Глава шестая.

Глава шестая.

Мнения военного министра в 1900—1903 гг. по маньчжурскому и корейскому вопросам. Что исполнено военным министром, чтобы избежать разрыва с Японией

Война с Японией возникла неожиданно для России, противно намерениям русского государя, противно интересам нашей родины.

Окончись война победоносно, виновники ее возникновения могли попасть в герои, прозорливо подготовившие нам успех на Дальнем Востоке.

Преждевременный мир, вызванный внутренними непорядками в России, лишил нашу армию возможности бороться до победного исхода войны.

Взволнованное понесенными нами на войне неудачами, русское общество настойчиво желает знать правду о причинах, вызвавших войну, и о виновных, кои не выполнили волю царя, не желавшего войны, а своими действиями или бездействием довели дело до разрыва с Японией. Допущенная свобода слова дала возможность высказаться в печати о многих делах и лицах. Вместе с вымыслом в печати появились и фактические данные, опубликование которых могло произойти только с ведома и разрешения заинтересованных лиц, занимавших высокие посты в разных министерствах.

Наибольшее значение из появившихся в печати материалов, имевших целью выяснить причины войны, имеет статья г. Гурьева «Возникновение Русско-японской войны», помещенная в газете «Русские ведомости» (май, 1905). Автор, очевидно, располагал массой документов, и вся статья его носит характер объяснений и защиты действий министра финансов С. Ю. Витте. [136]

Так как статья Гурьева получила самое широкое распространение, перепечатана как нашими, так и иностранными газетами и журналами, так как и ныне еще на эту статью делаются ссылки, а изложенные в ней факты, касающиеся Военного министерства, изложены неверно, и деятельности его придано неправильное освещение, я признаю необходимым, насколько возможно, коротко изложить роль военного министра в заседаниях по вопросам Дальнего Востока в период 1898—1903 гг.

Вопрос о выходе России к Великому океану давно уже подвергался теоретическому обсуждению. Признавалась неизбежность, что для России, ввиду огромного роста ее населения, будет необходимо добиваться выхода к теплым морям. Но история России XVIII и XIX вв. указывала также, что выходы к морям Балтийскому и Черному обошлись России весьма дорого. Требовалась поэтому особая осторожность, дабы не быть вовлеченными преждевременно в вооруженную борьбу из-за выхода к Великому океану.

Наши владения на Дальнем Востоке, за Байкалом, пустынны, труднопроходимы и требуют выполнения массы внутренних задач по увеличению населения, устройству его во всех отношениях, проведению дорог и пр. Торговля наша с Дальним Востоком, внешняя и внутренняя, ничтожна. Поэтому выход к Великому океану ныне живущему в России поколению не был нужен, а между тем, при огромных пространствах и незначительности русского населения к востоку от Байкала, явилось опасение, что приносимые жертвы не окупятся выгодами, тяжко лягут на живущее поколение, ослабят его культурный рост и ослабят наше положение в Европе. В особенности Военное министерство с половины прошлого столетия весьма дружно с Министерством иностранных дел систематично противилось расширению наших границ в Азии, ввиду все усложнявшихся для нас задач в Европе. Поэтому наше движение и в глубь Средней Азии происходило часто вопреки не только мнению, но и отданным из Петербурга приказаниям. [137]

В 1864—1865 гг. занятие Черняевым Ташкента признавалось преждевременным, ибо приводило нас в непосредственное соприкосновение с Бухарским и Кокандским ханствами. После похода к Самарканду в 1868 г. Кауфману не только не разрешили покорить окончательно Бухарское ханство, но эмиру Бухарскому были возвращены Шаар и Китаб, взятые нами после упорного боя. В 1873 г., покорив ханство Хивинское, мы ограничились занятием только правого берега р. Амударьи и сохранили за ханством Хивинским его власть. В 1875 г., пройдя все ханство Кокандское, мы думали ограничиться только занятием г. Намангана, оставив остальную часть ханства в руках слабого хана Кокандского. В 1881 г. военный министр не отстаивал необходимости сохранить за нами занятый в 1871 г. силой оружия Кульджинский край. В 1882 г. Скобелеву, после овладения им Геок-Тепе, было строго запрещено идти на Мерв.

Такой образ действий Военного министерства вызывался опасениями новых расходов и новых забот, опасениями новой затраты сил и средств за счет ослабления нашего положения на западной границе и на границах с Турцией.

В особенности не в видах Военного министерства было вызывать какие-либо осложнения на китайской границе или с Японией. Поэтому представители Военного ведомства с тревогой относились и, насколько это было в их силах, боролись против мнений о том, что России «самое западное из азиатских, а не самое восточное из европейских государств» и что вся будущность России в Азии.

Мы на Дальнем Востоке еще 20 лет тому назад были почти беззащитны, а такая огромная территория, как, например, Сахалин, защищался лишь тремя местными командами, общей силой около одной тысячи человек. Владивосток был беззащитен, а главная связь с Россией по грунтовому пути на протяжении 9000 верст, можно сказать, в военном отношении почти не существовала. Только после 1882 г., когда мы уступили китайцам в кульджинском вопросе, а также ввиду начавшейся усиливаться японской армии, мы начали, наконец, усиливать свои [138] войска на Дальнем Востоке. Первоначально усиление шло очень медленно, но, как изложено выше, после Японо-китайской войны усиление пошло весьма быстро и притом за счет нашей готовности на западной границе.

