VIII Всероссийский съезд Советов

VIII Всероссийский съезд Советов

Оценка постановления, принятого VIII съездом Советов, разделила отечественных историков на два лагеря. Одни оценивают его как последний, грандиозный акт военно-коммунистического периода. Другие более склонны видеть в нем отход от военного коммунизма и первый шаг к новой экономической политике. Причем наблюдается закономерная особенность, второе течение имеет тенденцию не замечать или искать иной смысл в неоднократных признаниях самого В. И. Ленина об ошибочности имевших место расчетов непосредственного перехода к социализму, к коммунистическим отношениям. Эти признания не укладываются в концепцию исключительной обоснованности и своевременности правительственных решений по переходу к новой экономической политике. Думается, что наиболее веско эта концепция была высказана еще в кратком курсе истории ВКП(б), где умалчивается о ленинских критических оценках последнего этапа военного коммунизма и безоговорочно утверждается тезис о вынужденности и необходимости военно-коммунистической политики на всем отрезке его существования.

Иные историки осторожно говорят, что ни та, ни другая точка зрения не получила достаточного обоснования. Осмелимся утверждать — и не получит, если не будет преодолен метафизический подход. Оставаясь на прежних позициях, исследователи будут копить все новые и новые аргументы в защиту той или другой точки зрения, и дело с места не сдвинется. Споры о сущности порождены внутренней противоречивостью объекта — постановления VIII съезда Советов. Сам Осинский был одним из первых, кто преподал образец неоднозначной оценки своего собственного детища. Выше уже приводился отрывок из его автобиографии, где он характеризует идею государственного регулирования как «единственно возможный выход в пределах военного коммунизма». Но в более раннем сочинении, когда свобода анализа еще сковывалась политическими соображениями, необходимостью сглаживать углы, Осинский подносит увеличительное стекло к одному параграфу постановления, где говорилось о премировании за улучшение хозяйства, и делает вывод: «Съезд, следовательно, уже намечал новый шаг по пути к ограничению продовольственных требований государства от крестьянства. Позже это ограничение было установлено в ясном и удобном виде — в виде натурального налога»[522].

Устанавливать родство постановления VIII съезда с НЭПом через весьма расплывчатый пункт о премировании, который ничем особенным не отличается от множества подобных пунктов, рождавшихся и угасавших в 1919–1920 годах, — это явная натяжка. На наш взгляд, есть более существенное доказательство. Идея государственного регулирования крестьянского хозяйства изначально базировалась на признании длительного существования мелкого крестьянского земледелия, отсюда было никуда не деться от признания развития именно частнособственнического хозяйства. Правда, признание это получило чудовищное искажение стремлением во что бы то ни стало сохранить государственную монополию на продукты питания. В своих статьях Осинский постоянно сворачивает у мостика, ведущего к признанию товарного хозяйства, ищет обходного брода и тонет в теоретических ухищрениях. «Крепкое» индивидуальное хозяйство отрицает, останавливает взор на середняке, призывает на помощь «здоровый хозяйственно-трудовой инстинкт», говорит о «хозяйственном» крестьянине, и наконец появляется любопытная экономическая категория с психологическим уклоном — «старательный крестьянин». «Старательному крестьянину» был отведен небольшой срок жизни, всего полгода, но за это время он успел активно утвердиться в государственном лексиконе. Сам Ленин берет его на вооружение и из всех подготовительных документов к VIII съезду старательно вычеркивает всякие намеки на социальную градацию внутри крестьянства, оставляя везде «старательного крестьянина».

Вообще, судя по этим же документам, смысл изменений, внесенных благодаря Ленину в постановление о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства, заключался в поиске формулы максимальной инициативы и самодеятельности крестьянства в рамках государственного планирования, затушевывание принудительной сущности постановления и агитационный упор на «помощь» государства крестьянству. Некоторые маленькие хитрости по части этого выдает нам переписка Осинского с Лениным в первых числах января 1921 года. Осинский, только что вставший во главе НКЗ, пишет:

«Я совершенно усваиваю Ваши соображения о важности политического момента и необходимых мер подчеркивания помощи. Но тон помощи, думаю, надо дать другой. Он был до сих пор, так сказать, филантропическим тоном. Не вдаваясь в полемику с прошлым, надо сделать НКЗ ведомством бережливого сельского хозяина, а не плачущего и клянчущего хозяйчика. Как ведомство НКЗ будет отовсюду требовать все, что нужно бережливому хозяину, настоящему производителю, и всячески охранять его интересы, совпадающие с государственными»[523].

