Глава XVI

Глава XVI

Переписка Донского атамана с генералом Пулем. Почему атаман не хотел признать генерала Деникина главнокомандующим и диктатором. Свидание атамана с генералом Пулем на станции Кущевка. Речь атамана генералу Пулю

Впечатление от приезда союзников на Дону было сильное. Оно отозвалось и на всех фронтах. Но случилось именно то, чего так боялся атаман. После короткого подъема настроения, выразившегося в частичных переходах в наступление, причем отряд генерала Гусельщикова овладел Борисоглебском и станцией Поворино и выгнал красные войска из Хоперского округа, где было взято более пяти тысяч пленных, наступил упадок духа. Приезд союзников был допинг, был наркоз, опьянивший казаков и заставивший их совершить небывалые подвиги, но работать под наркозом постоянно нельзя, после одной дозы нужна более сильная, нужно исполнение обещания — помощь и помощь реальная — войсками.

Большевики усилили свою агитацию, не дремала и екатеринодарская партия врагов атамана. Она стала распространять слухи, что те офицеры, которые были на Дону, просто туристы, совершенно невольно сыгравшие роль Хлестаковых, что настоящие иностранцы находятся в Екатеринодаре — это Пуль и Фуке, и они никакого дела не желают иметь с германофилом атаманом. Этому сильно помогал Эрлих, парижский адвокат, поведший кампанию против атамана в Екатеринодаре и всеми силами старавшийся дискредитировать скромного и молчаливого капитана Ошэна.

На фронте шла небывалая борьба, усугубленная наступившими сильными морозами, вьюгами и метелями, усталость казаков сказывалась все сильнее, а в тылу шла своя работа. Уже и председатель Круга в законодательной комиссии высказывал сомнение, что союзники будут помогать Дону. Атаману было необходимо войти в сношения с генералом Пулем и добиться присылки на Дон войск. В этих целях атаман написал письмо Пулю, в котором просил его не верить всему тому, что про него говорится в Екатеринодаре, и лично посмотреть ту работу, которая сделана донскими казаками.

Доклад капитанов Бонда и Ошэна поколебал генерала Пуля, и хотя он не пожелал и смотреть всего того, что привезли с Дона эти офицеры, считая все это провокацией, но и к письму атамана отнесся уже более внимательно. Этому немало помогли громкие победы, совершенные казаками в эти дни на Северном фронте и в Хоперском округе.

7 декабря генерал Пуль писал атаману из Екатеринодара:

«… Ваше письмо от 6/19 декабря лично передано мне есаулом Кульгавовым.

Я должен поблагодарить Вас за то, что Вы так полно и откровенно высказали Ваши взгляды, хотя я очень сожалею, что они не гармонируют с моими собственными по вопросу о назначении генералиссимуса, долженствующего командовать всеми русскими армиями, действующими против большевиков.

Я постараюсь ответить одинаково откровенно.

Я осмелюсь указать Вашему Превосходительству, что я считаю вопрос назначения главнокомандующего пунктом, о котором следовало бы сперва посоветоваться с союзниками, так как я вынес впечатление из Вашего письма, что Вы считаете, что только с союзной помощью и союзным снабжением Вы сможете наступать или даже удержать занятое Вами.

Инструкции от моего правительства указали мне войти в связь с генералом Деникиным, представителем в британском мнении русских армий, действующих против большевиков. Поэтому я сожалею, что для меня невозможно обдумывать признание какого-либо другого офицера таковым представителем.

Я вполне отдаю себе отчет в той великолепной работе, которую Ваше Превосходительство так искусно выполнили с донскими казаками, и я осмелюсь поздравить Ваше Превосходительство по случаю Ваших блистательных побед.

Я надеюсь, что, Ваше Превосходительство, теперь покажете себя не только великим солдатом, но и великим патриотом.

Если я буду вынужден вернуться и доложить моему правительству, что между русскими генералами существует взаимная зависть и недоверие, это произведет самое болезненное впечатление и, безусловно, уменьшит шансы того, что союзники окажут какую-либо помощь. Я предпочел бы донести, что Ваше Превосходительство показали себя настолько великим патриотом, что согласились даже подчинить Ваши собственные желания общему благу России и согласились служить под командой генерала Деникина.