В особенности Военное ведомство чувствовало все время непрочность связи наших войск в Приамурье с Россией. Новобранцев и значительную часть продовольственных запасов привозили во Владивосток морем. Очевидно, что при таких условиях задаваться какими-либо наступательными планами Военное ведомство не могло. Но пробуждение Китая и, в особенности, Японии заставляло Военное ведомство, не думая о наступлении, тревожиться даже за целость наших владений к востоку от Байкала. Поэтому постройка Сибирской магистрали по нашим владениям соответствовала видам Военного министерства, ибо облегчала связь с Приамурьем и оборону этой окраины России.

Вопрос о постройке Сибирской дороги обсуждался впервые в Комитете министров в 1875 г., но первоначально лишь в пределах Европейской России до Тюмени, и в 1880 г. состоялось положение Комитета министров о приступлении к сооружению сего участка. В 1882 г. государь император Александр III решает вести дорогу через всю Сибирь, не довольствуясь лишь начальным участком. Начались изыскания, и было представлено три варианта. В 1885 г. Комитет министров, рассмотрев изыскания, не пришел к заключению о наивыгоднейшем из них, но постановил безотлагательно приступить к постройке начального участка. В 1886 г. государь, читая отчет генерал-губернатора Восточной Сибири, написал:

«Уж сколько отчетов генерал-губернаторов Сибири я читал и должен с грустью и стыдом сознаться, что правительство до сих пор почти ничего не сделало для удовлетворения потребностей этого богатого, но запущенного края. А пора, очень пора». Несмотря на столь определенно и в такой трогательной форме выраженную волю державным вождем русской земли, только в феврале 1891 г. состоялось положение Комитета министров об [139] одновременном приступлении к постройке Уссурийской железной дороги и участка Сибирской дороги от Миаса до Челябинска. В рескрипте наследнику цесаревичу, находившемуся в то время в путешествии, указывалось положить начало постройки, «сплошной через всю Сибирь железной дороги», и эта дорога названа Великим Сибирским рельсовым путем. Решение было простое, естественное и в то же время великое. Эта дорога, несомненно, оживила бы чрезмерно медленно развивавшийся Приамурский край, вызвала бы усиленное туда переселенческое движение, и этим закрепила бы важную окраину за Россией. Несомненно, однако, что, проходя на большом протяжении близ китайской границы, дорога эта в военном отношении не была бы безопасна, но опасность эта уменьшалась относительной труднодоступностью Северной Маньчжурии, примыкавшей к дороге, и слабостью Китая. Кроме того, дорога прикрывалась бы мощной рекой Амуром.

Японо-китайская война доказала слабость Китая и в то же время определила серьезное военное значение на Дальнем Востоке Японии. Россия вместе с другими державами вынудила Японию покинуть завоеванный ею Квантунский полуостров с Порт-Артуром. Это составило первый и решительный шаг к тому, чтобы на Дальнем Востоке поставить Японию в ряды наших врагов. Явилось новое положение вещей, при которых полная наша неготовность в военном отношении на Дальнем Востоке становилась тревожной.

В 1894—1895 гг. наш Приамурский край был, можно сказать, беззащитен от нападения японцев: на всей огромной территории Приамурского военного округа было расположено всего 19 батальонов пехоты.

Пришлось безотлагательно усилить наши войска на Дальнем Востоке и обратить Владивосток в приморскую крепость. Но главное, требовалось возможно быстро создать железнодорожную связь с Европейской Россией и Дальним Востоком.

До Японо-китайской войны никто и не сомневался, что Сибирская магистраль должна идти только по русским [140] владениям. Обнаруженная в 1894—1895 гг. слабость Китая вызвала новый проект — вести магистраль по Маньчжурии, чем сокращалась линия на 500 верст. Напрасно командующий войсками и генерал-губернатор Приамурского края генерал Духовский боролся против этого проекта, указывая опасность его для России, доказывая, что, проходя по пределам Китая, эта линия не будет прочно связывать Приамурский край с Россией, доказывая, что дорога, проведенная по Маньчжурии, будет выгодна китайскому, а не русскому населению. Мнение генерала Духовского не приняли, и мы провели дорогу огромного для нас значения по чужой нам стране. Увлечение возможностью придать этой дороге мировое значение, привлекая на нее транзитные грузы, взяло верх над скромными, но и более близкими нам нуждами Приамурского края.

Опасения генерала Духовского оправдались очень скоро. Уже в 1900 г. восставшее население разрушило часть построенной линии, наши войска в Харбине были вынуждены к обороне. Мы потеряли год времени, истратили массу лишних миллионов и в то же время очень скоро убедились, что, кроме пассажиров, почты и самого ограниченного количества наиболее ценных товаров, по этой магистрали транзитные грузы не пойдут, — перевозка морем дешевле и обеспеченнее. Мечты о мировом значении этого предприятия пришлось бросить и признать, что магистраль составляет участок Сибирской дороги, проходящий 1200 верст не по русской территории, требующий, к тому же, специальной и значительной охраны, с большим расходом денежных средств.

Предположения министра финансов, что постройка дороги через Маньчжурию будет стоить на 15 млн руб. дешевле, чем по нашим владениям, тоже не оправдалась, ибо по стоимости постройки Маньчжурская дорога — наиболее дорогое из всех железнодорожных предприятий России.