Признание крестьянина-хозяина на VIII съезде Советов во многом подготовило почву для признания на X съезде РКП(б) и его особенных интересов, а не только «совпадающих с государственными». Все же эта сторона постановления о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства не дает серьезных оснований считать его в целом первым шагом к новой экономической политике. Суть НЭПа — в развязывании свободного обмена. Постановление же VIII съезда есть широкомасштабная попытка в новых, мирных условиях, ценой любых возможных уступок сохранить систему продовольственной диктатуры и монополии и вдобавок подчинить государственной воле и сам процесс сельского производства. По всем статьям это не что иное, как усиление роли государственной власти в обществе и экономике. В этом главное содержание и та ось, вокруг которой завертелось бы все дело, стряхивая прочь надуманные украшения и обнажая принудительную суть.

Убедительным свидетельством в пользу военно-коммунистического характера его решений служит сам съезд. Не составляет особого секрета то, что представители меньшевиков и эсеров прямо ставили на пленарных заседаниях съезда вопрос об изменении продовольственной политики. Выступавший от РСДРП Ф. И. Дан сказал, что: «продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо хотя она выкачала триста миллионов пудов, но это куплено повсеместным сокращением посевной площади, достигшим почти одной четверти прежних засевов, сокращением скотоводства, прекращением посевов технических растений, глубоким упадком сельского хозяйства и выкачиванием из деревни хлеба, в результате чего — так же как прежде выкачиванием податей — мы разрушили ту основу, на которой только и может существовать наше на три четверти крестьянское хозяйство. И теперь, когда этот факт обнаружился, переносить эту политику насилия из области выкачивания продуктов крестьянского труда в область крестьянского производства совершенно недопустимо…»[524]

Далее по ходу съезда представители партий меньшинства — эсеров, левых эсеров, РСДРП и Бунда — неоднократно заявляли и вносили на голосование положения о замене реквизиционной продовольственной политики продовольственным налогом, но все это было съездом отвергнуто.

Этот факт меньшевистско-эсеровской инициативы оказался очень скользким местом для советской историографии. В некоторых случаях он откровенно замалчивается или же ему дается совершенно неубедительное объяснение, что этим самым-де они хотели подорвать Советскую власть. Наверное, правильней все же признать, что небольшевистские социалистические партии, не облеченные властью и не охваченные идеями непосредственных скачков в социализм, в тот момент оказались ближе к насущным интересам русского крестьянства. Кроме того, даже если предположить, что выходка меньшевиков и эсеров есть «троянский конь», вредительство, то к какой уголовной статье отнести тогда полемику на коммунистической фракции съезда? А о ней молчат даже те исследователи, которые в архивах прикасались к ее стенограммам.

Прежде, чем и мы заглянем в них, полезно обратить внимание на один документ, который многое объяснит по поводу того, почему социалисты остались на съезде в одиночестве. 20 декабря Пленум ЦК РКП(б) принял следующее предложение Ленина:

«1) ЦК вменяет в безусловную обязанность всех ведомств держаться впредь строжайше такого порядка, чтобы все сколько-нибудь серьезные законопроекты и резолюции, подлежащие голосованию на Всероссийском съезде Советов, вносились заблаговременно в СНК.

2) ЦК вменяет в безусловную обязанность всех членов партии вносить все предложения съезду Советов предварительно на обсуждение фракции РКП 8-го Всероссийского съезда Советов»[525]

Коммунисты, будучи связанными партийной дисциплиной, на пленарных заседаниях съезда отмалчивались, но на фракции поднималась буря страстей. Не один день обсуждался и вопрос о политике по отношению к крестьянству. Особенно активно на заседаниях съезда выступал против меньшевиков и эсеров Л. С. Сосновский, на фракции же он сам принимал на себя их функции: «Когда на глазах всей России губят миллионы пудов картошки, когда, например, заготовляемый по разверстке скот держится много месяцев… тощает, гибнет, падает и все крестьяне видят, как обращаются с этим добром, и тогда мы можем с тов. Лениным ходить по деревне, взывать к сознательности, рачительности и т. д. Все это будет как о стену горох (аплодисменты)… Нам сейчас, само собою, разумеется, скажут, что мы слабы, что транспорт слаб и т. д., но я хочу обратить внимание, что деятельность Наркомпрода абсолютно не подвергается критике и осуждению именно потому, что гипноз слов „продовольственная диктатура“ сковал уста, перья и умы всей партии (аплодисменты)». Затем Сосновский поддержал соображения Ханова — увязать вопрос о поднятии сельского хозяйства с вопросами продовольственной кампании[526].

