Таинственный узник под № 6

Таинственный узник под № 6

В начале 1860-х годов в одном из казематов Алексеевского равелина появился узник, личность которого и причины его заключения долгое время оставались тайной даже для самой администрации тюрьмы. Печать того времени не смела даже заикнуться об этом загадочном арестанте, и только через 20 лет в заграничной и русской нелегальной печати начали появляться сведения о нем. В русской же легальной печати сведения об арестанте впервые были упомянуты в статье И. Борисова, служившего в свое время охранником в равелине: «Арестант под № 17 – высокий, красивый мужчина лет под 30, с огромною темною бородою, так и остался загадкою как для меня, так и для самого смотрителя равелина… Его не водили ни к допросам, ни в суды, и он оставался в равелине даже тогда, когда все другие арестанты по разным причинам выбыли из равелина».

За 20 лет во внешней судьбе загадочного узника мало что изменилось, только из каземата № 17 его перевели в каземат № 6. Впоследствии выяснилось, что в середине июня 1860 года из Константиновского военного училища был выпущен 20-летний юнкер Михаил Степанович Бейдеман, дворянин Бессарабской губернии. Его произвели в поручики и назначили служить в Драгунский военный полк. Перед отъездом в Кашин Тверской губернии, где стоял этот полк, М.С. Бейдеман получил месяц отпуска, который решил провести у матери в Лесном, неподалеку от Санкт-Петербурга. Однако по окончании отпуска молодой офицер в полк не явился, и впоследствии выяснилось, что он сбежал за границу, где намеревался вступить в армию Д. Гарибальди, сражавшуюся за освобождение Италии.

^{Заключенный. С картины Н.А. Ярошенко. 1878 г.}

Одно время М.С. Бейдеман жил в Лондоне и работал наборщиком в «Вольной русской типографии» у А.И. Герцена. Летом 1861 года он решил вернуться в Россию, но 18 июля на финской границе его арестовали за отсутствие паспорта. При нем были найдены испорченный пистолет, нож, перочинный ножик и гребенка в футляре. Он назвался именем рабочего Степана Горюна из Олонецкой губернии: мол, искал в Финляндии работу, но не нашел и вот теперь возвращается домой. Его посадили в острог города Улеаборга, где через десять дней он сознался в своем настоящем звании.

После допросов М.С. Бейдемана отправили в Санкт-Петербург, и дело его было передано в руки графа П.А. Шувалова – управляющего III Отделением. На первом допросе узник отказался давать показания, то же повторилось и во второй раз: арестованный ничего не говорил и о причинах, побудивших его бежать за границу. 29 августа М.С. Бейдемана поместили в одну из камер Алексеевского равелина, где его обыскали и на дне папиросной коробки нашли изорванный в клочья рукописный документ. Обрывки отправили в III Отделение, там их склеили и прочитали, после чего содержание документа произвело настоящий переполох. Это оказался проект манифеста от имени «императора Константина I», в котором сообщалось, что царский престол незаконно захвачен императором Николаем I, следовательно, и правление императора Александра II является незаконным. Поэтому царя нужно свергнуть, так как он «грабит народ и русскую казну». Народ «должен подняться на весь окаянный род его» и истребить всех от мала до велика, после чего народу обещались раздача земли, созыв Земского собора и уничтожение рекрутчины.

11 сентября М.С. Бейдеман захотел дать письменные показания, ему принесли бумагу и чернила, и через два дня смотритель равелина отправил в III Отделение запечатанный пакет. О причинах своего бегства за границу узник и на этот раз ничего не сказал, зато сообщил, что в Россию вернулся, чтобы «высказать всю меру своей ненависти и своего презрения к существующему правительству и к этому порядку вещей, который господствовал и господствует»: «Я воротился на родину, чтобы отомстить за все страдания, которые она переносит и перенесла: за глубокое мерзкое рабство, в котором погрязли и несчастный русский народ, и русское общество, которое поддерживается развратными, грабящими и убивающими в самом зародыше все благородные начатки народного развития; за пролитую и проливаемую кровь бедных крестьян, кругом ограбленных и обворованных гнуснейшим правительственным произволом; за подлейшим образом пролитую кровь поляков… одним словом за все те мерзкие, нелепые и дико произвольные подвиги той разбойничьей шайки, которая начинается звездоносными тупыми негодяями и кончается несметной толпой рабского чиновничества, грабящего вдоль и поперек.

