2. Военная революция в Московской Руси
2. Военная революция в Московской Руси
Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно.
Конрад фон Клаузевиц
И в первую очередь нужно будет понять, что именно случилось где-то в середине XV в. с вооруженными силами Великого княжества Московского. Как создавалась и как была устроена та самая военная машина Москвы, перевернувшая страницу в истории «ордынского ига»? Ответом на этот вопрос и будет отечественная история великой военной революции позднего Средневековья.
Новая организация вооруженных сил и их новое назначение. Зайти придется издалека. Когда я был молодым и глупым, то несколько раз участвовал в бессмысленных спорах, пытаясь опровергнуть расхожее утверждение об ордынских или османских корнях Московского царства. И одним из наиболее неприятных аргументов в этом споре были изображения «отатарившихся» московских всадников XVI в. из древнего издания записок о Московии Сигизмунда Герберштейна. Совсем весело становилось, когда добавляли многочисленные цитаты из наблюдений XV и XVI вв.
(Перкамота) Русские «пользуются легкими панцирями, такими, какие употребляют мамелюки султана, и наступательным оружием у них являются по большей части кривая сабля (scimitarra) и лук».
(Герберштейн) У русских «узда самая легкая; затем седла приспособлены у них с таким расчетом, что всадники могут без всякого труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук… Обыкновенное их оружие — лук, стрелы, топор… Саблю употребляют те, кто познатнее и побогаче… Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и безо всякого затруднения умеют пользоваться ими».
(Ченслер) Русские «всадники — все стрелки из лука, и луки их подобны турецким».
(Флетчер) «Вооружение ратников весьма легкое. У простого всадника нет ничего, кроме колчана со стрелами под правой рукой и лука с мечом на левом боку, лишь немногие берут с собою сумы с кинжалом, или дротик, или небольшое копье… Их сабли, луки и стрелы похожи на турецкие».
Оставалось только отбиваться, указывая на то, что явно ориенталистский вид московской поместной конницы еще «ничего не означает». Но серьезный системный анализ имеющейся информации позволяет понять, ЧТО именно означают все эти картинки и описания. Для этого оказалось достаточно сложить три хорошо известных факта. Итоговый вывод, сразу признаю, на редкость тривиальный, и не будет ничего удивительного в том, если всем читателям он был известен и без меня.
Но все же.
Факт первый. Заметная ориентализация вооруженных сил Северо-Восточной Руси вместе с распространением дистанционного «стрельного» боя произошла довольно поздно и без всякой связи с нашествием XIII в. И до этого нашествия, и непосредственно после него «царицей полей» во всех армиях северо-восточных княжеств была тяжелая и дорогая конница, а основным приемом в бою — таранный копейный удар.
В качестве иллюстрации к этому тезису можно рассмотреть два момента из боевой биографии широко известного владимирского князя Андрея Юрьевича Боголюбского. В 1149 г., в битве под Луцком, Андрей впереди своей дружины на лихом коне врезался в строй вышедших из города пешцев и «изломи Андреи копие свое въ супротивне своемъ». В итоге горячий князь залез в самую гущу вражеского строя и продемонстрировал нам серьезность своей брони: «Двума копиема под ним [был поражен] конь а третьимъ въ передний лукъ седелныи а с города яко дождь камение метаху нанъ. единъ же Немчичь хоте просунути рогатиною». Броня выдержала, и будущий Боголюбский показал уже навыки владения мечом в дикой свалке: «Князь же Андреи вынзе мечь свои и… все радовахуси видивше жива и мужи похвалу ему даша велику зане мужьскы створи» [Ипатьевская летопись. ПСРЛ. Т. 2. С. 391–392].
В 1151 г. во время позорной для Юрия Долгорукого битвы на Руте Андрей повторил свой коронный заход на таран уже против конных противников: «Андреи же Дюргевичь възме конье и еха на передъ. и съехаси переже всихъ и изломи копье свое, тогда бодоша конь под нимъ в ноздри. Конь же нача совати под нимъ и шеломъ спаде с него и щитъ на на немъ уторгоша Бжьемъ заступлениемъ и млтвою родитель своихъ схраненъ бе без вреда» [ПСРЛ. Т. 2. С. 451 и далее].
