Глава 3

Глава 3

Я твердо убеждена в том, что за нами следили всю дорогу от Лондона до Парижа. Сидней, по-видимому, испытывал такое же ощущение. Я видела, как он впивался взглядом в каждого пассажира.

На вокзале в Париже Сиднея приветствовал какой-то его знакомый. Маленький, бородатый человек, вероятно русский, едва увидев нас, подбежал и бросился Сиднею на шею. Они быстро заговорили по-русски, а я тем временем рассматривала стоявшую на перроне группу людей. Трое пристально глядели на Сиднея. Внезапно кровь моя похолодела в жилах. Я узнала среди них Дребкова. Ошибиться я не могла. Он сбрил бороду и усы, надвинул шляпу на брови и поднял воротник. Внешность его стала совершенно неузнаваемой, но… над воротником я увидела знакомое мне изуродованное левое ухо. Я была абсолютно уверена, что это Дребков. Поймав на себе мой взгляд, он поспешно отвернулся и ушел.

Ноги подкосились от страха. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Сидней закончил свой разговор с русским. Наконец мы двинулись с вокзала, и я тотчас же рассказала Сиднею о виденном мною.

– Не знаю, – задумчиво ответил Сидней, – во мне Дребков не вызывал недоверия. Если же он провокатор, то, значит, вся наша организация провалилась, так как он знает вещи, которые могли знать только Павловский, Савинков и я. Савинков вполне доверяет ему, и это служит известной гарантией. Савинков зря не доверится человеку.

– Но я уверена, что это был Дребков, – настаивала я.

– Хорошо, мы спросим о нем Савинкова, – сказал Сидней.

Чтобы успокоить меня, Сидней спросил мадам Деренталь, знает ли она о Дребкове. Она дала самый хвалебный отзыв о нем. По ее словам, Дребков был хорошо известен Савинкову, работал в тесном сотрудничестве с Павловским в Москве и был на отличном счету во французском и английском министерствах иностранных дел.

Чувство, что за нами следят, не покидало меня и в Париже. Все, кто посещал квартиру Савинкова, несомненно, брались на учет. Это мы знали наверняка.

Савинков уехал в Италию для встречи с Муссолини неделю назад, и не мы одни ждали его возвращения в Париже. Деренталь познакомила нас с двумя русскими, приехавшими из Москвы и привезшими Савинкову важные известия от Павловского. Оба они скрывались в Париже, точно никто не знал, где они жили, но госпожа Деренталь виделась с ними каждый день. Сидней долго расспрашивал их, но не мог узнать содержания письма, привезенного Савинкову. Он допытывался у каждого в отдельности, но и это ничего не дало. Тщетно я старалась отвлечь внимания одного, пока он расспрашивал другого. Московские гости были неразлучны. Они, по-видимому, подозревали друг друга. Это свойственно всем, кто имеет отношение к политическим делам. В России назревал какой-то грандиозный контрреволюционный заговор. Этим объяснялось и письмо Савинкова к Сиднею, и его поездка к Муссолини, и приезд в Париж эмиссаров Павловского.

Вернувшись в отель, мы увидели, что наши комнаты подверглись тщательному обыску. По-видимому, кто-то из служащих отеля был подкуплен большевиками. Все вещи были перерыты, но ничего из ценных вещей не пропало.

Савинков вернулся из Италии разочарованный. Переговоры с Муссолини ни к чему не привели. Савинков рассказывал о встрече как о столкновении двух сильных личностей. Савинков диктовал свои условия диктатору. Но Муссолини в финансовой помощи отказал. Единственное, что он предложил Савинкову, это итальянский паспорт и содействие итальянских заграничных представительств в разных странах мира.

Личные средства Сиднея давно иссякли. Он тоже не мог материально поддержать планы Савинкова.

В письме из Москвы Павловский сообщал, что в силу разных обстоятельств не может лично прибыть в Париж, но просил Савинкова приехать в Москву вместе с подателями этого письма: «Присутствие Савинкова в Москве совершенно необходимо, иначе блестяще подготовленный заговор обречен на провал».

Письмо, несомненно, было написано рукой Павловского. Познакомившись с содержанием письма, Савинков вопросительно взглянул на Сиднея.

– Не надо ехать, – коротко сказал Сидней.

Разговор шел по-русски. Я не понимала ни слова, но внимательно наблюдала за выражением лиц. Это давало мне возможность следить за ходом беседы.

Сидней был тверд и непреклонен. Он говорил мало, но решительно. Савинков был задумчив и часто сжимал рукой подбородок, глядя на других. Деренталь был озабочен, а его жена говорила много и горячо, убеждая моего мужа и Савинкова ехать в Россию.