Таким образом, Маньчжурская магистраль скоро перестала давать надежды иметь мировое значение, скоро [141] определилось, что и экономическое значение этой дороги, важное для местного китайского населения, будет весьма незначительное для России. Таким образом, дорога эта неожиданно оказалась построенной главным образом для стратегических целей. Но для таковых, как указано выше, путь по нашим владениям был предпочтительнее.

Прибавим, что это несчастное для России предприятие составило первое и важное доказательство тому, что Россия на Дальнем Востоке перешла к активной политике. Занятие Порт-Артура, основание Дальнего, проведение южной ветви, образование коммерческого флота на Дальнем Востоке, наши предприятия в Корее — все это звенья одной и той же цепи, при помощи которой предполагалось прочно и с выгодой для России связать судьбы Дальнего Востока с судьбами России.

Существует мнение, что ограничься мы на Дальнем Востоке только проведением через Маньчжурию северной магистрали — и войны с Японией не было бы. Что лишь занятие Порт-Артура, Мукдена и особенно деятельность в Корее послужили поводом к войне. По мнению других лиц, магистраль через Маньчжурию надлежит рассматривать даже не как первое звено в цепи наших активных предприятий на Дальнем Востоке, а как базу всех предприятий. При этом высказывается мнение, что проведи мы железную дорогу в своих владениях по р. Амур, не возникло бы даже и мысли занимать южную часть Мукдена и Квантун.

В действительности северная магистраль, проходящая по Маньчжурии, не могла не нарушить наши 200-летние отношения с Китаем, но я лично убежден, что, ограничься мы только этим предприятием, Япония из-за Северной Маньчжурии не начала бы войну с Россией.

Во всяком случае, магистраль, проведенная через Маньчжурию, не отвечала интересам Военного ведомства и была построена вопреки мнению представителя Военного ведомства на Дальнем Востоке генерала Духовского. [142]

Восстание боксеров в Маньчжурии показало нашу военную слабость в Маньчжурии. Надежда министра финансов, что созданная им охранная стража справится с поддержанием спокойствия на линии без содействия Военного ведомства, не оправдалась. Даже когда волнения приняли общий характер, министр финансов убедительно просил не посылать в Маньчжурию войска, приготовленные для этой цели генералом Гродековым из Приамурья и адмиралом Алексеевым из Квантунской области. Министра финансов и на этот раз послушали, но промедление в отправке войск на линию обошлось нам дорого: почти вся линия северной магистрали Восточно-Китайской железной дороги, кроме Харбина, перешла в руки восставшего населения. Перешла в их руки и большая часть южной ветви со станциями Куанченцзы, Мукден, Ляоян. Охранная стража под начальством генералов Гернгросса и Мищенко действовала храбро, но, подавляемая численностью, вынуждена была к отступлению почти со всех занятых ею пунктов и сосредоточилась большей частью у Харбина, где и была блокирована восставшими.

Военное министерство, по указаниям государя императора, приняло весьма энергичные меры к быстрому сбору войск для подавления восстания. Железнодорожная связь с Забайкальем уже существовала. Море было тоже свободно для нас. По железной дороге и морем мы к осени 1900 г. уже собрали на Дальнем Востоке стотысячную армию и быстро подавили восстание. В особенности на успокоение в Маньчжурии повлияло овладение союзными войсками, под начальством генерала Линевича, Пекином, откуда исходило управление боксерским движением. Заслуживает внимания весьма энергичное формирование отрядов и направление их в Маньчжурию генералом Гродековым — генерал Гернгросс в Харбине был освобожден. Цицикар и Гирин заняты генералом Ренненкампфом, Мукден — генералом Субботиным.

Как только порядок был восстановлен, Военное ведомство приняло меры к скорейшему уводу из Печилийской провинции наших войск, что и было исполнено, несмотря [143] на неудовольствие графа Вальдерзе. Все прибывшие в Маньчжурию подкрепления из Сибири и Европейской России были уведены обратно.

Разрушения, произведенные на железной дороге, оказались весьма значительными. План строительства на 1900 г. был разрушен. Мы потеряли год. Пока мало оценено важное значение этой потери времени. Будь мы сильны на магистрали и поддержи на ней спокойствие в 1900 г., наша железнодорожная готовность в 1904 г. была бы иная, чем то оказалось в действительности, а вместе с тем подвоз подкреплений в 1903 г. и сосредоточение войск в 1904г. совершилось бы несравненно быстрее, чем то было на самом деле. Мы могли под Ляояном иметь, вероятно, на два или три корпуса войск более, чем имели в действительности.

Волнения 1900 г. совершенно ясно доказали, что при условии прохождения Сибирской магистрали на протяжении 1200 верст по китайской территории нельзя рассчитывать на поддержание и в будущем прочной связи с Россией. Дабы прочно обеспечить наше положение на Дальнем Востоке, необходимо было быстро строить железную дорогу по нашим владениям на правом берегу Амура и в то же время поставить Северную Маньчжурию в такое положение, чтобы эта провинция не ослабила бы при помощи нами же построенной дороги нашего положения на Дальнем Востоке.

Так как маньчжурский вопрос послужил вместе с корейским поводом к войне, необходимо с некоторой подробностью остановиться на том, каких взглядов держался военный министр по отношению к этим двум вопросам.

Обязательства, взятые на себя совершенно добровольно Россией относительно Маньчжурии, имеют основанием правительственное сообщение 19 августа 1900 г., в котором опубликована циркулярная телеграмма управляющего Министерства иностранных дел от 12 августа 1900 г.

