятнадцать лет работал на кирпичном заводе Ионы Зайцева‚ вёл конторские книги‚ следил за погрузкой кирпича‚ получал 45 рублей в месяц и имел при заводе бесплатную квартиру. Бейлис не был религиозным евреем‚ однако знал молитвы‚ умел читать и писать на идише‚ а по-русски говорил с некоторыми затруднениями. У него сложились хорошие отношения с соседями-христианами и со священником местной церкви; когда при церкви строили приходскую школу‚ Бейлис выхлопотал у хозяев завода‚ чтобы им продали кирпич по цене ниже себестоимости. Во время погромов 1905 года Бейлиса не тронули; черносотенцы вместе со священником пришли к нему и сказали‚ что с его семьей ничего плохого не случится.

При жизни хозяина завода у Бейлиса была еще одна обязанность: раз в году‚ перед праздником Песах, он рассылал родственникам и знакомым Зайцева мацу‚ приготовленную по строгим религиозным предписаниям. Затем хозяин умер‚ изготовление мацы прекратилось за несколько лет до описываемых событий‚ однако обвинение составило на этом факте цепочку доказательств: Бейлис имел отношение к распределению мацы – для изготовления мацы якобы требуется христианская кровь – поэтому Андрей Ющинский был убит незадолго до праздника Песах.

Обвинение пыталось доказать‚ что Ющинского убили «по ритуалу секты хасидов». В ответ на это триста цадиков и раввинов опубликовали в российских газетах свой протест: «Современные наши клеветники… изобретают какую-то «секту» хасидов‚ приписывая именно ей употребление крови. Но это чистая нелепица… Иудаизм вообще чужд сектантству. Хасидизм‚ не отошедший от иудаизма ни в своих принципах‚ ни во внешнем церемониале‚ никак не может считаться сектой… Как в Библии‚ так и в Талмуде и во всех его комментариях строго воспрещается употребление в пищу даже ничтожной капли крови живых или умерщвленных животных и птиц. В третьей книге Моисеевой‚ в семнадцатой главе‚ стихи десять и двенадцать, говорится: «Сказал Я сынам Израиля: никто из вас не должен есть крови; и пришелец‚ живущий среди вас‚ не должен есть крови»…» Затем в газетах появилось заявление восьмисот раввинов городов и местечек Российской империи: «В еврействе нет сект; еврейская религия не давала и не могла дать почвы для кровавого изуверства».

В июле 1911 года появился новый свидетель – фонарщик Казимир Шаховский. На первом допросе он сообщил‚ что в день убийства видел Андрея Ющинского с Женей Чеберяк неподалеку от дома Чеберяк. «Боялся я впутываться в это дело‚ – показал Шаховский‚ – потому что ходить мне по улицам приходится поздно вечером и рано утром‚ и меня всегда могут подколоть те‚ кому не понравится мое показание. По этому делу вы‚ следователь‚ лучше допросите живущих в одном дворе с Чеберяковой… Они вам расскажут‚ какого поведения сама Чеберякова‚ – я же сам слышал‚ что она воровка…»

С Шаховским, по всей видимости, «поработали» в промежутках между допросами‚ потому что через десять дней он упомянул в своих показаниях «завод Зайцева»‚ «приказчика Менделя» и сказал многозначительно: «Больше пока добавить ничего не имею…» А еще через два дня Шаховский заявил‚ что забыл сообщить «об очень важном обстоятельстве». Женя Чеберяк будто бы рассказал ему‚ что в день убийства их «спугнул недалеко от печей» кирпичного завода «какой-то мужчина с черной бородой… Проживал тогда там только один человек с черной бородой‚ а именно Мендель‚ приказчик заводской усадьбы… Вот почему я и думаю‚ что в убийстве этом принимал участие этот самый Мендель».

Этого было достаточно. Прокурор Чаплинский вызвал к себе начальника киевского охранного отделения и потребовал задержать Менделя Бейлиса‚ пока тот не скрылся. В тот же день Чаплинский отправился на доклад к министру юстиции‚ в его имение в Черниговской губернии‚ и прислал в Киев шифрованную телеграмму: «Арестован ли Мендель?» Ему ответили: «Мендель арестован в порядке государственной охраны». В ночь на 22 июля 1911 года наряд полиции – с начальником охранного отделения во главе – произвел обыск в квартире Бейлиса и арестовал его как государственного преступника. Вместе с ним был арестован и трое суток находился под стражей сын Бейлиса Давид‚ мальчик девяти лет.

