IV. УПАДОК ФРАНЦУЗСКОЙ МОНАРХИИ

IV. УПАДОК ФРАНЦУЗСКОЙ МОНАРХИИ

 Король в плену: эти слова отражали всю трагичность положения Франции. Подобной ситуации не возникало уже более столетия. Но после Мансуры Людовик Святой пользовался в Европе таким престижем[55], что никто и не помышлял напасть на его королевство; он оказался в руках противника, легко удовлетворившегося хорошим выкупом; наконец, его подданные не страдали от этой далекой и славной войны, в которую его вовлекла вера. Совсем в другом положении оказался Иоанн. Конечно, лично короля ни в чем не обвиняли. Из всех провинций доносились изъявления сочувствия рыцарственному суверену — доказательства верности народа своей монархии, верности, которую не могли бы поколебать никакой промах, никакое поражение. Но тем, кому плохо, требуются виноватые; ругали знать, отважную, но легкомысленную, которая потребовала сражения и дала разбить себя на поле боя; обличали бездарность чиновников, королевских советников, ободравших население как липку, что не помешало разразиться катастрофе. Это чувство ненависти, в пассивной форме существующее по всей стране, открыто выльется не везде. По стечению обстоятельств восстание вспыхнет лишь в двух очагах очень ограниченной площади: в нем, с одной стороны, примут участие буржуа Парижа и городов Иль-де-Франса, с другой — крестьяне области Бове. Однако часто бывает, что небольшая, но смелая группа берет верх над апатичными массами. Почти на два года твердое сопротивление повстанцев поставит под угрозу всю систему управления монархией, плод терпеливых усилий нескольких веков, а может быть, и само будущее династии.

Действительно, в результате возник настоящий конституционный кризис. Он представлялся тем опаснее, что на корабле не было кормчего. Старший сын короля бежал с поля битвы при Пуатье; теперь, после катастрофы, этот очень молодой человек, восемнадцати лет, должен был сделаться наместником королевства. Его телесная слабость бросалась всем в глаза. Карл, щуплый, внешне непривлекательный юноша, слишком рано женившийся на своей кузине Жанне Бурбонской, не имевший ни настоящего политического опыта, ни смелости воина, до сих пор был не более чем игрушкой в руках активного окружения. Теперь он носил титул дофина, но провинцией Дофине от его имени управляли люди короля. Его сделали герцогом Нормандским, но, проведя всего несколько месяцев в своем апанаже, он беззаботно предавался развлечениям, подпал под влияние своего наваррского шурина и, может быть, злоумышлял вместе с ним против отца. Ничто не предвещало, что он сможет задолго продумывать планы, сумеет ловко выпутываться из сложных положений, хитрить с судьбой. Тот, кто, окрепнув от несчастий, станет Карлом V, пока выглядел лишь жалкой марионеткой. Он окружал себя самыми одиозными советниками короля Иоанна, учился у них притворяться, бравировать непопулярностью, демонстративно презирать народные бедствия.

