Глава 21

Глава 21

Красный террор на спаде. Казнь великих князей у стен Петропавловской крепости. Мятеж на фортах «Красная горка» и «Серая лошадь» и расстрелы 1919 года.

Истерический террор в Петрограде завершился, красный террор продолжился. И не только в отношении классового врага. 2 декабря 1918 года, например, «за систематические растраты» был казнен рабочий Путиловского завода, член партии большевиков с 1905 года Федор Герасимович Сергеев. «Сергеев принял приговор очень спокойно. Перед смертью он просил простить ему его поступки против партии и заявил: «Партия иначе поступить не могла»».

Читатель помнит о казнях на Троицкой площади; при советской власти расстрелы стали устраиваться совсем неподалеку от нее — на территории Заячьего острова, поближе к тюрьме Трубецкого бастиона, где содержались многие подследственные.

13 декабря здесь казнили сразу шестнадцать человек, о расстреле которых «Петроградская правда» проинформировала читателей неделей позже, опубликовав полный список приговоренных. Большинство из них обвинялось в работе на британскую разведку и вербовке офицеров для Мурманского фронта, одному инкриминировали шпионаж на англичан и французов, еще одному шпионаж на белых, а один был расстрелян за вооруженный грабеж.

Среди погибших в тот день были военный врач Владимир Павлович Ковалевский (один из недавних заложников по списку Бокия и Иоселевича), бывший курсант Владимир Владимирович Морозов, офицеры флота Михаил Михайлович Веселкин, Александр Николаевич Рыков, Анатолий Михайлович де Симон (еще один заложник) и Павел Михайлович Плен, владелица кафе Goutes на углу Кирочной и Знаменской улиц Вера Викторовна Шульгина…

У этих казненных оказалась удивительная посмертная судьба. Долгие годы никто не знал о том, где же они встретили свой роковой час, однако в 2009 году в ходе раскопок на территории Заячьего острова обнаружили человеческие останки. Археолог Владимир Игоревич Кильдюшевский, занимавшийся здесь раскопками, писал: «Характер ранений — пулевые отверстия в затылочной и височной части черепа, разбитые лицевые поверхности — позволяет установить картину расстрела. Скорее всего, расстрел происходил у стены, стреляли в затылок, а затем добивали прикладами. В одном случае в черепе имеется отверстие от штыка. После расстрела убитых сбрасывали в могильную яму в два, а то и в три слоя». Оружием тогдашних расстрельных команд служили револьвер системы «Наган», пистолет «Кольт» 45 калибра и трехлинейная винтовка.

В результате судебно-медицинской экспертизы и исторических изысканий удалось установить: среди погребенных здесь есть Александр Николаевич Рыков. Вот как звучат эти события в сдержанном официальном изложении Музея истории Санкт-Петербурга, осуществлявшего и раскопки, и сами изыскания: «Сотрудники ГМИ СПб, предположив, что в первые годы советской власти Петропавловская крепость могла использоваться в качестве расстрельного полигона, занялись изучением опубликованных «расстрельных» списков. В списке, напечатанном в газете «Петроградская правда» от 20 декабря 1918 года, значились фамилии 16 человек, расстрелянных 13 декабря 1918 года, среди них-одна женщина.

В захоронении, обнаруженном в декабре 2009 года, по данным экспертизы, также находились останки 15 мужчин и одной женщины. Исследователи стали проверять данный список по персоналиям. В результате выяснилось, что в числе расстрелянных упоминается А.Н. Рыков — герой Русско-японской войны, потерявший ногу во время обороны Порт-Артура. Это второе совпадение определило направление дальнейших поисков.

Сотрудниками музея были найдены прижизненные фотографии А.Н. Рыкова. Это давало возможность провести сравнительную антропологическую экспертизу и с большой долей вероятности подтвердить или опровергнуть возникшее предположение о принадлежности останков. Параллельно были найдены родственники А.Н. Рыкова — внуки Н.Н. Крылов и И.Н. Климова, ныне живущие в Петербурге. Они приняли решение о проведении генетической экспертизы.

Во время экспертизы был проведен сравнительный анализ останков, найденных в Петропавловской крепости, с «биологическим материалом» дочери А.Н. Рыкова и его внуков. В результате было получено стопроцентное совпадение.

Таким образом, удалось назвать первое имя из числа расстрелянных в Петропавловской крепости. В связи с этим можно предположить, что и другие фамилии из «расстрельного» списка от 13 декабря 1918 года являются фамилиями людей, чьи останки обнаружены на Заячьем острове».

Всего на территории Заячьего острова найдены останки 122 человек; многие до сих пор не идентифицированы.

