Глава XXXVI Военные наказания. Экзекуция Зомервилля
Глава XXXVI
Военные наказания. Экзекуция Зомервилля
Инструментом для выполнения телесных наказаний являлась в британской армии кошка о девяти хвостах. В «Военном Словаре» Джемса этот инструмент рисуется «плетью с девятью веревочными концами, снабженными узлами, которой наказывались солдаты и матросы, — иногда «кошка» была только о пяти концах». Предание приписывает это изобретение Вильгельму III, ибо плеть, применявшаяся в войсках до его прибытия в Англию, состояла только из трех концов. Военная «кошка» представляла собою оружие, имевшее приблизительно восемнадцать дюймов в длину, с девятью такой же длины концами, каждый из которых был снабжен пятью или шестью узлами, которые были до того стянуты и запрессованы, что концы их производили впечатление роговой поверхности.
В «Автобиографии рабочего» Зомервилль поделился с читателями теми сведениями, которые он приобрел в области применения плети в то время, когда был простым армейским рядовым. В 1832 году он был судим военным судом за «недостойное солдата поведение в день 28 мая, когда он без позволения сошел с лошади, состоя учеником кавалерийской школы, и не захотел, несмотря на приказание, снова забраться на седло». Мы считаем излишним касаться здесь справедливости вынесенного Зомервиллю вердикта: несколько времени тому назад вопрос этот явился предметом чрезвычайно интересных обсуждений.
Военный суд признал подсудимого виновным и приговорил к «двумстам ударам, причем время и место приведения приговора в исполнение вполне зависит от усмотрения командующего его частью офицера». Наказание состоялось в день произнесения приговора, после обеда. Полк построился в четыре колонны и занял дворовые стены кавалерийской школы. Для офицеров была отведена особая площадка. Тут же присутствовали полковой врач, госпитальный сержант и два лазаретных служителя-санитара. У находившегося здесь же сержанта был в руке зеленый мешок (в нем хранилась пресловутая «кошка»), и, кроме того, по «кошке» в руке держали кузнец Симпсон и полковой барабанщик. Рукоятки плетей были сделаны либо из дерева, либо из китового уса; они имели в длину два фута. Концы веревок были такой же длины, как в обыкновенных плетках, но по толщине они были в три раза, по крайней мере, ужаснее первых. На каждом конце имелось по шести твердых узлов. Тут же находились заранее приготовленные скамья и стул; на них стояло ведро воды, лежали несколько полотенец, предназначенных для наложения на спину преступника, и чашка, из которой обыкновенно наказываемому дают испить водички, если он впадает в бессознательное или обморочное состояние. К одной из стен была приставлена лестница, и с нее спускались несколько крепких веревок с узлами. Когда Зомервилля ввели во двор, один из офицеров прочитал приговор и затем сказал ему: «Сейчас вас будут наказывать. Раздевайтесь!» Зомервилль не заставил повторить приказание и разделся до брюк включительно, после чего был привязан руками и ногами к упомянутой выше лестнице таким образом, что грудь его и лицо были прижаты к ней, а сам он лишен был возможности пошевелиться. Стоявший за Зомервиллем с карандашом и бумагой в руках сержант, обязанность которого должна была, между прочим, заключаться в ведении счета ударов, скомандовал: «Симпсон, исполняйте вашу обязанность!» «Обязанность» началась… «Кошка» два раза закружилась над головой и отвесила удар, затем веревки ее были быстро проведены палачом через пальцы своей левой руки (для удаления приставших к концам кожи, мяса и крови), снова инструмент засвистал над головой, опустился на несчастного и т. д.
Далее рассказчик говорит:
«Симпсон после приказания вооружился кошкой, хотя я сам этого, разумеется, не видел; помню только, что вскоре ощутил оглушающее чувство боли между лопатками, пониже затылка; боль эта пронизала все тело до кончиков пальцев на руках и ногах включительно; по сердцу же она резанула меня словно ножом. Сержант-майор закричал „раз!“, а я подумал, что Симпсон сделает очень хорошо, если теперь ударит не по тому же самому месту. Второй удар пришелся несколько глубже, и я сейчас же решил, что первый в сравнении с этим должен считаться нежным и приятным… Третий удар пришелся по правому плечу, четвертый — по левому. Плечи же мои оказались настолько же чувствительными, как и все тело, и мышцы мои дрожали с головы до ног. Время между одним ударом и другим проходило для меня в смертельном страхе, и все-таки оказывалось, что каждый удар наступал слишком быстро. Пятый пришелся снова по спине; это был ужасный удар, и когда сержант воскликнул „пять!“, то я мысленно стал считать и сказал себе, что мною пережита лишь сороковая часть общего количества, доставшегося на мою долю. После двадцать пятого удара сержант закричал: „Стой!“ Симпсон отошел в сторону, его место занял молодой барабанщик. Он нанес мне несколько ужасных ударов по ребрам; вдруг раздалось чье-то приказание: «Выше, выше!» Боль в легких ощущалась еще сильнее, нежели прежде была она на спине; мне все казалось, что вот-вот они вовсе лопнут. Я поймал себя на том, что с губ моих срываются звуки страдания; чтобы не выказывать стонами малодушия, я зажал язык между зубами и сделал это с такой энергичностью, что почти прокусил его. Кровь с языка, губ и еще откуда-то из внутреннего органа, разорванного, очевидно, под влиянием нечеловеческих мучений, едва не задушила меня. Лицо мое совершенно посинело. Всего пока я получил пятьдесят ударов, самочувствие было таково, будто всю жизнь я провел в муках и терзаниях, причем то время, когда жизнь была для меня праздником, представлялось мне сном давно прошедшего времени…
Снова Симпсон принялся за обработку моего тела. По всем вероятиям, ему показалось, что он — мой друг и приятель, ибо удары стали гораздо слабее и менее остры: они походили на тяжелый груз, опускающийся на мою кожу. Сержант снова произнес: „Симпсон, исполняйте свою обязанность“, — после чего удары пошли посильнее, но, как мне показалось, и потише. Трудно передать, как тяжело протекло то время, пока сержант просчитывал в третий раз двадцать пять! Затем явился снова барабанщик, и, когда этот довел количество ударов до сотни, распоряжавшийся экзекуцией офицер крикнул: „Стой! Довольно! Он еще молодой солдат!“»
Преступника освободили от веревок, наложили на его спину мокрые полотенца и отвели в лазарет. Там стали прикладывать мокрые холодные примочки, но от них заметного улучшения не наступало: по целым дням Зомервилль не был в состоянии сдвинуться с места, и при перекладывании примочек служители принуждены были поднимать несчастного.
При восшествии на престол Англии первого короля Георга один из солдат, попавшийся на улице с дубовой тросточкой в руках 25 мая, был предан суду как государственный преступник. Дело в том, что ношение тросточек считалось для солдат эмблемой приверженности Стюартам и ненависти к Ганноверскому дому. И даже такие солдаты, которые уличались в ношении не палок, а только дубовых листьев, засекались почти до смерти. Правда, не только военные, но и штатские наказывались за то, что День реставрации праздновали таким именно образом, и нередко мирные граждане то подвергались телесному наказанию, то заключались в тюрьмы, то присуждались к уплате чувствительных денежных штрафов.