Реакция не заставила себя ждать. Через месяц после Пуатье ему пришлось созвать в Париже Штаты Лангедойля, чтобы удовлетворить растущую нужду в деньгах. В этом многочисленном собрании сразу же дали о себе знать две оппозиционные группировки. Одна из них — это горожане, горящие желанием бороться за свои интересы во имя общественного блага, обеспокоенные расстройством коммерции и считающие, что как главные кредиторы государства они вправе требовать многого; вторая, более беспокойная и более лицемерная, — это группка честолюбцев, друзей короля Наваррского, желающих пропихнуть его на первую роль в покинутом королевстве. Их объединение могло стать крайне опасным для дофина. Олицетворяли их соответственно два человека: первую — Этьен Марсель, купеческий прево столицы, богатый суконщик, предки которого сколотили себе состояние в качестве поставщиков двора, искренний и честный, пламенный реформатор, убежденный в своей правоте и в своих способностях вождя; вторую — Робер Ле Кок, епископ Ланский, краснобай, подыгрывающий королю Наваррскому, и его намерения не были столь чисты. Чего хотели горожане? Прежде всего реформы правительства и системы управления, обуздания алчных чиновников, прекращения злоупотреблений в высших эшелонах управления государством, давно обличаемых депутатами «добрых городов», — буржуа не без наивности полагали, что все эти реформы позволят королю жить исключительно за счет домена и упразднить непопулярную фискальную систему. Они также требовали в первую очередь уволить и предать суду самых скомпрометированных советников. По их мнению, были необходимы и другие чрезвычайные меры. При слабом дофине следовало учредить совет, избираемый Штатами, настоящий орган опеки, куда надлежало ввести наряду с четырьмя прелатами и двенадцатью рыцарями добрую дюжину горожан. Наконец, они настоятельно требовали освободить короля Наваррского, популярность которого росла пропорционально усугублению бедствий королевства. Перед лицом этих категорических требований дофин решил схитрить и выиграть время: он отлучился из Парижа для встречи в Меце со своим дядей Карлом Люксембургским, уже десять лет правящим Империей, но добился от него лишь слов ободрения. Когда он возвратился, новая сессия Штатов вынудила его 3 марта 1357 г. издать Великий реформаторский ордонанс — это любопытная попытка поставить королевскую власть под контроль. Снимать, арестовывать и судить недобросовестных чиновников и конфисковать их имущество, не слишком глубоко вникая в дела, теперь должна была специальная комиссия по чистке. Отныне в Совете заседало полдюжины представителей Штатов — назначать весь состав Совета последние не хотели; высшие органы управления государства, администрация домена, местные чиновники оказывались под пристальным контролем. Экстраординарные субсидии, без которых, несмотря на все налоги, нельзя было обойтись при продолжении войны, должны были полностью контролироваться Штатами, невзирая на печальный опыт 1355 г.; предполагалось также периодически собирать депутатов трех сословий для выверки счетов.

Означало ли это все контроль над королевской властью? Если присмотреться, это не более чем карикатура на конституционную реформу. Штаты не имели политической традиции: это разношерстные ассамблеи, собираемые при необходимости, которые не умели создавать органы постоянного контроля. Чистка утолила чувства ненависти, но не дала никаких гарантий на будущее. Стремление к административным реформам из-за отсутствия искренне преданных исполнителей не возымело никакого практического эффекта. Чего-то можно было бы ожидать от ввода депутатов в состав Совета; но там они оказались в меньшинстве; едва минует опасность, бывшие советники поднимут голову или займут их место. Никто не рискнул предложить обойтись без дофина — носителя монархической власти. А его упорное нежелание проводить реформы ставило непреодолимую преграду усилиям реформаторов. Движение, начатое в порыве энтузиазма, очень быстро иссякло, и у обеих сторон не было иного выхода, кроме как прибегнуть к силе.

Ведь, вопреки видимости, последнее слово осталось за королевской властью, представленной тщедушным дофином. На его стороне были чиновники, традиция, преемственность в управлении. Делегаты Штатов, кому поручено собирать субсидии и управлять этим процессом, натолкнулись на косность податных людей, крестьян, убогих ремесленников, которые не желали платить налог новоявленным сборщикам; надменный купеческий прево, вынужденный прибегать к худшим уловкам, в точности как королевские чиновники, сам объявил о новой девальвации, хотя программа реформ включала требование возврата к полноценной монете. В конечном счете Штаты не пользовались авторитетом. Слишком частые сессии утомляли депутатов, их беспокоили дорожные опасности и расходы. Вскоре в Штатах останутся почти одни парижские буржуа.

