Маркиз Санта-Крус

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Маркиз Санта-Крус

Вслед бесчисленным гонцам и посыльным со всех концов державы в порты Кадис и Лиссабон начали стекаться корабли, солдаты и провиант. Лазутчики лорда Бэргли, главного советника королевы, немедленно оповестили об этом Елизавету.

Филипп распорядился держать все в строгом секрете. Разумеется, он понимал, что предприятие такого размаха скрыть не удастся, но конечная цель могла оставаться непроясненной. «Следует, — писал он, — озаботиться, чтобы дом уже пылал, прежде чем узнают, куда ударила молния».

Королева давно ждала грозы. И последние сомнения развеял ловкий шпион, засланный в Европу ее государственным секретарем. Этому шпиону удалось узнать о существовании письма, посланного Филиппом папе римскому, и даже купить его копию у камергера его святейшества. Дождавшись, когда папа заснет, проворный камергер вытащил из кошеля ключ от потайного секретера, извлек письмо и переписал его. Письмо не оставляло никаких сомнений.

Дабы выиграть время и подготовиться к отпору, Елизавета завела речь о мире и через посредство датского короля предложила Филиппу собрать «конференцию по улаживанию конфликта». Филипп с жаром откликнулся на близкую его сердцу идею мира. Переговоры начались во Франции в Бурбуре возле Кале. Елизавета послала туда делегацию под началом сэра Джеймса Крофта. Филипп отрядил хитрую лису — канцлера герцога Пармского Фредерика Перрено, весьма сведущего в искусстве лавирования, мастера затяжек и проволочек.

Одновременно в Англии начали спешно строить береговые укрепления; их возводили на острове Уайт, вдоль Темзы и на подступах к Лондону. Дрейк убеждал королеву, что вторжение следует подавить в зародыше. Для этого он предложил напасть на Кадис, где испанцы вели основные приготовления. Королева согласилась.

12 апреля Фрэнсис Дрейк вывел из Плимута эскадру в тридцать кораблей.

Появление у испанских берегов страшного зверя Апокалипсиса — Дракона вызвало панику. Он взял на абордаж шесть судов, а восемнадцать других сжег на рейде, в том числе личный галион Санта-Круса. Затем Дрейк высадился на португальском берегу, разрушил замок Сагриш, после чего нахально влетел на лиссабонский рейд, вызывая противника на бой.

Кроме семи галер и нескольких бискайских судов в Лиссабоне стояли галионы без экипажей, а в Кадисе размещались экипажи без галионов. Пушки были аккуратно уложены в арсенале. Маркиз с горечью убедился, что беда, о которой он столько раз упреждал короля, нагрянула, — не следовало рассредоточивать корабли и распускать экипажи после азорских побед.

По счастью, ветер переменился, и Дрейк вынужден был выйти в открытое море. У мыса Сан-Висенти он ограбил и сжег шестьдесят парусных тунцеловов. Но, что гораздо серьезнее, он сжег сорок каботажных судов, груженных бочарными досками — прекрасными, выдержанными досками — и клепками для бочек, жизненно необходимыми Армаде для хранения воды, вина и провизии. Дрейк снял блокаду только затем, чтобы кинуться навстречу «Сан-Фелипе» — огромной грузовой каракке4 португальской постройки, возвращавшейся из Гоа в Индии с трюмами, набитыми пряностями, шелком и слоновой костью; сундуки в капитанской каюте ломились от золота, серебра и заморских драгоценностей. После короткого боя Дрейк взял каракку на абордаж, что довело общую добычу адмирала до ста пятнадцати тысяч фунтов, из коих семнадцать тысяч полагались лично ему, а сорок тысяч — ее величеству.

По возвращении Дрейк хвастал, как ловко ему удалось «пощипать за бороду испанского короля». Когда галионы Санта-Круса наконец были вооружены и приготовились сразиться с Дрейком, пират-адмирал уже находился в устье Темзы. Самый большой ущерб от его рейда заключался в том, что Дрейк на много месяцев дезорганизовал снаряжение Армады.

На других фронтах дела испанцев шли лучше: летом 1587 года герцог Пармский укрепил свои тылы, взяв после долгой осады Слейс. После этого, распустив слух о готовности вести переговоры с голландцами, он начал рыть от Слейса к Ньивпорту новый канал для защиты своих коммуникаций от штормов, как это делали морские гёзы. Парма распорядился срубить Ваасский лес для постройки ста тридцати транспортных барж (гукоров), сорока флиботов (небольших двухмачтовых судов) и двух малых галионов водоизмещением по двести тонн каждый.

