II. ФРАНКО-БУРГУНДСКОЕ ПРИМИРЕНИЕ

II. ФРАНКО-БУРГУНДСКОЕ ПРИМИРЕНИЕ

 Пока руанская пленница медленно восходила на свою Голгофу, Франция продолжала жить, очень страдая от все новых превратностей войны. На нормандских границах, в Иль-де-Франсе, в Шампани, в Ниверне все еще шли бои. Ни с той, ни с другой стороны в них не участвовали крупные соединения. Бедфорд получал подкрепления из Англии в ничтожных размерах. Филипп Добрый, желая сохранить свободу действий на будущее, не считал нужным вести войну в полную силу. В этой ситуации Карл VII мог бы незамедлительно развить успехи 1429-1430 гг.: несомненно, хватило бы нескольких походов, чтобы враг был сметен. Его упрекали, что он не сделал подобной попытки. Ссылки на его уже застарелую апатичность и на козни советников не объясняют всего. Надо еще раз вспомнить о полнейшем истощении подчиненных ему провинций; королевство Валуа находилось на пределе не только дыхания, но и сил. Задача набрать армию в несколько тысяч человек и суметь содержать ее казалась неподъемной и пугала короля. Он не рассчитывал на большее, чем сохранить завоевания, что приобрел в ходе похода на помазание.

И в общем вождям роялистов это удалось. Труа в Шампани держался прочно; власть над Ланьи позволяла сторонникам дофина контролировать нижнюю Марну, а власть над Компьенем — среднюю Уазу; по обеим рекам шли пути снабжения столицы. Из этих надежных крепостей выводили свои отряды Барбазан, Ла Гир, Амбруаз де Лоре, Дюнуа и кастилец Родриго де Вильяндрандо, рыская по сельской местности, устраивая рейды до самых стен Парижа. Это было суровым испытанием для гражданского населения, невинных жертв налетов и грабежей алчных банд, от чьих бесчинств блекнут воспоминания о «компаниях» предыдущего века. Этих воинов, которые, грабя уже стократ обобранную страну, отбирали у несчастных последнюю рубашку, не оставляя им даже кожи, народ уже с мрачным юмором окрестил «живодерами» (ecorcheurs, букв, «съемщики шкуры»). Впрочем, разбой царил повсюду, от Севера и до Юга, даже вдали от полей сражений. Авантюристы и капитаны, удобно устроившиеся в своих логовах, содержащие массу клириков в качестве гонцов и массу шпионов для подготовки походов, разоряли деревни на равнине, вымогали дань с городов и аббатств.

Но, перенося тем самым военные действия на территорию провинций, которые совсем недавно подчинились англо-бургундской власти, воины Карла VII вовсе не оказывали дурной услуги своему повелителю: их действия возбуждали ненависть к иностранной оккупации как корню всех бед. Те самые люди, которые когда-то одобрили капитуляцию в Труа в надежде, что она положит конец беспорядкам, теперь поносили ее инициаторов как виновников новых разорений в стране. Нормандию пятнадцать лет порабощения так и не заставили смириться. В 1432 г. Руан едва не попал в руки приверженцев Карла. Был организован заговор, но полиции удалось вовремя раскрыть его. В 1434 г. против требований английского фиска восстали крестьяне области Ко. Был случай, что банды осадили и Кан. Всякий раз порядок восстанавливали с помощью суровой расправы, с кровью. В Париже общественное мнение имело больше разных оттенков. Но и здесь основная масса жителей была открыто враждебна английским оккупантам. Она страдала от блокады, правда, не очень суровой, которую организовали бродящие в окрестностях города роялистские капитаны. Правительство укрылось в Руане, и в результате горожане обеднели, а жизнь подорожала. В регентском совете, в органах управления и суда, в университете еще находились ярые сторонники режима, который платил им жалованье, люди, слишком скомпрометировавшие себя, чтобы им было выгодно подчиниться победителю. Визит, который в 1431 г. нанес им юный Генрих VI во время своей коронации, подогрел их верноподданнические чувства, но возбудил напрасные надежды. Они чувствовали, что их партия проиграна. Их единственный шанс на спасение — крупные военные подкрепления из-за Ла-Манша. Они слали в Лондон жалобы, просили помощи у своего короля и предрекали катастрофу, если она не придет вовремя.

Если столица еще не сдалась, так это потому, что она пока испытывала стойкую привязанность к герцогу Бургундскому. После 1431 г. вся проблема заключалась в этом. Из-за скудости казны прибегнуть к военной силе стало невозможно, и Карлу VII оставалось только примириться с Филиппом Добрым. Развязка войны, начавшейся из-за раздора между принцами, могла наступить, лишь когда с обеих сторон утихнет старая злоба. Добиться этого не так просто, здесь требовалось определенное время. Но у Карла VII были все предпосылки для решения этой задачи. Апатичный и не очень-то воинственный, он всегда предпочитал войне дипломатию. С 1418 г. он ни разу окончательно не разрывал отношений со слишком могущественным соседом. Даже после Монтеро, даже после помазания велись переговоры, заключались кратковременные перемирия.

