III. Художник-оформитель
III. Художник-оформитель
У Сапорты у меня обширный круг обязанностей. Идет 1937 год. Платят мне, дебютантке, очень мало, но обещают небольшие подарки.
Единственная служащая. Хозяин командует и берет на себя «крупные продажи». Мне поручена повседневная торговля, а также подбор тканей, поэтому утром я появляюсь у торговцев шелком, тканями, лентами и роскошными пустяковинами. Меня знают по работе у Suzanne, но теперь я со страстью торгуюсь.
– Ну и хватка у этой малышки!
Я обедаю вместе с Сапортой (и очаровательной мадам). Я буквально слилась с делом и запомнила директиву хозяина: «Надо, чтобы женщина, зашедшая купить шляпку, ушла с отрезом ткани на манто».
Торговля превращается в увлекательное дело, когда ощущаешь себя энергичной продавщицей с хорошо подвешенным языком. Я вхожу во вкус, торгую выкройками, слегка полинявшими платьями, шляпками, залежавшимися в витрине. Покупатели меня знают; торговые посредники приходят ко мне, чтобы я не бегала по поставщикам, говорят:
– Не стоит утруждать такие ножки!
– Не волнуйтесь! У меня есть велик.
На этом велике я начиная с весны проделываю свои три лье из Буржа.
Я зарабатываю. Сапорта повышает мне зарплату на сто франков в месяц.
Среди основных клиентов множество милых «девчонок», фланирующих по соседству. Я болтаю с ними, они мне нравятся.
В мире всего хватает! Быть может, они… «расклеются» на моих глазах. (Проклятые болезни!!) А пока во время полицейской облавы я прячу парочку из них в туалете.
Субботы и воскресенья по-прежнему отдаются Бараку. Идиллия с Рене продолжается без изменений, что крайне бы удивило врача из предместий, которого цитирует автор романа «Влюбленные женщины»[15]: девственниц старше семнадцати не бывает. Доктор! Быть может, потому, что девственницы не нуждаются в ваших услугах! Я без всякого стыда остаюсь таковой. И множество моих подруг! Наше примерное целомудрие зависит от целомудрия наших воздыхателей (они видят, с кем общаются), от наших дремлющих чувств (пробуждение будет только прекраснее!), а в моем случае – и от наставлений папы: «Малышка, теперь ты работаешь и вращаешься среди разных людей. Тебе надо ковать свое будущее. Если оступишься (понимаешь, о чем хочу сказать?), сама скинешь себе цену. Мужчины – свиньи. Берегись их, особенно обходительных. Стоит начать, как уже не остановиться. Так и покатишься по склону прямо до потаскушки. Стыд, нищета, больница. Твоя мать была настоящей девушкой. Хотелось бы и о тебе говорить те же слова».
Дорогой папа! Его откровенный урок, словно из других времен, звучит в моих ушах в минуту легкого искушения. Его подкрепляют предупреждения (по поводу болезней) молодого кюре, который некогда напугал меня скрытым намеком на «опасность потерять зрение» из-за кое-каких неосторожностей. Сам он был красивым мужчиной. Глаза его сияли как свечи. Единственный раз, когда он выслушал мою исповедь, я хотела признаться ему в своих псевдокриминальных мыслях. Один из его вопросов привел меня в ужас.
– Нет, нет, никогда! Нет, отец мой… И, словно по наитию, я придумала:
– Я украла десять франков у мамы!
В ту зиму пополз слух, что готовится большой конкурс на звание Мадлон четырех коммун: Дранси, Буржа, Бланшмениля и Курнева. Я прихожу в восхищение, которое тут же охватывает всех местных девушек. Но конкурсантки должны иметь обязательно «не менее шестнадцати лет» (мне еще нет и пятнадцати), быть «дочерьми ветеранов» (у папы званий хоть отбавляй), «быть красивыми» (вот так!..).
– Мама, записываемся?
– Наденешь свое платье в обтяжку из оранжевого плюша! Когда я появляюсь в мэрии, понимаю, что одним из моих болельщиков будет мэр: «Тебе всего четырнадцать, но думаю, тебя все же запишут».
Вскоре меня начинают считать одной из фавориток, а главной соперницей становится хорошенькая мадемуазель Симон, которой, быть может, не повезло, что ее не «представили».
Великий вечер. Конкурс проходит в Праздничном зале, заполненном отцами и матерями, братьями и сестрами, в присутствии жюри, которое возглавляет начальник авиации Буржа.