Никто вначале не предполагал‚ каким громким окажется это дело‚ и в еврейской газете сообщили: «В ближайшие дни предстоит освобождение Бейлиса‚ всему этому эпизоду в деле Ющинского будет положен конец». Прокурор Брандорф уговаривал Чаплинского освободить Бейлиса за недостатком улик‚ а следователь по особо важным делам Фененко отказывался продлить срок его ареста. «Лживость показаний целого ряда свидетелей против Бейлиса настолько очевидна‚ – сообщал он впоследствии‚ – что о привлечении Бейлиса к делу в качестве обвиняемого не могло быть и речи». Даже свидетель Шаховский неожиданно показал на допросе: «Относительно мужчины с черной бородой Женя мне ничего не говорил‚ это я прибавил сам от себя». Однако Чаплинский‚ по-видимому‚ уже получил согласие министра юстиции на проведение процесса и потому был непоколебим. Не случайно говорили о Чаплинском знающие его люди: «Он ничего не предлагал‚ а только говорил всегда: как угодно министру».

Бейлису предъявили обвинение в убийстве Ющинского‚ и версия прокуратуры была наконец выстроена. Первое – Андрей Ющинский играл с детьми на территории кирпичного завода‚ и его утащил к обжигательной печи некий «еврей с черной бородой»; второе – на территории завода располагалась шорная мастерская‚ а в ней были в избытке шила‚ орудия убийства мальчика; и третье – наследники Ионы Зайцева‚ в память об отце‚ за несколько дней до убийства заложили на территории завода фундамент дома для престарелых рабочих: по мнению прокуратуры‚ для освящения нового здания тоже требовалась христианская кровь.

Газета «Земщина» сообщила в те дни: «Наконец‚ кажется‚ дело выходит на путь истинный!» В октябре 1911 года сгорела квартира Бейлиса на кирпичном заводе, которую подожгли неизвестные лица; семья Бейлиса не пострадала…

3

В газете «Русское знамя» писали: «Что же наше духовенство молчит? Что же оно не реагирует на зверское ритуальное убийство жидами мальчика Андрея Ющинского?..» Действительно‚ митрополит Филарет и высшие иерархи православной церкви не поддерживали подобные обвинения‚ а греческий патриарх Григорий еще в 1870 году осудил этот «внушающий отвращение предрассудок нетвердых в вере людей». Архиепископ Антоний Волынский говорил: «Ничего не поделаешь с темнотой народа… Это зло уже не первый век существует‚ и вечно одно и то же… Меня еврейские газеты не любят‚ но я во имя справедливости заявляю: не нужна евреям кровь». Деятели Союза русского народа намеревались возвести Ющинского в «сонм мучеников», поставить часовню на том месте‚ где обнаружили его тело‚ но разрешения на это не получили.

В октябре 1911 года петербургское Религиозно-философское общество признало «процесс Бейлиса оскорблением всего русского народа». В газетах появилось обращение «К русскому обществу» – с подзаголовком «По поводу кровавого навета на евреев». Подписали его В. Короленко, М. Горький‚ Л. Андреев‚ Д. Мережковский‚ З. Гиппиус‚ Ф. Сологуб, А. Блок; поставили свои подписи профессора и академики‚ члены Государственного Совета и депутаты Государственной Думы – всего 160 человек. «Во имя справедливости‚ во имя разума и человеколюбия мы поднимаем голос против новой вспышки фанатизма и темной неправды… Бойтесь сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде‚ которая много раз уже обагрялась кровью‚ убивала одних‚ других покрывала грехом и позором!..»

На это обращение откликнулись 200 германских ученых‚ писателей‚ политиков – среди них Т. Манн и Г. Гауптман. Французские общественные деятели во главе с А. Франсом потребовали‚ чтобы «подобные обвинения не находили больше веры в цивилизованной стране». В Англии протест подписали 240 человек‚ среди них – архиепископ‚ кардинал‚ председатель палаты общин‚ члены парламента. Они назвали «кровавый навет» «пережитком времен колдовства и черной магии… клеветой на иудаизм‚ оскорблением западной культуры‚ позором для тех церквей‚ во имя которых невежественные фанатики поднимали свое ложное обвинение»‚ – русский консул доложил в Петербург о «посягательстве на наши внутренние дела со стороны англичан‚ подбитых к этому евреями».

