6 На земле Александры

6

На земле Александры

Суббота, 28 июня (11 июля). Два дня не писал дневника. Но не потому я забыл про него, что мы умирали голодною смертью, нет, просто было некогда, много перемен и много было новых впечатлений. Перемены были на этот раз все в лучшую сторону, слава Богу!

Прочел сейчас написанное мною в дневнике 25 июня и вижу, в каком отчаянном положении мы были тогда, как сильно упали духом, даже не подозревая, как легок выход из нашего, казалось бы, безвыходного положения, и что вечером же оно примет совсем другой оборот. Сейчас мы сидим уже на острове, под нами не лед, с которого не сходили мы уже скоро два года, а земля, камни и мох. Мы сыты до отвала, и 27 больших, почти как гуси, жирных гаг висят на лыжах, ожидая очереди быть сваренными. Более 200 крупных гагачьих яиц мы уже съели за 2 дня, но в ямке недалеко лежит их целая груда, а охотники пошли за новыми гагами и свежими яйцами. Но опишу подробнее, как произошла эта новая перемена в нашем положении.

25 числа, когда казалось, что нам осталось только два выхода: или идти опять на W к низкому мыску, от которого нас отбросило сильным ветром и отливным течением миль на 8, идти по мелкобитому зыбкому льду, во многих местах не выдерживающему тяжести человека, ежеминутно рискуя провалиться и потонуть, или сидеть и ожидать голодной смерти, — мне пришла к голову мысль осмотреть хорошенько обрыв ледника. Неужели не найдется в этой ледяной стене какого-нибудь места, чтобы хотя с риском можно было забраться на ледник? На наше счастье, такое местечко нашлось и даже не очень далеко от нашей стоянки.

Это была трещина, шириною до сажени, идущая во всю вышину ледника и под острым углом к направлению его. Трещина эта, по-видимому, была уже старая. В течение, может быть, нескольких лет в нее намело много снегу, который почти заполнил ее и вместе со стенами ледника образовал как бы род крутого желоба. Делая топором в этом снегу ступени и забивая в него для опоры гарпун, нам удалось, наконец, забраться на желанный остров, к которому столько времени стремились и на который забраться уже отчаялись. Кое-как к этому сделанному нами «трапу» мы подтащили наши нарты. С помощью веревок постепенно, вещь за вещью, мы подняли все наше имущество, не исключая каяков и нарт, на пятнадцатисаженную стену. Удивительно, только что был поднят наверх последний каяк, как льдина, стоявшая плотно у нашего «трапа» и служившая нам как бы пристанью для выгрузки, лопнула, перевернулась, и лед начало отливом отжимать от острова. Но теперь нам это было безразлично, это нас не касалось. Странное чувство испытывал я, смотря с вышины острова на этот движущийся внизу лед. Еще так недавно мы всецело зависели от него. Он нам даже был как-то близок, благодаря этой зависимости. Мы там, на этой подвижной массе, привыкли за два почти года чувствовать себя как дома, и не страшна нам была эта ледяная пустыня. Несмотря на то, что уже два с половиной месяца, как мы покинули «Св. Анну» и своим собственным ходом отошли от нее верст на 300, мы этим льдом были еще связаны с нею. Как она зависела от этого льда, так и мы: лед соединял нас с судном. Но теперь, когда мы были на твердой земле, хотя бы и покрытой ледником, нам сразу чуждым стал этот лед, далеко-далеко уходящий на север, вплоть до «Св. Анны». Мы уже не зависели от него; казалось, что с неудовольствием выпускал он из своих объятий жертвы, и страшной стала нам ею таинственная величавая даль. Если раньше мы были связаны этим льдом с покинутым судном, то теперь эта связь оборвалась вместе с льдиной, лопнувшей и перевернувшейся у нашего трапа. У «Св. Анны» была своя дорога, а у нас своя.

Боже мой, какой большой горизонт открылся отсюда, с вышины ледника! Около острова еще видна вода, и отдельные льдины окружены каналами и полыньями, но чем дальше, тем меньше было видно воды, терялись торосы и отдельные ропаки, и уже сплошной лед тянулся до горизонта. Там, где-то далеко за горизонтом, нашел себе могилу мой спутник Баев в поисках «ровнушки до самого острова», а еще дальше стоит во льдах «Св. Анна» со своими тринадцатью пассажирами.

Сварив наверху ледника последние полфунта бульона и съев по полкружке сухарей, мы отправились на W к мысу, к которому стремились по плавучему льду. Надо было торопиться, так как всей провизии у нас оставалось еще только по полкружке сухарей на человека. Необходимо было найти чего-нибудь съестного, пока мы еще не обессилели от недоедания, а найти можно было только там, на низком черном мыску, куда, мы видели, летели птицы. Ледник же представлял собой такую же мертвую пустыню, как и луна, на которую он так похож. Мы с Луняевым пошли вперед налегке на лыжах, взяв с собой только одну винтовку и патроны. Оставшимся же 6 человекам я приказал немедленно идти по нашим следам и взять с собой только один каяк, погрузив в него все необходимое на первое время. Я убеждал своих спутников не терять ни минуты времени, так как завтра уже нечего будет есть и неизвестно еще, что нас ожидает.

