Девятая глава Испанская загадка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Девятая глава

Испанская загадка

В то время как шли переговоры с Гейдрихом о разграничении компетенции обеих сторон, формирование и расширение разведки продолжались. Канарис всегда стремился давать руководителям германского вермахта как можно более полную и неприкрашенную картину соотношения военных, политических и экономических потенциалов. Из многих публикаций прошлых лет в широких кругах возникло впечатление, что Канарис сознательно систематически в ущерб германским военным интересам утаивал сообщения, поступавшие в разведку от связных и дипломатических служб, или передавал их инстанциям, ответственным за руководство вермахтом, в искаженной форме. Один отрывок из книги Гизевиуса «До горького конца» также можно ошибочно истолковать в этом смысле. Сотрудники, которые долгие годы имели доступ к делам секретной службы связи, опровергали эти утверждения как совершенно ошибочные. Генеральный штаб сухопутных войск, а также соответствующие службы люфтваффе и морского флота, отвечавшие за оперативную подготовку немецких военных действий, получали информацию, поступившую в разведку, принципиально в той форме, в которой она поступила, а при необходимости также с указанием па природу и достоверность источников. Анализировать сообщения, увязывать с другими разведданными поступившими независимо от разведки (к примеру, перехваченные радиосообщения, показания пленных и т. д.), было обязанностью их, а не разведки.

В другом месте сказано, что Канарис при случае, например, при докладе Гитлеру или Кейтелю, стремясь повлиять на верховное руководство в том направлении, которое казалось ему разумным или безупречным в моральном отношении, некоторые сообщения, подтверждавшие его тезисы, особенно подчеркивал, другие, которые могли содействовать идеям Гитлера, умышленно пропускал. Но при разумном осмыслении приходишь к выводу, что и в этих случаях речь шла лишь об отдельных сообщениях из информационного материала, который предоставлялся в полном объеме службам, отвечавшим за непосредственную оценку военного положения. Свое моральное право на такую подачу информации Канарис видел в том, что он именно благодаря своей деятельности в качестве начальника разведки очень рано осознал опасность гитлеровской внешней политики. Тем более необходимым стало, по его мнению, правильное и широкое информирование руководства вермахта. В первые годы его деятельности во главе разведки положение вермахта было еще относительно независимым от влияния партии. Правда, люди типа Бломберга и Рейхенау, были весьма склонны к тому, чтобы пойти навстречу желаниям Гитлера; но такие личности, как главнокомандующий армией фон Фрич, начальник генерального штаба Бек и некоторые другие, по мнению Канариса, сопротивлялись попыткам полностью подчинить вермахт влиянию партии. Поддерживать в рамках своей сферы деятельность таких людей в их борьбе за сохранение традиций вермахта, в особенности армии, Канарис рассматривал как свою естественную обязанность. При этом он не занимал мелочную бюрократическую позицию. Он чувствовал себя компетентным именно тогда, когда видел возможность предотвратить беду или несправедливость.

Когда осенью 1935 г. начался абиссинский конфликт, все симпатии Канариса были на стороне Абиссинии. Он инстинктивно становился на сторону более слабого. Кроме того, он очень рано увидел опасность в авантюре Муссолини, потому что с полным правом считал, что Гитлер последует примеру дуче и втянет Германию в опасное предприятие. При всей своей симпатии к итальянскому народу Канарис был и тогда, и позднее противником военного союза с Италией. Он был невысокого мнения об итальянском военном потенциале и с основанием предвидел, что оба диктатора будут взаимно готовить все более опасные авантюры. Слабость, которую проявила Великобритания во время абиссинского конфликта, глубоко разочаровала Канариса. По его мнению, она могла бы закрыть Суэцкий канал и тем самым быстро покончить со всем безобразием в Абиссинии. Он, однако, не сделал, как Гитлер, из всего этого ошибочного заключения, что Англия всегда и при всех обстоятельствах только блефует и никогда не пойдет на серьезный конфликт. Он и в последующие годы был много раз разочарован нерешительностью британских политиков, но это не отражалось на его отношении к Великобритании. Канарис на протяжении всей своей жизни испытывал к англичанам симпатию и глубокое уважение. Он восхищался искусными методами, с помощью которых они сохраняли единство и сплоченность своей разноликой империи. Он видел в Британской империи принцип общественного устройства, от которого можно ожидать много позитивного и для будущего оформления отношений на Европейском континенте. Он глубоко уважал стойкость и выносливость британского народного характера и был убежден в том, что, несмотря на недостатки британского вооружения, не ускользнувшие от его внимания, Гитлеру никогда не удастся одолеть этого противника.