В Европе проходили митинги протеста‚ а Бейлис сидел пока что в киевской тюрьме‚ в тесной камере на 40 арестантов. Следствие шло без видимых результатов; Бейлис не признавал себя виновным, черносотенцы требовали применить к нему пытки‚ а прокурор Чаплинский регулярно докладывал министру юстиции: «никаких новых данных к подкреплению виновности Менделя Бейлиса следствием не добыто». Вскоре дала показания соседка Веры Чеберяк‚ которая жила на первом этаже‚ непосредственно под воровским притоном. В день убийства‚ утром‚ она услышала‚ как дверь в квартиру Чеберяк сильно хлопнула, послышались быстрые детские шаги: по всей видимости‚ в комнату убегал ребенок. Затем раздались быстрые шаги взрослых людей в том же направлении – детский плач‚ писк‚ какая-то возня. Голос ребенка‚ уверяла соседка‚ не был похож на привычные ей голоса детей Веры Чеберяк: «Мне ясно было‚ что ребенка схватили и что-то с ним сделали…»

Это было чрезвычайно веское свидетельство‚ и обвинителям Бейлиса требовалось противопоставить ему нечто существенное. Тогда и появился некий Иван Козаченко‚ полицейский осведомитель‚ только что освобожденный из тюрьмы. Он сидел в одной камере с Бейлисом и сообщил следователю‚ что тот просил его отравить двух свидетелей – «какого-то фонарщика» и человека по прозвищу «лягушка»: «А если бы я удачно всё сделал‚ то мне дали бы столько денег‚ что хватило бы на всю мою жизнь‚ причем деньги эти дала бы вся еврейская нация…»

Чаплинский доложил о показаниях Козаченко министру юстиции‚ а тот – Николаю II: «Добыты прямые указания на то‚ что одним из участников означенного преступления является еврей Мендель Бейлис». И 20 января 1912 года киевская судебная палата утвердила обвинительный акт о предании суду Менделя Бейлиса. Ему предъявили обвинение в предумышленном убийстве Ющинского – «по мотивам‚ в точности не выясненным предварительным следствием». О ритуальном характере убийства не было сказано‚ но и в таком виде обвинительный акт вызывал сомнения у многих. Начальник киевского жандармского управления докладывал в департамент полиции о «недостаточности собранных улик» против Бейлиса‚ о «поспешности заключений и даже односторонности».

Киевский губернатор сообщал более откровенно: «По имеющимся у меня сведениям процесс, несомненно, окончится оправданием обвиняемого». А министр внутренних дел в «совершенно секретном» письме предостерег министра юстиции: «Возможный исход этого дела в смысле оправдания обвиняемого произведет на русское население крайне тягостное впечатление‚ и наоборот‚ в среде инородцев‚ особенно евреев‚ вызовет ликование». На осень 1912 года были назначены выборы в четвертую Думу‚ а потому министр внутренних дел предложил провести суд после выборов – «в ограждение русских избирателей от всяких потрясений». И слушание дела было отложено.

В мае 1912 года киевские газеты опубликовали сенсационный материал – результаты частного расследования убийства Андрея Ющинского. Его провели по своей инициативе уволенный со службы следователь И. Красовский и журналист С. Бразуль-Брушковский – они-то и выяснили истинные обстоятельства дела. В начале 1911 года в Киеве произошли ограбления богатых квартир и магазинов; успешно работала шайка воров‚ у которых было укромное убежище на окраине Киева‚ в квартире жены почтового чиновника Веры Чеберяк. Туда приносили краденые вещи, оттуда их переправляли в другие города; в квартире Чеберяк воры отдыхали‚ устраивали попойки‚ обсуждали свои планы. Андрей Ющинский дружил с Женей‚ сыном хозяйки квартиры‚ часто бывал у них‚ слышал разговоры взрослых, видел, как приносили краденое. Он был своим в этом доме; его не опасались‚ и было у него два прозвища – «байстрюк» и «домовой».

В марте 1911 года полиция задержала несколько грабителей и провела обыск в квартире Чеберяк. Это обеспокоило оставшихся на свободе воров: они решили‚ что кто-то на них донес, выдал полиции их притон. В те же дни произошел эпизод‚ внешне незначительный‚ который привел к трагедии. 12 марта Андрей Ющинский не пошел в училище‚ а вместо этого оставил у Жене в квартире пальто‚ учебники с тетрадями‚ – и приятели отправились на прогулку. Во время игры они поссорились‚ Женя сказал Андрею примерно следующее: «Вот я скажу твоей матери‚ что ты не ходишь в школу»‚ – тот ответил на это: «А я расскажу всем‚ что у твоей матери в квартире краденые вещи».

Женя Чеберяк вернулся домой, всё рассказал своей матери. В это время в квартире находились трое воров – Борис Рудзинский, Петр Сингаевский‚ брат Веры Чеберяк, и Иван Латышев (Ванька Рыжий); они услышали про угрозу Андрея и решили избавиться от опасного свидетеля. Вера Чеберяк послала сына за Андреем; Женя привел своего друга к дому‚ сам остался на улице‚ а Андрей вошел в квартиру. Бандиты зверски убили мальчика‚ труп бросили в пещеру и уехали в Москву.