Подвести итог стоит словами крупнейшего отечественного специалиста по истории холодного оружия Анатолия Николаевича Кирпичникова:
«Типология наконечников копий способствует пониманию развития этого орудия в целом. Русь не была родиной какой-либо формы копья, но здесь использовались совершенные для своего времени образцы, возникшие на Западе и на Востоке в сочетании с общеславянскими наконечниками. Основными были копья с ланцетовидными, удлиненнотреугольными и пиковидными наконечниками… Находки узко лезвийных, бронебойных копий указывают на распространение тяжелого доспеха. Удар таким наконечником достигался самим движением всадника — он стремился таранить своего противника. Для сравнения отметим, что в IX–XI вв. укол осуществлялся взмахом протянутой руки. Применение «копьевого тарана» связано с усилением защиты всадника и сопровождалось изменением его верховой посадки на галопе (упор прямыми ногами в стремена). Возникновение мощного напора при ударе копьем отразилось на усилении его деревянной части» [Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы].
Не претерпела серьезных изменений на Северо-Востоке такая тактика и стратегия и после 1237 г. Более того, Кирпичников утверждает, что со второй половины XIII в. доспех здесь в рамках общеевропейских тенденций «прибавил в весе», причем кольчуга начала уступать позиции различным разновидностям панцирей. Эти данные археологии вполне согласуются с показаниями нарративных источников. И на Куликовом поле в 1380 г. «досгт?хы же русскых сыновъ, аки вода въ вся в?тры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах ихъ, аки заря устраняа въ вр?мя ведра св?тящися, яловци же шоломовъ ихъ, аки пламя огненое, пашется». Дмитрий Донской «вс?де на избранный свой конь и, вземъ копие свое и палицу жел?зную». Во время демонстрационных боев перед строем противники «ударишася кр?пко копии, едва м?сто не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся»; в ходе самой битвы «силнии плъци съступишася, из нихъ же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть трускъ и звукъ великъ от копейнаго ломления и от мечнаго сгьчения» [Сказание о Мамаевом побоище, см., напр., в Поле Куликово. Сказания о битве на Дону. М., 1980. С. 110–217].
Непосредственное влияние ордынского нашествия можно отметить лишь на примере угасания традиций стрелкового боя в русских вооруженных силах: Рифмованная Ливонская хроника, описывая события 1242 г., много пишет о луках у русских, как у псковичей, так и в войске Александра Ярославича; в описаниях нападения на Дерпт в 1261–1262 гг. — только одно упоминание русских лучников; в описании битвы у Раковора и последующего немецкого похода на Псков упоминания русских лучников нет.
Ну а новые «ордынские» подходы и к формированию армий, и к организации полевых сражений возникли довольно поздно, в середине XV в., когда и политическая власть Степи, и сила её примера утратили свою актуальность. Причем эти подходы завоевали путевку в жизнь очень быстро и (в основном) в границах лишь Московского княжества, что наводит на мысль о сознательно проводимой военной реформе. Убийственной иллюстрацией к этому тезису стала битва у Старой Руссы в 1456 г. между тяжеловооруженной новгородской конницей и «новой» московской ратью: «Вой же великого князя видевшее крепкиа доспехи на новгородцех и начаша стрелами бити по конех их. Кони же их, яко возбеснеша, и начаша метатися под ними и с себе збивати их. Они же [новгородцы]… копиа имяху долга и не можаху воздымати их тако, яко же есть обычаи ратный, но на землю испускающее их…» [ПСРЛ. Т. 8. С. 145–147].
Факт второй. «Ориенталистская» система организации вооруженных сил, судя по всему, выросла на местной почве из местных же традиций.
Возражая против этого утверждения, пишут о сходстве московской поместной системы, появившейся в середине XV в., с османской системой тимаров. И определенные внешние аналогии можно усмотреть. В годы «образцовой» поместной системы воину за его службу давали от государя поместье с крестьянами, но это владение оставалось государственной собственностью. Поместье было небольшим, молодой воин, «новик», получал не больше 150 десятин земли — около десяти крестьянских хозяйств. Помещики регулярно вызывались на смотры, и если воин вызывал недовольство командиров, то поместье могли отнять; если помещик проявил себя в бою, то «поместную дачу» увеличивали. Воинские командиры, бояре и воеводы, получали до 1500 десятин, но были обязаны приводить с собой дополнительных воинов — наемных слуг или боевых холопов — по одному человеку с каждых 150 десятин. Дворянин, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на часть поместья, «прожиток». Если сын помещика поступал на службу вместо умершего отца, то он мог наследовать отцовское поместье — но не все, а лишь в тех размерах, которые полагались «новику» [Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. Т. I. М., 1947. С. 281, 306–318].