Опасения, которые вызвал у Канариса успех авантюры Муссолини в Абиссинии, очень скоро оказались обоснованными. Вступление гитлеровских войск в демилитаризованную зону Рейна стало ответом на слабую позицию западных держав в отношении Италии. За несколько дней до этого Канарис в беседе с секретарем посольства Эрихом Кордтом, с которым в тот период еще не был в тесном контакте, однако был хорошо осведомлен о его отрицательном отношении к режиму, затронул назревающие события. Не говоря прямо о запланированном вторжении, он неожиданно задал вопрос: «Вы верите в то, что Франция объявит мобилизацию?» Секретарь посольства, к которому обратились таким образом, не выразил своего удивления по поводу такого вопроса; более того, он ответил, что сам сомневается в том, предпримут ли западные державы какие-нибудь меры или позволят ввести себя в заблуждение, выслушивая миролюбивые заверения, которыми Гитлер намеревался сопровождать свою проделку, и удержатся от решительных ответных действий. Канарис признался, что он тоже сомневается в том, будет ли политика Англии и Франции достаточно энергичной; и высказал это мнение при всей осторожности в выборе слов с таким выражением, что после этого разговора у его собеседника больше не осталось сомнений в том, что он говорил с противником этой операции и, более того, с противником системы.

Хотя Канарис отрицательно относился к оккупации Рейнской области в нарушение Локарнского договора, это, однако, не говорит о том, что он не стремился как можно скорее восстановить суверенитет Германии. Но он был убежденным противником гитлеровского метода односторонней отмены договоров, тем более таких, которые и национал-социалистический режим еще недавно признал обязательными для выполнения. Он был убежден, что немногочисленные положения Версальского договора, ущемлявшие равноправие Германии, могут быть в недалеком будущем упразднены путем переговоров. Он опасался, что каждый успех политического насилия будет вдохновлять Гитлера на новые нарушения договора. И, наконец, многочисленные сообщения, которые поступали к нему со всего мира, не оставляли сомнений в том, что эти так называемые внешнеполитические успехи Гитлера дорого обойдутся не только режиму, но и всему немецкому народу в результате потери моральной поддержки и из-за роста всеобщей ненависти к немцам в странах, где такие настроения, вызванные Первой мировой войной, как раз только что начали ослабевать.

В это время Канарису становилось все более ясно, что сопротивление системе является его моральным долгом. Но момент, когда это сопротивление должно было принять форму заговора с целью свержения Гитлера, еще не наступил. Ведь во главе вермахта еще стояли такие люди, как Фрич и Бек; действовать через их голову Канарис чувствовал себя не в праве. Таким образом, это пока еще была маленькая война против пороков системы. Канарис знал о борьбе, которую непрерывно вел Остер против СС и гестапо, и тайно в ней участвовал. Кроме того, он принимал личное участие в гуманитарных мероприятиях. В эти годы многие сотни людей, которых преследовали партия и гестапо — значительной частью из них были евреи, — обязаны были начальнику разведки тем, что могли уехать за рубеж через границы Третьего рейха.

В легковерности, с которой многие иностранцы, занимавшие крупные посты, попадали под влияние пропаганды национал-социалистов, Канарис видел большую опасность. Он старался противостоять ей, приглашая, в свою очередь, из-за границы многих известных людей, которых он считал более или менее наблюдательными, например, в связи с Олимпиадой в 1936 г. и на партсъезды НСДАП, и давал им возможность осмотреться в Германии; он надеялся на то, что они разглядят пропаганду и получат истинное представление о тирании и дилетантизме национал-социализма. Особенно большого успеха в этой области он, однако, не добился.

