XV. Поражение немцев под Москвой
XV. Поражение немцев под Москвой
Есть в архивах Нюрнберга драматическая повесть: рассказ генерала Гудериана о битве зимой 1941 г. за Москву.
К началу войны с Россией Гудериан был уже знаменит. Его славу мог оспаривать только Роммель. Гудериан осуществил прорыв у Седана. Во главе 19-го танкового корпуса, лично управляя своим танком, он пробился через Люксембург, перешел Маас, пересек полной скоростью север Франции, достиг Булони и навел панику в Дюнкирхене; затем он проломил фронт французов в Шампани и, наконец, оставленный без указаний, по личной инициативе дошел до швейцарской границы, замыкая мешок, в котором очутилась целая группа французских армий. Гудериан — тип нового солдата, одновременно лихой рубака и инженер, смесь механика с гусаром.
«Я ощутил, — говорит он, — первые признаки войны с Россией осенью 1940 г. после приезда Молотова в Берлин. Начальник Главного Штаба Гальдер говорил мне об одной подготовляемой операции, в которой должны были участвовать три группы армий — две к северу и одна к югу от Припяти. Дело держалось в такой тайне, что было запрещено что либо писать об этом.
Я был встревожен. Я думал, что нам следовало бы вести войну только на одном фронте и что наша дружба с советской Россией могла быть сохранена».
Гудериан получил в командование танковую армию, входящую в группу фон Бока. Он оказался в центре германского расположения, — там, где техническое превосходство германской армии было наибольшим. Роль, предоставленная победителю при Седане, была все тою же — острие копья.
Он должен был ринуться из района Брест-Литовска по направлению к Борисову и Смоленску, разрезать русскую армию надвое и взять Москву.
Начало кампании развивалось легко. Боеспособность русских армий была слабой. Целые соединения сдавались в плен почти без сопротивления. Один из подчиненных Гудериана, генерал Шалль, докладывает, что пленные говорили с радостью: «Вы пришли освободить нас от большевиков» и они горько жаловались на политических комиссаров. Потери в машинах были незначительны, благодаря сухой погоде, а потери в людях — невелики, так как русские не хотели сражаться.
15 июля, менее чем за месяц с начала войны, немцы достигли Ельни, в трехстах километрах от Москвы.
Гудериан потребовал бензин и запасные моторы, но получил лишь приказ остановиться.
«Это было, — говорит он, — большой неожиданностью. Перед нами был разбитый и дезорганизованный неприятель. Наступила сильная жара, но почва была хороша для танков и войска горели воодушевлением. Они рвались к Москве.
«Я видел Гитлера дважды, 3 и 25 апреля, но наш разговор касался только технических вопросов. Я встретил Гальдера в Рославле и мы говорили о ходе войны. Он объяснил мне причину нашей остановки. Командование армией хотело овладеть Москвой, — узлом коммуникации и политическим центром врага. Но фюрер хотел иметь сперва Киев и Украину. Целый месяц ушел на совещания о целях кампании».
Успех большой битвы в районе Минск — Барановичи ввел Гитлера в заблуждение. Удачная операция, десятки тысяч пленных и захваченная несметная добыча внушили ему мысль, что стратегическая цель уже достигнута: боевая мощь русской армии сломлена. Москва, географическая цель, являлась плодом, с которым не было надобности спешить. Точно так же рассуждал он в июне 1940 г., когда дал приказ пренебречь Парижем в том случае, если бы французы пытались его защищать.
Остановка в районе Смоленск — Ельня была ознаменована, — по свидетельству генерала Шалля, — изменением поведения русских. Они перешли к контратакам. Эта реакция была слабой, несвязной, неловкой, но яростной. Тон военнопленных тоже изменился: «мы, — говорили они, — патриоты и защищаем нашу землю». Затем они добавляли: «у нас нет больше комиссаров. Теперь дело пойдет лучше».
Центральная группа армий двинулась дальше только в начале октября. Начались дожди. Земля, твердая летом, обратилась в море грязи. Люди и моторы изнемогали от усилий. Продвижение вперед требовало подчас от танковой армии половины запасов горючего.
Армия достигла Брянска и подошла к Орлу. И вдруг 30 ноября внезапно пришла зима. Термометр показывал 20° ниже нуля.
«В этот день, 30 ноября, — рассказывает Гудериан, — Гальдер принес нам приказы. Высшее командование, несмотря на крутой мороз, все еще называло кампанию «осенней». Были указаны цели: Москва и Волга у Горького. Это означало поход в 400 километров по ужасным дорогам. Материальные условия, в которых в это время находилась армия, не позволяли выполнить такой поход. Зимняя одежда еще не была получена; снабжение питанием не было обеспечено, так как в тылу хозяйничали партизаны; люди были изнурены.