В этой телеграмме изложено, что наше правительство приняло за руководство по отношению к китайским [144] событиям в числе прочих следующие основные начала: «Сохранение исконного государственного строя в Китае и устранение всего того, что могло бы повести к разделу Поднебесной империи».

Далее говорится, «что если мы и были вызваны действиями китайцев ко вводу своих войск в Маньчжурию и занятию Ньючуану, то эти временные меры отнюдь не могут свидетельствовать о каких-либо своекорыстных планах, совершенно чуждых политике императорского правительства, и как скоро в Маньчжурии будет восстановлен прочный порядок и будут приняты меры к ограждению рельсового пути, Россия не преминет вывести свои войска из пределов соседней империи, если, однако, этому не послужит препятствием образ действий других держав».

Это правительственное сообщение явилось в то время, когда у нас в Азии стояло свыше 100 000 войск под ружьем.

Нельзя поэтому сомневаться в нашем самом искреннем намерении в то время действительно уйти из Маньчжурии.

В 1901 г. правительственным сообщением 23 марта эти обещания были вновь повторены.

Ни противодействие Китая, ни заключенный в январе 1902 г. и явно направленный против нас англо-японский договор не оказались в то время достаточными причинами, чтобы русское правительство перестало надеяться на возможность выполнения нами добровольно взятых на себя обещаний очистить Маньчжурию.

Но возможность полного выполнения этих обещаний вызвала сомнения уже в 1900 г. Прежде всего нельзя было не прислушиваться к мнению начальствующих лиц на Дальнем Востоке, которые не признавали в русских интересах желательным и возможным увод наших войск из Маньчжурии.

Образ действий в Маньчжурии китайских властей, многочисленные шайки хунхузов, необходимость производить еще в 1901 г. серьезные военные экспедиции — все это поддерживало наших начальников на Дальнем Востоке [145] в мнении, что мы поторопились дать обещание очистить Маньчжурию.

Несмотря на уже существовавшие сомнения в возможности выполнить обещание об очищении Маньчжурии, нами в марте 1902 г. был заключен договор с Китаем. Этот договор явился естественным развитием правительственных сообщений, сделанных в 1900—1901 гг. Предполагалось, что этот договор введет определенность в наше положение на Дальнем Востоке. Но скоро стало очевидным, что надежды эти не оправдались. В особенности огромные расходы, произведенные в 1900—1903 гг. на железную дорогу, войска и флот, вызывали неотступную мысль: будут ли самые существенные интересы России охранены в достаточной степени, если мы, руководствуясь обещаниями, данными в 1900 г., соблюдем точно договор 26 марта?

К нам недоверчиво, почти враждебно относился Китай, явно враждебно — Япония, недоверчиво — все прочие державы. Положение на месте в Маньчжурии тоже являлось неопределенным. Несмотря на успешные железнодорожные работы и усиление охраны, спокойствия на дороге не было; поезда ходили под конвоем, случаи нападения хунхузов были не редки, доверия к туземным властям и населению не явилось. Все это указывало, что если ограничиваться охраной только тонкой линии дороги, то при первом волнении железная дорога может быть разрушена во многих местах. В особенности тревожным представлялось положение России, если бы она, атакованная на Западе, вынуждена была вести одновременно войну и на Востоке. В этом случае не было сомнений, что при очищении Маньчжурии от наших войск легко будет вызвать повторение китайских беспорядков 1900 г., причем мы снова потеряем связь с Приамурским краем и нам вторично придется завоевывать Маньчжурию (с занятием нами Порт-Артура она получила для нас большое военное значение). С каждым месяцем сомнения в возможности выполнить договор 26 марта все увеличивались. Тяжелый период неопределенности, по мере усиления [146] враждебных к нам отношений Японии и Китая, становился все невыносимее. По форме мы продолжали утверждать, что договор 26 марта будет соблюден, мы даже выполнили первую часть его: очистили от наших войск местность Мукденской провинции до реки Ляохе, но, по существу, уже принимали меры, вполне соответствовавшие нашим интересам, вполне необходимые, но идущие вразрез с договором.

Еще до боксерского восстания в 1900 г. военный министр высказывал мнение о совершенно различном для нас значении северной и южной частей Маньчжурии. Такое значение вытекало из следующих данных и соображений.

Прежде всего, нам необходимо было иметь твердую связь России с Приамурским краем. Поэтому местности, по которым проходила магистраль Сибирской железной дороги, должна была войти в сферу самых близких интересов России.

Опыт 1900 г. показал слабость организованной министром финансов охраны линии. Поэтому я ходатайствовал, чтобы на магистраль, именно в Харбине, кроме войск охранной стражи, был оставлен небольшой отряд в 4 батальона, 1 батарею и 1 сотню казаков в виде подвижного резерва. Казарменные помещения для отряда такой силы уже и были закончены постройкой в 1903 г. Но постановка на линии только войск, даже многочисленных, не могла достигнуть цели, если Китай принял бы меры к затруднению нашего положения в Маньчжурии. Враждебно настроенное против нас население портило бы дороги, а виновные не отыскивались бы. Власти кланялись бы нам, но действовали по инструкциям, получаемым из Пекина. Главное, что надлежало ожидать, — это прилив китайского населения в Северную Маньчжурию и густое заселение наших пограничных с Китаем местностей. Полное присоединение даже северной части Маньчжурии к владениям России не представлялось мне желательным и полезным, ибо присоединенное к нам китайское племя, получив права гражданства, быстро переселившись на левый берег Амура, составило бы преобладающее по численности население Амурской [147] и Приамурской областей. Необходимо было непрерывно помнить, что в течение всего XIX столетия мы часть Сибири к востоку от Забайкальской области до моря успели весьма мало заселить русским племенем, значит, и весьма слабо прикрепили эту область к России. В областях Амурской и Приморской с границей в 2400 верст с Китаем (от Забайкалья до Кореи) все население составляло только 400 000 человек.