1936 г. принес события большого значения. 16 июля начался военный мятеж в Испании против народного правительства; причиной мятежа явилось убийство политика правых сил Кальво Сотело, организованное органами полиции, имевшими левую ориентацию. Мятеж перерос в гражданскую войну, которая тянулась три года, завершившись победой генерала Франсиско Франко. На первых этапах борьбы преимущество было несомненно на стороне народного правительства и все окончилось бы кровавым подавлением восстания, если бы Франко не получил поддержку Италии и Германии. Известно, что Канарис играл очень большую роль в оказании помощи со стороны Германии. Это обстоятельство стало исходным пунктом для многочисленных нападок на Канариса. Действительно, на первый взгляд, кажется необъяснимым противоречием то, что Канарис, боровшийся с авторитарным режимом национал-социализма в Германии, всеми силами поддерживал испанский вариант фашизма, не только выполняя приказы своих начальников и Гитлера, но и по личному убеждению.

Мы не сможем объяснить это противоречие, не разобравшись в том, как Канарис тогда вообще понимал политические проблемы. С детства он проявлял жгучий интерес к внешнеполитическим вопросам. Деликатная игра европейской политики равновесия сил занимала его, когда он был морским офицером, так же, как шахматные ходы царской России и Великобритании на Ближнем и Среднем Востоке или политика перетягивания каната между британскими и североамериканскими интересами в Мексике, которую он наблюдал непосредственно накануне Первой мировой войны. Вопросы же внутренней политики, социальной политики и все, что было с этим связано, оставалось, напротив, за пределами его непосредственного поля зрения. В родительском доме, как уже писалось, мало интересовались политикой. В кайзеровском флоте беседы о внутренней политике среди офицеров были не приняты. Как армия, так и морской флот должны были по возможности дальше держаться от борьбы политических мнений. Революция и борьба в 1918–1919 гг. внутри страны изменили ситуацию, однако на Канариса они не слишком повлияли. Только в одном отношении они оставили свой след: глубокая неприязнь к коммунизму, недоверие к большевистской России остались в нем навсегда. При этом многочисленные контакты с политиками самых различных направлений в период его службы в конногвардейской стрелковой дивизии в Берлине, во время его миссии в Веймаре и позднее при Носке не увеличили его уважение к парламентам и парламентариям. Они также не пробудили в нем особого желания глубже заняться внутриполитическими проблемами.

Одним словом, Канарис никогда в жизни не был убежденным демократом. Он не был убежден в несомненном превосходстве и приемлемости демократической формы государственного устройства. В своей точке зрения на практико-политические проблемы он был исключительно гуманным человеком. (Ведь и его сопротивление Гитлеру было не столько следствием политических размышлений, сколько отвращения к жестокостям и правонарушениям системы.) Он восхищался британской парламентской системой из-за духа свободы в ее учреждениях, а также из-за ее гибкости и приспособляемости. Он видел в ней синтез демократических и аристократических элементов, родившийся из векового опыта и традиций. Однако он очень сомневался в том, можно ли такую систему перенести на другие страны, народы и отношения.