При этом нужно понимать, что первые подобные дворяне-«помещики» появились на Руси, видимо, во времена Ивана Калиты, задолго до оформления системы кормлений в Османской империи. Во всяком случае, так можно толковать известный отрывок из завещания Ивана Даниловича: «А что есмь купил село в Ростове Богородичское, а дал есмь Борису Воръкову, аже иметь сыну моему которому служити, село будет за нимь, не иметь ли служити детем моим, село отоимут» [см.: Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей. С. 11].
В духовной великого князя московского Василия Дмитриевича упоминаются служилые люди Тутомлины, имевшие поместья аж под Устюгом [ДДГ. № 61. С. 196].
Весьма рано формируется и двор великого князя, достаточно безосновательно сравниваемый, например, С. А. Нефедовым со знаменитым османским корпусом «государевых рабов», «капыкулу». «Капыкулу» стали заметным явлением в жизни Высокой Порты лишь в XV в., тогда как двор великого князя в отечественных источниках упоминается уже в Повести о Мамаевом побоище (напр., Захарий Тютчев — «уноща от Двора») [ПСРЛ. Т. 26. С. 129].
Уже в первой же серьёзной войне Ивана Великого двор и, видимо, конное дворянское ополчение играли существенную роль:
«[6976]…князь великий Иван Васильевич посылы ратью воевод своих, царя Касима да князя Ивана Васильевича Стригу, с ними Двор свой весь, конную силу, на Казанского царя Абреима» [ПСРЛ. Т. 37. С. 91].
«Тое же осени князь великий Иван посылал на Черемису князя Семена Романовича, а с ним много детей боярских, Двор свой…» [ПСРЛ. Т. 25. С. 279].
Перебор и опись земель в Московском государстве также состоялись до знаменитой в чем-то, аналогичной «земельной реформы» Мехмеда II 1470-х:
В 1463 г. «…не на добро всем князем Ярославским: прости — лися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь велики против их вотчины подавал им деревни и села… у кого село добро ин отнял…да отписал на великого князя, а кто будет сам добр, боарин или сын боярский, ин его самого записал» [ПСРЛ. Т. 28. С. 157]
Ну а к моменту новгородского похода 1471 г. роль дворянской конницы была, видимо, уже ключевой, что позволило вместо тысячи человек, собранных Василием Темным в ужасном 1445 г., выставить до десяти тысяч хорошо вооруженных и обученных всадников [см.: Алексеев Ю. Г. Походы русских войск при Иване III. СПб., 2009. С. 96–142].
В это же самое время в Западной Европе разворачивался первый этап великой военной революции, в ходе которого, как и в Великом княжестве Московском, резко росла численность армий (в Испании эта самая численность выросла с 20 тысяч в 1480-м до 150 тысяч в 1550-м), осваивалось огнестрельное оружие, проводились попытки упорядочить и систематизировать наличные вооруженные силы (чем, например, активно занимался во Франции в 1440–1460-х Карл VII). Даже типичное для европейских армий этого времени соотношение 1 к 3 для кавалерии и пехоты выдерживалось что на берегах Оки в 1472 г., что в войне Кастилии и Арагона с Португалией в 1475-м [M. Roberts. Military Revolution, 1550–1660 // Essays in Swedish History. 1967. P. 195; Parker G. The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500–1800. Cambridge, 1988; Пенской В. Великая огнестрельная революция. М., 2010. С. 51–100]. А особая роль конницы в русских армиях в противовес «правлению» пеших швейцарцев и ландскнехтов на европейских полях XVI в. естественным образом вытекает из грандиозных расстояний на отечественных театрах боевых действий и мобильности основного противника — армий Орды. Не случайно у наших ближайших соседей, воевавших в тех же краях, — Великого княжества Литовского — сформировалось из общих военных традиций Руси преимущественно конное войско, держащееся на уже знакомой нам системе службы с земли. Еще в 1502 г. по решению великого князя с панами радными всякий землевладелец ВКЛ был обязан с каждых 10 служб выставлять одного полностью экипированного конного ратника. Решение сейма от 1528 г., развивающее правила формирования посполитого рушенья, гласит:
«Хтольвек маеть людей своих в ыменьях своих, тот повинен с каждых осмии служб ставити пахолка на добром кони во зброе… на котором бы был панъцер, прылъбица, меч…» [Литовская метрика. РИБ. Т. 38. Пг., 1915, стлб. 7].