Не подведены и полные расстрельные итоги 1918 года. Данные историка спецслужб Василия Бережкова читателю известны, а вот исследователь репрессий Вениамин Иофе утверждал, что, по данным официальной статистики, в 1918 году в Петрограде расстреляли 1169 человек. Думается, обе эти цифры весьма приблизительны.

Все непросто и с годом 1919-м. Вениамин Иофе утверждает, что расстреляны в этот год были 677 человек; Василий Бережков приводит со ссылкой на архивы ФСБ другие данные — 830. По одной статистике — снижение в сравнении с годом предыдущим, по другой — заметный рост.

Одна из казней 1919 года случилась снова на территории Заячьего острова: 24 января здесь по приговору петроградской ЧК расстреляли великих князей Георгия и Николая Михайловичей, Дмитрия Константиновича, Павла Александровича. Князь императорской крови Гавриил Константинович сумел избежать трагической участи: его по причине тяжелой болезни отпустили из заключения. В мемуарах княгини Ольги Палей, вдовы великого князя Павла Александровича, со ссылкой на слова старого тюремного служителя, рассказывается: «В 3 часа ночи двое солдат, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс на Монетную площадь, расположенную внутри крепости перед собором. Они увидели огромную, глубокую общую могилу, куда уже были свалены 13 трупов. Их выстроили на краю этой ямы и открыли по ним стрельбу.

За несколько мгновений до этого служитель слышал слова Великого князя Павла:

— Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!»

Уточнение: расстрелы тогда устраивались на территории Монетного двора, но не перед собором — двору тогда принадлежали земли за крепостной стеной, между Головкиным бастионом и Кронверкской протокой. Там все и случилось.

Есть и еще один драматический рассказ о казни великих князей, опубликованный в парижской газете «Последние новости» 18 июня 1918 года. С рассказом княгини Палей он расходится в некоторых существенных деталях. Это пространный рассказ эмигрировавшего во Францию артиллерийского офицера Николая Николаевича Пораделова, также записанный «со слов свидетеля». Место действия — камера № 95 «Петербургской чрезвычайки, по Гороховой улице». Время действия — 27 февраля 1919 года, действующие лица — арестованные, а также сотрудники губернской ЧК Галкин и Волков:

«…Да вы чего? Вы не бойтесь. Нешто я зверь. — Галкину, видимо, хочется поговорить. — А что говорят, будто мы с Волковым да с Пруссом звери какие. Так это что ж? Мы по закону вредные элементы уничтожаем. А вот что работаем умеючи, это правильно. Ведь вот из вашей же братии никак половина смертники будете. Вам же лучше, если Галкин сликвидирует. Галкин без ошибки действует. Промашки еще не было.

— Если бы я знал наверное, что меня расстрелять решили, — сказал с полу инженер Ш., - я бы на все пошел, чтобы сбежать.

Галкин обрадовался реплике, очень уж поболтать хотелось. Заговорил оживленно.

— Не сбежишь, брат. От Галкина никто еще не бегал. Волков! — крикнул он в дверь. — От нас, брат, с тобой еще никто не бегал?

Из-за двери ответил глухой, сиплый бас.

— Пробовали как-то одни. Еще в Смольном кто-то за них был. Горький сам на поруки брал, и то сорвалось.

Галкин улыбнулся.

— Это он великих князей вспомнил. Это была работа интересная, не то что с вами путаться, вас и не заметишь. Мы как прослышали, что кто-то хлопочет за них, так сейчас же, пока в Смольном сидели, да рядили, а у нас от Яковлевой уже постановление готово: найти и кончить. В одну ночь председательша обделать велела. Вот мы как.

Галкин опять оглядел аудиторию. Все молчат.

— Николая-то Михайловича мы сразу нашли, а за Константинычем всю ночь путались. К утру в 109-м госпитале отыскали. Николай Михайлович так с нами всю дорогу и ездил. В нашем же автомобиле едет, да нас же и ругает. Совсем без страха человек. Ну и мы с ним вежливо поступили. Могилы-то для них заранее было приказано вырыть. Не как с прочими. По закону каждый сам себе должен рыть.

— Волков, ты слушаешь? — закричал Галкин опять в дверь. — Помнишь, как молодой-то князь крепко испугался? Дрожал весь, трясся, как лист, бледный такой, все за руки нас хватал. А Николай Михайлович как крикнет на него, как начнет стыдить, чтобы, значит, умирал гордо, как следует, не унижался… С Павлом Александровичем тоже смешно вышло. Сам раньше смерти, еще нестрелянный, в могилу свалился. Я ему в яму уже пулю послал. Там и кончил его… А Волков-то мой, слушай, Волков, Волков-то не посмел. Сам струсил, как баба. Перед ним Николай Михайлович стоит — строгий, большой такой, в глаза глядит смело, прямо, да нас же ругает. Волков-то мой, чудак-человек, и струсил. Мне же и пришлось стрелять.