Защитники Бейлиса отстаивали на суде эту версию, обвинение отрицало ее как «выдуманную»‚ – многие тогда полагали‚ что версия основана лишь на частном расследовании Красовского и Бразуль-Брушковского. Но после Февральской революции 1917 года «Чрезвычайная следственная комиссия временного правительства по делу Бейлиса» допросила бывших должностных лиц‚ обнародовала секретные архивные материалы, и выяснилось‚ что киевское жандармское управление вело собственное расследование этого дела и пришло к подобным же выводам.

Следователь жандармского управления сообщал прокурору Чаплинскому‚ что он располагает «совершенно достаточным материалом для обвинения в убийстве Ющинского не Менделя Бейлиса‚ а Веры Чеберяк‚ Латышева‚ Рудзинского и Сингаевского»‚ просил немедленно их арестовать. Начальник киевского жандармского управления – в свою очередь – докладывал министру внутренних дел‚ что настоящие убийцы обнаружены‚ против них следует возбудить уголовное дело‚ но «прокурор палаты категорически этому противится». Таким образом‚ начальство на всех уровнях‚ от киевского до петербургского‚ знало об истинных убийцах Ющинского, но продолжало поддерживать обвинение против Бейлиса.

Однако результаты частного расследования‚ опубликованные в киевских газетах‚ оказались настолько убедительными‚ что министр юстиции распорядился возвратить дело Бейлиса к доследованию. Из Петербурга приехал новый следователь и приступил к работе; черносотенцы распространяли прокламации о ритуальных убийствах с портретом «мученика киевского Андрея»; одна из газет сообщила читателям: «Семья Бейлиса совсем одичала от страха. И мать‚ и дети‚ как говорят‚ живут в постоянном трепете‚ в постоянном ожидании расправы. Они не смеют даже раскрыть окон и дышать воздухом‚ а дети прячутся под кровать при первом появлении неизвестного человека… Босые дети‚ почти нищенская обстановка и очевидное житье впроголодь».

В мае 1913 года киевская судебная палата рассмотрела новый обвинительный акт о предании суду Менделя Бейлиса. Председатель палаты и докладчик по этому делу предложили освободить обвиняемого‚ так как данные против Бейлиса «неубедительны… и едва ли могут быть признаны достоверными судебными доказательствами». Но остальные члены судебной палаты – как писали в газете – «указали на то‚ что теперь‚ мол‚ неудобно прекратить дело‚ так как безосновательно томили Бейлиса два года в тюрьме. Сейчас выход только один: пусть присяжные заседатели оправдают его‚ если он невиновен‚ – но дело необходимо довести до суда».

Большинством голосов судебная палата утвердила обвинительный акт, который заканчивался таким образом: «На основании изложенного мещанин гор. Василькова Киевской губернии Менахем Мендель Тевьев Бейлис‚ 39 лет‚ обвиняется в том‚ что по предварительному соглашению с другими‚ необнаруженными следствием лицами‚ с обдуманным заранее намерением‚ из побуждений религиозного изуверства‚ для обрядовых целей лишить жизни мальчика Андрея Ющинского… схватил игравшего с другими детьми названного Ющинского и увлек его в помещение завода‚ где затем сообщники его‚ Бейлиса‚ с ведома его и согласия‚ связав Ющинскому руки и зажимая ему рот‚ умертвили его‚ нанеся ему колющим орудием 47 ран на голове‚ шее и туловище… Вследствие этого… мещанин Менахем Мендель Тевьев Бейлис подлежит суду киевского окружного суда с участием присяжных заседателей».

За несколько месяцев до суда министр юстиции И. Щегловитов пригласил в Петербург начальника московской сыскной полиции‚ попросил ознакомиться с делом Бейлиса и выявить то‚ что «может послужить к подтверждению наличия ритуала». После изучения дела московский следователь не обнаружил в нем «наличия ритуала»‚ и разгневанный министр сказал на прощание: «Мы‚ видимо‚ с вами говорим на разных языках. Я очень жалею‚ что обратился за вашей помощью. Надеюсь‚ что будущий приговор присяжных поколеблет вас в ваших юдофильских воззрениях. Честь имею кланяться!»

«Между тем Бейлис всё еще в тюрьме… – писали в еврейской газете. – Он чувствует себя плохо‚ тоскует и по целым дням бродит по камере. Питается плохо и сильно ослаб. По пути в тюремную контору он упал в обморок и сильно ушибся… Во время последнего свидания с женой и братом он спросил прокурора‚ правда ли‚ что его засудили заочно‚ на вечное заключение в тюрьме».

4

25 сентября 1913 года начались заседания киевского окружного суда и продолжались затем 34 дня. В зале суда неотлучно находились два чиновника-наблюдателя из департамента полиции‚ которые посылали в Петербург телеграфные депеши – отчеты за прошедший день. На процессе присутствовали журналисты столичных и провинциальных газет России; крупнейшие газеты Европы прислали своих представителей и публиковали на видных местах репортажи из зала суда; больной писатель В. Короленко сообщал в письме: «Нахожусь в Киеве собственно потому‚ что не мог бы себе во время этой подлости найти место в Полтаве».

