ОТКРЫТИЕ КОХАУ РОНГО-РОНГО И РАССПРОСЫ ПАСХАЛЬДЕВ

ОТКРЫТИЕ КОХАУ РОНГО-РОНГО И РАССПРОСЫ ПАСХАЛЬДЕВ

До 1864 года, когда на острове Пасхи поселился брат Эжен Эйро(6), мало кто навещал пасхальцев, да и то на очень короткое время. Возможно, и до него кто-нибудь из чужеземцев видел дощечки ронго-ронго, но он первым поведал миру об их существовании. В декабре 1864 года Эйро писал верховному генералу конгрегации «Святого сердца Иисуса и Марии»: «Во всех их домах можно увидеть деревянные дощечки или палки, покрытые всякого рода знаками, изображающими неизвестных на острове животных; эти знаки туземцы чертят острым камнем. У каждой фигуры есть свое название; но так как туземцы придают этим дощечкам мало значения, я склонен думать, что эти знаки – пережиток примитивной письменности – для них ныне стали традицией, которую сохраняют, не доискиваясь ее смысла. Туземцы не умеют ни читать, ни писать…»

Похоже, что исследователи недостаточно внимательно отнеслись к этому свидетельству первого наблюдателя, близко познакомившегося с пасхальцами в те времена, когда на острове еще сохранялась исконная культура и кохау ронго-ронго были в обиходе.

Итак, Эйро, знавший всех жителей острова, утверждает, что никто из них не умел читать и что владельцы дощечек знали каждый знак сохранившейся письменности лишь по названию, а смысла не понимали.

Сообщение Эйро подтверждается наблюдениями патера Ипполита Руссела и патера Гаспара Зумбома. Они оба поселились на острове Пасхи через два года после прибытия Эйро. Но если Эйро поначалу в каждом доме находил дощечки с письменами, то теперь они почти все исчезли. Как ни странно, Эйро никогда не говорил на эту тему со своими коллегами, но Руссел(7) докладывал своим начальникам: «Их песни сопровождаются ритмичными движениями, весьма монотонными и крайне непристойными. Они утверждают, будто у них есть своего рода письменность, благодаря которой они сохраняют для потомства важнейшие события, происходящие на их земле. Я видел знаки этой письменности на продолговатом куске полированного дерева, они очень напоминают египетские иероглифы. Лично мне кажется, что вряд ли они понимают смысл этих знаков. Некоторые из индейцев уверяли нас, будто понимают их, но когда мы устраивали проверку, то слышали только какие-то нелепые и невразумительные истории».

Его коллега Зумбом(8) сообщал: «Сначала несколько слов об иероглифах. Иногда нам попадались на берегу некие камни со следами гравировки, но так как здешние туземцы не придавали этому большого значения, мы не видели причин задумываться над находками. Однажды, когда я совершал прогулку со школьниками, о которых еще расскажу, я увидел в руках одного мальчика странный предмет, найденный им среди скал. Это был кусок дерева около 35 сантиметров в длину и около 30 в ширину, слегка закругленный с одного конца. Можно было различить стоящие правильными рядами знаки, к сожалению, поврежденные выветриванием. Видя, как внимательно я рассматриваю находку, ребенок преподнес ее мне, и я ее сохранил.

На следующий день один индеец, заметивший, какое значение я придаю этому открытию, принес мне такой же предмет, но больших размеров и лучше сохранившийся и выменял его у меня на кусок материи. Здесь были начертаны миниатюрные изображения рыб, птиц и прочего, что есть на этой земле, а также вымышленные фигуры. Я созвал самых просвещенных индейцев, чтобы расспросить их о смысле этих знаков, очень похожих на иероглифические письмена.

Все с явным одобрением смотрели на этот предмет. Мне сказали, как называется предмет, но я забыл; потом некоторые из них стали читать текст нараспев. Однако другие закричали: «Нет, не так!»

Разногласие среди моих учителей было столь велико, что, несмотря на все мои старания, после этого урока я знал немногим больше, чем до него.

Позднее, во время одной поездки, я показал эту диковину монсеньеру Аксъери (епископу Тепано Жоссану на Таити), который осмотрел ее с великим интересом и очень сожалел, что я не могу объяснить ему смысл всех загадочных фигур. «Ибо это, – сказал он мне,

– первые следы письменности, когда-либо обнаруженные на островах Океании». Видя, сколь высоко наш возлюбленный прелат оценил этот предмет, я поспешил преподнести его ему. Его преподобие посоветовал мне незамедлительно связаться с патером Ипполитом Русселом, чтобы он по возможности расшифровал второй текст, оставленный мной на острове Пасхи.

Впоследствии я нашел еще один такой же предмет длиной примерно 135 сантиметров и шириной 40 и договорился выменять его на одежду. Но немедленно заключить сделку я не мог, так как не располагал в это время средствами, а владелец сего небольшого сувенира ни за что не соглашался отдать его мне, пока не получит плату. Мы условились, что он придет ко мне домой, но я напрасно его ждал. Встретив этого человека через несколько дней, я спросил его, почему он не принес мне то, что я у него приобрел. Он ответил, что у него больше нет этого предмета, однако не пожелал рассказать, что он с ним сделал. Потом я узнал, что один коварный человек то ли из зависти, то ли по злобе присвоил себе этот предмет и сжег его. Меня очень огорчила эта потеря, тем более что я не смог ее возместить другой находкой такого же рода. Я не сомневаюсь, что эта индейская письменность представляет подлинную ценность для науки».