Северная Маньчжурия пространством до 1 000 000 кв. верст включает в себя всю Хейлуцзянскую и северную часть Гиринской провинций. По собранным приблизительным сведениям, на этой обширной площади проживало до войны всего 1 500 000 жителей, что дает по 1,5 человека на квадратную версту.

Опыт 1900 г. указал, что при руководстве делами населения Северной Маньчжурии из Пекина, мы и в будущем должны ожидать восстаний населения и попыток к разрушению железной дороги. У китайского правительства всегда были наготове ответы: виноваты хунхузы. Не могли мы также оставаться равнодушными к усилению китайских войск в Северной Маньчжурии, а также к заселению китайцами пустынных земель, примыкающих к рекам Амуру и Аргуни, которыми издавна пользовалось русское население.

Поэтому и возникла необходимость, чтобы в той или другой форме мы получили право контроля и распорядка в Северной Маньчжурии. Без достижения сего проведенная железная дорога, оставаясь недостаточно безопасной, могла послужить нам во вред, ибо увеличивала все невыгоды нашей пограничной черты, делающей между Забайкальем и Уссурийским краем большой выгиб к северу. Вся Хейлуцзянская и северная часть Гиринской провинции врезываются клином между русскими владениями. Только чувствуя себя прочно в Северной Маньчжурии, мы могли признать Приамурский край достаточно прикрытым и заняться развитием этого края.

Северная Маньчжурия не прилегает к Корее. Поэтому наше утверждение в этой провинции не грозило [148] осложнениями с Японией. Не было в Северной Маньчжурии и существенных европейских интересов. Но несомненно, что эта местность была важна для Китая, и насильственное присоединение ее к владениям России грозило осложнениями с Китаем. Поэтому необходимо было найти такую форму утверждения нашего в Северной Маньчжурии, которая не могла бы вызвать разрыва с Китаем.

Будучи убежденным сторонником включения в той или в другой форме в сферу нашего влияния Северной Маньчжурии, я в то же время неуклонно боролся против всех военно-политических начинаний в Южной Маньчжурии.

Южная Маньчжурия до Квантунской области заключает в себе всю Мукденскую и южную часть Гиринской провинции. При площади в четыре раза меньшей, чем Северная Маньчжурия, население Южной Маньчжурии, по нашим сведениям, превосходило 8 млн душ, что давало свыше 30 человек на кв. версту, тогда как в Северной Маньчжурии на кв. версту приходилось менее двух человек.

Священный для китайской царствующей династии Мукден всегда мог служить источником для нас недоразумений с Китаем, а соприкосновение на 800 верст с корейской границей легко могло привести к осложнениям с Японией.

Южная Маньчжурия все суживающимся клином примыкает к Квантуну, составляя лишь на границе с Кореей 800 верст расстояния. Занимая эту позицию, надо было располагаться на два фронта: к Корее и к Китаю. При этом, если бы противник получил превосходство на море, то он мог угрожать высадкой на 600 верстах, где границей Южной Маньчжурии служит море. При этом высадка, например, в Инкоу выводила противника в тыл всем нашим войскам, расположенным южнее линии Инкоу.

При обсуждении способов решения маньчжурского вопроса могло возникнуть и предположение, в случае враждебного к нам образа действий Китая, о присоединении Маньчжурии к русским владениями на тех же, например, основаниях, на которых к нашим владениям был присоединен Квантунский полуостров. [149]

При таком решении представлялось возможным установить прочную связь России с Квантуном. Признавая, как сказано выше, что включение в сферу наших интересов Северной Маньчжурии будет естественным последствием проведения Сибирской магистрали через Маньчжурию, я неизменно признавал, что присоединение к России в той или другой форме Южной Маньчжурии будет для нас не опасно.

По этому вопросу в представленной мною в октябре 1903 г. особой записке по маньчжурскому вопросу я высказал следующие мысли:

«Не соприкасаясь с границей Кореи, не занимая нашими гарнизонами местности между железной дорогой и корейской границей, мы действительно убедим японцев, что не имеем намерения, вслед за Маньчжурией, завладеть и Кореей. Тогда и японцы, вероятно, ограничатся развитием в Корее своей деятельности без оккупации страны войсками. Тогда Япония не приступит к значительному увеличению своих сил и не втянет и нас в тяжелую необходимость все усиливать свои войска на Дальнем Востоке и даже без войны нести тяжелое бремя вооруженного мира.

С присоединением же к русским владениям и Южной Маньчжурии все вопросы, кои ныне тревожат две нации и заставляют опасаться близкого вооруженного столкновения, получат еще большую остроту. Наше временное занятие гарнизонами некоторых пунктов в полосе между железной дорогой и корейской границей, например, Фынхуанчена и Шахедзы, обратится в постоянное. Наше внимание к корейской границе и к Корее еще возрастет.