Вся печать России – за исключением крайне правых – была на стороне обвиняемого; суд над Бейлисом определяли как «самое значительное событие года»; в газете «Русское богатство»‚ в статье под названием «Срам» отметили: «Дело Бейлиса отодвинуло все внутренние и внешние дела России. Обыватель‚ развертывая газету‚ искал глазами… прежде всего известий о деле Бейлиса. По-видимому‚ русские граждане поняли наконец‚ что еврейский вопрос не только еврейский‚ но и общерусский… поняли‚ какую бессудную‚ дикую‚ темную Россию готовит национализм для русских».

Журналисты не стеснялись в критике властей‚ за это полиция закрывала газеты‚ штрафовала и привлекала к суду их редакторов. Был даже конфискован тираж газеты «Киевлянин» за статью ее редактора В. Шульгина‚ монархиста, депутата Государственной Думы. После оглашения на суде обвинительного акта Шульгин написал: «Становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию‚ которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом». Тысячи номеров «Киевлянина» успели попасть к подписчикам газеты‚ статья лидера русских националистов‚ обвинившего прокуратуру в фальсификации ритуального процесса‚ произвела в России огромное впечатление. Шульгина привлекли к судебной ответственности‚ и в еврейской газете отметили в те дни: «Замечательно то‚ что за статьи явно погромного характера правые издания никаким репрессиям не подвергаются».

В первый день суда над Бейлисом многие евреи постились‚ в синагогах России читали специальные молитвы‚ в Житомире отменили торжества праздника Симхат-Тора. Интерес к процессу был настолько огромным‚ что тираж варшавской газеты на идише «Момент» увеличился в пять раз и достиг 150 000 экземпляров. В дни суда на фабриках и заводах черты оседлости проходили забастовки протеста; в одной из них‚ которую организовал Бунд‚ участвовали 20 000 еврейских рабочих. Забастовки проходили и вне черты – в Петербурге‚ Казани‚ Саратове; рабочие киевского городского транспорта собрали деньги в помощь семье Бейлиса; петербургские адвокаты призвали защитников Бейлиса «отстоять право‚ справедливость‚ доброе имя еврейского и честь русского народа»‚ – за «возбуждение против правительства» 25 адвокатов были арестованы.

По всему миру – в США‚ Канаде‚ Англии‚ Германии‚ Франции – проходили демонстрации и многолюдные собрания. Правые круги России называли это «происками евреев»‚ а чиновник департамента полиции определил в своем докладе: в Киеве «идет сейчас не суд над безвестным дотоле евреем‚ а генеральное сражение между всемирным еврейством и русским правительством». Черносотенцы Витебска раздавали листки‚ призывая «перерезать жидов» в случае оправдания Бейлиса; в Киеве готовили погром «во имя любви к престолу и отечеству»; в газете «Русское знамя» предлагали «признать евреев народом столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь… Жидов надо поставить искусственно в такие условия‚ чтобы они постепенно вымирали. Вот в чем состоит нынешняя обязанность правительства и лучших людей страны». Было ясно‚ что у обвинения нет улик против Бейлиса‚ а потому в «Новом времени» на всякий случай сообщили: «Вполне бесспорные улики есть вообще роскошь правосудия».

Заседания суда продолжались ежедневно‚ с утра до двенадцати часов ночи. Снаружи помещение охраняли пешие и конные городовые; в коридорах и на лестницах патрулировали чины полиции во главе с полицмейстером; в зал суда впускали по особым билетам. К первому заседанию подсудимого привезли в тюремной карете в сопровождении конных стражников‚ и журналист передал в газету: «Под конвоем вводят Бейлиса. Лицо смуглое‚ сильно обросшее черной бородкой. Глаза глубокие‚ под очками. Резкие складки у носа. Выражение страдания. Входит свободно и легко; в движениях – ничего арестантского…» Первые вопросы председателя суда: «Вы мещанин?» – «Мещанин». – «Сколько вам лет?» – «Тридцать девять». – «Законнорожденный?» – «Да». – «Грамотный?» – «Да». – «Женаты?» – «Да… да…» – «Имеете детей?» – «Имею детей… Пять». Бейлис отвечал кратко‚ отрывисто; на вопрос «Вы еврей?» он выпрямился и твердо‚ отчетливо сказал: «Да‚ еврей».