Предстояла еще проба сил, опасная для дофина, у которого не было ни войск, ни денег. Летом 1357 г. Карл попытался снова захватить власть: Великий ордонанс не претворялся в жизнь, дурные советники снова возвращались в милость. Этьен Марсель быстро поставил его на место. В ноябре благодаря обилию сообщников из тюрьмы бежал король Наваррский — к великой радости Штатов, которые уже снова заседали. В Париж возвратился ненадолго изгнанный Робер Ле Кок. Чтобы сохранять опеку над дофином, его надлежало держать в постоянном страхе. О чем речь: пародия на Штаты в феврале 1358 г. вынесла постановление, что отныне заседания будут проходить только в столице. Наваррца пригласили в Париж, и дофина вынудили с ним примириться. Карл унизился до того, что приказал провести покаянные церемонии в память жертв руанской драмы. Наконец, купеческий прево организовал мятеж, и восставшие прямо в покоях дофина, на глазах у него, вырезали его приближенных, убили маршалов Шампани и Нормандии и надели на наследника престола сине-красный шаперон — цветов парижских горожан.

Такое множество неуклюжих и жестоких выходок ускорили разрыв. 14 марта Карл принял титул регента, дающий ему больше власти, чем должность наместника королевства; 25 марта он бежал из Парижа в Санлис, противопоставил одни Штаты другим[56] обратился за советом к знати и добрым городам Вермандуа, а затем Шампани. Семью он укрыл в крепости Ле-Марше-де-Мо. Карл набрал войска и начал нападать на наваррские банды, грабившие сельскую местность. Ощутив опасность, Этьен Марсель пришел в сильное возбуждение. Он полагал, что призван осуществить великие замыслы, считал себя защитником городских свобод против некомпетентной и деспотичной власти монарха. Он пишет фламандским городам, напоминает им об Артевельде, назначая себя его духовным наследником. Но у него нет иного выхода, кроме как принять помощь самых одиозных союзников. С 28 мая ими становятся «жаки»[57].

Восстание крестьян областей Бове и Суассона носит загадочный характер. Этот один из тех страшных взрывов ярости бедноты, которые так часто встречались в средние века и в которых имущий класс видел только вспышку разнузданности «черни». Для его объяснения достаточно напомнить о разорениях, которые творили рутьеры[58], уже год бродившие по стране и грабившие ее то от имени англичан, то ссылаясь на наваррцев, о грубой настойчивости агентов фиска. Может быть, чашу народного гнева переполнили и требования сеньоров, многие из которых, попав в плен при Пуатье, нуждались в деньгах для своего выкупа; но текстов, которыми можно что-либо здесь доказать, у нас нет. Эффект неожиданности поначалу сработал. Их возбужденные ватаги под началом неизвестных и грозных вожаков, таких, как Гильом Каль, резали знать, грабили и жгли замки, двигались во всех направлениях, распространяясь по стране, как масляное пятно на ткани. Жакерия стала синонимом крестьянского бунта — опустошительного, не имеющего ни цели, ни завтрашнего дня. Чего хотели «жаки»? Этого они не сказали. Что они могли? Не слишком много, как только прошел первый шок. Плохо вооруженные, без умелых командиров, они становились легкой добычей для тяжелых рыцарских отрядов. Кроме того, знать, на миг растерявшаяся, нашла себе вождя: поставив свои классовые интересы выше политических интриг, Карл Наваррский возглавил сопротивление, избавив, сам того не желая, дофина от очень серьезной головной боли. Его неистовство помогло ему взять верх над «Жаками» под Мелло. Вскоре все вернулось к обычному порядку. Наваррец в этом деле приобрел у знати, став ее спасителем, неимоверную и недорого ему стоившую популярность, которую рассчитывал немедля обратить в монету.

Больше заботясь о последовательности своей политики, но не будучи столь удачливым, Этьен Марсель рассчитывал, что сумеет использовать «жаков» против регента; но посланное им на помощь «жакам» городское ополчение опоздало и повернуло на Мо, но не сумело захватить здесь дофину[59]. Это стало началом краха. Дофин избегал столицы, правил без нее и вопреки ей; но он сохранил в ней приверженцев, настраивавших «умеренных» против диктатуры купеческого прево. У Этьена Марселя осталось лишь одно средство против этих неуловимых заговорщиков: обратиться к королю Наваррскому, чье красноречие привлекало к нему новых сторонников, и к английским шайкам, наняв их за свои деньги. Ничто не помогло: ни вступление в Париж 22 июля англо-наваррских отрядов, ни назначение Карла Злого на пост капитана города. После недели сумбурных споров и тайных перемещений Этьен Марсель был убит 31 июля, прямо на улице, когда возвращался с осмотра внешних укреплений. Карл Наваррский отошел от стен города. Дофин возвратился в Париж, и те, кто его изгнал, теперь заискивали перед ним. Не было необходимости ни долго свирепствовать, ни казнить много людей. Парижская революция закончилась. Королевская власть, изнуренная материально, вышла из нее морально усилившейся.