Таким образом можно заключить, что революционные военные реформы в Великом княжестве Московском развивались из местных традиций в русле общеевропейских изменений в военном деле в ходе первого этапа великой военной революции позднего Средневековья.
Три русских всадника. Из книги С. Герберштейна «Записки о Московии»
Факт третий. Масштабная «реформа» московской армии в 50–70-х гг. XV в. странным образом совпала во времени с глобальными политическими изменениями на Северо-Востоке Руси.
Именно с этого времени Василий II начинает регулярно именоваться царем при живом легитимном Чингизиде в Большой Орде [см. в Слове избранном от святых писаний, еже на латыню. Попов А. С. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI–XV вв.); послание митрополита Ионы в Псков. РИБ. СПб., 1908. Т. 6, стлб. 674]. Именно в эту эпоху происходит первое не санкционированное Ордой наследование великого княжения. Именно тогда начинается масштабная наступательная война в Поволжье против — сюрприз — очередного вполне легитимного Чингизида. Наконец, именно в 1450–1480-е имеет место беспрецедентная до тех пор масштабная война с Большой Ордой, о которой мы говорили выше. Действительно, поход на Москву, возглавляемый самим правящим ханом Орды, — явление не просто редкое, но исключительное. Со времен Батыя единственный подобный пример — это поход Тохтамыша в 1382 г. И вот мы имеем сразу три таких «больших» похода за всего 18 лет после вокняжения Ивана III да еще походы Орды времен «позднего» Василия Темного.
Ясно, что в середине XV в. московская элита решила покинуть «союз нерушимый», что сплотился «навеки» вокруг Золотого Рода Чингизидов, и Иван III заменил классическую формулу княжеских докончаний — «А переменить Богъ Орду» — на лозунг новой политики: «А коли яз, князь велики, выхода в Орду не дам, и мне у тебе [удельного князя] не взяти» [ДДГ, № 12 (духовная Дмитрия Донского), 19–22, 24, 33–35, 38 против грамот № 64–65, 67, 69–73, 75, 81, 82, 90]. Все прекрасно понимали, что право «наций» на самоопределение нерушимо, равно как и нерушимы европейские границы. А значит, любые желающие имеют право на свою попытку сепаратизма. Но и любая «центральная» власть имеет полное право втоптать «распускающиеся цветы свободы» в песок, такова жизнь. Следовательно, неизбежность большой войны со Степью сразу после любой попытки сепаратизма была очевидна всем адекватным представителям московской элиты. Эпизоды этой освободительной войны мы и разбирали выше, обсуждая мифы № 1, 2 и 3. Вот для ведения наступательных («казанские» войны) и оборонительных («стояния» на Оке в 1472-м и на Угре в 1480-м) действий в такой большой войне и понадобилось московскому князю дешевое многочисленное маневренное конное войско. Ведь как съесть дракона, не отрастив себе крылья и метровые клыки? А вместе с созданной чуть позднее серьезной артиллерией поместное дворянское ополчение сделало Москву на пару десятилетий одной из опаснейших держав Восточной Европы.
Так что можно заключить, что «ориенталистский» подход к формированию армий и ведению боевых действий не является чем-то «исконным» для «московитов». Новая структура формирования и вооружения армии во второй половине XV в. выросла из домонгольских военных традиций Руси именно для ведения боевых действий в первую очередь на южном и восточном направлениях.
Но это еще не всё. Во второй половине XV в. были кардинально пересмотрены принципы стратегического управления вооруженными силам Московского государства, причем эта реформа уж совершенно точно не может быть списана на «восточное влияние». Уже в первой большой войне с Казанью 1467–1469 гг., с которой выше я связывал начала пересмотра отношений Руси и Степи, можно было отметить следующие принципиальные новшества:
— великий князь вопреки давней традиции не стает во главе даже крупных воинских соединений, отправляющихся в поход, — и есть основания полагать, что это новое веяние в русском военном деле легло в основу знаменитого института местничества (при великом князе, совмещающем стратегическое и тактическое руководство войсками, нет материала для местнических споров в виде письменных распоряжений о назначениях и гораздо меньше поводов для них);
— непосредственное руководство войсками на оперативном уровне осуществляется воеводами, назначенными «центром»;
— назначенные воеводы имели перед собой достаточно четкие и ясные стратегические задачи, причем в летней кампании 1469 г. чуть не впервые в отечественном военном планировании была совершена попытка объединить одной стратегической идеей действия на абсолютно не связанных друг с другом театрах: основные силы Московского государства наступали на Казань от Нижнего Новгорода по Волге, а в это же время судовая рать с ополчением северных русских городов должна была нанести удар по казанским землям с севера, спускаясь вниз по Каме [Московский летописный свод… ПСРЛ. Т. 25. С. 281–285; Устюжская летопись. ПСРЛ. Т. 37. С. 91].