Например, у Канариса были серьезные опасения относительно пути, по которому грозила пойти парламентская система в большинстве западноевропейских стран, особенно во Франции и Испании, перед началом гражданской войны. Он воспринимал правительства народного фронта в обоих государствах с глубоким недоверием. Уже в середине тридцатых годов он не питал никаких иллюзий относительно коммунистических партий этих стран, в которых он видел не что иное, как всецело зависящие от Москвы и от политиков в Кремле секции Коминтерна. Он считал, что буржуазные традиции Франции достаточно сильны, чтобы, по крайней мере, на ближайшее будущее предотвратить полную большевизацию страны, однако в отношении Испании он был настроен гораздо более скептично. Канарис знал и любил Испанию. Он рассматривал происходящее там как чисто человеческий феномен без идеологических шор. Когда он оглядывался на прошлое, то ему казалось, что несмотря на все теневые стороны режима Примо де Ривера стране и народу было принесено больше пользы, чем при республиканских правительствах, которые затем последовали. Крупные административные успехи Салазара в соседней Португалии после десятилетий парламентской разрухи казались ему лишним доказательством того, что на иберийском полуострове, по меньшей мере сейчас, еще не существует политических и социальных предпосылок для демократической системы и что в иной политической и духовной атмосфере Юго-Западной Европы авторитарные режимы не обязательно должны иметь такие недостатки, как системы Сталина или Гитлера. (Он и позже считал, что Муссолини без влияния и примера Гитлера пошел бы совершенно по другому пути.) Его особенно настораживало в испанской политике то, что там все указывало на возрастающее влияние Москвы. Традиционные группы левых радикалов, анархисты и синдикалисты уступали свою роль в пользу коммунистической партии, получавшей идеологическую, пропагандистскую и финансовую поддержку из Москвы. Если бы это продолжалось и дальше, то, по мнению Канариса, существовала бы опасность создания на юго-западе Европы большевистского государства, зависящего от Кремля; это создало бы опасность для Франции и всех стран, расположенных между советской Россией и советской Испанией, а также для всего ибероамериканского мира.

Развитие событий в республиканской Испании вскоре после начала гражданской войны, похоже, подтверждало предположения Канариса. Очень скоро вооруженные организации левых ускользнули из-под контроля правительства народного фронта. Умеренные элементы внутри республиканских партий были обречены на безвластие. Влияние большевиков ощущалось все более отчетливо. Убийство заложников из высших и средних слоев населения, особенно же в верных церкви кругах католиков, позволяли провести параллели с большевистской революцией в России настолько четкие, что даже в кругах Западной Европы, сочувствовавших республиканской Испании, высказывалась резкая критика.

Но уже в начале гражданской войны Канарис, как говорилось, относился к правительству народного фронта в Испании с недоверием и неприятием. С другой стороны, он испытывал личные симпатии к Франко. Все его друзья, с которыми он познакомился в прежние годы во время своего многократного пребывания в Испании, были в лагере каудильо или в любом случае состояли в оппозиции к народному фронту. Канарис с самого начала был довольно высокого мнения о генерале Франко и до конца остался верен этому мнению.

Канарис ценил не только солдатское суждение Франко, который умел трезво и без иллюзий видеть военную ситуацию как во время гражданской войны, так и позже во время мирового конфликта. Даже тогда, когда в Германии и в других странах было модным представлять каудильо ограниченным и незначительным, Канарис считал Франко государственным деятелем достаточно большого масштаба. Но прежде всего тот был ему симпатичен как человек. Канарис ценил в нем его чувство достоинства, а также его неприятие внешней показухи. Ему нравилось природное остроумие Франко, граничащее с крестьянской хитростью[10], а также его умение оценивать факты. Когда другие нелестно сравнивали Франко с Санчо Панса, то Канарис указывал на то, что именно Санчо Панса является олицетворением благоразумного испанца и что в любом случае в трудные тридцатые годы Испания наверняка не должна была бы ставить во главе государства Дон Кихота, если она не хочет быть раздавлена в борьбе со сверхъестественными силами.

Однако направляющим мотивом в действиях Канариса в период гражданской войны в Испании было все же стремление перехватить большевизм на его пути в Юго-Западную Европу. Один из его многолетних сотрудников, может быть, несколько преувеличенно грубоватыми, но отражающими суть дела словами дает такое объяснение. Тот факт, что Канарис боролся с коричневым большевизмом дома, не могло ему помешать выступать против красного большевизма повсюду, где он мог стать опасным.