Теперь можно было подумать и о короле. В Бордо, где Черный принц обхаживал именитого пленника, потом в Лондоне, где с 24 мая 1357 г. в его распоряжение предоставили роскошный манор Савой на престижной дороге между Сити и Вестминстером, Иоанн Добрый с наслаждением смаковал горькое вино поражения. Стыдиться ему было нечего — храбрый воин, он славно бился; если же его при этом разбили, то ведь «превратности боя непредсказуемы». Поражение в битве по всей форме ничуть не унижает истинного воина. Эдуард III принял его хорошо и даже увлекся этим человеком, уже не понимающим, что с ним происходит, но щепетильным в вопросах чести, верным рыцарскому ритуалу, который английский король сам так ценил. Среди празднеств Иоанн думал о своих подданных, но лишь затем, чтобы они думали о нем. Из писем пленника, которых сохранилось довольно много, образовался солидный сборник, тон которого одновременно патетический и инфантильный. На поле битвы под Пуатье французы утратили своего отца; именно за это он жалел их больше всего, а не за нищету и не за угрозы, нависавшие над ними. Значение имеет только одно — его скорое освобождение, ради которого они все должны стараться. Он рассчитывает на их щедрость, когда речь пойдет о выплате выкупа за него. Что касается политических условий, которые выдвинет противник, территориальных аннексий, отказов от суверенитета, то не надо отвергать их с ходу: ведь «кое-какие вещи сделать намного легче», нежели долго страдать в плену. Ради того, чтобы вновь оказаться на свободе, достойный суверен готов был к тому, чтобы в решающий момент проявить себя не слишком умелым дипломатом и не посчитаться с интересами короны.

Однако поначалу казалось, что все идет как нельзя лучше. В Бордо, опять-таки под эгидой Святого престола, было заключено перемирие на два года. В сентябре 1357 г. в Лондоне собрались советники Эдуарда, советники Иоанна, три кардинала, присланные папой, и представители дофина. Поскольку речь шла не только об освобождении Иоанна, но и о заключении «доброго и длительного мира», Эдуарду собирались предложить за высокую цену отказаться от притязаний на французский трон. Вопреки всякому ожиданию, требования англичан были меньше, чем в Гине. Проект договора, обнародованный в январе 1358 г. (его называют первым Лондонским миром), устанавливал сумму выкупа за короля в размере четырех миллионов золотых экю и требовал предоставить полный суверенитет Гиени, к которой добавлялись Сентонж, Пуату, Лимузен, Керси, Руэрг и Бигор, что, если добавить сюда Понтье и Кале, составляло добрую треть королевства. С учетом обстоятельств сам дофин нашел эти условия приемлемыми: он опасался худшего.