Характерной особенностью «первой наступательной казанской войны» было сочетание упорства в борьбе за достижение стратегической цели с гибкостью в выборе тактики и стратегии наступательных действий. Так, упомянутая выше летняя кампания 1469 г. продемонстрировала проблемы при согласовании русских действий на волжском и камском театрах — ив удачной летне-осенней кампании того же 1469 г. все силы (включая и северян-устюжан) были сосредоточены на одном, волжском направлении.
Для проверки сделанного сильного предположения о перестройке системы управления вооруженными силами стоит проанализировать ход масштабной Новгородской кампании 1471 г. И снова мы видим, что:
— великий князь участвует в походе, но отвечает не за оперативное, а за общее, стратегическое управление (ведет переговоры с Псковом и Новгородом, определяет общее направление действий на ключевых театрах);
— снова непосредственное руководство войсками на оперативном уровне осуществляется назначенными воеводами, причем в походе 1471 г. были учтены ошибки прошлого и назначение воевод на вечевых сходках по ходу боевых действий, встречавшееся ранее, было исключено (именно от похода 1471 г. сохранился первый прообраз детальной «росписи» воевод по полкам, что легли в основу будущих Разрядных книг);
— снова предприняты попытки организовать согласованные действия на разнесенных театрах — практически одновременно наносятся удары на западный берег озера Ильмень и Старую Руссу (отряд князей Даниила Холмского и Федора Хромого), на восточный берег озера Ильмень и долину Мсты (отряд князя Ивана Стриги-Оболенского и татары царевича Данияра), от Пскова по долине Шелони и от Великого Устюга в направлении новгородских «колоний» Заволочья;
— выделен еще и резервный эшелон, с которым наступал собственно великий князь [ПСРЛ. Т. 25. С. 286–291; Псковские летописи. ПСРЛ. Т. 5. Вып. 2. С. 180–185; Новгородская четвертая летопись. ПСРЛ. Т. 4. С. 188–198].
Но, быть может, все эти особенности можно проследить и задолго до середины XV в.? Или можно показать, что всё, что я пытаюсь выдать за результат стратегического планирования, лишено практического смысла и является всего лишь спецификой стихийной самоорганизации выросших московских армий?
Предыдущие масштабные походы на Новгород Великий постмонгольского Северо-Востока — походы Михаила Ярославича Тверского, Дмитрия Ивановича Донского и Василия Васильевича Темного принципиально отличаются от кампании 1471-го. Все походы до 1471 г. состоялись зимой, а не летом, развивались вдоль одного операционного направления, а не четырех и, что самое важное, решительно уступали в скорости развития. Так, армии Дмитрия Донского в 1386 г. для выхода на ближние подступы к Новгороду Великому потребовалось почти 50 дней, тогда как силам первого эшелона в походе Ивана Великого — всего 15–18 суток. Далее, все перечисленные особенности похода-1471 прямо вытекали из стратегической обстановки: к тому времени Новгород Великий, как было показано в соответствующей главе, практически не имел сил для эффективной защиты собственной независимости, однако ЦЕНА, которую придется заплатить за победу над ним, по сути, определяла будущее всей Северо-Восточной Руси. В сложном политическом многоугольнике Москва — ВКЛ — Орда — Орден — Новгород — Швеция — Казань решительное усиление одной из вершин за счет покорения Новгорода не могло не встретить отпора со стороны всех заинтересованных лиц. Следовательно, затяжная война на Северо-Западе без решительного успеха для той же Москвы с большой вероятностью обернулась бы войной на всех границах, наподобие Ливонской войны XVI в., завершившейся катастрофой не такого и слабого Московского царства. На фоне новгородско-литовских переговоров весной 1471-го Москва не могла ждать следующей зимы, и «летний блицкриг» с самыми решительными целями должен был определить для Ивана III его будущее.