Я хотел начать дело с вершины этого правительственного кабака в том убеждении, что, разрушив ее, я бы поднял коснеющий в невежестве и рабстве народ на завоевание своих прав – человеческих и гражданских».

Дальше М.С. Бейдеман давал резкую критику всего уклада тогдашней жизни России и заканчивал свои показания так: «У меня остается только чувство досады к самому себе за то, что я не исполнил того, что задумал. Раскаяние в чем бы то ни было далеко от меня; я всегда буду презирать тот омут разврата, грабежа, застоя и всяких гадостей, который губит Россию». Так царская охранка совершенно неожиданно для себя обнаружила, что М.С. Бейдеман готовил цареубийство.

Князь В.А. Долгоруков, шеф жандармов, увидев свою фамилию в общем списке сволочи и гнили, прочитал и о том, что именно на нем следует покончить с телесными наказаниями в России. А как должен был отнестись к заявлению М.С. Бейдемана император Александр II, прочитав такие яркие нападения на свою личность и свою политику? И кто это пишет? Какой-то ничтожный поручик-арестант, осмелившийся возвысить свой голос из темницы? К тому же он решился не только мечтать, но даже готовился покончить с ним – царем-освободителем. Он, монарх, именовался вершиной правительственного кабака! Это было так невероятно, что у многих мелькнула мысль, а не с умалишенным ли они имеют дело…

В середине сентября 1861 года граф П.А. Шувалов посетил М.С. Бейдемана в тюрьме, а потом отправил отчет в Ливадию, где в то время находился император. Граф трактовал дело М.С. Бейдемана как неудавшееся покушение на цареубийство и благодарил провидение, удержавшее руку преступника.

Сначала правительство предполагало предать М.С. Бейдемана военному суду, но побоялось, что процесс может вылиться в демонстрацию, и судьбу заключенного определили «до особого распоряжения». И потянулись томительные дни, недели и месяцы заточения… Узник оставался в своей прежней непримиримости и непреклонности, а между тем к делу приобщились и его литературные произведения: статьи «Славянофильство как принцип» и «Об учреждении ярмарки в м. Довское» и довольно большая поэма «Ванюша» – подражание древнерусской повести «Горе-Злосчастие».

После трех лет одиночества и сурового режима содержания стало заметно, что тяжелое заключение и безвыходность положения подействовали на М.С. Бейдемана морально и физически. Он потерял все волосы на голове, выглядел безжизненным. В новых записках он стал уже благонамеренно излагать свои мысли об устройстве Государственного совета, в верноподданническом письме на имя императора раскаивался в своих замыслах и давал новые показания: он, мол, намеревался отправиться к Гарибальди, но не имел на это средств, а заявленное ранее признание о цареубийстве сделано было им по легкомыслию и самообольщению…

А.Л. Потапов, сменивший графа П.А. Шувалова на посту управляющего III Отделением, после посещения узника составил такой отчет: «Он объяснил мне следующее относительно своей жизни, которое частью скрывал из тщеславия быть только интересным политическим лицом. Любя одну девицу, он встретил соперника, вызвал его на дуэль и для сего отправился в Финляндию. При виде убитого врага он понял всю тяжесть совершенного им преступления, и чтобы избежать кары закона… решил скрыться в Швеции и оттуда отправиться в Италию. Неимение средств остановило это предприятие, тогда он переехал в Англию, где содержал себя работой у Герцена. Безвыходность положения ожесточила его сердце, и тогда в уме его зародилась мысль сделаться государственным возмутителем. Первым шагом его на этом поприще было написание вышеизложенного манифеста, с которым он и прибыл обратно в Финляндию, поставив себе задачею пробраться в Архангельскую губернию и начать свою пропаганду среди тамошних раскольников. Но намерения посягнуть на цареубийство решительно у него не было никогда, и показание об этом вымышлено им уже в крепости».