Он не ошибся. Эдуард III быстро раскаялся в своем относительном великодушии. Желая получить личные преимущества в споре с папой относительно назначения епископа Илийского и зная, что папа стремится к миру, он намеренно задерживал ратификацию соглашения. Тем временем парижская революция, Жакерия, война, которую с августа повел против дофина король Наваррский в Нормандии и на землях до самых ворот Парижа, привели к тому, что у англичан появились новые притязания. От изнемогающего противника можно было потребовать большего. Комиссары, которых Иоанн Добрый направил в провинции для сбора денег на свой выкуп, вернулись с пустыми руками; только Лангедок, менее опустошенный войной, дал кое-какие суммы. Эдуард мастерски разыграл гнев: раз не платят, он разрывает договор. Шесть месяцев назад он посвятил Иоанна в рыцари во время традиционных турниров в день св. Георгия; теперь он заключил его под стражу и угрожал отправить в какой-нибудь более безопасный донжон. Дофин погряз в войне с Наваррцем и не был способен продолжать переговоры; папские легаты не вернулись, полагая, что мир заключен. Беседа с глазу на глаз между победителем и побежденным, который был крайне обеспокоен новыми грозившими ему строгостями и потерял голову от перспективы более сурового содержания, дала новые выгоды Плантагенету. Тот сам кичился, что «изо дня в день французы предлагали» ему «великие договоры и прекрасные предложения». И 24 марта 1359 г. был подписан второй Лондонский мир, бесконечно более тяжелый, чем первый. Выкуп за царственного пленника, все в том же размере четырех миллионов экю, следовало выплатить в более короткие сроки, а в обеспечение этого следовало выдать Англии в качестве заложников лиц королевской крови или нотаблей. Даже будучи освобожден, фактически Иоанн оставался пленником вплоть до выполнения всех условий договора. Территориальные уступки стали тяжелее: теперь англичане требовали также земли между Луарой и Ла-Маншем — Турень, Анжу, Мен, Нормандию, а также прибрежные области между Соммой и Кале; кроме того, оммаж за Бретань герцог должен был принести английскому королю. Французское королевство теряло западную половину и все морское побережье, получая границу по линии, соединяющей Кале с Пиренеями. Никогда, даже во времена слабого Людовика VII[60] Плантагенеты не обладали таким могуществом на континенте. Вполне понятно, и в глазах Эдуарда III это было существенной уступкой, что все это переходило под его полный суверенитет, не накладывая на него никаких вассальных обязательств.

Английский король вскоре сам догадался, что аппетиты его оказались чересчур велики. Тем более что в наваррской войне дела стали оборачиваться в пользу дофина. Карл Злой, чувствуя, что его бросили, заключил сепаратный мир в Понтуазе и тем самым избавил столицу от серьезной заботы. Можно ли было думать о том, чтобы пойти на уступки, которых требовал Иоанн Добрый? Одно собрание Штатов, на сей раз покорное указаниям регента, заявило, что этот договор «неприемлем и невыполним». Другое вотировало кое-какие субсидии на возобновление военных действий. Ведь дело дошло уже и до них: Эдуард III был вынужден сам ехать усмирять Францию, хотя суверен истерзанной Франции уже был его пленником. Но, чтобы победить врага, нужно было, чтобы он принял сражение. А Карл сознавал свою слабость. Наученный опытом, побуждаемый своей не больно воинственной натурой, он уклонялся от боя. Эта ловкая тактика, которую позже сочтут инициативой Дюгеклена[61], была именно тактикой дофина. «Набег» силами в несколько тысяч воинов, если нет правильного сражения, позволял только грабить страну, но не завоевать ее и тем более не оккупировать. Его сила со временем иссякала сама, когда более не могла расходоваться на разорение края. «Бедный народ» страдала от этих грабежей, но королевская власть берегла свои скудные силы, будучи не вправе зря жертвовать ими. Поэтому Эдуарду с сыновьями позволили в конце октября 1359 г. высадиться в Кале, постепенно разорить Артуа, Тьераш, Шампань, потерпеть неудачу под Реймсом, мощные стены которого исключали возможность приступа, обойти Бургундию, чей герцог откупился от бедствия, щедро заплатив за уход солдатни, две недели жечь округу под Парижем и наконец разорить провинцию Бос. Тем временем нормандские моряки совершенно безнаказанно подошли к Винчелси, вызвав у англичан панический страх перед высадкой французов, которую они с 1340 г. считали невозможной. Наконец в дело вступило само небо: неожиданный ураган дезорганизовал силы захватчиков на шартрских землях. Пора было завершать эту плачевную экспедицию. 8 мая 1360 г., после всего лишь недели переговоров, дофин и принц Уэльский согласовали предварительные условия мира в босской деревушке Бретиньи; английский король сразу же покинул Францию, где во главе армии его больше не увидят.