И все принципиальные особенности похода на Новгород, как мы видим, «работают» на решение стоящей перед Москвой стратегической задачи. Даже формирование «эшелонов» наступления и дробление основных сил между «группой Холмского», «группой Стриги» и «резервом верховного главного командования», на первый взгляд похожее на бред кабинетного военного теоретика, работает на победу. В летних новгородских болотах, избежать коих по приведенным выше соображениям не представлялось возможным, «собранная в один кулак» московская армия:
1) двигалась бы в лучшем случае со скоростью полков пешего ополчения;
2) представляла бы собой на заключительном этапе пути отличную цель для новгородских контрударов с использованием «внутренних» водных путей сообщения (озеро Ильмень и его притоки);
3) очень быстро стало бы жертвой почти неразрешимых проблем со снабжением. Печальная судьба похода-1316 Михаила Ярославича, о которой мы говорили в «тверской» главе, стала бы для москвичей страшной реальностью.
А вместо этого «иуля 14 в неделю порану» на берегах речки Солёной-Шелони состоялось знаменитой сражение между основными силами Господина Великого Новгорода и первым эшелоном вооруженных сил великого князя Московского. Столкновение это оказалось во многом случайным. «Группа Холмского» (примерно пять тысяч всадников) двигалась по правому берегу Шелони на соединение с псковичами, выступавшими в этой войне союзниками Москвы. Новгородская рать под предводительством Василия Казимира и Дмитрия Борецкого (по явно завышенным летописным оценкам — 40 тысяч воинов), напротив, спешила разбить псковичей, увлеченно грабивших новгородские пределы, до подхода основных сил своего наиболее страшного врага. Но вечером 13 июля обе армии с некоторым удивлением увидели противника, двигавшегося параллельным курсом по противоположному берегу полноводной Шелони. Не сговариваясь, обе стороны решили отложить сражение на следующий день, «бе бо уж вечер». Ночь москвичи с толком использовали для изучения обстановки и подготовки к форсированию речной преграды — и утром ратники Холмского первыми начали переправу на занятый неприятелем берег. Здесь москвичи не в первый и не в последний раз продемонстрировали, что не зря «лизали пятки татарским ханам» — умение быстро и организованно форсировать водные преграды, используя надутые кожаные бурдюки, было ими позаимствовано именно у степных воинов. Новгородское войско, уповая на многократное численное превосходство, двинулось в атаку. Нет, новгородцы были не такими уж плохими воинами, они крепко стояли против не самых последних в Европе ребят: шведов и ливонцев. Но это был не век Европы… И москвичи тут же показали, что значит татарский бой удалый, степной наш бой. «Не выдержав» прямого удара новгородской конницы, всадники Холмского начали отходить «в беспорядке» за мелкий приток Шелони — речку Дрянь. За ними туда рванула часть поверивших в победу новгородцев. Тут их и ждали внезапно развернувшиеся беглецы вместе со свежими отрядами Холмского. Все как доктор прописал… На смешавшихся новгородцев обрушился дождь стрел. Субудай остановился несколько южнее Шелони, и «Северная столица» до сих пор практически не сталкивалась с таким врагом — стремительной и маневренной конницей, меткой и быстрой стрельбой из лука, степной ловкостью в седле. Огромная новгородская армия перестала существовать, осталась лишь толпа бегущих с поля боя. «Полци же великого князя погнаша по них, колюще и скуще их, а они сами бежаще, друг друга бьющее и топтаще, кои с кого мога». В этот день закончилась долгая и во многом славная история Господина Великого Новгорода… И в этот же день закончилась яркая история Великого княжества Московского, которое теперь уже практически необратимо превращалось в Русское государство. Только немногие это поняли в тот жаркий и страшный день. И считать этот результат случайностью, а не следствием создания в Москве новой армии и внедрения новых принципов организации военных операций попросту невозможно.
Развитие все тех же принципов применения созданных вооруженных сил видим на «восточном» направлении в 1487 г., во время последнего действия первого акта «казанской» драмы. На Страстной неделе из Москвы на Казань выступает «конно-речное» войско под руководством все того же Даниила Дмитриевича Холмского, покорителя Новгорода и спасителя России от Ахмат-хана. Как обычно, армия двигалась и по реке, и по берегу. Казанский правитель Али-хан со своими отрядами выступил навстречу русскому войску. Но в нескольких верстах от Казани близь устья Свияги уже татары смогли убедиться, что им попались неплохие ученики. Армия Али-хана была разгромлена наголову, и казанскому правителю пришлось запереться в своем городе. Вот только в те годы прочные городские стены уже не были для русских воевод непреодолимой преградой. В умении брать крепости они не сильно уступали европейцам и османам. Итог был предсказуем: «Иуля 14 на память святаго апостола Акыла… князь великий Иван Васильевич на Казани царя посадил из своей руки… Махмеделеима; да с ним посадил наместника своего и боярина Дмитреа Васильевича Шеина».