На заседаниях суда Бейлис внимательно следил за происходящим‚ временами начинал тихо плакать‚ закрывая лицо руками‚ иногда громко рыдал‚ и тогда объявляли перерыв. Один раз ему стало дурно‚ почти в бесчувственном состоянии Бейлиса вывели из зала; однажды он громко рассмеялся‚ когда обвинитель – для подкрепления «зловредных замыслов» Бейлиса – назвал его цадиком. Солдаты с саблями наголо сопровождали подсудимого и стояли вокруг его скамьи. «Никогда я не видел в зале суда‚ – сообщал журналист‚ – такого тихого‚ беззащитного и испуганного человека‚ окруженного такой многочисленной стражей». На вопрос о виновности Бейлис ответил: «Нет. Не виновен. Живу честным трудом. Служу. Содержу жену‚ пять детей… Вдруг меня взяли‚ арестовали… Ничего этого не было…»

Председательствовал на процессе судья Ф. Болдырев‚ по лестной характеристике начальства – «человек твердых‚ безусловно правых убеждений». Министр юстиции пообещал Болдыреву повышение по службе по окончании суда‚ и он готовился к этому с большим старанием‚ даже принял курс водолечения. Чиновник департамента полиции докладывал с процесса: «Председатель умело направляет внимание присяжных на свидетелей обвинения и незаметно‚ но неукоснительно направляет на правильный путь запутавшихся свидетелей‚ выручая их от обстрела защитников». Тот же чиновник сообщал в Петербург‚ что председатель и прокурор советуются с ним во время процесса, «просят его распоряжений».

Обвинение поддерживал присланный из Петербурга товарищ прокурора О. Виппер. Помогали ему гражданские истцы‚ представлявшие на суде мать Ющинского: лидер крайне правых в Государственной Думе Г. Замысловский и известный антисемит московский адвокат А. Шмаков. Защищали Бейлиса присяжные поверенные Н. Карабчевский‚ А. Зарудный‚ В. Маклаков‚ Д. Григорович-Барский; единственным евреем среди них был О. Грузенберг.

Суд над Бейлисом проходил с участием присяжных заседателей‚ и чиновники департамента полиции телеграфировали в Петербург: «Прокурор Виппер‚ видимо‚ человек опытный‚ так как сумел отвести из присяжных заседателей всю интеллигенцию… Улики против Бейлиса очень слабы‚ но обвинение поставлено прилично‚ серый состав присяжных может обвинить ввиду племенной вражды». Все присяжные заседатели оказались христианами: два мещанина‚ три мелких чиновника‚ один извозчик и шесть крестьян. Для сравнения журналисты отметили‚ что в те же дни‚ в том же здании суда рассматривалось дело о мелком преступлении; среди присяжных заседателей там было десять образованных людей‚ в том числе два профессора.

Во время процесса присяжные заседатели ночевали в здании суда и были изолированы от остального мира. Чтобы выяснять их настроение‚ к охране добавили двух жандармов в форме курьеров‚ которые подслушивали разговоры присяжных и доносили об услышанном. Об этих курьерах было известно министру юстиции‚ их сведения позволяли прокурору разъяснять присяжным‚ как бы ненароком‚ возникавшие у них вопросы‚ – разъяснять‚ естественно‚ в пользу обвинения. «Мы не подозревали‚ – писал впоследствии Грузенберг‚ – что прокурор Чаплинский и председатель суда Болдырев могут докатиться до такой низости».

Перед судом прошли около 200 свидетелей и 14 экспертов – после первых допросов выстроенная система обвинения начала разваливаться. Рабочие завода показали‚ что в день убийства Бейлис занимался отгрузкой кирпича, и немыслимо было бы тащить мальчика в печь посреди дня‚ на их глазах. Соседка по дому сообщила‚ что после убийства Ющинского дочка Чеберяк ходила в мужских ботинках. Чеберяк уверяла‚ что это были ботинки ее сына‚ но выяснилось‚ что Женя носил ботинки «на пуговицах»‚ а эти оказались «с резинками»‚ как ботинки Ющинского. Та же соседка признала‚ что кусок вышитой наволочки‚ найденный в кармане убитого‚ похож на наволочки на подушках в квартире Чеберяк. На куске наволочки были обнаружены следы мужского семени; такие же следы экспертиза обнаружила на обоях в квартире Чеберяк‚ где воры устраивали попойки и любовные развлечения.