Неудача Плантагенета была очевидной. Его грозный набег отбросил его в положение, в каком он находился до первого Лондонского мира, заключенного полтора года тому назад. То, на что он соглашался теперь, было тоже нелегким для Франции, но в меньшей степени, чем уступки, на которые ей предлагалось идти до того. В территориальном отношении возвращались к условиям, согласованным в Лондоне в 1358 г.: образование обширной суверенной Аквитании от нижней Луары до Центрального массива и до Пиренеев; передача «плацдармов» на севере — Понтье, Кале, графства Гин. Но финансовые требования смягчились: сумма выкупа за Иоанна составляла теперь лишь три миллиона золотых экю вместо четырех. Первая выплата в размере 600 000 экю, самая тяжелая, освободит короля Франции, который будет дожидаться ее в Кале. Уступаемые территории — кроме Ла-Рошели, которая сразу же перейдет в руки англичан, — будут переданы победителю в течение года после освобождения Иоанна; после этого шесть ежегодных выплат по 400 000 экю погасят долг Валуа и постепенно освободят заложников — принцев крови, крупных феодалов, баронов, буржуа из восемнадцати «добрых городов», которые до того будут жить в Лондоне за свой счет. Окончательно ратифицировать договор предполагалось в Кале, во время выплаты первой части выкупа и перед освобождением царственного пленника.

Поскольку ничто не позволяло надеяться на более мягкие условия, дофин, на сей раз согласный с отцом, предпринял отчаянные усилия, чтобы удовлетворить требования англичан. Надо было освободить короля, а там будет видно. 8 июля Иоанн прибыл в Кале. Тем временем каждый город, каждая провинция были обложены податью на пределе их возможностей, и от них требовали «живо» выплатить ее. Северная Франция, жестоко пострадавшая от недавних грабежей, опять не смогла дать многого; но Лангедок расплатился щедро. К середине октября в аббатстве Сен-Бертен, близ Сент-Омера, набралось 400 000 экю — две трети требуемой суммы. Эдуард, которому было нетрудно сыграть в благородство, заявил, что удовлетворится этим. Постепенно в Кале приехали король Англии, его сыновья, дофин, советники монархов; еще какое-то время велись переговоры, и наконец 24 октября предварительные соглашения в Бретиньи, с небольшими изменениями, были торжественно ратифицированы. Это было более чем соглашение между Валуа и Плантагенетами — полагали, что это всеобщий мир. Эдуард III подписывал мир с графом фландрским; Иоанн еще раз примирялся с Карлом Наваррским; оба короля, которых теперь связывали договоры о вечной дружбе и союзе, обещали вместе стараться прекратить распрю в Бретани. Коль скоро на Западе воцарялся мир, папство могло вернуться к своим химерическим планам крестового похода.

Договор в Кале отличался от предварительных соглашений в Бретиньи только в одном важном пункте. По первоначальному тексту оба короля немедленно отказывались от взаимных претензий, но эти отказы были неравной значимости: Эдуард отрекался от титула короля Франции, пустой погремушки, на признание которого в реальности никогда и не рассчитывал, а Иоанн — от суверенитета над оставляемыми территориями, и эта уступка отрезала от королевства целую треть, преграждала его судам, сборщикам налогов, армиям доступ в Юго-Западную Францию. В Кале «отречения» стали предметом особого соглашения; обменяться ими предполагалось позже, после передачи территорий; последним сроком для этого назначалось 30 ноября 1361 г. Внешне эта модификация выглядела ничтожной. Но фактически она будет иметь неисчислимые последствия. Некоторые историки полагают, что к ней приложили руку дофин и его советники, которые со своей безупречной ловкостью, уже выказанной в прошлом году, предвидели будущее, догадались, что срок будет перенесен, и тем самым сохранили для короны суверенные права на оставляемые территории. Однако допустить такое сложно. Возможно ли было заранее предугадать все задержки, хитрости, проволочки всегда ненасытного противника? Будущий Карл V при всем уме не мог обладать такими способностями предвидения. Однако события покажут, что он был прав.