Московские эмиссары особенно привлекали мое внимание. Тот, которого знал Савинков, был бледен, а его глаза тревожно бегали по комнате. Другой, Андрей Павлович, холодно усмехался и не сводил глаз со своего товарища. Этот взгляд был жесток и проницателен. Картина эта напомнила мне игру кошки с мышью. Тот, которого знал Савинков, видимо, находился во власти панического страха: даже в безопасном, цивилизованном Париже он чувствовал, как щупальца ЧК сжимают его.

Павловский, видимо, написал письмо Савинкову под угрозой смерти. Сидней, казалось, разделял мое мнение. Каждый раз, когда к нему обращались, он твердил: «Не верьте, это провокация». Но Савинков колебался, так как слепо верил Павловскому. Госпожа Деренталь горячо приняла сторону московских эмиссаров и заявила, что немедленно едет в Россию, независимо от того, как поступят остальные.

Каждый вечер мы встречались и продолжали спорить. Эмиссары Павловского иногда присутствовали, иногда нет. Но порознь мы их никогда не видели. И каждый вечер был повторением прошлого: Сидней возражал, Савинков сомневался, Деренталь становился все более озабоченным, а его жена все более многословной. На лбу посланца Павловского выступали капли пота, губы его дрожали. Три недели Савинков обдумывал свое решение. Наконец он решился ехать в Россию с Деренталями и обоими эмиссарами. Савинков выехал с итальянским паспортом в Берлин.

Были приняты все меры, чтобы обеспечить его инкогнито и безопасность. При первой возможности он обещал Сиднею прислать известие о себе. По тем временам это значило, что могли пройти недели. Так и произошло. Дни шли, а известий все не было. Мы жили в постоянном напряжении. Отсутствие вестей было скорее хорошим признаком, потому что о провале и аресте Савинкова большевики не замедлили бы оповестить весь мир. Сидней боялся, что Савинков может попасться случайно.

Первые вести поразили нас страшным ударом. «Известия» в номере от 29 августа сообщили об аресте Савинкова в России. Но самым ужасным стали сведения, которые начали затем приходить каждый день: Савинков приговорен к смертной казни, смертная казнь заменена десятилетним тюремным заключением, приговор отменен, Савинкову возвращена свобода… Антибольшевистская печать, естественно, пришла к заключению, что примирение Савинкова с большевиками было подготовлено еще в Париже.

В ответ на письмо в защиту Б.В. Савинкова, опубликованное в газете «Морнинг пост», Сидней Рейли получил следующее послание от Черчилля:

«С глубоким огорчением я прочел известия о Савинкове. Боюсь, что объяснение, которое Вы даете в своем письме в «Морнинг пост», расходятся с событиями. «Морнинг пост» печатает сегодня подробный отчет о процессе, и я узнаю те же речи, которые слышал от Савинкова в Чекарсе насчет свободных Советов и т. п. В своем письме Вы не объясняете, что заставило его поехать в Советскую Россию. Если правда, что он оправдан и освобожден, я могу только порадоваться. Я уверен, что, если ему удастся приобрести влияние на этих людей, он сделает все возможное, чтобы улучшить общее положение дел. Вообще говоря, то, как большевики обошлись с ним, свидетельствует о том, что они способны вести себя прилично и разумно.

Буду рад всему, что Вы сообщите мне по этому поводу, потому что я всегда считал Савинкова крупным человеком и большим русским патриотом, несмотря на ужасные вещи, с которыми связано его прошлое. Впрочем, трудно судить политическую жизнь чужой страны.

Преданный Вам

Уинстон С. Черчилль».

Вскоре стало ясно, что «Известия» печатают подлинные заявления Савинкова, который предал своих друзей, свою организацию, дело, которому служил, свою родину. Сидней был глубоко этим потрясен, так как высоко ценил Савинкова и считал его героем.

С тяжелым сердцем Сидней вновь взялся за перо и направил в «Морнинг пост» опровержение того, что он в прошлый раз писал о Савинкове.

В ответ пришло второе послание от Черчилля:

«Усадьба Чартеелл, Вестерхэм-Кент, 15 сент. 1924 г.

Многоуважаемый г. Рейли!

С большим интересом прочел Ваше письмо. События развернулись так, как я ожидал. Думаю, что Вам не следует судить Савинкова так жестоко. Положение его было поистине страшно; только те, кто сам проходил через подобные испытания, имеют право вынести приговор. Во всяком случае, я подожду конца этой истории, прежде чем менять мнение о Савинкове.

Преданный Вам

УС. Черчилль».

Савинков писал моему мужу длинные письма из тюрьмы, объясняя свое поведение, оправдываясь и одновременно защищая большевиков. Но муж не отвечал. Измена старого друга была слишком тяжелым ударом для него.

Вскоре на пароходе «Нью-Амстердам» мы уехали в Нью-Йорк. Большевики выиграли первую схватку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.