Насколько известно, Канарис никогда не распространялся насчет того, когда он впервые встретил Франко. То, что оба могли встретиться уже во время первого пребывания Канариса в Мадриде в 1916–1917 гг., возможно, но маловероятно и не подтверждается знакомыми времен «мадридского тыла». Однако можно предположить, что Канарис лично знал Франко уже до начала гражданской войны. Возможно, он встретил его в тот период, когда Франко в середине тридцатых годов исполнял обязанности начальника генерального штаба. В то время руководитель католической партии, Гил Роблес, возглавлял военное министерство. Все указывает на то, что оба мужчины знали друг друга, когда поздним летом 1936 г. Франко из-за воздушной транспортировки в Испанию своих войск, находящихся в Марокко, прощупывал почву в Германии. Двое немецких торговцев по имени Бернгардт и Лангенхейм, жившие в Тетуане, приехали по поручению Франко в Берлин и вели переговоры сначала с генералом Вильбергом в министерстве авиации Германии. Геринг был поставлен в известность, но вначале отнесся к просьбе Франко холодно. Хотя он был заинтересован в продаже немецких самолетов за валюту, и возможность испытывать новые виды самолетов в условиях, приближенных к войне, казалась ему заманчивой, но шансы военного мятежа в Испании казались ему слишком сомнительными, чтобы он был готов активно участвовать в деле.

Примерно в то же время у Канариса появились два испанца, которые приехали через Париж, чтобы попросить его поддержать устремления Франко. В противоположность Герингу Канарис воспринял это дело не с точки зрения получения валюты или испытания военной техники, а в политическом аспекте, описанном ранее. Так как он из объяснения обоих испанцев понял, что извне были предприняты усилия для поддержки военного мятежа, Канарис счел целесообразным договориться со своим итальянским коллегой, в то время полковником Роаттой. Он полетел в Рим. Между обоими начальниками разведок существовали дружеские отношения, хотя, по крайней мере со стороны Канариса, дружба сочеталась с осторожностью. После обсуждения вопроса со своими военачальниками и личного доклада Муссолини в присутствии Чиано Роатта смог заверить Канариса, что Италия весьма заинтересована в оказании помощи Франко.

После возвращения из Рима Канарис был официально включен Кейтелем в переговоры, которые тем временем начались в Берлине между заинтересованными ведомствами. Канарис должен был сначала отчитаться перед Герингом о своих беседах в Риме. По поручению Геринга он затем должен был явиться с докладом к Гитлеру. В ходе этих обсуждений был принят основной план оказания помощи франкистской Испании. Канарис представлял точку зрения, что лучше всего послать в Испанию представителя вермахта. Для этого задания был выбран полковник Варлимонт, который был рекомендован Франко в послании, составленном на испанском языке и подписанном военным министром фон Бломбергом, как представитель всех трех родов войск вермахта. В предыдущие месяцы между Канарисом и Варлимонтом установилось тесное сотрудничество. Совместно с ними и в одиночку Канарис много раз летал в Испанию. Первый полет в старом «юнкерсе» без промежуточной посадки, на большой высоте пересекая Францию — пассажиры сидели на канистрах с бензином, так как все ненужное оборудование в целях экономии веса было удалено из машины, — был рискованным приключением. При следующей возможности Канарис вместе с Роаттой отправился в Испанию на итальянском теплоходе, чтобы там согласовать немецкую и итальянскую помощь.

В результате переговоров с Франко был образован легион «Кондор», первым командиром которого стал генерал Шперрле. Далее в ходе войны командование легионом еще два раза менялось. Генералы Фолькман и фон Рихтгофен получили, таким образом, возможность приобрести опыт руководства авиацией в военных условиях и оценить способности французских и русских (советских) летчиков, сражавшихся на противоположной стороне.

Руководство испанским предприятием было возложено на министерство военно-воздушных сил Германии. Несмотря на то, что Геринг при случае выказывал ревность по отношению к Канарису, он, однако, не мог обойтись без начальника разведки в вопросе поддержания отношений с франкистской Испанией. Приходилось постоянно обращаться к его знанию страны, к его личным связям с большим кругом лиц, занимавших видное место в Испании, и его правильной оценке испанского национального характера. Снова и снова Канарис, когда было необходимо преодолеть трудности, уладить разногласия, заключить новые соглашения, должен был ехать в Испанию. Все жалобы, которые Франко высказывал по поводу помощников из Германии, он, по возможности, предъявлял Канарису, тот, конечно, принимал их со смешанными чувствами, так как это не прибавляло любви к нему у немецких инстанций, участвующих в предприятии.