Как я уже устно уведомил князя Тундутова, я буду рад встретиться с Вашим Превосходительством неофициально и обсудить весь вопрос, в случае, если Вы этого пожелаете, и я не думаю, что мы не придем к удовлетворительному разрешению этого вопроса. На это свидание я привез бы с собой генерала Драгомирова из штаба генерала Деникина. Имею честь быть Вашего Превосходительства покорным слугой Ф. С. Пуль, генерал-майор, командующий Британской миссией на Кавказе».[43]

Атаман не хотел признавать генерала Деникина главнокомандующим не потому, что Войско Донское и Деникин жили не в ладу, не потому даже, что генерал Деникин не хотел отрешиться от старого взгляда на казаков, как на часть русской армии, а не как на самостоятельную армию, чего добивались казаки и за что боролись, но потому, что атаман считал генерала Деникина неспособным на творчество и притом совершенно не понимающим характера войны с большевиками и считал, что генерал Деникин погубит все дело. Кто угодно, но только не Деникин с его прямолинейной резкостью и уверенностью, что можно силой заставить повиноваться.

Атаман считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми солдатскими честными речами, которыми он подкупал толпу, но за этими речами атаман видел и другое. В то время, как на Дону были вызваны все производительные силы страны и создана покорная армия, генерал Деникин опирался на кубанских казаков и офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее все еще веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении Красной, почти регулярной, армии была неуместна.

Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер, и при таких условиях если его не подопрут извне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.

Генерал Деникин угнетал проявление кубанской самостоятельности, он не считался с Радой. Такого же отношения надо было ожидать и к Дону — это охладило бы казаков и могло бы окончиться катастрофой.

Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы — монархистом. В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать, презрительным названием «учредилки» оно было дискредитировано, унижено и опошлено в глазах народа.

Иди Деникин за царя — он нашел бы некоторую часть крестьянства, которая пошла бы с ним, иди он за народ, за землю и волю — и за ним пошли бы массы, но он не шел ни за то, ни за другое. «Демократия» отшатнулась от него и не верила ему, и Деникин боялся призвать ее под знамена.

Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском — армия Деникина все была только корпусом, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное такими трудами, неокрепшее и хрупкое.

Атаман не считал Деникина хорошим стратегом, потому что Деникин действовал по плану, который казался атаману некрупным и бесцельным. План Деникина состоял в покорении окраин, в этом Деникин видел обеспечение своего тыла. Сначала Кавказ, потом Крым, далее Украина. Атаман считал, что с окраинами, в том числе и Украиною, воевать нельзя и не стоит: с ними должно столковаться, признавши их права на свободное существование. Главная цель казалась атаману — борьба с большевиками и большевизмом: с первыми — оружием, со вторым — воспитанием, и только после победы над ними и освобождения от коммунистов всей России можно говорить о «единой и неделимой России». Генерал Деникин прямо шел к этой единой и неделимой и, по мнению атамана, создавал себе еще новых врагов, не справившись и со старыми. Деникин не признавал гетмана Скоропадского, потребовал подчинения ему Крыма, ссорился с Грузией, был в холодных отношениях с Кубанскою Радою, и атаман боялся, что он раздражит и донских казаков. Атаман считал, что во время войны не время заниматься мелочами. Надо идти прямо к цели — и цель эта: гнездо большевизма — Москва и Петроград. Еще недавно атаман сговаривался с гетманом Скоропадским и завязывал сношения с Польшей и Грузией — он искал друзей. Он считал, что путь к Москве один — создание единого фронта с чехо-словаками и Колчаком. Движение на северовосток к Царицыну, Саратову и Самаре, посылка большого конного отряда для связи с атаманом Дутовым, собрание сначала единой Русской армии, а затем поход на Москву. Генерал Деникин работал по обратным операционным линиям — на юг и на запад. На Владикавказ — Дербент, Петровск, Баку, на Сочи и Гагры, потом на Киев…

К этому примешивалось взаимно враждебное отношение штабов Донского войска и Добровольческой армии. Генерал Денисов имел большое влияние на атамана, как ежедневный непосредственный докладчик перед атаманом и его постоянный спутник в поездках по фронту и по станицам. Атаман высоко ставил Денисова и к мнению его всегда прислушивался. Генерал Денисов считал подчинение генералу Деникину крушением всего дела. Генерал Денисов слишком гордился своей работой и работой своего штаба. У него была отлично налаженная техническая связь, Войско Донское выпустило к этому времени 90 тысяч листов планов и карт для войск и издало заново почти все уставы и войсковые учебники, и генерал Денисов не желал передавать всего этого Добровольческой армии. Он считал операции, задуманные в его штабе, глубоко обоснованными, действия же Добровольческой армии — кустарными операциями и по-прежнему презрительно называл армию «странствующими музыкантами».