Из другой комнаты Волков отозвался. Обиделся, что трусом назвали:

— Тоже, брат, и ты храбрый, есть чем хвастать. Сам, как жулик, сзади зашел. В затылок ведь стрелял. Что же этим хвастаешь.

Галкин задумчиво, словно вспоминая, осмотрел молчаливую аудиторию и медленно ответил:

— Что же, это верно. Уж очень взгляд такой, особенный, не устоишь против него никак, хоть глаза закрывай, чтобы стрелять.

Галкин еще постоял, опять задумчиво оглядел арестованных и, повернувшись, медленно направился к двери».

Излишняя живописность этого рассказа заставляет заподозрить в нем известную долю вымысла, однако перекрестными свидетельствами он отчасти подтверждается: на казни великих князей действительно присутствовал Галкин (это известно достоверно), а его упомянутый соратник Прусс в самом деле принимал участие в расстрелах — и в этом году, и после. Правда, вот Варвара Николаевна Яковлева («председательша») покинула пост руководителя петроградской ЧК за некоторое время до казни великих князей — и значит, разрешения на расстрел давать не могла. Да и перипетии поисков «Константиновича» вызывают сомнения: известно, что из тюремного госпиталя с печально знаменитого острова Голодай забирали тогда великого князя Павла Александровича. Однако ведь болтовня в камере перед потенциальными смертниками — это не исповедь и не показания на суде, тут и присочинить можно…

Официальное сообщение о казни великих князей было опубликовано в «Петроградской правде» только через неделю, 31 января.

Пригасший вроде бы красный террор снова вспыхнул во всю мощь летом 1919 года, после того как в июне разгорелся мятеж на фортах «Красная горка» и «Серая лошадь». В Балтийском море тогда находилась британская эскадра, со стороны Гдова и Ямбурга на Петроград наступал Северный корпус генерала Родзянко, общее положение было весьма неустойчивым — а потому мятеж подавили быстро и жестко. Следом начались суды и расстрелы. Видная деятельница эсеровской партии Юлия Михайловна Зубелевич, известная под партийной кличкой Даша Кронштадтская, писала тогда во ВЦИК, взывая о правосудии: «В Кронштадте идут расстрелы. Упорно носятся слухи, что от тов. Ленина была телеграмма: казней не производить, что эта телеграмма была положена под сукно. Казней произведено много, по заявлению одним ответственных лиц в Чрезв. Ком. до 100, а по другим — до 150. Между тем опубликованы были только 19 фамилий казненных. Об остальных умолчали.

Расстреливали лиц 3-х категорий:

1) заложников;

2) родственников офицеров, подозреваемых в том, что они перешли к белой гвардии;

3) за военный заговор».

Юлия Зубелевич писала тогда и о том, что «заложниками брались наряду с буржуями и лица вполне идейные, стоящие на платформе советской власти», что массовые расстрелы проходили на форте Обручев: там в дни мятежа тоже вспыхивали волнения, быстро погашенные местными коммунистами, а потом там были «расстреляны все офицеры, кроме одного коммуниста, и около 60 солдат: отсчитывали для казни каждого 5-го из артиллеристов, каждого 3-го пулеметной команды и каждого второго из караула».

Вскоре после получения этого письма адресатом Дашу Кронштадтскую отправили в ссылку, из которой она уже не вернулась.

В самом Петрограде меры тоже предпринимались жесткие. Сохранилось свидетельство бывшего слесаря большевика Ивана Михайловича Ляпина о том, как летом 1919 года, после организации районных революционных троек, была организована работа с социально чуждыми элементами: «Я припоминаю, что наши арестованные делились на несколько групп. Одни направлялись на баржу и другие подобные места, другие отправлялись в Петропавловскую крепость, в ликвидационный Трубецкой бастион, где были заполнены все камеры теми, кто должен быть расстрелян. Еще группы, которые сажались в Предвариловку как заложники, и некоторые, через несколько дней по выяснению их лояльности, отпускались домой. Это были единицы.

Как сейчас живо помню, когда мы, группа активистов-руководителей партийной и советской организации, поехали на автомобиле в Петропавловскую крепость, захватив с собой несколько арестованных, в числе их одного Петербургского полицмейстера, с тем чтобы там самим непосредственно произвести расстрел. Но, приехав в Петропавловскую крепость, Трубецкой бастион, у охраны выяснилось, что могилы для предполагаемых к расстрелу не подготовлены, и еще какие-то мелкие формальности нам помешали произвести в тот момент самим расстрел».

В тот раз помешали, но в другие разы — нет.