Поверхность ледника была идеально ровна и покрыта слоем снега в один дюйм. По такому пути тащить шестерым легкий каяк так же легко, как идти порожнем. Но я предупредил людей, что часто эта ровная поверхность ледника бывает обманчива. Иногда в леднике образуются широкие трещины большой глубины и сверху заносятся тонким слоем снега. Такие снежные мосты очень трудно заметить, и необходимо принимать всякие предосторожности, чтобы не провалиться на предательском мосту в трещину. А это уже может быть гибелью. Поэтому-то я и настаивал, чтобы люди с нартами строго шли по нашим лыжным следам, не сворачивая в сторону, в то время как мы с Луняевым шли друг от друга на расстоянии 20 сажен, связавшись крепким линем. Для того чтобы лучше прощупывать дорогу, мы с лыжных палок сняли даже кружки.

Над ледником повис туман, иногда густея, а иногда рассеиваясь. Временами была видна только очень небольшая часть выпуклости, и не было видно даже обрыва его; тогда мы старались идти так, чтобы поднимающаяся поверхность ледника оставалась у нас слева. Но когда туман рассеивался, то можно было видеть, что далеко, очень далеко на О чуть синел своими вершинами какой-то очень высокий остров, по-видимому без ледника. Этот очень отдаленный остров[39] мы, кажется, и видели один раз со льда, когда была хорошая ясная погода. Трещины в леднике попадались довольно часто, но неширокие и легко переходимые. Мы их легко замечали, даже если они были покрыты «мостами». В одном месте мы увидели в море, недалеко от ледника, два громадных обломка глетчерного льда. Должно быть, падение этих ледяных скал было очень эффектно, судя по тому, как раздроблен был лед вокруг них. Уклон ледника на W был малозаметен.

Мертвая, какая-то торжественная тишина царила вокруг. Полнейший штиль и тепло. Ни одна птица не пролетала над нами и ни одного следа мы не видели во все время нашего пути. Положительно «лунный остров». Но вот уклон на W стал круче, и, наконец, через три с половиной часа хода мы впереди увидели внизу под горой черный низменный мысок. В волнении мы прибавили ходу и быстро побежали под уклон. Правая, северная часть этого мыска переходила в отмель, усеянную камнями. Снег еще не везде стаял с этой земли, и вода шумными ручьями сбегала к морю. Но вот ледник остался уже за нами, мы на земле. Какой-то сильный шум стоял над ней. Глаза у нас болели, и мы все видели, как сквозь кисею. Мы совершенно растерялись в этой сказочной обстановке, от которой положительно отвыкли. Вместо льда под ногами эта чернота, в тонах которой мы еще не могли разобраться. Поминутно мы спотыкались о камни, попадали в ямы, вязли в грязи и пушистом мху. Вместо тишины ледяных полей, изредка нарушаемой криками чайки, — этот непрерывный, непонятный нам шум, который положительно оглушал нас. Но, прислушавшись, мы поняли, что это шумят бесчисленные птицы, которых мы рассмотреть не могли по своей слепоте. О, какой торжественной музыкой показался нам этот птичий шум! Этот гимн жизни! Отдельные голоса совершенно сливались в могучие звуки, и трудно было поверить, чтобы могли так кричать птицы. Неужели способны были издавать такие звуки эти гаги, «гавкуны» и чайки, которых наконец-то стали замечать мы? Они сидели большими стаями на бесчисленных лужах и озерках, тучи их перелетали с места на место и терялись где-то в камнях, где не могли уже их заметить наши завешенные «кисеею» глаза. В одном месте мы увидели около воды тюленей или моржей, спокойно лежащих на земле. Страшно опасаясь их спугнуть, мы осторожно стали подкрадываться к «зверю». Каково же было разочарование, когда, подойдя чуть ли не на 10 сажен, мы убедились, что «звери» оказались большими камнями. Но мы скоро успокоились и торопливо, поминутно спотыкаясь, пошли дальше, стараясь как можно подробнее и скорее осмотреть наше владение. Мы перепрыгивали и переходили вброд быстрые потоки воды, радовались каждому красивому камешку, как дети, восхищались длинными водорослями, плававшими в воде, и вдруг, на одном пригорке, мы увидели даже несколько маленьких желтых цветков[40], названия которых я не знаю.

В одном месте у нас из-под самых ног неожиданно вспорхнула и полетела гага, сидевшая на гнезде, и мы увидели четыре яйца, величиной с гусиное. Яйца оказались свежими. Ура! Сыты будем! Гнезд, по-видимому, тут очень много, судя по количеству гаг или, по крайней мере, по шуму, поднимаемому птицами. Мы были так счастливы, что забыли все наши бедствия и лишения во время странствования по льду. Этот маленький кусочек земли, лежащий далеко-далеко за Полярным кругом, на 81° широты, показался нам земным раем. Солнце светило радостно, и, казалось, даже птицы своим шумом-гамом приветствовали нас с благополучным прибытием на эту первую цветущую землю.

Мы идем далее на W. Сзади нас величественно поднимается гора ледника, подернутая легким туманом, но наших спутников не было видно на ней. Отливом лед отнесло от берега, и за узкой полосой берегового припая была видна чистая вода.

Увидев в одном месте трех гаг, Луняев выстрелил в них, но «промазал». В ответ на наш выстрел нам показалось, что мы слышим человеческий крик. Мы остолбенели от удивления… Не может быть! На этом пустынном острове — и вдруг люди! Но крик повторился. Не могло быть сомнения, что это кричат люди. Присмотревшись внимательнее своими больными глазами, мы увидели бегущего к нам с криком человека, машущего шапкой. Когда он приблизился к нам, мы узнали в нем одного на наших беглецов. Плача навзрыд, он просил у нас прощения, сознаваясь, что поступили они оба необдуманно и нехорошо. Лицо его выражало такое раскаяние и в то же время испуг, что на него было жалко смотреть. Мы переглянулись с Луняевым и, отойдя в сторону, стали советоваться, как поступить. Припомнились нам те неприятности, которые причинили нам эти люди своим побегом и своими покражами. Припомнились брошенные нарты и каяк, без которого нам теперь трудно будет обойтись. Припомнили ненужную покражу всех наших документов и одежды, наше бешенство при этих открытиях, когда мы хотели сейчас же бежать, догнать и наказать преступников. Вспомнил и я свое обещание собственноручно расправиться с уличенным вором, и досада и раздражение уже начали подниматься в душе, но вид преступника был так жалок, так несчастен, так умоляюще смотрел он на нас… И в то же время так хороша была эта земля, так празднично и торжественно мы были настроены, ступив на эту первую землю, такую гостеприимную… И ради прихода на землю мы простили беглецов. Случись эта встреча на льду, когда мы настроены были не так миролюбиво, не сдобровать бы беглецам.

Со слезами радости бросился несчастный благодарить нас за прощение. Услышав наш выстрел и свист пули, случайно пролетевшей мимо их «логовища», беглецы уже подумали, что мы стреляем по ним и стали кричать. Мы пошли к этому «логовищу». Собственно это название слишком громко для того места, где проводили время наши беглецы. Они поместились в яме, сделав нечто вроде низкого заборчика из лыж, палок парусиновых брюк и мешка от сухарей. Этот заборчик служил очень плохой защитой от ветра. Перед ним горел небольшой костер, а кругом валялись гагачьи шкуры, которые беглецы снимали с убитых гаг, не желая щипать перья. В стороне, в яме, лежали яйца, а на лыжах высели очищенные и выпотрошенные гаги. Другой беглец встретил нас здесь. По радостным лицам он уже догадался, что они прощены. Смущенный и растроганный, он тоже стал просить прощения.

Меня поразил его страшно изнуренный, болезненный вид. Как он изменился за эти 9 дней, в течение которых я не видел его! Нелегко ему достался этот побег, он наложил на него неизгладимые следы. Я стал его расспрашивать, что у него болит, но он не мог ничего толком объяснить, ни на что в особенности не жаловался, кроме ног, но было видно, что он весь болен и сильно. Торопился меня успокоить, что «теперь» у него все пройдет, и он скоро поправится. «Теперь, господин штурман, я никогда ни за что не уйду от вас», — говорил он мне. Все повеселели. На мысе оказалось довольно плавника, даже в глубине его, и сухого. Сейчас же весело запылал костер, и хозяева начали угощать нас яичницей с гагачьим жиром, приготовленной в эмалированной кружке. Надо сказать, что все украденное оказалось в целости, конечно, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной, хотя беглецы и очень нуждались в посуде для варки пищи. Яичница, даже и без соли, оказалась превосходной. Мы с аппетитом съели ее по две кружки каждый. Долго после того лежали мы у костра и разговаривали. Рассказали нам беглецы, как в пути, когда они спали на льдине у полыньи, на них сделал нападение медведь. Он переплыл к ним через полынью, от которой они лежали в расстоянии около полутора сажен, и уже вылезал на лед, когда они случайно проснулись. Убили медведя из двустволки пулей в упор. Череп этого медведя лежал здесь же около логовища.

Всю ночь не могли мы уснуть, полные новых впечатлений на этой первой земле. Строили различные планы, высказывали предположения и думали, почему нет до сих пор наших шестерых спутников с каяком. Один из беглецов два раза ходил на ледник, надеясь встретить их, но безуспешно.

Только в 5 часов утра мы решили укладываться спать, а завтра идти навстречу пропавшим.

Часов в 12 дня 16 июня (9 июля) Луняев с одним из беглецов пошел на лыжах на поиски. Поднявшись по вчерашнему нашему следу на половину вышины ледника, они увидели картину: стоит каяк, около которого сделан шатер из парусов и полок, и в нем сном безмятежным почивают наши спутники. Разбудив их, узнали, что они к этому месту подошли еще вчера в 6 часов. Мыс отсюда хорошо виден, как на ладони, но почему-то было решено здесь остановиться на отдых. Забыты были мои увещевания торопиться как можно (идти) по моим следам, для чего я нарочно и приказал взять пока только один каяк на случай, если бы пришлось доставать убитого в воде тюленя. Все отошло на задний план; все было забыто вместе с моим уходом. Что им до того, что завтра нечего будет есть, что им за дело до неизвестного будущего, до этого острова?

Одна только забота была перед ними, как бы поскорее остановиться и завалиться спать. Остановились бы и раньше, на верху ледника, но там было как-то дико, пустынно, странно. Там я мог их не найти, а это не входило в их планы. Сегодня утром они, оказывается, проснулись в 8 часов утра, поделили между собой все остатки сухарей, Максимов не забыл завести хронометр, и легли опять спать. Таким образом они проспали за это время 19 часов. Я очень был недоволен, зачем их разбудили. Любопытно бы знать, сколько времени они проспали и когда бы, наконец, они нашли своевременным идти далее на землю, которая перед ними, под горой, и когда они пошли бы добывать себе пищу и искать нас?

Я не берусь объяснять психологию этих людей, но одно могу сказать по личному опыту: тяжело, очень тяжело, даже страшно, очутиться с такими людьми в тяжелом положении. Хуже, чем одиноко, чувствуешь себя. Когда ты один, то ты свободен. Если хочешь жить, то борись за эту жизнь, пока имеешь силы и желание. Если никто и не поддержит тебя в трудную минуту, зато никто не будет тебя за руки хватать и тянуть ко дну тогда, когда ты еще можешь держаться на воде. Не следует упускать из виду, что в данном случае «хватают за руки» не потому, что сами не могут «плыть», а потому, что не желают, потому что легче «плыть», держась за другого, чем самому бороться.

Поевши гаг и яиц, принесенных им Луняевым, «сонливцы» тронулись дальше. Только к 9 часам вечера они приплелись к месту, назначенному для лагеря. Когда я стал укорять их за лень и нежелание помогать мне в общем спасении, то они только старались свалить вину друг на друга. Пошли обычные пререкания и перебранки, так надоевшие мне за время пути.

Утром 27 июня (10 июля), около 8 часов, отобрав 4 человека, я послал их на лыжах за оставшимся на леднике каяком. Остальные же занялись устройством лагеря, охотой и собиранием яиц. Я же, взяв винтовку, отправился на разведку на южную сторону мыса. Любопытно все же, где мы находимся? На своей карте я не могу подобрать ни одного места, похожего ни по форме, ни по широте.

Эта свободная от льда земля, которую мы и видели со льда в виде коричневой полоски, представляла западную оконечность какого-то очень большого острова, сплошь, по-видимому, покрытого высоким ровным глетчером. Северная часть этой земли была очень низменна, но к югу она поднималась террасами. Я шел около подножия ледника, где снег еще сохранился и лежал ровным, плотным пластом. Ширина земли в этом месте, я полагаю, была верст 10 или 12. Часа через два хорошего хода я пришел на южный берег, который в этом месте был вышиною над уровнем моря сажен в 10. Берег был каменистый, снег почти со всей земли уже стаял, и только местами еще виднелись пятна его. Повсюду сбегали к морю ручьи. Чудная картина открылась перед моими глазами, когда я подошел к обрыву берега. Вместо надоевшего за два года льда и торосов, передо мною до самого горизонта расстилалось свободное море. Солнце ярко освещало этот простор, по которому ходила зыбь. Лишь местами плыли одинокие небольшие льдинки, сильно размытые, изъеденные волной. Как приятно было слышать шум прибоя у берега, как не хотелось оторвать глаз от этой массы свободной воды, от этого горизонта, на котором глаза невольно искали паруса или дымок.

Влево шел берег, покрытый почти сплошь ледником. Лишь только местами на мысах пробивались из-под снега и чернели скалы. Нависшая над ледником мгла не давала возможности рассмотреть очертание и характер берега дальше 7 или 8 верст, но что касается этой части его, то он был неприветлив и суров. Правее, на запад, берег был без ледника. Далеко на W и WSW был виден сильно разреженный лед, который, по-видимому, выносился понемногу в открытое море на юг.

Еще несколько туманных дней, не заметь мы вовремя нашего «лунного острова», и мы были бы вынесены с мелким льдом в море Понятным становилось то беспрестанное движение льда, та поминутная перестановка отдельных льдин, которую мы наблюдали перед тем, как открыть остров: мы были почти у края льда, почти у свободного моря. По этому разреженному льду идти пешком к Шпицбергену нечего было и думать, если бы я и пожелал еще выбирать между Флорой (мысом Флора — Примеч. ред.) и Шпицбергеном. Но теперь я об этом и не думал. Никаких островов в этом направлении, т. е. на WSW и OSO рассмотреть мне не удалось. Но от WSW и OSO, т. е. до направления берега, море до самого горизонта совершенно свободно от льда, и этот морской простор очень радовал меня.

Эх, «Св. Анна», вот бы куда, красавица, тебе попасть! Тут бы ты пошла чесать, не надо и машины!

Пронзительный ветер, дувший с ледника, не дал мне возможности продолжать разведку на W. Ветер прямо сшибал, не давая возможности стоять на ногах, и я принужден был повернуть обратно. По дороге удалось подстрелить из винтовки двух гаг, сидевших на гнездах, где я нашел 6 яиц, часть которых употребил на свой обед. В 5 часов вечера я вернулся к нашему лагерю, а скоро подошли и охотники. Наш запас провизии за вчерашний день увеличился на 13 гаг. Охотники сообщили, что на W берегу острова видели какие-то громадные старые кости. Полагаю, что это китовые. Сегодня Шпаковский и Конрад, уйдя на SW оконечность острова на охоту, сделали замечательную находку. Недалеко от моря они увидели небольшой каменный холм. Их поразила правильная форма этого холма, и они заинтересовались им. Подойдя ближе, они увидели недалеко бутылку из-под английского пива с патентованной завинчивающейся пробкой. Ребята сейчас же разбросали холм и скоро под камнями шли железную банку, окрашенную коричневой красой. В банке оказался очень хорошо сохранившийся, как новый, английский флаг, а под ним — такая же бутылка, какая лежала и около холма. На бутылке была приклеена бумажка с несколькими именами, написанными по-английски, а внутри была найдена записка:

«The Jackson — Harmsworth Polar Expedition.

This Expedition landet upon this cape — Cape Mary Harmsworth — on August 7th, 1897, having left Cape Flora on the S.Y. Windward.

We intend to proceed north-west in the ship to ascertain if any land exists near this cape in that direction and then, if possible, to reach the Iohannesen Islands.

All well on board

Frederick G. Jackson,

Commanding the Expedition»[41]

По-английски я очень мало понимаю, но кое-как соединенными усилиями с Нильсеном и с помощью имеющегося у меня краткого словаря мы разобрали, что английская полярная экспедиция, под начальством Джексона, отойдя в августе месяце 1897 года от мыса Флора для поисков земли, лежащей к северо-западу от Земли Франца-Иосифа, прибыла на мыс Мэри Хармсворт, где и положила этот английский флаг и записку. В конце сообщалось, что на судне «Виндвард» все благополучно. Подписана бумага начальником экспедиции Джексоном.

Вот разъяснение всех моих сомнений, полученное совершенно неожиданным образом. Значит, мы находимся на мысе Мэри Хармсворт. Это юго-западная оконечность Земли Александры. Северо-западный берег этой земли у меня на карте нанесен гораздо севернее. Положим, не надо забывать, что он у меня нанесен пунктиром, и того, каким способом я получил свою карту. Странно было бы, если б она оказалась совершенно правильной. Достаточно того, что на ней нанесена Земля Александры и южный берег, вдоль которого нам предстоит путь. Сегодня я брал высоту солнца и определил широту нашей стоянки 80°35?.

Завтра мы предполагаем перейти на южный берег острова и поскорее отправиться далее, к мысу Флора, в имение этого знаменитого англичанина Джексона, который, по-видимому, тут везде побывал. Теперь-то мы находимся на известном тракте! Провизии у нас имеется дней на 5, а за это время мы должны далеко уйти.

Понедельник, 30 июня (13 июля). Вчера утром, около 9 часов, мы покинули наш лагерь на мысу Мэри Хармсворт и пошли на южный берег для следования далее. Должен сознаться, что неохотно мы покидали этот гостеприимный клочок земли, так сильно полюбившийся нам за три дня, проведенные на нем после бесконечной ледяной пустыни, о которой и вспоминать неприятно. Если бы не слабая надежда найти жилье на мысе Флора, мы, пожалуй, ничего не имели бы против пожить здесь и подольше, а будь сейчас август месяц, то, пожалуй, можно было бы и зазимовать здесь. Но теперь это не имеет смысла.

Я пошел вперед и дорогой убил двух гаг. К полудню мы уже были на берегу моря. Каяки наши были в исправности, нигде не пробиты и даже не так давно густо пропитаны поверх краски гретым тюленьим жиром. На них обоих была двойная обшивка, которая была снята с поломанных и брошенных ранее каяков.

Мой каяк поднимал, не считая груза, нарты и двух человек, а другой мог свободно поднять трех человек. Нам предстоял выбор: идти ли всем десятерым по леднику и тащить за собой груз, или разделиться на две партии, из которых одна шла бы на лыжах по леднику налегке, а другая партия, в пять человек, плыла бы вдоль ледника на каяках. Не говоря уже про то, что при последнем способе мы могли бы двигаться несравненно быстрее, но, плывя на каяках, была еще возможность убить тюленя или нырков, которых много летает над водой, но на леднике не показывается. Мы избрали этот последний способ передвижения. Место нашей встречи с береговой партией мы назначили на видневшемся вдали черном мысу, должно быть, в бухте Вейпрехта. Партии, шедшей пешком, я опять напомнил о мерах предосторожности во время путешествия по леднику. Они взяли с собой наш длинный линь, которым мы мерили глубину и которым я приказал им связаться, сложив его вдвое, причем идти обязательно «гуськом» и прощупывать палками покров ледника. Спустили мы каяки, аккуратно уложили все имущество и отправились в путь. При самом отвале от берега на нас сделал нападение морж, совершенно неожиданно высунувший свою громадную морду у самого каяка, но после выстрела по нему он скрылся и больше не показывался.

Плыли мы хорошо, но и на леднике не отставали, по-видимому, дорога была хорошая. Береговая партия шла недалеко от края ледника и была видна с каяков. Видно было, как нам махали шапками и старались не отставать. Немного тревожили нас моржи. Местность не благоприятствовала сражению с ними. Слева у нас была отвесная стена ледника, вышиной до 15 сажен без всякого берегового припая. Впереди и справа — чистая вода с очень редкими плавучими льдинами. Если бы моржу вздумалось напасть на нас и удалось бы пробить каяк, то положение наше было бы неважное: гибель была бы неизбежная, так как некуда было вылезти. А такое нападение очень возможно, что показал случай при нашем отвале, да и у Нансена был случай, когда морж даже пробил каяк. Но пока мы двигались успешно и благополучно вперед. Сначала мы видели на SW на самом горизонте белую полоску, по-видимому, разреженного льда, но потом и эта полоска исчезла, и море было чисто. Кое-где плавали отдельные небольшие, сильно изъеденные водой льдинки, самой причудливой формы, но думаю, что это были обломки глетчера. Часов в 11 вечера мы подошли к береговому припаю в бухте Вейпрехта и остановились на ночлег. Бухта эта еще не вскрылась, и идти на мыс мы не захотели, решили ночевать на льду.

Скоро подошла и береговая партия, и мы стали ужинать. Плавник мы взяли с собой с мыса Мэри; скоро запылал огонь в нашей печке, и мы стали варить себе бульон. За день мы сделали хороший переход, от места нашей ночевки на мысе Мэри мы прошли не менее 35 верст. Если бы идти и дальше таким ходом, то через четыре дня мы могли бы быть на мысе Флора. Конечно, если бы до него все время была свободная вода. Я не уверен, стоим ли мы сейчас в проливе или в бухте, отделяющей восточную часть Земли Александры от западной, или только в бухте Вейпрехта. Но, во всяком случае, конец сделали хороший.

Сейчас мы сидим на льду и завтракаем, после чего немедленно тронемся в дальнейший путь, благо погода этому благоприятствует. Шедшие по берегу сообщили, что вся местность перекрещена медвежьими следами, но самих медведей не видно.

Каяки служат великолепно. Жаль, что нет нашего третьего каяка, оставленного на льду. Тогда мы могли бы, связавши два каяка вместе, плыть все десять человек, в особенности, если не все нарты класть на каяки, а только двое. Но увы, третьего каяка нет, а следовательно, об этом и думать нечего! Волей-неволей приходится разделиться на две партии.

А проклятые моржи то и дело показывают свои морды из воды. Удивительно отталкивающее впечатление производят они. Вся морда и шея в складках и морщинах; причем на конце морды и на губах толстая, длинная, очень редкая щетина, нечто вроде усов. Но глаза — маленькие, налившиеся кровью — страшнее всего. Эти свирепые глаза смотрят на нас и удивленно, и угрожающе. В довершение всего громадные клыки, придающие всей морде вид какого-то допотопного чудовища, которое как будто только и питается человечьим мясом. Показываясь из воды, моржи обыкновенно пыхтят и громко фыркают, и при этих звуках невольно хватаешься за винтовку. Лежа на льдине, они кажутся гораздо безобиднее, почти добродушными, просто громадная туша, нечто вроде бегемота. Но на воде они очень подвижны и ловки. Тут они сразу сбрасывают свою лживую добродушную личину и принимают другой вид. У нас на каяках всегда впереди лежит наготове заряженная винтовка, привязанная для предосторожности на веревке, а кроме того, под рукою находится топор, на случай, если этому чудовищу вздумалось бы схватиться с нами «на абордаж». Но мне думается, что при этом «абордаже» топор нам бы не помог: вряд ли мы успели бы пустить его в ход. Нет, морж — страшное чудовище, в особенности для людей, плывущих на одиннадцатифутовом парусиновом каяке. По-моему, медведь сравнительно с моржом — овечка. Положим, я читал где-то, что медведь никогда не рискнет напасть на моржа, лежащего на льду. Из шедших по берегу не все согласны ехать на каяках именно из-за моржей.

Удивляет меня местность, мимо которой мы плывем: все время ледник сменяется ледником и только изредка из-под льда и снега торчат на мысах утесы. Да наверху кое-где чернеют небольшие площадки. По этим черным мысам мы и ориентируемся, как по маякам.

Неужели такова вся Земля Александры? Тогда мыс Мэри Хармсворт — прямо Земля Обетованная.