У Бургундца было больше препятствий, мешающих заключению мира. Рыцарственный, с безупречными манерами, но реалист в душе, Филипп имел слишком прочные союзные связи с англичанами, чтобы этот союз можно было расторгнуть в одночасье. Но и сидеть на крючке он не хотел. Когда он заключал соглашение в Труа, то, помимо желания (несомненно искреннего) отомстить за смерть отца, им двигал расчет сыграть по отношению к ланкастерскому суверену роль взыскательного опекуна, какую играл его отец при Карле VI. Эта надежда не сбылась. Теперь ему казалось, что если он позволит сыну безумного короля возвратить себе столицу, у него будет больше шансов добиться успеха. Карл слаб; ресурсам его владений далеко до ресурсов Бургундского государства; из него можно будет сделать послушную и признательную марионетку. Все способствовало и тому, чтобы дружеские узы между Филиппом и регентом можно было разорвать без труда. Между ними уже было немало ссор и раздоров.

Всякий раз их примиряла Анна Бургундская, жена Бедфорда и сестра могущественного герцога. Но в ноябре 1432 г. она умерла, и больше никто не старался сблизить шурина с зятем, интересы которых расходились все дальше и дальше. Филипп чувствовал, что если он будет продолжать безнадежную войну, Париж ускользнет из его рук. Он знал также, что Карл VII зондирует почву за Ла-Маншем, пользуясь услугами Карла Орлеанского, все еще живущего в плену. Если партия мира в Англии договорится напрямую с Валуа, это будет крах всей бургундской политики. Но как отречься от пятнадцатилетнего союза с англичанами? Как отделаться от клятв, принесенных в Труа? Его легисты очень удачно сумели успокоить его совесть. Никола Ролен, канцлер Бургундии, в недавнем прошлом пламенный защитник англо-бургундского союза, вдруг обнаружил, что Генрих VI не имеет никакого законного права на корону Франции. В Труа договорились, что Карлу VI наследует Генрих V, супруг Екатерины Французской. Но зять умер раньше тестя и потому не мог принять наследство, а значит, и передать эту корону сыну. Отрекшись от дела Ланкастеров, Филипп не изменит духу Труа и не совершит клятвопреступления. Правда, и дофин был лишен наследства, но этот факт, который мог бы поколебать хрупкую юридическую конструкцию, обходили молчанием.

При буржском дворе примирению мешал фавор Ла Тремуйля. Будучи алчным скотом, камергер не имел иных интересов, кроме как свергнуть Ришмона и оттереть от власти королеву Сицилийскую, королеву Марию Анжуйскую и ее брата Карла дю Мена. Чтобы избавиться от них, он бросил банды Вильяндрандо на Анжу и Турень. А ведь мир между французами и бургундцами было не заключить без участия Ришмона, зятя Филиппа, и участия Анжуйцев, которые как принцы крови были естественными посредниками. С неудобным фаворитом разделались, произведя удачный дворцовый переворот. Ла Тремуйля заманили в ловушку, тяжело ранили и оставили ему жизнь только на условии, что он навсегда покинет королевский двор. Иоланда Сицилийская вернула все утраченное влияние на зятя, и в июне 1433 г. коннетабль еще раз стал героем дня.

Вполне можно допустить, что переговоры между буржским и дижонским дворами начались еще с конца 1432 г., а после опалы Ла Тремуйля приобрели еще больший размах. Подробности этого торга нам пока известны мало. Хотя интересно было бы узнать, какими были в это время территориальные притязания бургундцев, чего они требовали в отношении убийц, совершивших преступление в Монтеро, и на какие уступки вялого Карла VII подталкивала анжуйская клика. Тогда это ничем не кончилось: средневековая дипломатия никогда не спешила. Чтобы появились первые положительные результаты, пришлось дожидаться первых дней 1435 г. Посредником стал Рене Анжуйский, унаследовавший от двоюродного деда титул герцога Барского, шурин короля и бывший пленник бургундцев. Под его эгидой Филипп Добрый провел в Невере ряд встреч с канцлером Реньо Шартрским, архиепископом Реймским, и коннетаблем Ришмоном; он был очень предупредителен к гостям и выразил желание примириться с Бурбонами, верными сторонниками беррийского дела, чье оружие не раз преграждало ему путь на границах Маконне. Через три недели стороны достигли принципиального согласия, окончательно же его оформить предстояло на представительном международном конгрессе, который был назначен тоже на бургундской территории — в Аррасе.

Дело в том, что Филипп Добрый ни в коем случае не хотел оставить впечатления, что он предает своих старинных союзников, откалываясь от них. Если бы его заботами был восстановлен общеевропейский мир, это бы более подняло его престиж, нежели просто примирение родственников. Если же, как предполагали в окружении герцога, англичане покажут себя слишком неблагоразумными и не пожелают заключить мир, это даст ему благовидный предлог, чтобы их покинуть. В своих ловких расчетах он получил поддержку папы. С тех пор как Констанцский собор положил конец схизме, избрав Оттона Колонну (Мартина V), Святой престол, вновь став римским и итальянским, не очень интересовался делами в более западных странах. Осторожный реалист, Мартин V лишь беспомощно взирал на раздел Франции, признавал его как свершившийся факт, не одобряя, и по церковным делам тех или иных провинций вел соответственно переговоры с Бедфордом или Карлом. В Париже регент, вразрез с мнением галликански настроенного университета, с мнением парламента, отступая от английских традиций антипапизма, предпочел напрямую договориться с понтификом о полюбовном разделе назначений на церковные должности и доходов от налогов на церковные имущества. А в Бурже дофин, верный галликанским идеям «мармузетов» и арманьяков, вел себя более требовательно. Мартин не пытался помочь делу Валуа, но не покровительствовал при этом и Ланкастерам. Однако его преемник Евгений IV был вынужден сделать уступку духу соборности, влияние которого на духовенство все более возрастало. Сигизмунд вынудил его созвать в 1431 г. новый собор, созыв Мартин которого в свое время сумел оттянуть, и опять на имперской территории — в Базеле. На соборе вмиг возник конфликт между требованиями его членов и папскими притязаниями, который достигнет самой острой стадии к 1436 г. Нетрудно догадаться, сколь выгодным для Евгения было бы заключение франко-английского мира под его эгидой: это бы подняло его престиж, облегчив задачу обуздания собора. И папа отправил в Артуа кардинала Святого Креста в ранге легата. Чтобы не остаться в долгу, участники Базельского собора тоже делегировали одного из своих — кардинала Кипрского. Поскольку и главой английской делегации был дядя Генриха VI — старый кардинал Генрих Бофор, то самый многочисленный и самый пышный дипломатический конгресс, какой только знала доселе Европа, при открытии воистину пылал от пурпурных одеяний. Князья церкви, принцы крови, военачальники и министры, каждого из которых сопровождала внушительная свита, соседствовали здесь с депутатами французских городов и делегацией Парижского университета, который после схизмы и восстания Кабоша полагал, что вправе сказать свое слово в любом государственном деле.

На самом деле главными участниками переговоров были со стороны Карла VII Реньо Шартрский и Ришмон, со стороны Филиппа Доброго — сам великолепный хозяин и его верный канцлер Никола Ролен. Весь август 1435 г., перемежаясь турнирами и пирами, шли прежде всего переговоры о франко-английском мире. Диалог, прерванный шестнадцать лет назад, возобновился совершенно в иной атмосфере, чем окружала Генриха V в Лондоне, в Винчестере, в Понтуазе, в Труа. Бедфорд знал это и считал, что готов к существенным уступкам. Но для него было невозможно как отступиться от дела, которому он тринадцать лет отдавал все силы, так и отречься от идеи «двойной монархии», контуры которой наметил договор в Труа. И он предложил Валуа оставить им провинции, где их преобладание было бесспорным; но Генрих VI оставался королем Франции и хозяином Парижа, а «Карл Валуа» должен был принести оммаж своему ланкастерскому суверену за половину королевства, которую ему разрешалось удержать. Из своего дворца в Руане, где он умирал, Бедфорд не мог услышать, какое изумление вызвали его нелепые предложения. Рассматривать реймского помазанника как обычного мятежника, которого можно простить, указав ему место, не отдавать ему короны и столицы, в то время как он уже носил первую и угрожал второй, значило не понимать, что игра проиграна. Ланкастеры могли бы вернуться к более реалистичным концепциям Эдуарда III, отказавшись от химер, чтобы сохранить некоторые провинции. Они этого вовремя не поняли. Реньо Шартрский при поддержке речистого Жана Жювенеля сначала потребовал полного вывода английских войск из королевства за денежную компенсацию, а потом сообщил, что прежде всего от Ланкастеров требуется отказ от французской короны. При такой разнице подходов достичь соглашения не было никакой возможности, потому 1 сентября Бофор и его свита первыми прервали переговоры и покинули Аррас. При поддержке папского легата Филипп Добрый решил подписать договор без участия англичан. Мир, заключенный 20 сентября и через день ратифицированный, выглядел крайне выгодным для Бургундии. Кроме Шампани и Бри, Карл признавал все территориальные уступки, за которые Ланкастеры в свое время купили союз с «великим герцогом Запада»: указывалось, что Филипп сохранит Маконне, графство Оксер, графство Понтье, некогда переданные ему Генрихом V, графство Булонь, занятое им после смерти герцога Беррийского, «города на Сомме» — Сен-Кантен, Амьен, Корби, Сен-Рикье и т. д., то есть цепь крепостей, прикрывающих Артуа и угрожающих Парижу, которые были отданы ему в залог по случаю брака с Мишель Французской и которые он оставил себе как компенсацию за еще не выплаченное приданое. Король сможет их выкупить за огромную сумму в 400 000 экю. Наконец, отдельная статья освобождала Филиппа при жизни Карла VII от обязанности приносить тому оммаж за свои французские фьефы, давно или вновь приобретенные. Тем не менее герцог, что бы ни говорили, не стремился к независимости от монархии Валуа. Он — французский принц, и все его амбиции ориентированы на Париж. Разорвав вассальную связь, он бы, конечно, мог упрочить единство Бургундского государства, но был бы вынужден отказаться от контроля над королевским правительством, а в качестве «принца лилий» такую возможность он имел. Если же он временно освобождался от принесения оммажа, так это потому, что ему претило быть вассалом человека, которого он считал ответственным за смерть отца.

Ведь Арраский договор дал Филиппу высшее удовлетворение, которого он тщетно добивался, составляя договор в Труа, — месть за преступление в Монтеро. Карл унизился перед кузеном, отрицая всякое личное участие в убийстве, обещал покарать виновных, названных поименно, воздвигнуть искупительный памятник, заказать мессы за упокой души жертвы; от его имени один из его советников на коленях приносит покаяние перед герцогом Бургундским. Это был чувствительный удар по самолюбию французского короля: перед лицом чрезмерно могущественного вассала он принимал вид кающегося преступника, унижаясь до того, чтобы просить прощения за действие, ответственность за которое он громогласно — может, даже слишком — отрицал. И еще более жестокий удар для оставшихся приверженцев бывшей партии арманьяков, которой церемония в Аррасе предвещала конец. Но, отмежевываясь от тех, кто был для него в молодости единственной опорой, Карл VII завершал трансформацию, начатую помазанием в Реймсе: из вождя группировки, которого активно старались низвергнуть, он превращался в короля всех французов, а значит, в единственного короля Франции. Сколь бы жестоким ни было унижение, игра стоила свеч.

Бедфорд умер 14 сентября, не успев осознать весь масштаб бургундской измены. Через несколько недель в Париже, в полном одиночестве, во дворце Сен-Поль, куда только что переселилась, скончалась королева Изабелла; она ушла в небытие одновременно со своим творением — договором в Труа.

Итак, судьба династии, пятнадцать лет балансировавшей на острие ножа, теперь была спасена. Под ее власть сразу возвращались все провинции, до того верные Бургундцу, все города, где не стояли английские гарнизоны. За одну зиму после Арраского конгресса был практически очищен от врага Иль-де-Франс. Верхнюю Нормандию охватило восстание, и роялистские шайки теперь могли там рыскать беспрепятственно, а Дьепп сдался Карлу VII. Чтобы взять Париж — его захват стал бы естественным венцом всех этих операций — могла потребоваться долгая осада: ведь гарнизон имел приказ обороняться. Ришмон, подойдя к столице в феврале 1436 г., замкнул кольцо блокады, перекрыв движение судов по всем рекам. В городе начался голод. Коннетабль сговорился с бургундскими чиновниками, которые поручились ему за настроения горожан. Удачно вызванное 13 апреля восстание позволило королевским войскам вступить в Париж без боя. Вражескому гарнизону, укрывшемуся в Бастилии, позволили уйти, но удалялся он под свист тех самых горожан, которые когда-то с радостью приняли его.

Резонанс этого события во всем королевстве был огромен. Карл VII мог с полным правом рассылать повсюду ликующие сводки о победе. Возвращение столицы означало воссоздание и укрепление королевства — к вящей славе Валуа. Это был конец ланкастерской мечты. Добиваясь ее осуществления, умерли Генрих V и Бедфорд, но их дело не пережило их. Конечно, еще оставались Руан, регент, правящий именем Генриха VI, английский сенешаль, Королевский совет, Канцелярия, Счетная палата, Палата Шахматной доски. Эти чиновники пока контролировали почти всю Нормандию, часть Мена, часть Гиени. Но рано или поздно им придется вернуть все захваченное восстановленному королевству, чьи органы управления быстро приспособятся к новой ситуации.