Свидетель Наконечный по прозвищу «лягушка» (тот самый‚ которого Бейлис якобы хотел отравить) заявил на суде‚ что Бейлис не позволял фонарщику Шаховскому воровать дрова с территории кирпичного завода‚ и потому Шаховский пообещал «пришить» Бейлиса к убийству Ющинского. Шаховский был основным свидетелем обвинения: это с его слов впервые появился в протоколе допроса «мужчина с черной бородой»‚ который будто бы утащил Ющинского в печь. На предварительном следствии Шаховский несколько раз менял показания‚ и его появления ожидали с нетерпением. Журналист передавал в газету: «В день суда он трезв… и на вопрос прокурора отвечает‚ что Женя Чеберяк рассказывал ему‚ как их прогнал какой-то неизвестный человек‚ причем о черной бороде ему ничего не говорили… «Не говорил ли вам Женя‚ что это был Бейлис?» – «Нет‚ не говорил»‚ – твердо отвечает свидетель»…» А затем Шаховский неожиданно назвал имена двух сыщиков полиции‚ которые поили его водкой и советовали «показывать на Бейлиса» как на убийцу Ющинского.

Затем в зале суда появились две свидетельницы – жена фонарщика Ульяна Шаховская‚ «совсем опустившаяся женщина в изорванном платье»‚ и нищенка Волкивна‚ оборванная‚ спившаяся‚ с осипшим от пьянства голосом. Женщины начали обвинять друг друга во лжи: Шаховская утверждала‚ что Волкивна говорила ей о человеке с черной бородой‚ который тащил мальчика в печь‚ а Волкивна категорически отрицала. Это о них сказал председатель киевской судебной палаты: «Свидетели эти из той категории‚ к которым сама обвинительная власть не может относиться иначе‚ как с брезгливостью».

А чиновник департамента полиции в ту же ночь телеграфировал в Петербург: «Версия похищения Ющинского человеком с черной бородой не подтвердилась».

5

Процесс над Бейлисом шел своим чередом‚ и чиновники обеспокоено докладывали в Петербург: «Жандармы‚ охраняющие присяжных‚ передают‚ что присяжные между собой говорят: «Як судить Бейлиса‚ коли разговоров на суде о нем нема»…»

Обвинители получили письмо от «группы русских дворян‚ горячо относящихся к вашей работе»: «Ради Бога‚ – писали они‚ – говорите же наконец о Бейлисе… Ведь он сидит на суде‚ как невинный агнец‚ о нем ни слова‚ ни звука… Если Бейлис лично не виноват‚ то, во всяком случае, убийство Ющинского жидами должно быть доказано. На вас вся надежда…» Департамент полиции поставил под надзор почтовую переписку‚ которая имела отношение к процессу; письмо «группы русских дворян» было просмотрено и доставлено адресату. Но когда некий адвокат из Вильно направил защитнику Бейлиса письмо с полезными советами‚ директор департамента полиции повелел собственноручно: «Послать в день окончания процесса».

В зале суда крепло убеждение‚ что Ющинского убили в квартире Чеберяк‚ и после ее допроса гражданский истец Шмаков записал в дневнике‚ не предназначенном для посторонних глаз: «Провралась стервоза Чеберячка… В этом заключается всё дело». Но тот же самый Шмаков заявлял на суде: «Шайки не было. Шайка выдумана защитой… Я понимаю‚ что русский человек может зарезать‚ может зверски убить сразу‚ в два-три удара. Но чтобы он сорок семь ран нанес‚ чтобы он так истязал невинного младенца‚ творение Божие‚ допустить этого русский человек не может».

Защитники Бейлиса вызвали на суд свидетеля С. Махалина‚ в присутствии которого вор Сингаевский однажды сказал: «Да‚ это наше дело… Я‚ да Борька‚ да Ванька Рыжий убили байстрюка‚ чтобы не болтал». Тот же Сингаевский говорил‚ что напрасно они спрятали тело так близко: надо было «в Днепр спустить или повезти в корзинке в Москву и по дороге сбросить». Встреча Махалина с Сингаевским стала одним из кульминационных моментов процесса. В газетах писали: «Очная ставка с Махалиным захватила Сингаевского врасплох‚ и он‚ видимо‚ был потрясен ею. Взглянул‚ сразу признал‚ но долго не решался сказать‚ что знает. Эти мгновения произвели более сильное впечатление‚ чем весь допрос. На лице Сингаевского был прямо животный страх…» – «Показания Махалина произвели огромное впечатление… Присяжные зашевелились. Большое движение в публике. После таких показаний обвинение Бейлиса просто немыслимо…» – «Когда выходили в перерыве лица‚ видевшие очную ставку‚ везде только и было слышно: преступление открыто‚ мы видели убийцу…»

После допроса свидетелей началось слушание экспертов. Хирурги профессор Е. Павлов и профессор А. Кадьян определили‚ что преднамеренного обескровливания не было‚ и чиновники сообщили в Петербург: «В общем‚ медицинская экспертиза – не в пользу обвинения». Психиатры академик В. Бехтерев и профессор А. Карпинский опровергли психиатрическую экспертизу обвинения‚ исключив предумышленное «собирание крови», и установили‚ что у убийц было «единственное намерение – лишить Ющинского жизни». Наконец подошла очередь католического ксендза Иустина Пранайтиса‚ которого вызвали из Ташкента‚ и чиновник докладывал в Петербург: «Весь ход процесса будет зависеть от того‚ насколько воспримутся темной массой заседателей аргументы ксендза Пранайтиса‚ убежденного в наличности ритуальных убийств».