Впервые московские улицы увидели пленного татарского хана, первое из «царств Батыевых» признало над собой власть московского князя-царя. 14 июля 1487 г. не принесло твердой власти над Казанским краем — банально не было средств и людей на столь масштабную ассимиляцию. Но оформление политической зависимости Казанского ханства от Москвы породило традицию русского вмешательства во внутриказанские дела и стало началом конца самостоятельного существования ханства.
Но и это еще не все… Новые принципы стратегического планирования масштабных операций прекрасно проявили себя и на «западном» направлении в столкновениях с армиями Великого княжества Литовского. В 1500 г. снова 14 июля между речками Тросна и Ведроша столкнулись армии Великого княжества Московского и Великого княжества Литовского. На этот раз московским воеводами, возглавляемым Даниилом Щеней, наследником славы Холмского, противостояла армия сильного европейского государства под руководством Константина Острожского, талантливейшего полководца своего времени. И москвичам к тому времени уже было что терять.
Война пятисотого года началась для них более чем благоприятно. Сказалась, видимо, и предвоенная дипломатическая подготовка, и очередное удачное стратегическое планирование. Русские войска, предвосхищая в чем-то планы 41-го, наступали тремя ударными группами. Это привело к тому, что «Юго-Западный фронт» (командующий — Я. З. Кошкин, представитель боярского рода, из которого пошла династия Романовых) во взаимодействии с мятежными северскими князьями занял Северскую Украину, включая Путивль, Чернигов и Новгород-Северский. «Западный фронт» (командующий — Ю. З. Кошкин) взял Дорогобуж и открыл дорогу к Смоленску. И только тогда к театру военных действий подоспела литовская рать Константина Острожского. Точнее, подоспел лишь сам Острожский вместе со двором великого князя Литовского, магнатскими отрядами-«почтами» с Подолья и Волыни (включая и собственный отряд Острожского), а великий князь Александр Литовский «со всеми людьми» (то есть со срочно собираемым посполитым рушеньем) находился еще у Борисова. В этой обстановке «свеженазначенный» великий гетман Литовский решил рискнуть и попытаться разгромить относительно небольшие силы «Западного фронта» русских, рассчитывая на превосходство в прямом бою своей заметно более тяжелой конницы. И здесь сказал своё веское слово «Резервный фронт» (командующий — Д. Щеня), созданный в соответствии с новыми стратегическими веяниями в московской армии. В результате непосредственно на театре боевых действий недалеко от Дорогобужа русская армия имела серьезное преимущество перед литовской при общем относительном равенстве мобилизационных потенциалов сторон.
В прелюдии к сражению литовский гетман взял вверх, но затем застыл на несколько дней на берегу помянутой Тросны. Наконец, во вторник 14 июля литовское войско перешло реку — и началось одно из наиболее масштабных сражений средневековой Руси… Горячий Острожский, используя сильные стороны литовской военной организации, начал бой лобовым ударом, тогда как осторожный князь Щеня (прирожденный Гедиминович — вот ведь ирония!) вовсю воспользовался предсказуемостью противника в полном соответствии с заветами великих полководцев Степи. В самый разгар страшной шестичасовой сечи, когда литовцы, казалось, уже вовсю преследовали беспорядочно отступающего противника, в тыл и фланг им ударила вроде бы безнадежно разбитая и разбежавшаяся легкая конница москвичей…
«И поможе Бог великого князя воеводам: побиша Литвы бесчисленно и многих воевод живых поимали и на Москву послали к великому князю… князя Константина Острожскаго, пана Григория Остиковича… воеводы Виленскаго да Друцскых князей… и иных многих».
Победа при Ведроше не только в очередной раз продемонстрировала революцию в стратегии и тактике московских армий, но и ознаменовала новое — западное — направление русской экспансии, ставшее ключевым для нашей внешней политики на долгие столетия и радикально изменившее весь облик страны.