Стенограмма комфракции сохранила следы некоей организации против линии ЦК. На заседании 21 декабря группа коммунистов настойчиво пыталась провести в президиум фракции и в список президиума съезда председателя Нижегородского губисполкома А. М. Ханова[527]. В. И. Невский так характеризовал Ханова в своем докладе ЦК: «Это полуинтеллигент, с хорошей теоретической подготовкой, с большим организационным талантом, член партии с 1906 года, безукоризненно честный человек, очень просто живущий и неустанный работник»[528]. Его выступление на фракции 24 декабря фактически явилось содокладом. Ханов заявил, что в официальных докладах Теодоровича и Осинского вопрос ставится неправильно. Он подается под углом зрения посевной кампании, надо же брать шире — в порядке поиска методов взаимоотношения государства и единоличного крестьянства. Должна быть намечена длительная система взаимоотношений. «А здесь говорят о создании посевных комитетов, которые создадутся и умрут так же, как создавались и умирали бесконечные другие комитеты». Признавая длительное существование крестьянского хозяйства, необходимо решить, как привязать единоличные хозяйства к единому хозяйственному плану страны. «Как к этому приступить? Здесь приходится определенно сказать, каковы обязанности перед государством этих мелких собственников, каковы требования государства к этим единоличным собственникам в принципе. Они должны быть выражены в определенном минимуме трудовых требований государства к единоличным собственникам. Корректирование должно быть в отношении наиболее крепких собственников, крестьян кулаков и середняков. Вот основа экономических взаимоотношений».

Ханов поддержал резолюцию одного из уездных съездов, предложенную крестьянами, где содержалось требование замены произвольной разверстки продовольственным налогом, и подчеркнул, что это требование сходно с мыслями, которые высказал на съезде эсер Вольский. «Но разве социализация земли, которую предлагали с.-р., не сходна была с мыслью Вольского, Чернова. Про эту социализацию, учитывая объективную обстановку, ближайшие перспективы социалистического строительства, Ленин сказал: „Дайте социализацию, мы наложим штемпель, и убирайтесь к черту“. Разве не так было сделано?»… «Вторым важным моментом является такое обстоятельство. Говорят о стимулах, все пишут о стимулах, а ищут где-то вне наших отношений, хотят найти в танках, привозных машинах и т. д. Вот где эти стимулы в основном, а потом уже стимул превходящий извне как дополнение»[529].

Высказывались и опытные продовольственники. А. Х. Шлихтер, будучи в то время председателем Тамбовского губисполкома и находясь под впечатлением «антоновщины» заявил: «В 1918 году было своевременно и необходимо издание декрета о продовольственной диктатуре. Без этого продовольственного вопроса мы бы не решили. В то время это было не только уместно, но даже необходимо. Но после того, когда продовольственная диктатура и по ее посредстве комитеты бедноты сделали свое дело, когда они выросли, когда о головотяпстве не могло быть и речи, вопрос о продовольственной диктатуре находится на такой плоскости, что его формально не отменяют. Но фактически не оказывается возможности считаться с продовольственной диктатурой»[530].

По всей видимости, тамбовский опыт навел Шлихтера на мысль о своевременности отмены продовольственной диктатуры еще в начале 1919 года. Далее он категорически высказался против создания новых органов на местах — посевкомов и призвал отвергнуть законопроект, внесенный на съезд.

Делегат Малютин (возможно, башкирский нарком продовольствия, который был известен своей непреклонностью в продовольственных делах, и одно время башкирские коммунисты обвиняли его, не без основания, в подрыве сельского хозяйства и голоде, поразившем Башкирию в 1921 году) признал, что продовольственная политика приводила к разрушению крестьянского хозяйства. Требуется видоизменить разверстку. «С моей точки зрения, разверстку при государственном регулировании сельского хозяйства следовало составлять не позже 1-го февраля, чтобы при таких условиях крестьянин великолепно знал, что это является продолжением нашего основного метода разверстки, как метода проведения мелкобуржуазной повинности. Крестьянин мог бы наметить, какое количество в порядке государственного принуждения пойдет в общегосударственный котел и какая часть будет распределена на местное хозяйство и, в частности, на его единоличное собственническое хозяйство»[531].