Из того же времени запись Зинаиды Гиппиус в ее знаменитой «Черной книжке», август 1919 года: «Арестованная (по доносу домового комитета, из-за созвучия фамилий) и через 3 недели выпущенная Ел. (близкий нам человек) рассказывает, между прочим.

Расстреливают офицеров, сидящих с женами вместе, человек 10–11 в день. Выводят на двор, комендант, с папироской в зубах, считает — уводят.

При Ел. этот комендант (коменданты все из последних низов), проходя мимо тут же стоящих, помертвевших жен, шутил: «Но г. вы теперь молодая вдовушка! Да не жалейте, ваш муж мерзавец был! В красной армии служить не хотел».

Недавно расстреляли профессора Б. Никольского. Имущество его и великолепную библиотеку конфисковали. Жена его сошла с ума. Остались — дочь 18 лет и сын 17-ти. На днях сына потребовали во «Всевобуч» (всеобщее военное обучение).

Он явился. Там ему сразу комиссар с хохотком объявил (шутники эти комиссары!): «А вы знаете, где тело вашего папашки? Мы его зверькам скормили!»

Зверей Зоологического Сада, еще не подохших, кормят свежими трупами расстрелянных, благо Петропавловская крепость близко, — это всем известно. Но родственникам, кажется, не объявляли раньше.

Объявление так подействовало на мальчика, что он четвертый день лежит в бреду. (Имя комиссара я знаю)».

Полная яда запись, самые страшные слухи и сплетни антибольшевистской интеллигенции в концентрированном виде. Далеко не всем этим слухам, разумеется, стоит верить. Хотя известный монархист профессор Борис Владимирович Никольский и вправду был расстрелян летом 1919 года по постановлению губернской ЧК, как «убежденный организатор Союза Русского Народа, проникший в военную организацию с целью шпионажа». А вот насчет скармливания трупов зверям или переработки их для нужд науки — это, бесспорно, лишь мрачные фантазии. Черный юмор, если так можно сказать в данном случае.

Где расстреливали? Про Заячий остров мы уже знаем, но и опять превратился в лобное место Лисий Нос. Как пишет очевидец, оказавшийся на исходе 1919 года в Доме предварительного заключения на Шпалерной, вплоть до прекращения навигации казни проходили «на так называемом Лисьем Носу, куда отвозил осужденных особый пароход. Как-то раз на нем испортилась машина; его несчастных пассажиров отвели снова в тюрьму и увезли только на следующий день. По прибытии на место всех прибывших заставляли рыть себе ямы, раздевали догола, расстреливали и тут же засыпали землей, иногда еще полуживыми».

О том же — свидетельство диссидента советских времен Валерия Ронкина, чей дядя Моисей служил в петроградской ЧК: «Однажды отец обратил внимание на сапоги своего старшего брата — они были сильно перемазаны глиной. На вопрос: «Откуда глина?» — Моисей ответил: «Лисий Нос». Там по ночам проводились расстрелы. Подписавший приговор должен был присутствовать при его исполнении. После таких ночей дядя напивался».

Моисей Лазаревич Ронкин стал под конец жизни председателем Мурманского народного суда, в 1937 году осужден на 10 лет лагерей и завершил свою жизнь на Колыме.

Разные люди находили тогда конец в Лисьем Носу — не только враги советской власти, но и обыкновенные преступники, а также те, кто еще накануне советскую власть олицетворял. В октябре 1919 года, например, арестовали видного деятеля петроградской ЧК Семена Леонидовича Геллера: его уличили в хищении изымавшихся у буржуазии ценностей, связях со спекулянтами, прочих многочисленных прегрешениях. 10 января

1920 года Геллер и три его сообщника, включая еще одного сотрудника ЧК Бориса Борисовича Гольдингера, были приговорены к расстрелу.

Скорее всего, приведение приговора в исполнение не задержалось.

В секретной записке на имя руководителя города Григория Зиновьева губернская ЧК отчитывалась о расстрелах, произведенных в ноябре 1919 года по статьям неполитическим: «Расстреляно: за бандитизм — 22, за взяточничество — 4, за спекуляцию — 6, за прочие преступления по должности — 6, за дезертирство — 2, за разгул — 2, за подложный документ — 1».

В перекличку с этими данными — свидетельство Владислава Фелициановича Ходасевича в одной из его статей, опубликованной в парижской газете «Возрождение» в 1936 году: «Один агент уголовного розыска, лично расстреливавший налетчиков, мне рассказывал, что на допросах и во время казней налетчики и вообще уголовные, как общее правило, проявляют более внешнего мужества, нежели идейные борцы с большевиками. Этому нетрудно поверить, но в конечном счете убитые определяются тем, во имя чего они погибли, а не как погибли».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.