Вместе с тем и японцы получат новое подтверждение своих подозрений, что Россия хочет захватить и Корею. Почти несомненно, что занятие нами Южной Маньчжурии поведет к занятию японцами Южной Кореи. Дальнейшее темно. Но несомненно одно, что, сделав этот шаг, Япония вынуждена будет быстро усиливать свои вооруженные силы. Мы в ответ будем увеличивать свои войска на Дальнем Востоке. И вот между двумя народами, [150] казалось бы, призванными к мирной жизни, из-за тех или других участков Кореи, не имеющих для России сколько-нибудь серьезного значения, начнется еще в мирное время борьба по усилению своих сил и средств в ущерб нашей боевой готовности на Западе, в ущерб интересам коренного русского населения. Эта борьба мирного времени, при участии других держав, постоянно будет грозить перейти в тяжелую смертоносную борьбу, которая не только надолго может остановить спокойное развитие наших восточных окраин, но может отразиться и на замедлении роста всей России.

Даже одержав победу над Японией на материке, в Корее и в Маньчжурии, мы не можем добиться решительных результатов и считать Японию разгромленной, пока не перенесем войны в пределы Японии.

Нет, конечно, в этом отношении ничего невозможного. Но десант в страну с воинственным 47-миллионным населением, где даже женщины примут участие в народной войне, — дело тяжкое даже для такой мощной державы, как Россия. Если же мы не разгромим Японию окончательно, если мы не лишим ее права и возможности иметь военный флот, то при первом же удобном случае, например, если Россия вынуждена будет вести войну на Западе, Япония атакует нас одна или особенно в союзе с западными врагами нашими на Востоке.

Необходимо иметь в виду, что Япония, будучи в силах ныне выставить против нас весьма быстро в поле, в Корее или в Маньчжурии, хорошо организованную и обученную армию в 150 000—180 000 человек, очень мало напряжет при этом силы населения. При численности в 47 000 000 и приняв для количества постоянной армии германскую мерку в 1 %, Япония, вместо 120 000 могла был иметь в мирное время 400 000, а в военное время — один миллион войска. Даже принимая вдвое меньшие расчеты, мы все же должны иметь в виду, что в относительно короткое время Япония будет в силах выставить против нас в Корее и двинуть в Маньчжурию 300 000 — 350 000 войск (постоянной армии). Если мы зададимся [151] целью присоединить к России Маньчжурию, то мы обречены будем на постоянное и быстрое увеличение наших сил настолько, чтобы только силами Дальнего Востока сдержать напор японцев в Маньчжурии».

Из этих строк видно, насколько серьезно Военное ведомство относилось к такому противнику, как Япония, и насколько было озабочено возможными осложнениями с Японией из-за Кореи.

Тем не менее, пока мы твердо держались решения очистить от наших войск Южную Маньчжурию и не вмешиваться в корейские дела, опасность разрыва с Японией была устранена.

Еще в 1900 г. наше правительство обязалось уважать территориальную неприкосновенность Китая, и поэтому вопрос об очищении от наших войск Маньчжурии в принципе был решен утвердительно. Очевидно, готовясь уйти из Маньчжурии, мы не могли одновременно подготовлять Маньчжурию как театр военных действий.

В вопросе об очищении Маньчжурии возникло разногласие во взглядах между военным министром и начальником Квантунской области по вопросу о значении для России Южной Маньчжурии.

Военный министр признал, что занятие нами Южной Маньчжурии не дает России выгод и представляет только опасность со стороны корейской границы с Японией и опасность от занятия Мукдена со стороны Китая. Поэтому скорейшее очищение нами Южной Маньчжурии и Мукдена, по мнению военного министра, представлялось крайне необходимым. Начальник Квантунской области, со своей стороны, имел основание утверждать, что прочное занятие Россией Южной Маньчжурии обеспечит надежным образом связь России с Квантуном. Существовало также незначительное разногласие между министрами финансов и военным относительно увода наших войск из Северной Маньчжурии. Министр финансов предполагал достаточным оставить для охраны магистрали только войска пограничной стражи. Военный министр, на основании опыта усмирения восстания 1900 г., [152] полагал необходимым, возможно скорее очистив от наших войск Южную Маньчжурию, очистить от наших войск в Северной Маньчжурии все населенные пункты, находящиеся вне железной дороги, в том числе Гирин и Цицикар, но на самой магистрали в Харбине оставить небольшой резерв на случай возобновления беспорядков. Сила этого резерва признавалась достаточной от 2 до 4 батальонов и одной батареи. Кроме того, по мнению военного министра, надлежало продолжать обеспечивать несколькими небольшими постами связь Харбина с Хабаровском по Сунгари и связь Цицикара с Благовещенском.

Заключенный договор с Китаем 26 марта 1902 г. положил конец этим разногласиям. Согласно сего договора, как из Южной, так и из Северной Маньчжурии надлежало вывести наши войска, кроме линии железной дороги, и для сего были назначены определенные сроки. Для Военного ведомства эти решения были большим облегчением, ибо являлась надежда «возвратиться на Запад» по нашим военным делам.