Таковы были некоторые из выступлений коммунистов за новую экономическую политику, которые на фракции прозвучали очень веско и не встретили открытого обоснованного отпора. По большей части те, кто не высказывался за налог, предпочитали вообще не касаться этой темы. Впрочем, «местный» работник Андреев оставил нам образец наиболее ходкой аргументации против. «Не слишком ли большой аванс даем мы середняку-старателю? — спрашивал он. — Это „детская болезнь правизны коммунизма“». Он был не согласен с теми, кто предлагает налог — меньшевистскую программу и т. д.[532]

Поскольку выступления в пользу налога были во многом стихийными, не имели общей платформы и выработанной резолюции, это дало возможность докладчикам Теодоровичу и Осинскому абсолютно их проигнорировать. В. И. Ленин, выступавший вскоре после Ханова, повел себя в том же духе: «Я не вижу ничего конкретного и делового в предложении, которое делал тов. Ханов»[533] — скупо заметил он. По всей видимости, в период VIII съезда Советов эволюция его взглядов достигла точки «старательного крестьянина», но не перевалила через нее. Однако комфракция в большинстве оказалась еще более консервативной, Ленину пришлось, используя авторитет ЦК, горячо отстаивать принцип премирования индивидуальных хозяев, уже было отвергнутый ею.

Несмотря на то, что предложенное постановление по сельскому хозяйству было принято единогласно, единства на съезде не было. Сохранились записки, полученные Лениным от делегатов; в одной, например, заявлялось о необходимости разверстки до посевной кампании, «тогда посевная площадь увеличится сама собой. Нужно считаться с собственнической психологией крестьянства, комитеты действия и содействия безжизненны»[534]. А в другой строго спрашивалось: чем руководствовался Совнарком, допуская в законопроект параграф о поддержке старательных хозяев. «Ведь до сих пор лучшими хозяевами оставались кулаки, богатые. Неужели мы будем отказываться от единственной цели обобществления хозяйств, коммун и совхозов, о которых в законопроекте ничего не сказано»[535].

Поведение самого Ленина на съезде также было двойственным и осторожным. Возможно, он действовал, памятуя, что впереди еще и партийный съезд. Еще 22 декабря, в первый же день работы VIII съезда, М. И. Калининым по просьбе Ленина было созвано совещание беспартийных крестьян-делегатов, на котором Ленин составил записку «К осведомлению цекистов и наркомов». Из записки видно, что большинство крестьян резко отрицательно высказалось по поводу существующей продовольственной политики и некоторые поддержали требование о замене разверстки налогом. И в то время, когда Осинский и другие азартно пикировались с меньшевиками и эсерами, доказывая, что налог и свободная торговля ведут к краху, разрушению народного хозяйства, Ленин ни разу не позволил себе на заседании съезда откровенно и прямо высказаться против налога.

Все же нет никаких оснований полагать, что Ленин пришел к выводу о необходимости радикального изменения продовольственной политики в конце 1920 года. Некоторые исследователи нередко в качестве основного аргумента против этой точки зрения приводят постановление Совнаркома от 30 ноября 1920 года, предложенное Лениным и адресованное комиссии, возглавляемой заместителем наркома финансов С. Е. Чуцкаевым. Постановление поручало комиссии рассмотреть вопрос «О необходимости подготовить и провести единовременно как отмену денежных налогов, так и превращение продразверстки в натуральный налог»[536].

Эти строки выглядят в их представлении как шаг к НЭПу. Но против такого толкования используется веский аргумент, принадлежащий также перу Ленина. В декабре он пишет заметки о задачах хозяйственного строительства, где поясняет:

«Отношение к крестьянству: налог + премии… Налог = разверстка»[537].

Еще одно наблюдение: зачем это Ленину понадобилось в знаменитом «Предварительном, черновом наброске тезисов насчет крестьян», где он пишет о замене разверстки налогом, пояснять — «в смысле изъятия излишков»?[538] Очевидно потому, что до этого был и другой смысл, а именно: превратить разверстку на все излишки в налог, упразднив оплату сдаваемого хлеба по твердым ценам.

Этот «налог» не только не имел никакого отношения к НЭПу, но стал бы еще более грандиозным шагом в развитии военного коммунизма, нежели постановление VIII съезда Советов. В нем как раз и заключалась невоплощенная идея установления продуктообмена «по-коммунистически».