В зале множество людей со сверкающими галунами.
Я вытянула 23-й номер (это число станет для меня счастливым). Ощущаю свое везение, когда выхожу с цветами в руках, обтянутая платьем, которое подчеркивает (я уже не краснею) округлости груди. Борьбы не было – выбирают меня. Президент Союза ветеранов взмахом руки останавливает крики «браво»: «…Мадемуазель Жаннин Саньи… Дочь ветерана войны… Ее победа – успех для нее и для нас».
Какая радость! Больше! Я потрясена, тем более что в уголках глаз папы сверкают искорки. Все наши знакомые окружают его: «У вас красивая дочь!»
По громкоговорителю объявляют: «Наша Мадлон открывает бал!»
Вот так, запросто, с «президентом», за ним следуют – как я горда! – начальник авиационного лагеря, руководитель группы «Журавли», а потом множество галантных офицеров, которые спешат записаться в кавалеры. Рене нет. Тем лучше! «На задании», – предупредил он. Я уже не так наивна и предполагаю, что он попал в полицию. Кстати, он в последние дни довел меня. Я приревновала, но сумела совладать с собой! Нельзя опускаться до мужчин, особенно когда твоя грудь обтянута великолепным сине-красным шарфом, на голове красуется пурпурно-золотая шапочка и ты шествуешь по залу, словно королева среди своих подданных.
Мне вручают чек от кассы взаимопомощи: 300 франков, не пустяк! Также я получаю право на воздушное крещение. Это мне нравится меньше; и я выставляю это право в лотерею, чтобы подарить маме новый шарф.
15 лет, Мадлон
Фотограф тут как тут. «Я» появляюсь в Anciens Combattants (газете ветеранов). Моя первая фотография! Я восхищена ею! Добываю три экземпляра, чтобы повесить в своей комнате, в салоне и бутике Сапорты, где радуются моему успеху.
В прессе Буржа, где у меня есть завистницы, успех скромнее, быть может из-за собственной оплошности. Показывая подружкам похожий на меня набросок в одном журнале моды, я неосторожно похвасталась: «И это я. Меня однажды попросили позировать. Меня уже знают в Париже». И мечтаю вслух: «Вы услышите о Жаннин до того, как мне исполнится тридцать. Увидите, я буду знаменита, как кинозвезда!»
Сейчас мне понятны раздражение окружающих и прозвище «хвастунья!», несущееся вслед, когда я, принаряженная и причесанная – положение обязывает, – сажусь во второй класс трамвая.
Конец Рене! Вот так! Он слишком разозлил меня: месье снова появился с другой. Чаша терпения переполнена! Теперь он встречает меня под руку, будто я влюбилась, с местным галантным ухажером. Рене пытается вернуться. Но я отворачиваюсь от него. Занятно! Несколько лет назад, находясь с мужем в Австрии, я получаю письмо из Инсбрука, которое переслали из Буржа.
От кого? От Рене, который любезно осведомляется обо мне и сообщает новости: женат, охранник, двое детей.
Как, черт возьми, он узнал, что я живу по соседству!
С удовольствием (невинным или извращенным?) я отвечаю ему, приглашаю к себе. Он приезжает – и выглядит неловким в темной форме. А я, в платье из красной чесучи[16], спускаюсь навстречу по лестнице нашего палаццо, как Сесиль Сорель[17].
И встречаю его с максимумом простоты и любезности. Он бормочет: «Ты! Ты стала такой! Быть того не может!»
Господин Сапорта, которому все уши прожужжали о моем вкусе, идеях, шике, говорит: «Будешь торговать у прилавка». Что соответствует новой прибавке в сто франков. Подобная обязанность вдохновляет меня. Быть может, я сделаю карьеру художника-декоратора. И снова окунаюсь в тонкость и богатство великолепных тканей, по ним физически схожу с ума, как сходят с ума некоторые мужчины от кожи девушки. Если они лежат навалом, они не очень красноречивы! Другое дело, когда на ткани есть складки, создается гармония тонов, каждая деталь подчеркивает волнующую красоту шелка, атласа, крепа, узорчатого штофа, тафты, переливающегося панбархата. Удивительные картины, хрупкое ежедневное достижение идеала – я страстно влюблена в ткани!
У меня прибавилось забот. Отныне бутик для меня – все. Уже нет часов ухода и прихода. Бесконечное удовольствие, когда клиентки останавливаются, пораженные выложенными тканями, когда слышишь присвист брата хозяина, задающего вопрос: «А кто раскладывает ткани?», и свой ликующий ответ: «Я!»