После приезда союзников и письма генерала Пуля перед атаманом стояла непременная задача согласиться на признание генерала Деникина верховным главнокомандующим и подчинить ему не только Донскую армию, но и все Войско. События на фронте, появление большевиков на Украине, создание нового, Западного фронта и вследствие этого необходимость во что бы то ни стало получить помощь извне, требовали от атамана уступок и изменения своего мнения. Генерал Деникин, так сказать, авансом послал дивизию Май-Маевского на Украину, но дивизия эта очень вяло работала и долго оставалась в районе Мариуполя и Юзовки, не продвигаясь на север и не занимая Луганска, Купянска и Харькова, особенно последнего, на чем настаивал атаман. Дивизия эта оказывала мало помощи, и было похоже, что генерал Деникин и не окажет большей помощи, пока не будет признан Войском Донским.

Атаман просил о присылке подкрепления Май-Маевскому и о побуждении его энергично продвигаться на север и занимать северную границу Украины. Деникин отвечал телеграммами, полными участия, и писал, что у него нет ни одного свободного полка. А между тем атаман знал, что большевики так поспешно отступали к Каспийскому морю, что преследовала их только одна конница, пехота же, две кубанские пластунские дивизии, которые были поставлены на отдых, легко могли покончить с большевиками, еще не окрепшими на Украине. Но политика заслоняла от Деникина соображения стратегии. Раньше признание его власти над Войском, потом уже помощь. А время не терпело. При таких условиях состоялось 13/26 декабря на станции Кущевка свидание между атаманом и генералом Пулем. Свидание началось очень холодно. Генерал Пуль настаивал на том, чтобы атаман первым явился к нему в вагон и чтобы разговоры происходили у него. Атаман отказался от этого, и одно время казалось, что свидание не состоится. К атаману был послан для переговоров английский полковник Киз.

— Передайте генералу Пулю, — сказал ему атаман, — что я являюсь выборным главою свободного пятимиллионного народа, который для себя ни в чем не нуждается. Слышите: ни в чем! Ему не нужны ни ваши пушки, ни ружья, ни амуниция — он имеет все свое, и он убрал от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично… Но нам нужно спасти Россию, и вот для этого-то нам необходима помощь союзников, и они обязаны ее оказать. С генералом Пулем будет разговаривать суверенный глава сильного и могучего народа, и он требует к себе известного уважения. Генерал Пуль обязан явиться ко мне — я не замедлю ответным визитом к нему.

Полковник Киз ушел, и опять шли переговоры, и два поезда стояли на путях друг возле друга к великому соблазну любопытных. Наконец, атаман приказал прицепить паровоз к своему поезду, он решил ехать обратно в Ростов. К нему явился переводчик генерала Пуля полковник Звегинцев и сказал, что генерал Пуль согласен придти для переговоров к атаману, если атаман согласится, что завтра будет у генерала Пуля. Это атаману было все равно, где ни завтракать, лишь бы договориться так, чтобы достоинство Всевеликого войска Донского не было унижено.

Как два индейских петуха, важных и надутых, встретились атаман и генерал Пуль. На вопрос о полном подчинении всего Войска Донского с его населением и армией генералу Деникину атаман ответил категорическим отказом. Армия — да, армия может подчиниться, но как совершенно самостоятельная армия. Войско теперь не может признать Деникина иначе, как через атамана.

— Вы имеете, — сказал атаман, — австралийскую армию, она отлично дралась у вас, но она самостоятельна. Поверьте, что генерал Деникин только выиграет от того, если Донская армия не распылится и не уничтожится, а будет в руках у своего атамана.

Присутствовавший при разговоре генерал Драгомиров стал настаивать на том, что Донская армия должна войти в Добровольческую армию не как нечто целое, а подчиниться вполне. Все назначения, все распоряжения по ней должны идти только через штаб Добровольческой армии, иначе какое же это единое командование! Все Войско Донское со всем его населением, хлебом и иными средствами снабжения должно отойти в распоряжение генерала Деникина, который должен распределять все это согласно с требованиями всего фронта, всей армии.

Атаман не согласился с этим, и Пуль стал на его сторону. Генерал Пуль считал, что предложение атамана передать полностью всю армию и самого себя в подчинение генералу Деникину, который будет иметь сношение с Войском Донским через него, атамана, вполне приемлемо. После этого разговор стал идти спокойнее. Генерал Пуль становился все более сторонником атамана, и против предложений и требований генерала Драгомирова уже было два голоса — атамана и генерала Пуля.

Генерал Пуль спросил атамана о его дальнейших планах. Атаман принес карты и показал, как он полагал бы при помощи иностранных войск освободить Россию. Первое — оккупация и устроение Украины как Украины, а не России, второе — движение на соединение с чехо-словаками и Колчаком, третье — движение всеми силами на Москву.

Оказалось, что и у Пуля был тот же план — создать единый фронт от Сибири до берегов Черного моря.

Около трех часов дня после с лишком трехчасового разговора генерал Пуль покинул вагон атамана, обещая ему в ближайшие дни посетить Войско Донское и на месте ознакомиться, как и куда направить войсковые части для помощи Дону в его наступлении на Воронеж и Царицын.