Первоначально в шестимесячный срок мы должны были очистить западную часть Южной Маньчжурии от Шанхайгауня до р. Ляохе, и в назначенный срок вполне точно выполнили это обязательство. Во второй шестимесячный срок мы должны были очистить от войск остальную часть Мукденской провинции с городами Мукденом и Инкоу. Военное ведомство вполне сочувствовало этой мере и энергично готовилось к приведению ее к исполнению. Для войск, выводимых из Маньчжурии в Приамурский край, спешно возводились на линии Хабаровск — Владивосток казарменные помещения. Планы перевозки войск были составлены, утверждены, и перевозка уже началась. Был очищен и Мукден. И вдруг все это неожиданно было приостановлено распоряжениями начальника Квантунской области по причинам, которые до сих пор недостаточно выяснены. Известно, однако, что приостановка в очищении Южной Маньчжурии от наших войск совпала с первой поездкой отставного статс-секретаря Безобразова на Дальний Восток. [153]

Очищенный уже нами Мукден был снова занят. Мы занимали также Инкоу. Предприятие на Ялу в Корее получило особое значение. Для поддержания наших начинаний в Северной Корее начальник Квантунской области выдвинул в Фынхуанчен конный отряд с орудиями. Таким образом, вместо очищения Южной Маньчжурии мы заняли в ней даже такие пункты, как Фынхуанчен, которые ранее не занимались, и, главное, допустили деятельность в Корее предприятий, которым главные их деятели, вопреки указаниям из Петербурга, стремились придать военно-политический характер.

Такой неожиданный оборот дел встревожил не только Китай, но и Японию. Можно с основанием утверждать, что приостановка очищения Мукденской провинции от наших войск составляет событие огромной важности. Пока мы твердо намеревались очистить всю Маньчжурию от наших войск, ограничившись охраной железной дороги пограничной стражей и небольшим резервом в Харбине, и в особенности при решимости нашей не забираться со своими предприятиям в Корею, опасность разрыва с Японией была маловероятна. Напротив того, оставление наших войск, вопреки соглашениям с Китаем, в Южной Маньчжурии и вторжение наше с лесным предприятием в Северную Корею приближало нас в тревожной степени к разрыву с Японией. По-видимому, неопределенность наших намерений на Дальнем Востоке возбудила тревогу не только Китая и Японии, но даже Англии, Америки и других держав.

В начале 1903 г. наше положение на Дальнем Востоке стало весьма сложным. Интересы Приамурского края отошли совершенно на задний план.

Командующий войсками Приамурского военного округа и Приамурский генерал-губернатор не привлекались даже к обсуждению, не только к решению самых важных вопросов на Дальнем Востоке. В Маньчжурии, на китайской территории, возникли обширные многомиллионные предприятия, созидаемые и управляемые на совершенно особых началах. Министр финансов строил и управлял [154] железными дорогами протяжением около 2000 верст. Направление северной магистрали, как указано выше, принято против мнения представителя нашей власти на Дальнем Востоке генерала Духовского. Для охраны Маньчжурской дороги был сформирован корпус войск, подчиненных также министру финансов. Самостоятельное решение в Министерстве финансов вопросов по военной части дошло до того, что выбор системы артиллерии для охраны стражи и покупка таковой за границей произведены тоже без сношения с Военным министерством. Дабы увеличить экономическое значение дороги, Министерство финансов создало коммерческий океанский флот. Для движения по рекам Маньчжурии заведена речная флотилия. Часть судов этой флотилии получила вооружение и команды. Владивосток перестал удовлетворять, по-видимому, тем требованиям, которые ранее представлялись достаточными, чтобы служить головою северной магистрали для транзитных грузов мирового значения. Несмотря на то что территория Квантуна находилась в военном управлении и непосредственном подчинении начальнику Квантунской области, без сношения с военным министром и начальником Квантунской области выбирается и созидается обширный порт Дальний. Огромные суммы расходуются на этот пункт к ослаблению военного значения и силы Порт-Артура, ибо необходимо было или подкреплять и Дальний, или готовиться к тому, что Дальний будет обращен нашим противником в базу для действий против нас, как то и случилось. Прибавим, что Русско-Китайский банк был тоже в руках министра финансов. Наконец, министр финансов имел в Пекине, Сеуле и других пунктах своих представителей. (В Пекине — Покотилова.)

Таким образом, министр финансов ведал в 1903 г. на Дальнем Востоке железными дорогами, корпусом войск, флотилией коммерческой, несколькими вооруженными судами, портом Дальний, Русско-Китайским банком.

Одновременно Безобразов с компанией развивал свои предприятия в Маньчжурии и Корее, раздувая всеми [155] способами предприятие в Северной Корее на р. Ялу. Невероятные проекты Безобразова следовали один за другим. Задавшись целью, опираясь на деятельность Лесного товарищества на Ялу, создать какой-то «заслон» со стороны возможного нападения на нас Японии, Безобразов и его единомышленники придали в 1902—1903 гг. своей деятельности на р. Ялу весьма тревожный характер. Безобразов просил у адмирала Алексеева об отправлении на корейскую территории 600 переодетых солдат из состава войск, подчиненных генерал-адъютанту Алексееву. Просил для сформирования для той же цели отряда из хунхузов в 3000 человек. Просил подкрепить действия агентов лесного предприятия высылкой четырех охотничьих команд в 600 конных стрелков на р. Ялу в Шахецзы и просил о занятии Фынхуанчена самостоятельным отрядом войск.

Отвергнув часть этих требований, адмирал Алексеев, к сожалению, согласился выслать в Шахецзы одну охотничью команду в 150 человек конных стрелков и выдвинул на Фынхуанчен конный отряд из полка казаков с орудиями. Меры эти получили особо важное и невыгодное для нас значение, ибо были приняты в то время, когда мы обязаны были очищать Мукденскую провинцию от наших войск. Вместо увода войск из Южной Маньчжурии мы, приостановив и очищение Мукдена, заняли такие пункты к стороне Кореи, которые ранее не занимались.