На предварительном следствии священник А. Глаголев – профессор Киевской духовной академии, знаток еврейского языка и Талмуда – отрицал употребление евреями христианской крови. Прокуратуру не устраивало такое заключение‚ а потому появился на суде ксендз Пранайтис‚ единственный эксперт обвинения по ритуальным вопросам. В секретной переписке его именовали «лицом‚ сведущим в вопросе о ритуальных убийствах»‚ в полиции на него составили такую характеристику: «Ксендз Пранайтис известен департаменту как лицо‚ относящееся весьма не сочувственно к евреям и‚ в частности‚ к их деятельности в Туркестанском крае». Лондонский корреспондент писал о нем: «Пранайтис – одна из самых поразительных фигур на процессе: это тощий католический священник с нависшими бровями‚ одетый в рясу‚ с большим золотым крестом с изображением Христа‚ свисающим с пояса на серебряной цепи».

Выступление Пранайтиса на суде длилось одиннадцать часов. Он пытался доказать‚ что Ющинского убили по всем правилам ритуального убийства‚ и в подтверждение своих выводов ссылался на книгу монаха Неофита из Молдавии. Неофит выдавал себя за крещеного раввина‚ знакомого с еврейскими тайнами‚ и утверждал‚ что «человеконенавистные и христоненавистные евреи» употребляют кровь при обрядах бракосочетания‚ погребения‚ обрезания младенцев‚ а также при изготовлении мацы, поэтому «они воруют во множестве детей, которых держат взаперти до своей пасхи».

В книге Неофита «Опровержение иудейской религии и ее обрядов», в главе под названием «Тайна сокровенная, но ныне открытая», сказано: еврейский народ подлежит проклятию за то‚ что не принял Иисуса Христа. По этой причине «все европейские евреи имеют коросту на седалище‚ все азиатские имеют на голове паршу‚ все африканские имеют чирьи на ногах‚ а американские имеют болезнь глаз‚ то есть страдают трахомой, вследствие чего безобразны и глупы…»; против этих болезней «вселукавые раввины» нашли лекарство для исцеления – христианскую кровь.

Но и это не всё: четыре раза в году‚ как уверял Неофит‚ «на кушаньях евреев… сверху‚ из воздуха‚ оказывается какая-то кровь… и если от этих кушаний вкушает какой-нибудь еврей‚ то он тотчас умирает»: единственное спасение – христианская кровь. На суде зачитывали отрывки из этой книги‚ и в лондонской газете отметили с удивлением: «Если Неофит прав‚ то непонятно‚ каким образом такой обширный спрос на кровь и не менее обширное предложение до сих пор были скрыты от всеобщего внимания?»

После выступления Пранайтиса его учитель краковский архиепископ Симон заявил: экспертиза Пранайтиса «несерьезна и лишена теологического значения»‚ а его «познания в Талмуде и еврейской письменности поверхностны». На суде в этом могли убедиться многие; защитники просили Пранайтиса объяснить значение некоторых терминов из Талмуда‚ а он отвечал: «Не знаю‚ не знаю». Пранайтису даже приготовили ловушку – по поводу названия одного из трактатов Талмуда «Баба Батра»‚ что в переводе означает «Последние врата». Защитники спросили его: «Когда жила Баба Батра и в чем заключалась ее деятельность?» Пранайтис и на это ответил: «Не знаю»‚ а чиновник-наблюдатель немедленно доложил в Петербург: «Ввиду дилетантских знаний… экспертиза Пранайтиса имеет весьма малое значение».

На суде выступали гебраист академик П. Коковцов и профессор Петербургской духовной академии И. Троицкий‚ который сказал среди прочего: «Еврейская религия вообще против убийств. Основные заповеди евреев заключаются в том, что им запрещены разврат и убийство…» Чиновник-наблюдатель отметил в докладе начальству, что эти эксперты «дали заключение‚ исключительно благоприятное для защиты‚ восхваляя догматы еврейской религии‚ не допуская даже возможности совершения ими религиозных убийств». Многочасовую речь произнес московский раввин Я. Мазе; со ссылками на Библию и Талмуд он доказывал‚ что Закон запрещает евреям употребление какой бы то ни было крови. «Это немыслимо. Скорее у евреев можно было бы допустить изуверство в смысле доведения до крайности догмы неупотребления крови».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.