Все генералы, присутствовавшие на конференции, были в ужасе и смятении.
Я отправился к фон Боку. Он разделял мои опасения. Он вызвал к телефону Браухича и изложил ему мои и его собственные возражения. Я присутствовал при разговоре и вынес впечатление, что Браухич был не один и говорил не от себя.
Наступление было назначено на 2 декабря. Оно было отложено на 2 дня из-за морозов и состояния дорог и началось 4 декабря. Танковые армии Рейнгардта и Гепнера вели наступление к северу от Москвы, моя армия — к югу от нее. К несчастью, в центре 4-я армия не двинулась вперед, может быть, вследствие своего состояния.
В самый день наступления термометр упал с минус 20 на минус 40 градусов.
Страдания войск были невыносимы. Масло в орудиях замерзло и они перестали действовать. 5-го декабря после полудня все армии без приказания и без сговора прекратили движение».
Нет ничего более драматического в военной истории, чем этот страшный удар мороза по движущейся армии. Германская армия была одета в свои обычные шинели и сапоги и не имела к этому ничего, кроме шарфа на шею и перчаток. В тылу армии все паровозы замерзли. На фронте орудия и ручное оружие отказывались служить. По словам генерала Шалля, танковые моторы приходилось целыми часами разогревать, чтобы пустить их в ход.
Русские солдаты были одеты в полушубки и валенки и имели все необходимые средства против замерзания оружия. И тем не менее они тоже страдали… Контратака, предпринятая ими 7 декабря, не имела успеха, несмотря на то, что германская армия была заморожена. Гитлер, находившийся в Восточной Пруссии, в сотнях километров от поля битвы, приказал возобновить движение на Москву.
«12 или 14 декабря, — рассказывает Гудериан, — я отправился к Браухичу. Я был в подавленном состоянии. Умолял его поставить фюрера в известность о подлинном состоянии армии. Браухич обещал, но у меня создалось впечатление, что он впал в немилость и что ему было просто невозможно передать мои сообщения Гитлеру.
16 декабря я просил генерала Шмундта, первого адъютанта фюрера, навестить меня в моей главной квартире в Орле. Шмундт был поклонником Гитлера, но честным и добросовестным человеком. Я сказал ему всю правду и мне удалось его убедить. Он взял телефонную трубку и несколько раз пытался соединиться с Гитлером. Но расстояние было слишком велико и линии были в плохом состоянии. Разговор не мог состояться.
Тогда я решил сам отправиться к Гитлеру. Я был одним из немногих генералов, которые могли себе позволить такую смелость. Гитлер несколько раз давал мне аудиенции и он меня всегда выслушивал, даже когда и не следовал моим советам.
Я отправился самолетом в Восточную Пруссию в страшный холод и прибыл туда 20 декабря. У меня было с фюрером три разговора, которые длились в общем пять часов. Я описал ему состояние армии перед Москвой и пытался убедить его, что армии не в состоянии сделать то усилие, которое от них требовалось. Я ему сказал, что мы стоим перед разгромом, не от неприятеля, но от холода. Я убеждал его отменить наступление, очистить занятую территорию, ибо мы не могли ее удержать, и отвести войска на зимние квартиры, обратив танки в блокгаузы. Я уверял его, что это единственный способ спасти армию и обещал ему, что мы возьмем Москву весной.
Гитлер отказался верить картине, которую я ему нарисовал. Он упрекал меня в том, что я веду себя, как все остальные генералы: слишком забочусь о своих людях и своих танках. Он был впрочем сильно раздражен против высшего командования и не скупился на злобные выражения по адресу Браухича. Но, сказал он, он хочет Москву и он будет ее иметь.
Он продиктовал мне новые приказы о наступлении, которые я привез с собою.
Морозы так дезорганизовали армию, что приказы фюрера не могли быть исполнены. Русские производили контратаки, поскольку могли; хотя они сами сильно страдали от холода, однако, им удалось поставить в опасное положение наши передовые части, которые были отброшены и окружены. Наши связи были прерваны и аппараты передачи выведены из действия, вследствие снега и холода. Потери наши были огромны, так как самое легкое ранение означало смерть. Битва повсюду остановилась сама собою, без приказания несмотря на усилия начальников.
Браухич был смещен с командования накануне Рождества. Его преемник, маршал фон Крюгер, сообщил ОКВ 25-го декабря, что я отказался выполнить приказы фюрера и я был тотчас же отставлен от командования моей армией. Пять дней спустя Шмундт прибыл в Орел и привел доказательства, что я сделал все возможное, чтобы выполнить мой долг. Он сделал доклад Гитлеру, но это было слишком поздно: я уже вернулся домой.