Никаких амурных увлечений с момента исчезновения Рене, но я ничем не отличаюсь от других.
Сын владельца соседней студии, красавчик-блондин, ежедневно появляется словно по расписанию, чтобы выпить аперитив. Стараюсь оказаться на пороге. Мне нравится думать, что на него производят впечатление моя фигура, ниспадающие на плечи золотые волосы. Однажды он обращается ко мне:
– Месье Жильбер хотел бы сделать несколько ваших фотографий.
– Почему сам не спросит?
– Вероятно, робок.
Я не столь робка и даю согласие. Два часа утомительного позирования. (А ведь такой будет вся моя жизнь! Как не стать… натурщицей!)
Фотографии удались. Семья в восхищении. Жильбер приглашает на кофе. Он мне очень симпатичен. Однако в пятницу следует продолжение: «Завтра отправляюсь на уик-энд. Поедете со мной?» Уик-энд?! Вероятны последствия!.. Что сказать родителям? В голове слышатся наставления папы. Нет, я точно не поеду. Жильбер больше ни разу не взглянул на меня и не обратился ко мне.
Другое «приключение».
Однажды около пяти часов вечера замечаю юного аристократа, который бросает в мою сторону взгляды с противоположного тротуара. Сколько времени он простоял там! Он ждет моего выхода и храбро следует за мной по пятам. Сегодня у меня нет велосипеда, значит, автобус. Я тащу его за собой до моста Фландр, а потом и дальше, до Порт-де-ла-Вилетт. Направляюсь к автобусу 52-го маршрута.
Он не отстает.
– И как далеко вы меня увезете?
– Вы и так далеко зашли!
– Зачем я оставил машину на улице Тронше!
Я запрыгиваю в автобус. Он отстает. Хоть бы завтра пришел! Он приходит к семи часам.
– Может, на этот раз позволите проводить вас до дому? Какая машина! «Хочкисс»![18] С радио и всем прочим! Его зовут Жан. Настоящий Месье! Любезный, веселый, уважительный, хотя чувствуется, что горит желанием стать иным. В Бурже я не решаюсь высаживаться у дома. Семья не поймет! А он! Наша «вилла» вряд ли впечатлит его. Когда мы проезжаем мимо больницы, я прошу остановиться:
– Здесь.
– Ваш дом?
17 лет, попытка показа автомобиля
– Да. Благодарю вас.
(Быть может, я дочь директора, хирурга!)
Небрежно попрощавшись, прижимаюсь к воротам, делаю вид, что звоню, моля небо, чтобы он не задерживался.
Через день мы вместе обедаем. На следующий день:
– Послушайте, Жаннин, может, проведем воскресенье вместе?
– Невозможно. Я обвенчана.
– И ваш жених не приходит вас встречать?
– Он служит в полку.
– Придется выбирать: он или я.
Неужели он думает о браке? Мое воображение разыгрывается. Такой благовоспитанный молодой человек! Богатый! А чем он, кстати, занимается?
– Ничем особенным. Пописываю стишки. Гуляю. Изучаю людей. Буду писать.
Я не знаю его фамилии и не осмеливаюсь спросить. Стать его любовницей? Никогда. Женой? Было бы сказочно!
Он вдруг отправляется в путешествие. Получаю телефонное послание:
«Вынужден на n-ное дней отлучиться. Надеюсь встретить вас по возвращении такой, как оставил… и так далее и тому подобное».
Служащий в спешке записал «n-ное дней», а я (надо же быть такой глупышкой!) прочла «99 дней»! Такая точность убивает меня. Уверена, Жан издевается надо мной!
Я плачу. Вижу, как рушится моя мечта. Как-то Жан дал мне номер своего телефона… Я решаюсь сказать в трубку:
– У меня есть только номер. Могу ли я узнать адрес?
– Авеню Мак-Магон.
– Дом господина Жана?
– Господина Жана де Б. Но сейчас он в отъезде.
Аристократ! Это поднимает его в моих глазах, наделяет короной! Безумная надежда, что!.. Уехал на 99 дней! Жан де Б. не для меня.
А главное, однажды блестящая актриса из театра на Бульваре, с которой я сдружилась, признается мне на генеральной репетиции, что вскоре выйдет замуж.
– За кого?
– За Жана де Б.
– Забавно! Она удивлена:
– Почему забавно?
– Просто так.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.