Если вышеизложенное недостаточно убедительно свидетельствует об этом, то можно обратиться к стенограмме комфракции июньской (1920 год) сессии ВЦИК, которая дает ясный ответ по поводу превращения продразверстки в натуральный налог.

Тогда обсуждались отчеты о работе Наркомата финансов и шел разговор о судьбе денежной системы, налогов — денежных и натурального (от 30 октября 1918 года), взимание которого также проходило по финансовому ведомству. Нарком финансов Н. Н. Крестинский изложил своё кредо: главной задачей Наркомфина является подготовка к ликвидации своего комиссариата, который в социалистическом обществе будет, разумеется, не нужен. Путь ясен — отмирание денежных знаков через укрепление государственного регулирования, натурализации зарплаты и отношений с деревней[539].

Заместитель Крестинского Чуцкаев, говоря о натурализации отношений с деревней, посетовал, что налог восемнадцатого года дал в 1919 году совершенно ничтожные результаты потому, что нарком продовольствия, заинтересованный в проведении разверстки, опасался, что взимание натурального налога может сорвать разверстку, это опасение тогда разделил и ВЦИК. А посему сейчас необходимо расширить область применения этого налога и на сырье и соединить с взиманием разверсток[540].

Далее пошли рассуждения некоторых членов ВЦИК об увеличении сбора по налогу и перехода через это к изживанию денежных знаков. Все точки расставил теоретический ум Осинского, который сказал, что налог наряду с разверсткой, за которую платят деньги, не будет иметь успеха, как это и было. Если же мы перейдем исключительно к налогу как средству проведения монополии, то мы будем должны давать крестьянам в обмен товары, т. е. перейти к системе натурального обмена. Эта естественная постановка вопроса, это самый последовательный путь. Это ведет к ликвидации денег. Но пока не поставили правильно дело взимания с крестьянства и снабжения рабочих пайком, нельзя ликвидировать деньги[541].

Попутно следует отметить, что в этот военно-коммунистический хор врывались и другие голоса. Например, Ларин снова отстаивал важность сохранения денежного оборота в отношениях с деревней. Сокольников произнес замечательную речь, где утверждал, что денежные знаки будут еще играть роль и нужно ставить задачу их урегулирования. «Мы сможем свою работу коммунистической организации хозяйства вести в том случае, если будем отдавать отчет, что мы опираемся на тот мелкобуржуазный фундамент, из которого будем питаться соками»[542].

Понятно, что их призывы в 1920 году успеха иметь не могли, но к натурализации отношений с деревней правительство приступить не рискнуло, отчасти благодаря осторожной позиции, занятой Лениным. 30 ноября в Совнаркоме ему удалось умерить нетерпение большинства членов СНК и направить проект постановления об отмене денежных налогов и превращении разверстки в налог на дальнейшее изучение. Вслед за этим он частным образом пишет Чуцкаеву записку, в которой подчеркивает то же, что и Осинский:

«Пока мы не в силах осуществить товарообмен, т. е. давать крестьянству промпродукты, — до тех пор крестьянство вынуждено оставаться при обломках товарного (а следовательно, денежного) обращения, при суррогате его.

Отменить суррогат (деньги), пока крестьянству не дали еще того, что устраняет надобность в суррогате, экономически неправильно»[543].

Все же работа комиссии Чуцкаева завершилась знаменательным документом. Был подготовлен проект постановления к VIII съезду Советов, получивший на определенном этапе одобрение Ленина. В преамбуле этого документа объявлялось, что за отсутствием крупной буржуазии денежные налоги уплачиваются только средними слоями крестьянского и промыслового городского населения, которые уже участвуют в советском хозяйственном строительстве и содержании государства путем трудовых повинностей и передачи части продуктов по разверсткам. «Признавая в этом безденежном продуктообмене между крестьянскими единоличными хозяйствами и государством непосредственный переход к осуществлению социалистического строительства (выделено нами. — С. П.), исключающий необходимость существования налоговой системы», объявлялось об отмене всех денежных налогов, а также и натурального налога[544].

В том, что VIII съезд Советов не оставил нам еще одну яркую иллюстрацию к характеристике сознания военно-коммунистической эпохи, есть личная заслуга Ленина, который как истинный политик остерегся широковещательно декларировать заманчивые и очевидные, на первый взгляд, идеи. Пелена сомнения начинала окутывать политику государственного насилия, основу военного коммунизма, и вместе с ней все его суровое здание.