У Франко Канарис пользовался неограниченным доверием, и многие соглашения, которые в другом случае застряли бы в бюрократических преградах, достигались быстро в личной беседе между обоими мужчинами, которые не нуждались в переводчике, так как Канарис прекрасно владел испанским языком. Тут можно было решить много проблем. С посылкой немецких «добровольцев» и самолетов для легиона «Кондор» еще не все было решено. Нужно было через доверенных людей покупать оружие за границей, в том числе в Чехословакии и в Америке; деньги, предоставленные немецкой стороной, во многих случаях поступали потом через Лондон, где Франко удавалось получить финансовую помощь. Переговоры проходили частично через испанское посольство в Берлине, где Канарис поддерживал тесный контакт с советником посольства Варгасом и с графом Роккамора, назначенным Франко на пост военного атташе вскоре после начала гражданской войны. Конечно, только одна часть — но очень важная — этих дел проходила через руки Канариса. Наряду с легионом «Кондор» возникла большая германо-испанская экономическая организация, которой руководил Бернгардт — ее название «Хизма» часто упоминалось в мировой прессе — и которая играла большую роль не только во внешней торговле Испании, но и внесла существенный вклад, например, в стабилизацию курса испанского песо.

Частые поездки в Испанию были для Канариса приятной обязанностью. Он любил страну и он любил испанцев. Когда мы говорим, что он любил Испанию, то из этого не следует делать вывод, что он особое внимание уделял испанскому пейзажу. Он никогда не проявлял особого интереса к красоте пейзажей, а также к архитектурным и градостроительным тонкостям, будь то в Испании или в какой-то другой стране. В городах, которые он посещал во время своих поездок в далекие страны, он редко видел что-то, кроме отелей, в которых останавливался. Кроме отелей, он посещал, самое большее, тот или иной собор или аптеку. Его особенно притягивали католические соборы. Случалось так, что он, так не любивший выходить из дома один, втихомолку уходил из своего отеля и отправлялся для размышлений и медитации в церковь. Так, однажды вечером его спутники, которые несколько часов не могли его нигде отыскать и уже беспокоились, не случилось ли что-нибудь с ним, обнаружили его под мрачными готическими сводами собора, едва освещенного свечами, горящими у алтаря. Он сидел совершенно один, погруженный в глубокие размышления. Аптеки Канарис искал, потому что в вопросах своего здоровья он был ярко выраженным ипохондриком и его карманы часто были переполнены всевозможными безобидными запатентованными лекарствами, которые он часто предлагал также своим спутникам.

Что Канарис любил в Испании — это «атмосфера», в прямом и переносном смысле, на Средиземном море. Он чувствовал себя дома среди людей Испании, звучание их голосов были ему приятно; и запахи рынков, небольших ресторанов, трактиров, узеньких переулков действовали на него благотворно и умиротворяюще. Он ценил испанскую кухню, и можно было не сомневаться, что на первом же обеде на испанской земле он закажет чесночный суп. Он особенно любил ездить на автомобиле по широкому плоскогорью Кастилии. Охотнее, чем в больших отелях, ночевал он в общественных домах отдыха.

Во время таких автомобильных поездок по Испании в беседе со спутниками юмор адмирала проявлялся в полном блеске. Его юмор большей частью был глубоко скрыт, так что до других (за исключением Пикенброка[11], который отличался большой сообразительностью) обычно лишь некоторое время спустя доходило, о чем, собственно, шла речь. Однако часто это был глубокий сарказм: например, проезжая мимо стада овец, заставлял своих спутников приветствовать каждую овцу, встречающуюся им, поднятием руки: «Никогда не знаешь, не скрывается ли под нею какой-нибудь высокий начальник».

Канарис оценивал шансы Франко в гражданской войне с самого начала как благоприятные. В противоположность другим наблюдателям он не давал себя обмануть затянутостью операций национал-социалистических вооруженных сил. Он, например, в противоположность Гитлеру, очень хорошо понимал, что Франко стремился захватить Мадрид при наименьших разрушениях и поэтому не спеша и вдумчиво готовился к нападению, ведь он намеревался в один прекрасный день остаться в столице страны в качестве главы правительства всей Испании. Исход гражданской войны подтвердил это мнение Канариса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.