Мы не последуем за королем по пути свободы, через вновь обретенное — во всяком случае, частично — королевство. История его поступков позволила бы нам всего лишь глубже проникнуть в душу монарха, который за три года, которые ему оставалось жить, не воплотит ни одного из своих химерических прожектов. При этом бедствия ничуть его не унизили. По крайней мере он мог бы понять, что через четыре года отсутствия найдет Францию истерзанной, ослабленной, искалеченной, мог бы попытаться уврачевать ее раны, восстановить ее силы путем мудрой экономии. Но предполагать, что он способен на столь терпеливые расчеты, можно было бы, лишь плохо его зная. Он бессильно наблюдает бесчинства рутьеров, грабящих богатейшие провинции. Дорого купленный мир, за который пришлось заплатить такой кровью и такими страданиями, для него только неожиданная возможность наконец воплотить мечту отца и свою собственную — крестовый поход. Едва получив возможность, он спешит в Авиньон; правда, дороги королевства неспокойны, и ему приходится делать длинный крюк через Бургундию, Бресс, Дофине, земли Империи. Но святой папа Урбан V находит в нем более ценного, более рьяного помощника, чем Филипп VI был для Бенедикта XII. Побежденный при Пуатье уже видел себя предводителем крестового похода, во главе целой европейской армии, идущей на грозных османов.

Этот прожект постигла та же судьба, что и множество других: изменившиеся реалии перевели его в сферу химер. Более насущные заботы удерживали Иоанна в его королевстве, и не самой мелкой из них было практическое выполнение условий договора в Кале. И это возвращает нас к предмету нашего рассмотрения.

Территориальные соглашения с давних пор относились к статьям, которые выполнялись проще всего, хотя и с заметными задержками. Советники французского короля предпочли бы, чтобы передача осуществилась, лишь когда король Англии взамен освободит французские провинции от рутьеров, грабивших страну от его имени. По мнению Плантагенета, довольно было и того, что он уволил этих вояк; а если они продолжают грабежи по собственному почину, его это не касается. Итак, Иоанн еще раз уступил. Но английские комиссары, имевшие поручение формально принять аннексии, прибыли только в августе 1361 г. В каждой оставляемой области они приняли власть от чиновников Валуа, оммаж от вассалов, присягу от городов. То здесь, то там возникало противодействие, о котором нам известно мало. Может быть, население не побоялось бы менять господина, если бы его верховным сюзереном по-прежнему оставался французский король. Верность прежнему монарху заставляла их страдать от того, что отныне они полностью отделяются от королевства Франции. Но проявления этих чувств оставались спорадическими и разрозненными; возможно, в некоторых случаях они были даже порождены расчетом. Когда тот или иной город заставляет ждать своей капитуляции, когда тот или иной вассал заявляет, что хочет принести оммаж только лично королю Англии, то это делается затем, чтобы добиться подтверждения и расширения привилегий, чтобы создать прецедент, который в дальнейшем будет полезным для укрепления автономии. Так будет до самого 1789 г., когда зарождающийся патриотизм сметет эгоистичную тщету местных привилегий. Весной 1362 г. мучительная операция близилась к концу: после этой большой передачи территорий оставалось лишь несколько спорных округов — Бельвиль в Пуату, Монтрёй в Понтье. Эдуард III сумеет создать из новых континентальных владений обширное княжество Аквитанию, определять судьбы которой было поручено победителю при Пуатье — Черному принцу.

Выплата выкупа шла с более заметными задержками. Ведь вытрясти такую сумму из страны, которая постоянно беднела, а недавно утратила треть своей территории, было непросто. На этот раз, поскольку речь шла о выкупе пленного короля, такой случай предусматривался феодальным обычаем, и потому можно было не обращаться к Штатам[62]. Королевский ордонанс от 6 декабря 1360 г. устанавливает на шесть лет — первый пример общего и долгосрочного налога — троекратное обложение товаров, соли и вина. Налоги на потребление собирать трудно, они непопулярны и, кроме того, тесно связаны с экономическим процветанием; а дело было в кризисный период. Но все-таки они принесли ощутимые суммы. Основную их часть поглотила борьба на местах с рутьерами, придворные праздники, приготовления к крестовому походу. Из оставшихся за три года не смогли собрать даже первый миллион для выкупа.