Постановление VIII Всероссийского съезда Советов о мерах помощи крестьянскому хозяйству вызвало неоднозначную реакцию в обществе. В печати наряду с валом публикаций апологетического, агитационного содержания появились и откровенные критические отзывы. Наиболее солидно оформляется точка зрения ВСНХ. Его журнал «Народное хозяйство» поместил статью М. Савельева «К итогам VIII съезда Советов», в которой очень недвусмысленно ставились под сомнение результаты съезда. Давалась также характеристика состава съезда, во многом объясняющая эти результаты и «царившее» единодушное настроение:

«Подавляющее большинство на съезде были, конечно, коммунисты, точнее — верхи наших организации, ибо представители с мест также в значительной части представляли из себя наиболее опытных и наиболее ответственных работников». Но, как замечает Савельев, по ходу съезда можно было на основании отдельных выступлений, реплик попытаться определить общее настроение «там, во глубине России».

В статье определенно сказано, что съезд не решил насущных вопросов, он был всего лишь «термометром», давшим возможность определить нарастающую общественную температуру, «прелюдией» к X съезду партии, «долженствующему сыграть в определении экономических и политических путей нашего дальнейшего бытия огромнейшую роль». Рассуждения Савельева солидарны с тезисом меньшевиков и эсеров, выдвинутым ими на съезде Советов: окончание войны потребовало серьезного пересмотра военных методов принуждения, изучения настроений в деревне, «эмансипировавшейся до некоторой степени от белогвардейских страхов». «Отсюда то понятное „выжидательное“ настроение наших центральных учреждений, — разъясняет он, имея в виду в первую очередь ВСНХ, — предостережения от слишком кабинетных, надуманных, схематических построений, не проверенных практикой, непосредственной, низовой, „черноземной“ жизнью»[545].

После известного конфликта Президиума ВСНХ с редактором «Экономической жизни» Круминым на страницы газеты начинают проникать материалы, отражающие точку зрения ВСНХ. 14 января появляется острая статья С. Струмилина с далеко идущими выводами — «Плановое хозяйство в деревне». В течение 1920 года Струмилин уже неоднократно выступал с предостережениями от иллюзий по поводу скорейшей ликвидации или отмирания товарных отношений, указывая на их важность в обмене с деревней. В статье от 14 января он говорит, что возложение слишком больших надежд на аппарат власти было бы чересчур опасным упрощением задачи развития сельского хозяйства, заведомо обрекающим ее на явный провал, и приводит в пример недавнюю кампанию по засеву озимых, вокруг которой было столько оптимистического шума в прессе. Задания власти были выполнены, пишет Струмилин, поля обработаны, но некоторые известия неофициального происхождения заставляют думать о добросовестности такой обработки с большим сомнением. Как проконтролировать 20 млн. сеятелей? Требуется 20 же млн. надсмотрщиков, особых лодырей «с палкой контроля ради, а над этими лодырями от контроля, ввиду малой их надежности, еще целая пирамида обер-контролеров и сверхревизоров всякого рода».

Государственный план должен опираться на заинтересованность крестьян в труде, пишет Струмилин. Посему нужно ввести налоговую систему отношений государства с деревней, которая даст одну часть необходимых для города продуктов. «Зато за другую половину сдаваемой разверстки ему мог быть предоставлен не бумажный рубль, а вполне реальный товарный эквивалент».

Обращает внимание идентичность слов Струмилина с тезисами Ларина годичной давности, вплоть до совпадения терминологии и некоторых предрассудков. Струмилин также не решается последовательно поразмыслить о свободном обмене и считает, что «возвратом к свободе торговли такой товарообмен нам не угрожает». Ларин также проповедовал налог и товарообмен и резко выступал против, когда осенью 1921 года жизнь поставила вопрос о переходе к свободной торговле.

Подводя итог своим рассуждениям, Струмилин говорит о необходимости сочетания организованного принуждения с системой хорошо продуманных, мер экономического воздействия, которые позволили бы включить крестьянские хозяйства в общий подъем производительных сил всей страны в целом, не подавляя их частных интересов. Иначе, глубокомысленно замечает он, «если бы у нас пришлось столкнуться этим силам в острой борьбе, то даже в случае победы русского пролетариата над крестьянством, одержанной путем организованного насилия, эта борьба могла бы сыграть роковую роль в судьбах зарубежного социалистического движения ближайших лет».