За обедом атаман сказал страстную речь о помощи и непременно скорой, немедленной помощи России. Эта речь была тут же переведена на английский язык и передана генералу Пулю для отсылки в Англию.

— Мне вспоминается сейчас один исторический эпизод, — сказал атаман. — 9 мая 1902 года столицу Российской империи посетил президент Лубэ, возложивший на гробницу императора Александра III изящный меч работы Фализера из золота, стали и слоновой кости с надписью:

«Foederis memor» — «Помню о союзе».

Это латинское изречение было у меня в памяти в те тяжелые, мучительные августовские дни, когда волновался и шумел Большой войсковой Круг.

В эти дни треть Войска Донского и богатейший Таганрогский и часть Ростовского округов были заняты германцами. Украина предъявляла свои права на Таганрог и Ростов. У нас приходили к концу запасы патронов и снарядов, и Восточный фронт колебался. Мы были отброшены от Царицына на восемьдесят верст, и болезнь побежденных — большевизм — начинала охватывать армию.

Foederis memor!

«Помню о союзе». Я это знал … Но знал и другое изречение, изречение китайское. То изречение, с которым подносят они нож к животу, чтобы кончить жизнь самоубийством.

«Мею фаза!» — «Нет выхода!»

Сделать себе харакири было бы легко и просто. Уйти в лучший мир и бросить на произвол судьбы народ, доверивший всего себя, — было ли бы это честно? Предать большевикам Донское войско, дать раздавить себя, очистить тыл Добровольческой армии во имя призрачной верности идее. Предоставить союзникам к их приходу всю Россию в состоянии анархии без тех прочных островов, какие представляют из себя теперь Донская и Добровольческая армии — разве это было бы верностью союзу? Это было бы памятью о союзе?!

Foederis memor!

Я помнил о союзе. Я знал, что будет день и час, когда придут к нам на помощь союзники. Я знал, что им нужно иметь прочный плацдарм, откуда они могли бы начать свое освободительное триумфальное шествие. И в эту грозную минуту я оперся на единственную руку помощи, которая была мне протянута, руку бывшего врага — германца, и с его помощью я получил патроны и снаряды, я выправил фронт и дал Войску Донскому свободу.

Пускай близорукие политики осуждают и клеймят меня, я чувствую себя правым, потому что, если бы я этого не сделал, тогда я не имел бы удовольствия видеть вас, а Добровольческой армии пришлось бы вести войну на все фронты.

… Не донской народ и не донские казаки сделали это, а сделал я один, потому что вся полнота власти была у меня — и если я сделал спасением Дона преступление, я один и виноват, потому что я ни у кого не искал совета.

Не ищу его и теперь…

… Перед нами громадная задача — спасти Россию. А сил уже нет. И кто нам поможет?! Пойдут с нами кубанские казаки, пойдет с нами Добровольческая армия, но и с ними вместе нас мало. Так мало для громадной России. Время не терпит. Ждать до весны, раскачиваться, устраиваться, формироваться невозможно.

Промедление времени смерти безвозвратной подобно.

Сейчас Россия ждет вас. Сейчас она падет к вам, как падает зрелый плод. Сейчас поход к сердцу России — Москве — обратится в триумфальное шествие… Все будет сдаваться вам, отдавать оружие и идти с вами, воодушевленное, опьяненное тем запахом великой победы, который вы несете с собой.

На фронте ждут вас страстно и нетерпеливо. Ждут те, братья которых умерли в Восточной Пруссии, чтобы дать французам победу на Марне, ждут те, кости сыновей которых покоятся в болотах Польши. Они умерли, спасая Верден.

Foederis memor!

Помню о союзе. Там, в холодной степи, верят в то, что долг платежом красен. Там ждут вас для того, чтобы вместе с вами нести свободу и право в холодную Москву.

Страшно сказать — право жить!!!

Господа! Там, на севере, этого права, права на жизнь, нет. Там каждый день расстреливают сотни невинных людей, там умирают с голода, и совестно теперь пировать, зная, что там гибнут братья.

Вижу ее!.. Вижу прекрасную родину, мать мою Россию… Как обнищала, как исхудала она. Ввалились и стали огромными ее прекрасные глаза, худые, покрытые ранами бичеваний руки протягивает она на юг и молит о пощаде.

Ужели не спасем?! Весною поздно будет! Ее добьют к весне мучители и насильники!..

Уже в темноте разошлись по своим вагонам генерал Пуль и атаман, и поезда пошли один на восток, другой на запад.

Атаман приобрел себе союзника в лице генерала Пуля и ехал с глубокою верою в то, что англичане и французы на этих же днях прочно займут Украину и, может быть, двинутся и к Царицыну…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.