Министры иностранных дел, финансов и военный вполне дружно сознавали всю опасность, какая грозит нам на Дальнем Востоке, если мы будем продолжать оттягивать исполнение наших обязательств по отношению к Китаю по очищению Маньчжурии от наших войск и, в особенности, если не будет прекращена деятельность Безобразова в Корее. Эти министры испросили назначения особого совещания, которое и состоялось 5 апреля 1903 г. В совещании рассматривались предложения Безобразова, разосланные членам совещания в особой записке. Эти предложения имели целью усиление стратегического положения России в бассейне р. Ялу. [156]

Все три вышеуказанных министра твердо и определенно высказались против предложения Безобразова и признали необходимым если и сохранить его предприятие на р. Ялу, то придать ему исключительно коммерческий характер. Министр финансов авторитетно доказывал, что в ближайшие 5—10 лет задача России должна заключаться в завершении начатых предприятий и в успокоении Дальнего Востока. Министр финансов заявил также, что не всегда, быть может, взгляды отдельных ведомств по возникающим на Дальнем Востоке задачам безусловно совпадают между собой, но никогда различия во взглядах министров иностранных дел, военного и финансов не выражались в форме разнодействия ведомств.

Министр иностранных дел в особенности доказывал опасность предложения Безобразова приостановить очищение Маньчжурии от наших войск.

По выслушивании изложенных мнений Его Императорскому Величеству благоугодно было высказать, что война с Японией весьма нежелательна и что нам необходимо стараться водворить спокойствие в Маньчжурии. Поэтому общество, которое надлежит образовать на р. Ялу для эксплуатации лесов, должно быть основано на чисто коммерческих началах, и к участию в нем могут быть допущены иностранцы. По тем же соображениям от участия в обществе должны быть устранены военные чины.

Для ознакомления на месте с нашими нуждами на Дальнем Востоке и с настроением умов в Японии я был командирован на Дальний Восток. В Японии, встретив самый предупредительный и радушный прием, я убедился в желании правительства избежать разрыва с Россией, но для сего требовалось придать полную определенность нашим действиям в Маньчжурии и отказаться от вмешательства в дела Кореи. Напротив того, продолжение авантюры Безобразова и Комп. в Корее грозило разрывом. Такое заключение и было мною телеграфировано в Петербург.

Между тем после моего отъезда на Дальний Восток опасность разрыва с Японией из-за корейских дел значительно возросла, особенно когда 7 мая министр финансов [157] заявил, «что после объяснения со статс-секретарем Безобразовым, он по существу дела не стоит с ним в разногласии».

В Порт-Артуре на бывших совещаниях Алексеев, Лессар, Павлов и я дружно высказались за придание предприятию на Ялу чисто коммерческого характера. Мною заявлено было мнение о необходимости вовсе прекратить его. Я добился отозвания нескольких офицеров, участвовавших в предприятии, и предложил подполковнику Мадритову, заведовавшему военно-полицейской частью предприятия, подать в отставку или бросить несоответственную, по моему мнению, для офицера, носящего мундир Генерального штаба, деятельность. Мадритов выбрал первое. Все военные требования, предложенные адмиралом Алексеевым, по обсуждении их совместно со старшими начальниками войск, на Квантуне были выполнены с большой быстротой (представления и распоряжения делались из Порт-Артура). Уже осенью 1903 г. я получил благодарность от адмирала Алексеева за быстрое приведение этих мер в исполнение.

Ввиду выраженного мне неоднократно адмиралом Алексеевым мнения о том, что он совершенно против безобразовских предприятий и всеми силами сдерживает их и что он, Алексеев, убежденный сторонник мирного соглашения с Японией, я отправился из Порт-Артура в июле 1903 г. в Петербург с полной надеждой, что устранение разрыва с Японией вполне в наших руках.

Свои заключения по поездке на Дальний Восток я изложил в особой записке, представленной 24 июля 1903 г., в которой с полной откровенностью излагал и мнение, что если мы не положим конец неопределенному положению дел в Маньчжурии и авантюристической деятельности Безобразова в Корее, то должны ожидать разрыва с Японией. Записка эта была в копиях доставлена министрам финансов и иностранных дел и встретила их полное одобрение.

Записка эта получила неизвестным для меня путем огласку. Некто Рославлев в статье «Кто более», напечатанной в газете «Рассвет» (1905, №92, 11 июня), задался [158] целью доказать, что и я должен быть поставлен в числе лиц, виновных в разрыве с Японией, ибо из боязни Безобразова подписал журнал, составленный в Порт-Артуре, которым авантюра на Ялу ставилась под покровительство русских войск, а благодаря этому приостанавливалось очищение Южной Маньчжурии.

Статья Рославлева была перепечатана во многих русских и иностранных газетах, и никакого опровержения помещенных в ней вымышленных данных о вышеупомянутом фантастическом журнале, подписанном мною в Порт-Артуре, не было.

Ввиду полученной особой гласности статьи Рославлева и тяжести возведенного на меня обвинения, привожу некоторые строки из этой статьи.

В газете «Рассвет» № 92 помещены, между прочим, следующие места моей записки, представленной по возвращении из Дальнего Востока: