Пролог

Пролог

Противник формализма, безответственности и лжи

Маршал Советского Союза Жуков Георгий Константинович на основании многочисленных встреч, обусловленных войной с нацистской Германией, безапелляционно заявляет в своих мемуарах: «Мне очень нравилось в работе И.В. Сталина полное отсутствие формализма».

В этом высказывании именитого полководца помимо плохо замаскированного восхищения, на взгляд автора, заключается ключ к разгадке доминирующей черты характера Сталина. То есть в практической деятельности «отец народов» повседневно и повсеместно не руководствовался формально-бюрократическим подходом при решении какого-либо вопроса. Практически всегда он стремился не наносить ущерб существу дела соблюдением внешней формы.

Если Сталин (в периоды полной дееспособности) давал установку соответствующим инстанциям проводить работу в определенном направлении, будь то борьба с противниками государства или построение завода по изготовлению резиновых калош, то акция сия неуклонно претворялась в жизнь.

В этом принципиальное отличие генсека Сталина от его преемников, при которых на разных уровнях принимались сотнями и тысячами постановления, исписывалась тоннами бумага, превращаясь впоследствии в никчемную макулатуру.

Предшествовали же этому действу многолюдные различные заседания, совещания, съезды и тому подобное. Произносились многословные доклады и речи, вырабатывались резолюции, выражавшие какие-то, возможно даже, ценные идеи… Но эффективность их реализации была низкой, несоответственно затраченным усилиям. Формально работа как будто кипела, на самом деле очень часто дело не двигалось с места. В сталинские времена подмена понятий категорически исключалась.

Несомненно, Сталину был присущ особый дар руководителя: при минимуме использования слов и бумаг добиваться максимальной продуктивности действий.

Показательный пример неформального поведения Сталина привел Бернард Шоу, причем сделал это с присущим лишь ему одному неподражаемым ехидством.

Летом 1931 года, вкупе с высокородной четой Асторов, журналистом и политическим деятелем Филиппом Керром, а также маркизом Лотианом, он удостоился Сталиным аудиенции. Уже в начале встречи эксцентричная англичанка американского происхождения леди Нэнси Астор немедленно атаковала генсека. Выпалив с ходу, что большевики не умеют воспитывать детей. Сталин был весьма обескуражен, но, оправившись, ответствовал:

— У вас, в Англии, детей бьют, — присовокупив к восклицанию соответствующее движение руки.

Но леди Астор не унималась, она посоветовала кавказцу не валять дурака (примерно таков был смысл ее слов) и послать в Англию на стажировку неглупую женщину.

Русский лидер, убежденный в том, что его страна делает все правильно в деле воспитания подрастающего поколения, сказался весьма раздосадованным. Однако темпераментная англо-американка, нисколько не смутившись, продолжала упорно гнуть свою линию.

«Пришлите ко мне в Лондон женщину с головой», якобы отдала она распоряжение Сталину, «пусть поучится, как надо обращаться с… живыми пятилетками».

Озадаченный столь бурным натиском столь пылкой особы, вождь, вероятно, решил, что в ее словах есть нечто дельное. Незамедлительно взяв конверт, Сталин попросил надписать на нем лондонский адрес леди Астор. Именитые гости были польщены столь явным признаком внимания, но отнесли его на счет вежливости хозяина, не ожидая никаких последствий. Не тут-то было. Леди Астор вела речь об одной толковой русской женщине. Но не успела непоседливая Нэнси вернуться домой, как из России прикатила целая дюжина советских женщин, и ей пришлось немало с ними повозиться при передаче своего опыта детского воспитания.

Еще один известнейший советский военачальник, маршал Василевский Александр Михайлович, детально рассказывал о том, насколько Сталин бывал нетерпим к малейшей неаккуратности при исполнении служебных заданий. В таких случаях практически не было предела его резкости и суровости. Случай с офицером Ивановым В.Д. может послужить наглядной иллюстрацией.

Это произошло в 1939 году во время монголо-японского столкновения на Халхин-Голе. Из Москвы в район боевых действий — Монголию, был направлен командарм II ранга Штерн Г.М. Его своевременному прибытию придавалось очень большое значение. Организация перелета была возложена на Генеральный штаб, а непосредственно отслеживал маршрут передвижения красного военачальника исполняющий обязанности начальника оперативного управления Иванов. На основании его информации глава Генштаба Борис Михайлович Шапошников периодически докладывал правительству и лично Сталину. Точно в назначенный день и час Штерн прибыл в Читу. До конечного пункта назначения военачальнику оставалось лететь менее часа.

Утром следующего дня Шапошников, когда ему позвонил Сталин, доложил, что командарм Штерн находится на месте. То есть продублировал сведения Иванова. Спустя некоторый период времени Шапошникову вновь позвонил разгневанный Сталин и потребовал отдать виновного в дезинформации под трибунал. Оказывается, Штерн телеграфировал в Москву и сообщил, что находится до сих пор в Чите из-за разыгравшейся непогоды.

Дело Иванова, не удостоверившегося в факте, казалось бы, пустякового перелета из Читы на территорию Монголии, в трибунал, правда, не передали, ограничившись судом офицерской чести. Но из Генштаба отчислили, а в дальнейшем назначили начальником штаба одной из дальневосточных армий.

Зимой 1941-1942 годов, когда Генштаб испытывал очень острую нужду в опытных штабных работниках, Василевский, проконсультировавшись с некоторыми членами Политбюро ЦК партии, возвратил проштрафившегося кабинетного функционера для более рационального использования. Все шло нормально. Но однажды Сталин, случайно заметивший, что Иванов возвратился и работает в Москве, потребовал незамедлительного удаления провинившегося когда-то офицера, с теплого, по мнению высшего военного иерарха, местечка. Василевскому, по его словам, пришлось затратить немало усилий, чтобы отстоять в аппарате Генштаба Иванова. Лишь мотивировка острейшего дефицита квалифицированных штабных исполнителей позволила убедить Сталина. Последний разрешил Иванову остаться с большой неохотой и с условием, чтобы тот не попадался на глаза Верховному Главнокомандующему, то есть ему.

Случай с Ивановым, допустившем непростительную оплошность, наводит на определенного рода размышления. Очень многие мемуаристы единодушно заявляют, что Сталин органически не переносил малейшего обмана. Он мог многое простить, но фальсификацию, особенно заведомо умышленную, не прощал никому и никогда. Обманувший доверие вождя человек, какие бы заслуги он не имел в прошлом, практически переставал для него существовать. Полностью реабилитироваться фактически никому не представлялось возможным, тем более, если кремлевскому горцу внушали наличие умысла. В неумолимости его жесткой, но не жестокой, натуры было что-то сверхчеловечески твердое. Свою вторую фамилию он оправдывал сполна.

Почему же Иванов, в целом, по заверению Василевского, отличный работник, заслуженно заработавший затем не одну генеральскую звезду, относительно легко отделался? То есть счастливо избежал уголовного преследования?

Видимо, смягчающим обстоятельством для Иванова послужило то, что он непосредственно дезинформировал не лично Сталина, а своего прямого начальника Шапошникова, известного своим покладистым характером и сыгравшего в данном эпизоде роль буфера. Шапошников, вне всякого сомнения, по мере своих сил и возможностей защитил провинившегося генштабиста. То есть, при наличии желания «кровожадные» намерения генсека относительно легко можно было нейтрализовать, пусть не полностью, но в довольно значительной степени.

Не будет лишним отметить, что в отличие от счастливчика Иванова, «виновнику» его служебных неприятностей — Штерну, два года спустя повезло значительно меньше. Ему инкриминировали примерно такие же деяния, а заступников у Штерна не оказалось…