Приказ об отступлении, который я тщетно просил у фюрера 20 декабря, был дан в начале января. Армия отступила на сотню километров, но потери, которые она понесла, никогда не могли быть восстановлены».
Таков рассказ Гудериана. Кайтель заявляет со своей стороны, что остановка германской армии была вызвана внезапным наступлением резких холодов, и Иодль также говорит об атмосферической катастрофе, которая разбила все твердые решения.
С тех пор как существуют военные, они охотнее признают победу стихий, чем противника. Германские генералы придают очень много значения тому факту, что русские войска ободрились, а также прибытию на фронт 7 декабря сибирских войск. И тем не менее правда, что главным победителем под Москвой был мороз. Термометр спускался до минус 50°. Для германской армии, так плохо одетой, мороз был самым убийственным противником и самым непреодолимым препятствием.
Эта битва за Москву была кульминационным пунктом всей войны, Сталинграду ошибочно приписывается эта роль. Ибо Сталинград, несмотря на все свое значение, был лишь следствием. Причиной всего была Москва.
В декабре 1941 г., при этом драматическом вмешательстве морозов, Адольф Гитлер потерял не только победу, но и орудие своих побед. Это не было сразу понято, недостаточно оценено еще и сейчас. Но история этой войны, конечно, в свое время осветит этот факт, который объясняет все последующее.
Германские силы, наступавшие на Москву, — армии Гудериана, Рейнгардта и Гепнера — представляли собой тот страшный боевой таран, который в 18 дней раздавил Польшу и в один месяц Францию. Это была чудесная элита, не только в смысле машин, но, главным образом, людей. В истории войны ее можно сравнить с такими тактическими нововведениями, какими были в момент их появления македонская фаланга и римский легион. В течении двух лет она была исключительным орудием побед Гитлера. Пехотные дивизии, которые составляли главную массу германской армии, ограничивались в битвах занятием территории, выравниванием фронта и приемом военнопленных.
Это революционное орудие победы, соединение мощи со скоростью было Гитлером потеряно в декабре 1941 г. из-за его неистового желания взять Москву, несмотря на морозы. И в течении всей войны Германия не в состоянии была восстановить потерянное. Она вновь сформировала танковые дивизии. Но это были уже не танки Гудериана.
По мере продолжения и развития войны в России, германскому командованию пришлось на необозримых фронтах двинуть постепенно в первую линию ту массу дивизий, которые до тех пор только следовали за танковым тараном. Многие из этих дивизий не отличались прекрасным качеством. Они были импровизированы, — слабые кадры, недостаточное вооружение, моторизация незначительная. Многие германские полки дошли до Кавказа, таща свои боевые машины на лошадях; людям пришлось сделать громадный путь пешком (а уцелевшим, и обратный путь).
Ослабление военного механизма повлекло за собой падение тактики. Развитие войны в России характеризуется, быть может, скорее постепенным упадком германской армии, чем непрерывным ростом русской армии. «Мы все больше теряли, — говорят германские генералы, — чувство маневра. Война становилась примитивной. Никто не занимался больше нащупыванием центра тяжести или фокуса операции. Мы не получали больше тактических задач, от нас не требовалось застигнуть неприятеля врасплох, повернуть, отрезать и уничтожить его. Нам приказывали только одно: «Вы будете держать фронт от такого-то до такого-то пункта», или: «вы продвинетесь до такой-то линии». И добавляли: «Вы за это отвечаете вашим местом».
История наполеоновских войн представляет такую же картину, как и история гитлеровских кампаний. Против неприятеля, армии которого прогрессировали, император выигрывал битвы все с большим трудом, так как его армии постепенно теряли в качестве. Аустерлиц — это шедевр военного искусства; Ваграм — лишь грубый мордобой; Бородино — слепая бойня. Поражения начались, когда исчезла ощутительная разница между, батальоном австрийским и батальоном французским. Тогда стала решающей численность.
Начало падения наполеоновской армии известно: это — расчленение Великой Армии, вызванное войной в Испании. Начало упадка армии Гитлера также определенно известно: это битва за Москву.
Неудача проистекала из двух ошибок Гитлера: слишком позднего начала войны и — новая разительная аналогия с походом Наполеона — долгой задержкой у Смоленска. Но наибольшей ошибкой, грубой и непоправимой, было наступление на Москву, начатое необдуманно и продолжавшееся безрассудно, даже безумно.
Когда, год спустя, Гитлеру понадобились его танковые кадры, их уже не было. Его самонадеянность и презрение к человеческому страданию убило их.