Обладая уступленными территориями, имея в кармане почти треть затребованной контрибуции, король Англии, казалось бы, должен был поспешить с обменом отречениями, чтобы на взаимные уступки легла печать необратимости. Однако эти отречения не были сделаны ни в ноябре 1361 г., ни позже. Не будем усматривать в этом ни ловкости дофина, который по завершении своего регентства уже никак не участвовал в управлении королевством, ни беспечности Иоанна, который, напротив, чтобы поддержать свою честь, старался тщательно и полностью выполнить договор. Все дело в Эдуарде, изобретательном на новые дипломатические комбинации, всегда выискивающем дополнительные преимущества. Перестав титуловать себя королем Франции, он знал, что Иоанн уже не считает себя вправе претендовать на суверенитет над Аквитанией. Теперь его заботили более верные материальные выигрыши, а церемонию, не дававшую непосредственных выгод, можно было провести и позже. Ведь коль скоро выкуп в срок не уплатили, ссылка заложников в Лондон затянулась. Это ожидание стало невыносимым для принцев королевских лилий: брата короля — Филиппа Орлеанского, двух старших сыновей — Людовика Анжуйского и Иоанна Беррийского, его кузена Пьера Алансонского и шурина дофина — Людовика II Бурбона. Чтобы ускорить свое освобождение, они взяли с короля Франции слово и в ноябре 1362 г. заключили со своим тюремщиком гибельный «договор заложников». В нем они проявляли щедрость за чужой счет, обещая немедленную выплату 200 000 экю, окончательную уступку спорных территорий, передачу в залог основных беррийских замков. Вследствие этого их перевели в Кале, где они должны были ждать королевской ратификации договора, лишь после которой предполагалось провести обмен отречениями. Иоанн бы с радостью подписал новые отказы — ведь это значило не только больше заплатить за мир, но к тому же освободить своих близких и ускорить начало крестового похода. Однако Эдуард потребовал одобрения со стороны Трех сословий. Ассамблея, собравшаяся только в октябре 1363 г. в Амьене, проявила упорство. Дофин и его советники еще раз оказались лучшими защитниками интересов короны, чем король. Они были душой сопротивления и добились отклонения договора.

Это был первый инцидент после заключения мира, первое пятно, омрачившее вечную дружбу, в которой поклялись в Кале оба суверена. В ситуации, где дипломат увидел бы лишь политическую необходимость, Иоанн счел себя обесчещенным, решив, что противник заподозрит его в вероломстве, хотя тот вовсе не выдвигал подобных обвинений. Это болезненное ощущение у короля укрепил один случай личного характера. Его второму сыну Людовику Анжуйскому, томившемуся в Кале, разрешили съездить на поклонение в святилище Булонской Богоматери. Там он встретил свою молодую жену Марию Бретонскую, дочь Карла Блуаского, которую не видел два с половиной года и в которую был очень влюблен; княжеская чета сбежала и более в Кале не явилась. Сделав это, позже скажет ему Эдуард III, «вы весьма запятнали честь своего линьяжа». У чести свои законы. В политике они слишком часто служат прикрытием худших капитуляций. Будучи до конца рыцарем, Иоанн остался им верен и в первые дни 1364 г. вернулся в Лондон, чтобы сдаться в плен: ведь он считал, что лично отвечает за невыплаченный выкуп, за бегство титулованного заложника. Тем не менее от плана крестового похода он не отказался. Поскольку интерес к этому плану проявил и Эдуард, то Иоанн начал переговоры с целью прийти к новому «конечному соглашению» взамен договора заложников. Едва эти переговоры успешно завершились, как он заболел и слег. Он умер 8 апреля, еще молодым — ему было сорок пять. Его бывший тюремщик устроил ему пышную заупокойную службу в соборе святого Павла. Потом через Дувр и Кале бренные останки с большой помпой были привезены в Париж и Сен-Дени.