Вторник, 1(14) (июля). Вчера в 10 часов утра мы отправились далее. У некоторых моих спутников опять замечается упадок энергии. Не хочется им идти, хочется пожить и отдохнуть где-нибудь на первой попавшейся скале, а то и так, на льду. Напрасно я доказываю им всю необдуманность этого плана, говоря, что сейчас море свободно от льда, но мы не знаем, что будет далее. Возможно, что при южных ветрах оно заполнится льдом, тогда наше движение будет значительно затруднено. Да и провизии у нас нет для того, чтобы прохлаждаться и отдыхать на голых утесах. К тому же я считаю, что мы достаточно отдохнули на мысе Мэри Хармсворт и этот переход до мыса Флора, или, по крайней мере, до мыса Гранта, можем сделать только с обычными ночными отдыхами. Но мои уговоры, кажется, их не убеждают. В ответ на них команда только уныло молчит и столько безнадежного отчаяния и апатии в их лицах, что прямо руки опускаются. Упорнее всех не желает идти А-в. Он до того опустился за последнее время, что на мысе Мэри его нельзя было заставить сходить и принести плавника для костра или воды для варева из ближайшего ручья. Только под угрозой, что он не получит обеда или ужина, он нехотя поднимался и, ворча, отправлялся делать, что надо. Ни с одним из спутников он не говорит иначе, как ругаясь, и на всех огрызается.

Не так давно, на льду, он первый собирался бросить каяки и идти пешком на лыжах с некоторыми своими единомышленниками, имея на спине груз около полутора пудов. Сейчас же, без всякого груза, он идти не желает, несмотря на то, что теперь его очередь.

Но так или иначе, мы отправились в путь.

Берегом пошли: Архиереев, Регальд, Смиренников, Губанов и Луняев.

На этот раз течение было встречное, и мы должны были усиленно грести, чтобы не отставать от береговой партии. Погода была пасмурная и прохладная, но работа веслами не давала нам особенно зябнуть; пришлось даже снять теплое полупальто и плыть в одной тужурке. Войдя в бухту Кэмбридж, мы вышли на лед и позавтракали. Следующее наше свидание с береговой партией было назначено на мысе Ниль (Neale), который отсюда хорошо виден, выделяясь своими высокими черными скалами.

Вся бухта, отделяющая этот мыс от западной части Земли Александры, была еще покрыта невзломанным льдом, и только местами отламывались небольшие льдины, которые и шли с течением вдоль кромки припая. Вдоль этой кромки плыли и мы, во-первых, опасаясь нападения моржей, а во-вторых, для того, чтобы быть уверенными, что никакая полынья не разделит нас с партией, шедшей на лыжах. Мы с Конрадом поставили на своем каяке парусок и легко пошли с попутным ветром. Но на другом каяке пришлось грести; оказывается, мачту с того каяка мои спутники сожгли на леднике, когда остановились ночевать перед приходом на мыс Мэри Хармсворт. Не досадно было бы, если бы это вызвалось необходимостью сварить пищу где-нибудь на плавучем льду, но ведь они остановились в виду мыса, до которого было полчаса хода и на котором было много топлива. Теперь они были наказаны и усиленно гребли, даже не догадавшись сделать мачту из лыжных палок. Около 6 часов вечера мы подошли к высокой ледяной горе, должно быть, сидевшей на мели. Забравшись на ее вершину, мы очень внимательно осмотрели местность, надеясь увидеть пешеходов, но нигде не могли их заметить, хотя горизонт с этой горы открывался большой. Полагаю, что они остановились где-нибудь за торосами на отдых, хотя погода, казалось бы, к этому не располагала. Ветер довольно сильный W, начинает даже разводить зыбь.

В 10 часов вечера мы подошли к мысу Ниль и прошмыгнули на сильной зыби, между массой льда, в тихую закрытую бухточку. Тут была тишина и даже значительно теплее; настоящее «тихое пристанище».

Мыс этот представлял небольшую площадку, постепенно поднимающуюся по мере удаления от берега. Она сплошь была покрыта, как зеленым ковром, толстым слоем мха. Много ручейков прорезывали эту прелестную площадку по всем направлениям и сбегали в море. С двух сторон она была защищена очень высокими отвесными базальтовыми утесами. Эти утесы, как стеной, закрывали площадку до самого берега, и забраться на них со стороны площадки было совершенно невозможно. С третьей же стороны возвышалась узкая гора ледника, одинаковой высоты со скалами. Уклон этого ледника был настолько крут, что идти по нему на лыжах было нельзя, надо было их снимать, иначе вы неминуемо скатывались вниз.

Едва мы ступили на землю, как были оглушены страшным непрерывным шумом, несшимся откуда-то сверху. Источник этого шума не был заметен; казалось, что он исходит из самых утесов. Только можно было догадаться, что это шумят птицы, ютящиеся где-то высоко-высоко на отвесных утесах. Отдельных птичьих голосов здесь, как и на мысе Мэри, нельзя было разобрать, это был непрерывный низкий гул, еще более усиливающийся благодаря отражению от стен, ограждающих площадку. На фоне этого однотонного гула периодически вырывался пронзительный свист, хохот и какие-то отчаянные крики, которые на время даже покрывали самый гул. Право, этот шум, крики и хохот производили впечатление чего-то сверхъестественного; казалось, что там, на утесах, обитают какие-то злые духи и что они подняли такой гвалт только по случаю нашего вторжения на их территорию.