Помимо Струмилина на страницы «Экономической жизни» прорывается Богданов с пропагандой наркомземовских идей о кооперировании, советского клина (общественных запашек) и вновь повторяет свои немного забытые соображения о необходимости изменения продовольственной политики в сторону плановости и заданности обложения[546].

Однако постановление о государственном регулировании крестьянского хозяйства встретило критику не только со стороны противников военного коммунизма, но и из лагеря его последовательных приверженцев. В течение 1920 года, когда наметилась возможность близкого окончания войны, кое-где в административных кругах появляется беспокойство за судьбу сложившейся в военных условиях командно-принудительной системы. Известна история, связанная с письмом В. И. Ленина «Тульским товарищам»[547] Тульские товарищи, члены губкома П. Ф. Арсеньтьев и М. Я. Зеликман, 18 октября обратились к Ленину с письмом, где высказали озабоченность тем, что некоторые коммунисты выступают с очень опасными мыслями, будто «мы вступаем в полосу мирного строительства, когда можно и должно на первый план поставить хозяйственные и просветительные задачи». Этим-де ослабляются дисциплина и организация. «Поэтому наш губернский комитет считает своим партийным долгом ни на минуту не преуменьшать перед нашей организацией и всем тульским пролетариатом опасности, которые нам угрожают со стороны Врангеля, но, наоборот, в некоторой степени их преувеличивать, дабы держать на должной высоте ту производственную дисциплину, которой мы достигли в тульском пролетариате…»[548]

Случай с «тульскими товарищами» не единичен, нам известен секретный циркуляр Костромского губкома от 23 июля 1920 года примерно аналогичного содержания[549]. Прослеживается непосредственная связь этих попыток удержать милитаристский дух и сохранить военно-коммунистическую систему с некоторыми проектами, появившимися в начале 1921 года, как альтернативу еще не узаконенному, но неотвратимо наступавшему НЭПу. Сохранился образец таких проектов в виде докладной записки заведующего административным подотделом управления заготовок Наркомпрода Л. Д. Кранца В. И. Ленину от 23 февраля 1921 года.

Автор очень высоко отзывается о постановлении VIII съезда, называя его самым революционным из всех декретов, изданных Советской властью, ибо его острие направлено против последней твердыни частной собственности, каковой до сих пор остается деревня. «Государство форменным образом входит в роль хозяина земли. Частная инициатива отходит в сторону… Сеятелем является уже не крестьянин, а государство. Хлебороб-середняк может претендовать лишь на вознаграждение за свой труд…» и т. п. Но, считает Кранц, все это носит половинчатый характер. Ошибка заключается в заигрывании с так называемым середняком. «Антоновщина в Тамбовской губернии и другие восстания в местностях, которые казались совершенно замиренными, доказывают, что под личиной середняка во многих местах живет и благоденствует кулак, который при всяком удобном случае готов нанести удар в спину рабоче-крестьянской власти»[550].

Кранц демонстрирует понимание ситуации прямо противоположное реальности: поскольку ранее компромисс с середняком имел оправдание в общих политических условиях, то теперь положение изменилось. Необходима полная перемена курса по отношению к середняку. А именно: хлебороб должен отдавать все продукты своего производства государству, они все должны поступать в государственные хранилища, в полное распоряжение государства. С этой целью необходимо дополнить декрет о посевкомах декретом о сборкомах.

Поистине нет предела совершенству ни в чем. Мы уже сочли декрет о государственном регулировании и проекты превращения разверстки в натуральный налог — вершиной военно-коммунистической мысли, но вот проект Кранца открывает нам новые горизонты. Или, например, другой проект — М. Рудоминера, также поступивший к Ленину в конце января — начале февраля 1921 года. Там уже несколько иной ракурс, главное внимание уделено промышленности, единственным средством к восстановлению которой автор считает создание Революционного Технического Совета по типу РВС, призванного блюсти твердую революционную волю. «Революционный Технический Совет и Красные Армии Труда — вот исходные пункты нового пути и его первый этап»[551], — считает Рудоминер. По нашему мнению, путь этот совсем не нов, а является последовательным продолжением курса на милитаризацию экономики, возникшим как альтернатива действительно новой экономической политике, в то время уже делавшей свои первые шаги.