Переведенный из Лондона в Париж посол Мендоса денно и нощно плел интриги, натравливая на Генриха II членов Католической лиги и герцогов Гизов. Было важно, чтобы терзаемая кровавыми раздорами Франция не соблазнилась на захват Фландрии, пока Фарнезе будет воевать в Англии.

Переписка Санта-Круса с Филиппом показывает, как оба они поочередно колебались между желанием тщательно подготовиться к походу и стремлением как можно скорее ринуться в бой. Вот как это выглядит в письмах.

Санта-Крус, 9 августа 1583 года: «Теперь (после Азорской победы. — Р. С. ), когда у вашего величества есть столь сильная и мощная Армада, нельзя терять времени. Если ваше величество поверит мне, я сделаю его королем Англии и прочих держав».

Филипп, 23 сентября: «Все это не должно решаться впопыхах… Я решил ускорить постройку галер…»

Санта-Крус, 13 января 1584 года: «Стоимость товаров и кораблей, уведенных англичанами в одном лишь 1582 году, превысила миллион девятьсот тысяч дукатов. Подумайте, мой повелитель, что мир обходится вам вчетверо больше, нежели война. Наша торговля, по сути, рухнула, а наши купцы вынуждены фрахтовать суда за границей. Подумайте еще, мой повелитель, что Англия растит свой флот и множит свою репутацию за счет Испании…»

Филипп: «Сколько?»

Санта-Крус, 22 марта: «Вот мой план, ваше величество, с подробным реестром: 510 судов, 64.000 человек, 3.800.000 дукатов».

Филипп, 2 апреля: «Благодарю за отменный план. Мы рассмотрим его со всем возможным тщанием…»

Затем, три с половиной года спустя, в сентябре 1587 года, Филипп сообщает своему генерал-адмиралу Моря-Океана, встречавшему на Азорских островах «Золотой флот» из Америки: «По возвращении, когда к вам прибудут неаполитанские галеры и провизия из Андалузии, приказываю поднять паруса и двигаться к мысу Маргит и устью Темзы для поддержки войск герцога Пармского. Все надлежит произвести к вящей неожиданности супостата. Будем просить господа о спокойном море и попутном ветре».

Санта-Крус: «Напасть сейчас? Но, ваше величество, положение изменилось. Дрейк вдвое увеличил свои силы, буря учинила повреждения на многих моих судах. Это было бы чистейшей авантюрой».

Филипп: «Даю вам три недели».

Санта-Крус, три недели спустя: «Мне потребуется по крайней мере еще неделя. Флот далеко не готов».

Филипп: «Эта неделя — последняя».

Санта-Крус: «Еще одну, мой повелитель; мы трудимся день и ночь не покладая рук, но ничто не готово».

Филипп: «Мой кузен, принц Пармский, с подкреплениями из Италии собрал тридцать тысяч войска во Фландрии. Если мы прождем, что с ними станет к весне? Приказываю вам выступать».

Санта-Крус: «Я просил пятьдесят галионов, а наличествует тринадцать. К тому же четыре галеаса и шестьдесят других судов текут. Не хватает вооружения и артиллерии, терплю нужду в судах поддержки…»

Филипп, в декабре: «Выступайте немедленно на соединение с Пармой, в каком бы состоянии вы ни находили Армаду».

Санта-Крус: «Я выступаю, мой повелитель, но мною получено донесение, что британец установил повсюду сигналы, на берегу возведены редуты, вооружают чернь, а Дрейк ждет нас с мощным флотом».

Филипп: «Я получил такие же уведомления. Ждите. Но поспешайте с подготовкой и будьте готовы к 15 февраля».

Дон Альваро де Басан снаряжал Армаду всю зиму, не зная ни сна, ни отдыха, под градом королевских писем, сухих инструкций и упреков. Король отписал кардиналу-архигерцогу Лиссабона: «Сообщите маркизу де Санта-Крус, что я не потерплю никаких отсрочек и не желаю более слышать никаких соображений на сей счет». Адмиралу предлагалось «либо сообщить о готовности выступить, либо остаться самому на берегу».

Маркиз знал, что против него плетутся интриги, что на него клевещут при дворе. Ему исполнилось шестьдесят два года. В начале февраля он слег, а 9-го числа умер. В Лиссабоне ходили слухи, что его свели в могилу «непомерные требования короля», поговаривали, что он умер «от чрезмерной работы, стыда и душевной горечи». Оплакивали его все — командиры и солдаты, ибо «с ним была связана надежда на благополучный исход баталии».