Если вы поднимете взгляд наверх, то только после очень и очень внимательного наблюдения заметите целые тучи каких-то едва заметных точек, непрерывно, на страшной высоте, носящихся от утеса к утесу. На фоне темных утесов их заметить нельзя. Они становятся заметными только тогда, когда проектируются на фоне неба. Их такая масса и так они высоко, что скорее похожи на тучи комаров или мошек. Положительно не верится, чтобы эти чуть заметные точки, хотя бы их и было очень много, могли быть источником этого низкого, однотонного, непрерывного гула, безумного хохота и отчаянного крика. Какие это птицы? Я заметил только два рода «нырков», т. е. тех птиц, больших и малых, которых мы назвали нырками. Если не ошибаюсь, их называют люриками и «кайрами». Кроме этих птиц, можно было заметить чаек разных пород.

Если бы удалось как-нибудь забраться на эти скалы, то, я думаю, можно было бы набрать яиц, хвативших для полного груза большого корабля. Но как туда забраться? Может быть, это и удалось бы, сделав обход по леднику и с помощью веревок спустившись на скалы, на которых, должно быть, имеются выступы, но мы не пробовали.

Внизу же, на площадке, птиц не было, кроме нескольких хищных, очень красивых, коричневого цвета с красной отделкой.

Этих птиц, я слышал, местами называют «исправниками»[42]. Некоторые из «исправников» очень смелы, летают над самой головой и даже норовят ударить по шапке клювом. Может быть, где-нибудь недалеко у них имеются гнезда, и потому они так воинственно настроены.

Ни вчера, ни сегодня наши пешеходы еще не пришли. Не понимаю, что могло их задержать. После случая на леднике Уорчестер, где они заночевали перед самым мысом Мери Хармсворт, я всего ожидаю от них. Возможно, что и теперь они где-нибудь устроились и спят; тем более это возможно, что на этот раз мои спутники пожелали взять с собой малицы. У них имеется двустволка, 27 патронов дробовых и 12 патронов пульных. Из съестного у них взята одна гага. Конечно, это мало на пять человек, но, идя по льду, они могли убить несколько нырков. Сейчас Максимов и Конрад отправились на лыжах навстречу пешеходам, взяв с собой винтовку, патроны и три вареных гаги. Вряд ли они найдут пропавших, так как разойтись очень нетрудно. Я раскаиваюсь, что послал их; они подвергаются еще большему риску, так как их только двое, а в береговой партии 5 человек. Сейчас ветер покрепчал, и из пролива несет лед, которым нас совершенно закупорило в нашей бухточке. Эх, упустим мы, кажется, благоприятное время для плавания. Придется опять браться за лямки и делать переходы по 6 или 10 верст в день.

Ночью. Дело дрянь! Но запишу все по порядку. Максимов с Конрадом вернулись только в 6 часов вечера, проходив в оба конца 7 часов и сделав не менее 12 верст. Ни пропавших, ни их следов не видели. Дорога, по их сообщению, недурная, да это и мы видели, когда плыли на каяках около кромки льда. Мы уже приступили к устройству склада провизии, патронов и всего необходимого для пропавших, когда часов в 7 вечера увидели их, спускающихся с ледника. Но, к моему удивлению, их было только четверо: не было с ними Архиереева.

Прибывшие рассказали следующее. Со вчерашнего утра с Архиереевым началось что-то неладное. Он поминутно отставал, а иногда и совсем не желал идти, садясь или ложась на лед. Сначала ему не особенно доверяли, предполагая, что это одна из его проделок. Когда его поднимали и вели силой, то некоторое время он шел, но потом опять ложился, говоря: «Хоть убейте, а не пойду с вами». На вопросы товарищей, что у него болит и почему он не хочет идти, он отвечал, что у него «болят глаза и легкие». Утром перед отправлением в путь у него не было заметно ничего особенного, кроме обычного нежелания идти, которому я не придавал значения. Аппетит у него был, и он завтракал вместе с нами. Не придавали значения жалобам Архиереева на болезнь «глаз и легких» и спутники его, но потом пришлось поверить, что он действительно заболел. К вечеру у него совершенно отнялись ноги, как бы парализованные, и он лежал без движения, перестав даже отвечать на вопросы или бормоча что-то непонятное. Человек положительно умирал. Тащить его на лыжах было тяжело, и потому все решили остановиться на ночлег.

Удалось убить 5 нырков, которыми поужинали.

Утром Архиереев еще подавал очень слабые признаки жизни, но ни двигаться, ни говорить не мог. Просидев около умирающего до 10 часов утра, спутники его пошли к мысу Ниль, так как опасались, что мы уйдем далее, не найдя и не дождавшись их. На мой вопрос, где же они были с 10 часов утра до 7 часов вечера, т. е. в продолжение 9 часов, если Архиереева они оставили в 12 верстах от мыса, пешеходы ответили, что часа 4 они отдыхали в пути. В 12 часов ночи, когда пришедшие поужинали и отдохнули, я отправил их обратно к Архиерееву, сказав им, чтобы привезли Архиереева сюда, если он еще жив. Нельзя оставлять умирающего одного на льду, где, по их же словам, много медвежьих следов.

Сначала меня очень поразило такое отношение к умирающему спутнику: они должны были бы привезти его и, конечно, могли это сделать. Но с другой стороны, если умирающий действительно находился в таком тяжелом и, по-видимому, в безнадежном положении, то он не выдержал бы этой дороги. Это, пожалуй, было бы только лишним мучением для него.