С момента своего заключения М.С. Бейдеман в течение полутора месяцев оставался единственным узником равелина, а потом тюрьма наполнилась другими заключенными. До 1866 года здесь побывали лица, отделавшиеся легко и вышедшие на волю, и через одного из них он сумел передать своим родным, что «умоляет их хлопотать об его освобождении, для избавления его от сумасшествия. Пусть лучше отошлют его в солдаты или даже в каторжную работу, лишь бы выпустили на свет Божий». Это было в 1864 году, но еще за год мать М.С. Бейдемана ездила в Крым к царю просить о помиловании сына, но по дороге умерла от горя. Через влиятельных знакомых сестра узника пыталась добиться разрешения хотя бы повидаться с братом, но ответ получила такой: «Нет возможности сказать что-либо о ее брате», и предлагалось принять это «за правило и на будущее время».

Душа М.С. Бейдемана, умирая в стенах равелина, билась в предсмертных муках. Когда там были заключенные, он мог хотя бы вступать с ними в немое общение, ведь даже стук в стену давал какое-то облегчение его измученной душе. Через много лет полного одиночества, без свиданий и переписки с родными и друзьями, М.С. Бейдеман обратился к царю с прошением, в котором уже не было ни проклятий, ни обвинений: несчастный человек молил о пощаде, но ответа не было. Царь прочел прошение и приложил его к делу, а М.С. Бейдеман остался в равелине еще на шесть с половиной лет. По ночам стража слышала, как узник рыдал, а потом из камеры стали раздаваться вопли человека, за 18 лет заточения потерявшего рассудок.

Когда новому императору Александру III доложили о М.С. Бейдемане, он распорядился отвезти узника на жительство в далекие и малолюдные места Сибири. Однако министр внутренних дел Н.П. Игнатьев царское распоряжение не выполнил и распорядился отправить узника в сумасшедший дом в Казань. Он писал казанскому губернатору «принять все меры к тому, чтобы названный арестант во все время пребывания в лечебнице находился в совершенно отдельном помещении, из коего отнюдь ни под каким предлогом выпускаем не был, при полном разобщении с окружающими лицами». Таким образом, по распоряжению графа Н.П. Игнатьева для М.С. Бейдемана создали условия, которые мало чем отличались от равелина. В архиве Казанского дома для умалишенных сохранился «скорбный лист» – история душевной болезни М.С. Бейдемана, в котором об узнике сообщалось: «Ходит по комнате вокруг постели или ложится по временам на нее, но чаще все-таки ходит, подходя и присматриваясь к окошку. Выражал постоянно отказ от предложения ему чтения, письма или рисования… Говорит, что постоянно занят собственными планами и соображениями, для которых карандаш и бумага совершенно лишни. Речь произносит невнятно, скороговоркой одно и то же, как бы заучивая фразу или афоризм, который он выдумал или к которому пришел…

Говорит, что он турецкого происхождения: Бейдеман или Деманбей: “ман” – по-турецки значит “топор”, “де” – два, деман – значит “двойной топор”. По производстве своем в офицеры уехал за границу… открыть параллель, проходящую через Стокгольм, Гетеборг и Лондон, чтобы определить угол. Чтобы уменьшить поверхность планеты, надо вступить в борьбу с центром, который охраняет целостность планеты. Но в другой раз о причине своей поездки говорит иначе или объявляет, что это – глубокая тайна…

Говорит, что «скуки совсем не знает, надо заниматься своим делом – и все пройдет», и переходит к разговору о том, что «повышение и понижение почвы зависит от осевого движения Земли…

Больному не скучно, так как, окончив один проект, он занимается другим (например, проектом всеобщего отопления). Написать о своем проекте не хочет, так как… всякое улучшение быта людей только приносит вред человечеству, потому что оно вследствие этого начинает лениться и ничего не делает для мировой пользы…

У больного существует целая система бреда, которую он упорно отстаивает. О себе он сообщает, что принял обязательство искупить наложенное на Финляндский полк наказание за его измену во время 1812 года… Перед ним был целый ряд офицеров, которые несли тоже наказание по одному году, согласно жребию. Чтобы выполнять принятое на себя обязательство, он объявил себя государственным преступником… но военный суд может объявить ему смертный приговор, однако в силу его договора с военным законом пуля в тот самый момент, как она готова пронзить грудь, превратится во влажное облако…»

В Казанском доме для умалишенных несчастный узник томился еще шесть с половиной лет и умер 5 декабря 1887 года.